Метапелет

Шел мелкий дождь. Сырость проникала не только в дома, она проникала, казалось, даже в сознание людей.
Вениамин сидел в полном одиночестве на крутом берегу Средиземного моря, завороженно наблюдая, как огромные волны стремятся поглотить небольшой пирс. Это неистовство стихии завладело его умом полностью, и лишь иногда Вениамин ловил себя на мысли о своем абсолютном одиночестве. Оно не было ему в тягость, но, будучи наложенным на ощущение бессмысленности собственного существования, порождало печаль и страшные мысли о том, чтобы покончить со всем разом. Лишь воспоминания, в которые он проваливался, могли его отвлечь от тягостных раздумий.
Он вернулся мыслями в небольшой дом культуры села Анохино, где всегда было весело, независимо от погоды, сюда стремились сельчане не только из-за тепла, но и из-за нового руководителя драмкружка, Вениамина Яковлевича Базы. Его непохожесть на большинство местных жителей проявлялась даже в мелочах – в одежде, манере общения, а уж тем паче в тех театральных постановках, которые ставились на скромных подмостках местного дома культуры. За год были поставлены две пьесы Гоголя и Чехова. Даже старики приходили посмотреть, как молодежь, следуя наставлениям своего худрука, открывала для сельчан шедевры мировой классики. Приезжавшее начальство, понаблюдав за спектаклями нового режиссера, нашло их весьма благонадежными и идеологически выверенными. Правда, Вениамин ничего не делал для идеологии, просто он знал, что красные флажки живут внутри него, и что предыдущий руководитель самодеятельности был склонен к алкоголизму и стихийному бунту, выражавшемуся в том, что однажды он обматерил заезжего «единоросса», а местное начальство называл «сворой». Тот режиссер кончил плохо, так как его осудили за дискредитацию всего сразу, после чего отправили по этапу. Эту историю сразу пересказали Вениамину Яковлевичу, который был законопослушен и сделал правильные выводы. Поначалу все шло прекрасно, но со временем новый руководитель драмкружка стал терять всякий интерес к своей работе. Он вдруг понял, что вся эта самодеятельность – лишь форма развлечения для его актеров и цирк для начальства, и ходят смотреть его спектакли только друзья актеров да заезжие начальники, чтобы поставить «галочку» в графе «культмассовая работа».
Мало кто знал, что Вениамин База, бывший преподаватель литературы в старших классах общеобразовательной школы, иногда сам писал пьесы, но отчего-то никому их не показывал. Стеснительность и робость не были явными чертами его характера, но в силу каких-то непознанных особенностей психики режиссера он не считал нужным кому-либо их показывать. Лишь Надежда Ярцева, ведущая актриса драмкружка и любимица публики, взявшая под опеку своего режиссера, случайно наткнулась на его произведения, прибираясь у него в доме.
- Вениамин Яковлевич, так вы сами пишите пьесы? – не мудрствуя лукаво, спросила Надежда вернувшегося из магазина режиссера.
Он смутился и, помолчав, спросил:
- И как же ты это выяснила?
- Так, я же убиралась у вас в комнате и нашла на полу эти бумаги. Видимо, сквозняком сбросило. Знаете, мне очень понравилось! А давайте поставим это у нас в доме культуры? Ребята, я уверена, с восторгом согласятся. Шекспир, Гоголь, это конечно здорово, но хочется чего-нибудь современного, актуального.
-Надюша, дорогая моя, более современным, чем Гоголь, для России сложно кого-нибудь представить, если только Салтыков-Щедрин разве. Впрочем, а почему бы и нет?! В конце концов, чем мы рискуем? Ну, освистают меня, так я давно живу по принципу: «Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспаривай глупца». Давай в пятницу вечером соберемся и устроим читку, а после распределим роли нашей первой пьески.
- Да, конечно, Вениамин Яковлевич, так и сделаем! – сказав это, Надя Ярцева смела тряпкой крошки со стола.
- Тогда, Надюша, до встречи. Ровно в 19.00 в пятницу я всех жду в клубе.
Вениамин Яковлевич, хоть и был педагогом по образованию, но общение с детьми ему давалось с трудом. Да и вообще изначально он хотел поступить на филологический факультет МГУ, где преподавал его отец, но не получилось. Гордость и невероятное самомнение не позволили Вениамину поступать в университет, и он решил пойти в педвуз, чтобы нести прекрасное детям. Окончив его с отличием, он проработал в школе ровно три месяца, откуда вынужден был уйти, так как его стремление делиться с детьми лучшими достижениями мировой литературы натолкнулось не только на презрительное равнодушие большинства, но и на язвительные насмешки, с которыми справиться Вениамин Яковлевич не смог. Он понял, что как педагог он бездарен. С этим печальным выводом он смог смириться, лишь уехав в Израиль, где даже отслужил в армии и пытался устроиться. Но обстоятельства были против, и он вернулся в Россию, где его накрыло жуткое чувство безысходности и собственной никчемности.
После длительной депрессии База решил уехать в провинцию, и уж там там-то найти свое призвание и раскрыть свои скрытые таланты во всю их ширь и мощь. Его опасения об очередном неприятии большинством не оправдались – Вениамина Яковлевича полюбили здесь искренне, как могут любить русские сердца, вплоть до обожания, что не мешает, впрочем, быстро смениться этим эмоциям на прямо противоположные – на ненависть и презрение. В начале своей карьеры в Анохино База преподавал литературу в младших классах, но без особых успехов. Дети не шумели и были послушными, но слушали его равнодушно. Вениамин воспринял такое положение дел уже как промежуточный успех, но, переговорив с поселковым начальством, перешел на работу в клуб, где организовал драмкружок, который стал жизненно необходим перед приездом губернатора с инспекцией. И вдруг здесь с неожиданной силой открылся талант Вениамина Базы уже как театрального режиссера. Он сам оформлял сцену и следил за музыкальной частью, сам подбирал костюмы. Все, кто успел побывать на его спектаклях, были в восторге от выдумок режиссера, раскованности и глубины проникновения в образы, создаваемые актерами на сцене. В спектаклях царила удивительная легкость с элементами бравады, казалось, что актеры получали не меньше удовольствия от игры, чем зрители. И вот впервые Вениамин решил поставить пьесу по собственным произведениям. Труппа отнеслась к этому с восторгом, так как доверяла своему режиссеру слепо.
Лишь Василий Баркасов, мечтающий сыграть трагическую роль, скептически хмыкнул и молча наблюдал из зала, понимая, что такое амплуа вряд ли понадобиться в этом спектакле.
- Что ж, Коля, начинай читать, - обратился Вениамин к актеру Николаю Окорочкову, игравшему героев-любовников.
- Я, вообще-то, сегодня не в голосе…, - тихо заметил тот, начиная дрожащими пальцами застегивать верхнюю пуговицу своей рубашки.
- Давай-давай, не ломайся, Коля, - сквозь смех проговорила Надежда Ярцева, - знаем, как ты вчера у пивного ларька декламировал сонеты Шекспира.
- Шекспир в русской деревне идет на «ура», особливо под пивко, - со смехом проговорила Татьяна Комова, травести театральной труппы, - если бы в конце ты не рухнул от выпитого пива прямо в лужу, то твое исполнение могло бы украсить сцену «Глобуса»! - Татьяна закончила бухгалтерские курсы, много читала и была очень популярна среди мужчин за пятьдесят.
Вениамин встал и хотел было настроить актеров на серьезный лад, но вместо это вдруг вспомнил, как маленьким мальчиком писал мимо горшка, стоявшего под небольшим столиком в их скромной комнате коммунальной квартиры, на котором красовался телевизор. Он даже не знал, что мочиться мимо — это нехорошо, так как мамочка, обожавшая его, позволяла ему все. И более того, она все время провоцировала его на нарушения устоявшихся норм и порядка, полагая, что тем самым сможет раскрепостить в нем свободную творческую натуру. Он был поздним ребенком у нее, и поэтому весь накопленный и неистраченный материнский инстинкт, накопленный мамой за 42 года бездетной жизни, обрушился на первенца со всей стихийной мощью и неумолимостью. Маленький Веня часто стыдился стихийных проявлений маминой любви. Еще Вениамин некстати вспомнил, как в соседней комнате их коммуналки жила заведующая продовольственным магазином со своей семьей, которая всегда болезненно реагировала на тщетные попытки мальчика зайти к ней в комнату без приглашения. Эти воспоминания вихрем закружились в голове Вениамина и лишили его способности говорить. Он молча стоял перед сценой клуба и беспомощно смотрел на свою труппу. Всплеснув руками, он развернулся и побрел в свой маленький кабинетик, переделанный из гримерки. Закрывшись, он лег на такой же маленький диван и стал вспоминать, зачем он сюда приехал. С одной стороны – очевидна его культурная миссия, которая должна привести к легкому сиянию нимба вокруг его головы и восторгам аудитории. Но Веня вдруг отчетливо понял, что он «писает мимо горшка», как говаривал его покойный батюшка. Может ли облагородить эту публику его бурная деятельность? Способен ли он что-то изменить в этом захолустье, где все пропитано стяжательством, коррупцией и восхитительной наивностью многих жителей поселка? В дверь кто-то постучал. Веня мучительно встал и, тяжело перебирая ногами, подошел к двери. Помолчав, он шепотом спросил в едва приоткрытую дверь:
- Кто?
- Я, - так же тихо ответили снаружи.
Вениамин Яковлевич распахнул дверь и увидел подростка лет тринадцати. Тот был одет в коричневые, в мелкую клетку штаны и зеленый свитер с темным пятном у горла. Пухлую верхнюю губу украшала бородавка приличных размеров.
- Вам бы вначале решить, чего вы хотите на самом деле, -сказал мальчик.
- А потом что? И кто ты, мальчик? Ты так неряшливо выглядишь, как замарашка, - заметил Вениамин с нотками сожаления.
Мальчик ухмыльнулся.
- Я «ряшливо» выгляжу, - заметил он с нотками обиды в голосе.
- Кто же ты, что тебе надо? – с улыбкой спросил Вениамин Яковлевич.
- Неужели не догадались? Я – Веня.
Вениамин Яковлевич с трудом сдерживал улыбку.
- Значит, тезки мы с тобою. А мой ангел-хранитель выглядит так же? – уже серьезно спросил Вениамин Яковлевич.
- Ну, это старик такой важный, лет сорока и все пальцем машет указательным, - с усмешкой говорил мальчик, давая понять, что шутит - это не так важно. Важно, что если я вам помогу, то, вероятнее всего, вы отыщите смысл своего существования.
Только теперь Вениамин Яковлевич понял, как удивительно этот мальчик похож на него самого в детстве.
- Кто тебя подослал, юноша? - сев в кресло, спросил База. В голове прокручивалась интрига, в которой его столичные друзья молодости нашли мальца, похожего на него самого, которого и прислали для забавы. Признав, что это слишком сложный сюжет для простого розыгрыша, Вениамин Яковлевич стал ждать, когда мальчик попросит денег, что позволит перевести розыгрыш в статус «развода» на деньги. Но мальчик, сев напротив Вениамина Яковлевича, молча стал наблюдать за ним, перекатывая неведомо откуда появившийся леденец во рту. Не выдержав паузы, режиссер спросил:
- Так что же ты хочешь, мальчик?
-Новые коньки и костюм индейца, - ответил маленький гость.
- Нет у меня коньков для тебя и костюма. Могу только показать много других разных костюмов в реквизиторской комнате. Но они больших размеров, для взрослых, - Вениамин Яковлевич изучал внешность мальчика, поражаясь сходству не только лица и фигуры мальчика, но и его одежды. Он стал припоминать, что нечто подобное он мог носить в детстве.
- Вообще-то я пришел к вам не для своей выгоды и не просить у вас чего-либо. Меня прислали, чтобы помочь вам найти самого себя, - мальчик говорил это, разводя руками, как бы символизируя мощь и широту тех сил, что направили его. Этот жест явно не соответствовал характеру мальчика и создавалось впечатление, что он долго и безуспешно обучался этому движению.
- И где же, по-твоему, я потерялся? Как ты собираешься помогать мне? – с явной усмешкой ответил Вениамин Яковлевич.
- Ваши чувства и мысли вы часто прячете за забором банальностей и пустых бессмысленных дел, - мальчик произносил слова механически, будто находясь в забытьи или под гипнозом.
- А ты мороженое хочешь? – Вениамин Яковлевич решил сломать лед отстраненности в речах мальчика, пробудив его истинные чувства.
Веня замолчал минуты на две, рассматривая Вениамина Яковлевича.
- Нет, - произнес он, вскинув дерзко голову, - я пирожное Павловой хочу!
Вениамин Яковлевич аж поперхнулся, удивившись таким запросам мальчика. Это очевидно противоречило его собственным детским требованиям.
- Где ж я тебе его возьму тут? Здесь, друг мой, и эклеров-то порядочных нет, разве что пирожное «Картошка», да и те редко завозят. Это ж надо в областной центр ехать… - извиняющимся голосом промямлил режиссер и драматург.
- Ладно, не надо, - снисходительно заявил мальчик, - давайте делом займемся! - говоря это, Веня стал потирать руки, будто рассчитывал получить серьезную работу.
- А о каком деле ты говоришь, если не секрет, конечно? - спросил режиссер.
-Как же, давайте ставить спектакль! – с нотками удивления предложил Веня.
- А что ты понимаешь в этом, мальчик мой? – с улыбкой поинтересовался Вениамин Яковлевич.
- Я могу прекрасно играть в ваших постановках любые роли. Я знаю наизусть почти все, что вы ставили, и, более того, собираетесь поставить, - Веня говорил серьезно, энергично расхаживая вокруг режиссера, - и самое главное: я помогу написать вам пьесу, которую вы поставите.
- А откуда же ты знаешь эти роли, и тем более, как ты говоришь, те, которые я собираюсь только ставить?
- Это, Вениамин Яковлевич, совсем просто – я есть лишь проекция вашего сознания, впитавшая все то лучшее, что у вас было, но захирело и зачахло, - говоря это, Веня перестал расхаживать по комнате и встал прямо напротив Вениамина Яковлевича, - этот эксперимент был затеян тем самым вашим ангелом-хранителем, как вы его называете, лишь для того, чтобы вывести вас из тупика, в который вы сами себя и загнали. Доверившись мне, вы обретете ту мощь и энергию творца, с помощью которой сможете изменить этот мир в лучшую сторону.
Вениамин Яковлевич недоуменно наблюдал за своей проекцией.
- Видишь ли, Веня, вся штука в том, - режиссер опять задумался, но потом продолжил, - я совсем не хочу менять мир. Мне комфортно в этом. И потом, я вовсе не насилую себя, ставя эти спектакли, отвечающие вкусам большинства. Мне мил и привычен тот мир, который, как я понимаю, ты предлагаешь изменить.
- Давайте не будем спорить и терять время. Я предлагаю приступить к репетициям. Созывайте своих актеров и представьте меня как вашего необычного племянника, приехавшего к вам погостить. Можете им рассказать, что я молодое дарование, которое давно ходит в драмкружок у себя в Москве.
- Послушай, ты слишком самоуверен! Это хорошо, конечно, особо для молодого дарования, но я бы хотел вначале увидеть тебя в деле, пока мы наедине. Почитай что-нибудь, что ты хорошо знаешь. И станет ясно, смогу ли я воспользоваться твоими талантами.
- Что ж, раз вы не доверяете самому себе… я готов почитать, - разочарованно проговорил Веня и начал:
- Быть или не быть — вот в чем вопрос!
Что доблестнее для души сносить -
Удары оскорбительной судьбы,
Или вооружиться против моря зол?
И победить его, исчерпав разом
Умереть — уснуть, не больше, и окончить сном
Страданья сердца, тысячи мучений —
Наследство тела: как не пожелать
Такого окончанья!.. Умереть, уснуть...
Уснуть — быть может, грезить? Вот и затрудненье!
Да, в этом смертном сне какие сновиденья
Нам будут, когда буря жизни пролетит?
Вот остановка, вот для чего хотим мы
Влачиться лучше в долгой жизни...
И кто бы перенес обиды, злобу света,
Тиранов гордость, сильных оскорбленья,
Любви отверженной тоску, тщету законов,
Судей бесстыдство, и презренье это
Заслуги терпеливой за деянья чести,
Когда покоем подарить нас может
Один удар! И кто понес бы это иго,
С проклятьем, слезами, тяжкой жизни...
Но страх: что будет там – там,
В той безвестной стороне, откуда
Нет пришельцев... Трепещет воля
И тяжко заставляет нас страдать,
Но не бежать к тому, что так безвестно.
Ужасное сознанье робкой думы!
И яркий цвет могучего решенья
Бледнеет перед мраком размышленья,
И смелость быстрого порыва гибнет,
И мысль не переходит в дело... Тише!
Милая Офелия! О нимфа!
Помяни грехи мои в молитвах!(1) 
 Веня стоял, наполовину отвернувшись от Вениамина Яковлевича. Он читал этот отрывок немного огрубевшим голосом, даже с легкой взрослой хрипотцой, стоя лицом к окну и устремив свой взор в небеса, будто черпал вдохновение оттуда. Лицо его было скупо на мимику, но чувствовалась сила человека, пережившего столько страданий, что не перечесть их. Лишь в конце монолога, Веня провел рукой по стеклу окна, словно хотел написать какой-то знак, не поворачиваясь к режиссеру.
Вениамин Яковлевич растерялся и даже не знал, что сказать в ответ на услышанное. Простая похвала показалась ему неуместной, а скептически оценить этот монолог он был не в состоянии, так как был просто потрясен. Он встал и, подойдя к Вене, погладил его по голове, прижал его к своей груди.
- Хороший мальчик, - только и выдавил из себя ошеломленный услышанным режиссер.
- Так, когда мы начнем репетировать? - как ни в чем небывало, спросил Веня.
- Скоро. Сегодня вечером. Пока иди ко мне домой и отдохни немного. Мне надо собраться с мыслями. Ты знаешь, где я живу?
- Да, конечно, я все понял, - сказав это, мальчик вышел из кабинета Вениамина Базы.
«Вроде, не пил сегодня и выспался хорошо. Откуда этот персонаж взялся?», - подумалось Вениамину Яковлевичу.
Выйдя из кабинета, режиссер подошел к уборщице Наде, оттирающей пол в фойе.
- Надюша, а вы сейчас видели мальчика, выходящего из моего кабинета? - спросил База с робкой надеждой услышать отрицательный ответ.
- Видела-видела, - не очень любезно ответила Надюша. - Вот вечно ходят здесь, только грязь развозят! А я оттирай за всеми, - уборщица была явно не в духе, так как сын ее, двадцатилетний балбес, опять напился и выкрал ее пенсию.
Озабоченно растирая виски, База вернулся в кабинет. Странный мальчик. Так, какую же роль ему предложить? Дверь с шумом отворилась и в комнату влетел знаменитый на весь район актер Голенищев, имевший шикарный бас, способный подавить грохот работающего трактора, когда он исполнял что-нибудь из репертуара Шаляпина. Даже вечно галдящий зрительный зал после антракта затихал мгновенно, стоило только вывести Петру Голенищеву что-то вроде: «Смейся паяц, над разбитой судьбою».
- Что, шеф, мы готовим очередную премьеру? Я слышал, что у нас появилась шикарная пьеса, за которую щедрые спонсоры закидают нас дублонами и пиастрами?! – говоря это, Петр ел яблоко, и поэтому мелкие кусочки весело разлетались в пространстве, окружавшем его. Голенищев великолепно сочетался со своим басом крупными размерами и характером Ноздрева. В нем бросались в глаза предприимчивость флибустьера и расточительность молодого аристократа. Но лишь одна черта не позволяла ему уподобиться столь неприятному герою «Мертвых душ» - он боготворил свою жену, а по большому счету даже побаивался ее. Его женой была бывшая танцовщица из кордебалета, которая, только по ее собственным рассказам, украшала лучшие подмостки Лас-Вегаса. Правда, это было в период ее бурной молодости, то есть лет эдак двадцать назад. Теперь же она отвечала за постановочную часть и все танцевальные этюды. Женщиной она была хрупкой и обладала тоненьким голоском, что впечатляюще контрастировало с гремящим басом супруга. Но стоило ей начать что-либо говорить вслух, как Голенищев умолкал, принимая охотничью стойку, и требовал тишины от всех присутствующих. Некоторые поговаривали, что жена Петра Голенищева Тая даже несколько раз поднимала на него руку, но в оправдание тут же добавляли, что происходило это только тогда, когда Голенищев был в подпитии.
- Может, и готовим, а ты, скажем, способен отжаться от пола пятьдесят раз? – неожиданно для себя спросил режиссер.
- Сейчас уже вряд ли, а лет, эдак… - Петр не успел закончить фразу, ошарашенный таким вопросом.
- А вот, когда сможешь, тогда и заходи! – резко оборвал его режиссер.
От неожиданности Голенищев опешил, так как Вениамин всегда отличался обходительностью с актерами и даже некоторой наигранной манерностью. Многие понимали, что Веня «играет сельского режиссера».
- Хорошо, Вениамин Яковлевич, я зайду позже, - только и мог из себя выдавить актер, прежде чем покинуть кабинет своего режиссера.
Режиссер решил пойти домой и разобраться – кто же этот мальчик.
Открывая дверь своего дома, Вениамин тайно надеялся, что никого дома не застанет. Но едва войдя в комнату, он увидел сидящего на полу мальчика, который раскладывал вокруг себя исписанные корявым почерком листы бумаги.
- Вот, я уже написал все. Вам только прочитать это надо и создать на основе этого рассказа пьесу, - вздохнув, сказал Веня.
Вениамин Яковлевич оторопело уставился на мальчика и молча смотрел на разложенные страницы в клеточку.
- Откуда ты взял эти листы? У меня давно таких не водилось, – только и мог выдавить из себя Вениамин Яковлевич.
- А содержание вас не очень интересует? – тихо спросил мальчик.
Вениамин грузно сел на пол рядом с Веней, чуть не завалившись на левый бок. Откинувшись, Вениамин прислонился к стене и закрыл глаза.
- Можешь почитать? А то я очки позабыл, Вениамин говорил глухо и обреченно, будто ему собирались зачитать приговор.
- Хорошо, мне несложно… - заявил мальчик и откашлявшись, стал читать текст.

«Лев часто вспоминал, как пришел на первое собеседование к своим потенциальным работодателям. Когда открылась дверь, первое, что увидел Лев – это распростертое полуобнаженное тело подростка на полу из плитки. Рядом с телом сидела женщина лет сорока с ухоженным лицом и огромными карими глазами. Войдя, Лев поздоровался и, конечно, ошарашенно стал рассматривать своего работодателя. Мальчик четырнадцати лет, который после травмы в младенчестве не мог сам ходить, был худ до состояния рахитичности, а его позвоночник был искривлен в нескольких местах. Все молчали, рассматривая друг друга, кроме самого Жоры, который сосредоточенно изучал потолок гостиной комнаты.
- Еще не ушел? - спросил через какое-то время он.
- Нет, глаз оторвать от тебя не может, дает понять, что красоту такую только в музеях и видел. Так, Вениамин? – спросила мама Жоры Лия.
- Скажу честно, я не большой поклонник мужской внешней красоты, но внутреннюю могу ценить непредвзято.
- Скажите, вы философ? - не отрывая глаз от потолка, спросил лежащий мальчик.
- Все зависит от обстоятельств, юноша. Вы позволите мне присесть? Стоя я не смогу в полной мере насладиться великим богатством вашего внутреннего мира, - и не дожидаясь приглашения и продолжая разговор, Лев уселся на стоявший рядом с телом юноши стул, - вот теперь мне все видно. И, пожалуй, обстоятельства складываются так, что я вынужден временно стать философом.
Мальчик наконец поднял голову и стал рассматривать своего гостя.
- Философом не становятся, им рождаются. И это подобно беременности, которую невозможно прервать, не лишившись главного – плода, - юноша говорил дерзко, явно пытаясь задеть Вениамина.
- Разумно, но осталось найти важное определение – что есть плод? – с усмешкой спросил Веня.
- Очевидно, это – истина, - снисходительно заявил мальчик, - меня зовут Георгием, но вам разрешу звать меня Жорой.
- Ну, я, пожалуй, еще не заслужил этой чести. Разве что авансом? - Веня принял вызов и тоже ерничал, - в таком случае я тоже представлюсь – зовут меня Вениамин Яковлевич, но для вас – Веня.
Жора хмыкнул и посмотрел на стоявшую неподалеку маму.
- Заверните, - сказал лежащий мальчик.
- Тебя завернуть или нашего гостя? – с подозрительной серьезностью спросила мама Жоры.
- Его. Он устраивает меня, - Жора указал пальцем на Вениамина и сощурился, рассматривая его с головы до ног.
- Мы берем вас на работу, - деловито заявила Лия, - про оплату вы уже знаете, один выходной и питаться можете у нас. Главное – вы должны с ним как можно больше общаться!
- Хватит, мам! Ты говоришь с нашим метапелетом, как будто меня здесь нет! Что ты делаешь из меня инвалида больше, чем я уже есть!
Рано утром, пока жара еще не вступала в свои права, кресло с Жорой выносили на маленький балкончик, где он находился часов до 9 утра. Здесь же свои утренние часы проводил и Вениамин, приходивший к Жоре к семи утра. Веня работал сиделкой или, как здесь говорили метапелет. Строго говоря, метапелет ухаживает за пожилыми людьми, ограниченными в своих возможностях. Но Вениамин, согласившись на уход за четырнадцатилетним Жорой, именно так называл свою профессию, если кто у него интересовался. Они с Жорой так и договорились изначально, что его рабочий день будет начинаться в 7.00 на балконе Жоры. Лия как раз в это время уходила, вверяя своего сына заботам Вениамина, которого нашли благодаря публикациям в соцсетях, где разместила объявление по поиску сиделки. В объявлении было строго указано, что от сиделки «требуется педагогический опыт и здоровое чувство юмора».
Семья Жоры была достаточно богатой, чтобы долго выбирать подходящего метапелет для сына, так как могла предложить очень высокую оплату за эту работу.
Приходя к семи утра на балкон, Вениамин и его подопечный наслаждались весенними солнечными лучами и чудесным видом на море.
- Тебе глаза не слепит? - щурясь от солнца, спросил Жора.
- Нет, у меня договор с солнцем, - серьезно ответил тот, - я не отсвечиваю днем, а оно не слепит мне глаза. У меня пока не было поводов нарушать это соглашение.
- Ничего, через месяц твой договор будет разорван в клочья, - Жора разговаривал, не открывая глаз, - начнется адское пекло. Ты сколько уже в стране обетованной живешь?
- Около месяца, - ответил Веня.
- Ставлю сто шекелей, что останешься здесь надолго. У тебя хорошее чувство юмора. А без этого здесь не выживают, - заявил Жора.
- Откуда ты это знаешь? – с едва заметной усмешкой поинтересовался Веня.
- Ты, типа, думаешь, что раз я не вылезаю из своей раковины, то не знаю, что вокруг происходит? Я поболее твоего знаю. Я знаю, что получу приличное состояние от матери, которым смогу успешно управлять даже из инвалидного кресла, а ты вероятнее всего, до старости будешь работать моим домашним рабом, если не проштрафишься нигде. Ну, если у тебя крепкие нервы и развит инстинкт самосохранения!
- Один ноль в твою пользу! Похоже, что ты прав! – засмеявшись ответил Веня.
Жора покровительственно взглянул на Веню и ухмыльнулся.
- Расскажи, кем ты работал до репатриации?
- Я репатриировался давно, много лет назад, отслужил в израильской армии, но должен был уехать, и даже работал режиссером в провинциальном российском театре.
- Ого! – чувствовалось, что Веня сумел удивить Жору. Эк тебя угораздило! А что ставил?
- Да всякую дребедень, но были интересные задумки.
- И какие такие интересные задумки? Может, мы тоже сможем что-либо поставить? Ну, вдвоем с тобою. То есть пьесу на двоих… - было заметно, что Жора очень заинтересовался этой идеей.
- Знаешь, в моем багаже нет таких пьес. Если только ты сам напишешь, тогда давай попробуем, - Веня отнесся к этому предложению безо всякого энтузиазма, но понимал, что это тоже часть его работы.
- Разве только с твоей помощью… впрочем, я вижу, ты не очень веришь в успех, бледнолицый? - спросил Жора.
- Сам бледнолицый. А каковы критерии успеха, друг мой? – Веня надеялся отделаться шутками и благополучно похоронить эту идею.
- Только один – восторг зрителя!
- И кто же будет наш зритель?
- Все мои подписчики на ютубе. А их без малого десять тысяч, согласись, наберется на небольшой провинциальный стадион. Тебе мало? – говоря это, Жора гордо смотрел на Леву.
- Сколько?! Десять тысяч? Вот это да-а-а… Небось накрутил за бабки? – со смехом заметил Веня.
Жора метнул в Леву подушкой, и она точно попала в лицо Леве.
- Если ты нанесешь мне травму, я не смогу играть с тобою, - продолжая смеяться, ответил Веня.
- Ничего, тогда пьеса будет написана для одного актера. Ладно, одному будет скучно… Буду щадить тебя. Давай представим, что ты встретился с самим собою, но на тридцать лет младше. Предлагаю под запись устроить экспромт. Что скажешь?
- Это уже было и не раз. Не оригинально, - скептически заметил Веня, о чем-то задумавшись.
- Да, но в нашем исполнении еще не было. Согласись, что после Шекспира и Библии уже можно было закрыть тему прозы и любых нарративов, но тем не менее… Ведь мелкий бес таланта прячется в деталях.
- Зрелое замечание, и не поспоришь! А давай лучше представим, что ты мой отец, а я твой взрослый сын, с которым вы не виделись с его «младых ногтей», - предложил Веня после некоторого размышления.
Жора задумался на несколько минут, а потом ответил:
- Нет, не потяну. Я, конечно, начитан до безобразия, но здесь для вживания в образ необходим жизненный опыт, чувство вины, пусть и скрытое… Давай лучше наоборот. Так тебе и мне будет проще. Тем более, я своего отца еле помню, и у меня накопились претензии к нему! – с улыбкой сказал Жора.
- Ок, принято! И я своего сына уже лет пятнадцать не видел. Он остался на своей родине с матушкой. Хотя у меня к нему претензий нет, - ухмыльнувшись ответил Лева, - но кое-что сказать ему хотелось бы.
- Итак, Веня, завтра я тебя жду уже не на балконе, а в моей студии, где у меня есть все необходимое для записи нашей беседы.
- Идет, по рукам. Завтра в семь утра.

«Молодой человек лет двадцати пяти в военной форме с оружием в руках сидит в кресле междугороднего автобуса, куда заходит мужчина лет шестидесяти, который, осмотревшись, усаживается на пустующее сидение рядом с молодым солдатом.
- Шалом, ма нишма?(2)  - спрашивает мужчина у солдата с нежной улыбкой, которую очень часто дарят молодым бойцам возрастные израильтяне.
- Коль беседр(3)  – отвечает боец, тоже улыбаясь в ответ.
В руке пожилого израильтянина пачка печения, которую он радушно протягивает солдату.
- Ани ло роцэ, тода раба!(4)  – отвечает боец, смущенно улыбаясь.
Мужчина замечает в руках солдата телефон с интерфейсом на русском языке.
- Говоришь по-русски? – спрашивает пожилой мужчина.
- Иногда, - с улыбкой отвечает парень.
- Вениамин, можно Веня, - протягивая руку, говорит мужчина.
- Марик, - отвечает парень.
- Домой или в часть? – спрашивает Веня.
- Домой. Скоро осенние праздники. Дали отпуск, - добродушно отвечает Марик.
- Давно репатриировался? - спрашивает Веня.
- Лет пять как…
-А сам откуда родом? – спрашивает Веня.
- Москва.
- Земляки. Я там на Беговой жил, а ты откуда? - говорит Веня.
- Речной вокзал.
- Ух ты! Я хорошо эти места знаю, где у меня много друзей было. Там, помнится, классная набережная была. Часто гулял в этих краях? – интересуется Вениамин.
Марик неохотно отключает телефон и, вежливо улыбаясь, начинает отвечать:
- Да, конечно, в основном на набережной и тусовался в детстве. Я на Флотской жил, рядом с парком Дружбы.
- Вот дела! И там я часто бывал в гостях, - восклицает Веня, после чего улыбка сползает с его лица. Он напряженно вглядывается в лицо парня.
- Марик, а твою маму как зовут? – спрашивает Веня.
- Валя, Валентина Кормильцева. А что? – все еще улыбаясь, говорит парень.
Мужчина откидывается на сидение и какое-то время молча смотрит прямо перед собою.
- И ты ее сын? – напряженно спрашивает он.
- А почему бы и нет? – удивленно говорит Марик.
- А отца как зовут? – допытывается пожилой израильтянин.
- Да, объясните, в чем дело-то? Знакомы, что ли? – уже с раздражением уточняет солдат.
- Да, вроде бы знакомы, - улыбаясь через силу, говорит Веня, - так отца-то как звали?
- Отца – Вениамин, - медленно соображая, произносит молодой солдат, улыбка с его лица сползает, - а фамилия у вас какая?
- Лейкин, - медленно произносит Веня, впиваясь глазами в лицо Марика, - скажи, а сестра у тебя была?!
- Да, но вы так уж сильно-то не переживайте, извините, мне скоро выходить…
- Подожди, я с тобою выйду, - Веня торопливо встает, пропуская Марика, и идет следом за ним.
Выйдя из автобуса, они неуверенно мнутся, не зная, что сказать. Наконец Веня говорит:
- Слушай, а расскажи о сестре, пожалуйста, и про маму тоже. Как я понял, она встретила хорошего человека и появился ты? А мама и сестра здесь живут?
- Нет, я один, мать там осталась. А сестра умерла восемь лет назад.
- Как умерла?! Я узнавал через общих знакомых, что она жива и здорова была... Мне сказали, что она вышла замуж и переехала в Германию. Ничего не понимаю!
- Там долгая и сложная история, а я договорился о встрече с друзьями. Мы с сослуживцами квартиру на троих снимаем, поэтому… - Марик замолкает на мгновенье, а потом продолжает, - я бы пригласил вас, да неудобно…
- Хорошо, это не важно! Может, в кафе зайдем, кофе выпьем, и ты хотя бы в двух словах расскажешь, что там произошло? Ну, хотя бы скажи, от чего умерла и где?! - словно опомнившись, быстро говорит Веня, - прошу тебя, давай на «ты». - Ладно, - уныло соглашается Марик и обреченно идет в кафе следом за Вениамином.
Они садятся за столик открытого кафе в стиле лаундж и заказывают себе кофе. Веня пристально смотрит в глаза солдата, явно ожидая ответа на поставленные вопросы. Парень, неторопливо высыпав сахар, долго размешивает его в чашке кофе, потупив взор. Заметно, что он смущен и не знает, с чего начать.
- Слушай, я понимаю, что тебе не хочется ворошить прошлое, возможно, но прошу, пойми и меня! Это ж все-таки моя дочь! - Веня пытается говорить спокойно, но очевидно, что он сильно взволнован.
- Прежде чем я начну свой рассказ, у меня к тебе вопрос имеется – а почему ты ни разу не позвонил своей дочери и напрямую, а не через знакомых, не поинтересовался ее делами? Почему ни разу не поздравил даже с днем рождения, почему исчез из ее и маминой жизни? – Марик говорил быстро и довольно громко, так что соседи за столиками стали оглядываться на них.
Вениамин опустил голову и некоторое время молча смотрел на стол, явно подбирая слова для ответа.
- Понимаешь, Марик, мы с твоей мамой расстались не очень хорошо. И я, и она были очень молоды и глупы, поженившись и произведя на свет дочь. Мы очень разные люди. И Валя потребовала от меня, чтобы я вычеркнул ее и дочь из своей жизни, более того, все мои попытки связаться с дочерью, пока она была маленькая, пресекались на корню. Я, конечно, помогал финансово, как мог, но, допускаю, что мог и больше… У меня не было возможности связаться с дочерью, так как… - Веня вдруг замолчал, уставившись на свою опустевшую чашку кофе, а потом, выдохнув, продолжил, - потому что не очень сильно хотел этого! Ты именно такое ожидал услышать?
- Знаешь, мне нет до этого дела! Слишком давно все это было, но я знаю, что не только и не столько деньги нужны были твоей дочери. Ей нужен был отец в трудные минуты! Если хочешь знать, я могу рассказать тебе, - говоря это, Марик поднял глаза и попытался поймать взгляд Вениамина. По трясущимся пальцам рук было заметно, как он волнуется, - твоя дочь вступила в борьбу с крупным чиновником у нас там… - он сглотнул слюну и неопределенно махнул рукой, - она стала довольно известным журналистом, нашла компромат на какого-то сановника, хотела написать разгромную статью, но ее нейтрализовали самым подлым способом. Там, у нас. Ее после многочисленных угроз подловили на улице бородачи, затолкали в машину и увезли. Три. Пять часов… - Марик опять замолчал и на его глазах появились слезы, которые он уже не мог сдерживать, после чего он продолжил, - ее мучали и издевались так, что ты представить не можешь, - парень утер рукавом глаза, а Веня, наоборот, словно остолбенел, он сидел бледный и недвижимый.
- Ее ночью выбросили на шоссе за городом совершенно голую, после чего она с трудом добралась до дома. Попытки возбудить уголовное дело были безрезультатны. Все, от кого это зависело – смеялись в лицо. Она попала в психушку, где провалялась полгода. Выйдя из дурдома, она сразу же собралась уехать. Но сначала она, наверное, месяц пыталась связаться с тобою, но где там, настоящие ковбои не имеют дома и адреса!.. Ее друзья помогли ей перебраться в Грузию, откуда она уехала в Европу. Там началась страшная ломка. Что-то сломалось внутри. Все потеряло смысл, обратилось в прах. После многих мытарств появилась мысль о самоубийстве, но в костеле попался пастор, который спас ее. Нет, она не была ни католичкой, ни протестанткой, просто попался хороший человек, который сумел направить остатки ее сил в правильное русло. Но она была одержима этой идеей - покончить с собою и поэтому после долгих раздумий приняла решение сменить пол. Дело, которым она занималась – оказалось проигранным, враг сломал ее, та женщина, которой она была, не смогла ничего противопоставить реальности. Что-то сломалось там, внутри ее. Куча седативных средств, стресс, ненависть к себе… - Марик говорил уже, как робот, без каких-либо эмоций, - и только после этого она приняла решение сменить пол и стать мужчиной. Таким образом она покончила с той неудачницей и начала все с чистого листа.
Какое-то время Веня пожирал глазами своего собеседника. На его лбу появилась испарина.
- Ты – это она? – едва слышно спросил он.
- Да! – громко и почти с вызовом ответил Марик. Его лицо вдруг приобрело решимость и уверенность.
Вениамин молча встал и подойдя к солдату, обнял его. Марик вначале хотел сбросить руки мужчины, но передумал.
Вернувшись за стол, Веня подозвал официанта и заказал два бокала коньяка.
- Прости. Хотя, мои слова, наверное, не имеют смысла для тебя… Все тлен и пустота… А как ты здесь оказался?
- Я перед отъездом нашел твою сестру, которая тоже ничего не знала о тебе, но смогла дать документы твоих родителей, подтверждающих твое еврейство. Этого мне хватило, чтобы получить гражданство Израиля. Я никогда не чувствовал еврейства в себе, но этот слом обнажил что-то новое во мне… Я стал новым человеком, имеющим корни. Попал под действие молодежной программы и оказался здесь. А потом армия, а дальше ты уже все знаешь.
Сидевшие рядом посетители кафе не обращали на них никакого внимания. Все было обыденным и почти заурядным.»

Удивление Вениамина было безграничным, он молча смотрел на мальчика, который дочитывал свой текст, и не мог даже предположить, что этот юнец способен не только пересказать его сугубо личное прошлое, но и столь блистательно сыграть все эти роли – один за двоих.
- Всю эту историю о российском селе – как ты про нее узнал? И, вообще, откуда ты такой появился?! Это же моя история! Кто ты на самом деле? – спросил ошарашенный Веня, вспоминая все произошедшее с ним.
- Все просто, - заговорил Жора, сжимая и разжимая кистевой эспандер с бешеной энергией, - это я был там с тобою, в маленьком селе Анохино. И звали меня так же, Веня, - затем, помолчав, продолжил, остервенело работая эспандером, - конечно, я мог бы отказаться от участи инвалида и раствориться в тебе полностью, но тогда не было бы этого рассказа, не было бы творчества, которое придает смысл твоему, а значит, и моему существованию. Ты бы рехнулся или покончил бы с собою, не появись я здесь. Я часть твоего «я», которая придает смысл твоему бытию.
Дул хамсин (5) , жара стояла просто сумасшедшая, доводившая многих до обморочного состояния и галлюцинаций. Это было обычное израильское лето.
04.04.2025
 
  1. Перевод Б. Л. Пастернака
  2. Привет, как дела? - перевод с иврита
  3. Все хорошо – перевод с иврита
  4. Я не хочу, большое спасибо! - перевод с иврита
  5. Хамсин -  (араб.;; — «пятьдесят») — сухой, изнуряюще жаркий местный ветер южных направлений на северо-востоке Африки (Египет, Судан) и в странах Ближнего Востока