9. Соня

Боюсь слякоти. На улице потеплело, и  снег на дорогах превратился в скользкую, подмёрзшую серо-коричневую кашу. Но мне было холодно. Внутри меня всё медленно превращалось в ледышку. Мы с мамой шли по тротуару: из-под наших сапог летели грязные брызги, прыгали в лужи, на чистый снег и на наши куртки. Я старалась идти аккуратнее, неспеша, медленно передвигая ногу вперёд и точно ставя её на чистый островок асфальта (если в таком случае что-то можно назвать чистым). Если мне это не удавалось - что было довольно часто, - внутри меня поднималось беспокойство, и холод внутри медленно заполнял меня от пальцев ног до кончиков волос, сдавливал грудь, вился вокруг шеи и грозился лишить меня влажного, такого странного для зимы воздуха.
Наш путь действительно был недолгим - как и говорила мама. Вскоре слякоть сменились сухим асфальтом - мы подошли к высокому зданию из красного и бежевого кирпича. Ярко-рыжая вывеска с белыми буквами гласила: "Семейный реабилитационный центр "Орион"". И созвездие рядом. Красиво. Но мои мысли вмиг переключились на происходящее вокруг. Шумная дорога, парковавшиеся у центра машины, худой юноша, выехавший на крыльцо инвалидной коляске, две женщины - одна в синей куртке, другая в в длинном чёрном пальто, - которые обсуждали неуходящую апатию после смерти мужа и выражали надежды на новый антидепрессант. Я никак не могла понять, волновало ли меня то, что я видела и слышала, или то, что сейчас совершенно не знакомый мне человек будет выведывать мою историю, а если и то, и другое, то что больше всего, и из-за этого чувствовала, как меня медленно покидали силы, так необходимые мне на ближайший час для самоконтроля. Единственным верным средством оставался счёт: раз, два, три, четыре...
Внутри центр оказался довольно красивым - я очень боялась что-нибудь испачкать, разбить, сломать или кому-то помешать. Стены были выкрашены в белый и оранжевый цвет, таких же оттенков были и квадратные пуфики и диваны. Справа была устроена детская зона, а слева - кофейный автомат. Прямо у входа находилась стойка регистрации, за которой сидел скучающий паренёк в ярко-оранжевой майке и со светлой копной кучерявых волос.
- Снимай куртку пока, надевай бахилы, - сказала мама, а сама направилась к стойке.
Раздевалка оказалась уютной, в оранжевых и бежевых тонах, с такими же пуфиками, как в коридоре, но... Там было слишком много курток. Я крутилась в поиске свободного крючка, но никак не могла найти то самое укромное место, где моя одежда точно не порвётся и не испачкается. Беспокойство комком подступало к горлу. Это снова начиналось. В самый  неподходящий момент - когда меня видели все.
Зашуршала бахилами мама. Зайдя в раздевалку, она быстро скинула с себя свою куртку и заметила, что я стою и не могу пошевелиться.
- Соня, всё в порядке? - тихо спросила она.
- Тут места нет, - в ответ прошептала я. Что-то не давало говорить мне в полный голос - стыд или паника? Метнулась мысль продолжить счёт, от которого я отвлеклась при виде ярких стен, пуфиков и диванов.
Мама забрала у меня одежду и повесила поверх чужой. Я вздрогнула: а если порвётся? Мама трогала руками обувь, когда надевала бахилы! Куртки грязные!
Я кинулась к вешалке и достала из кармана своей куртки спасительные влажные салфетки. Хорошо, что я делаю запасы в разных местах - как белка. Только прячу не орехи, а салфетки, бумажные платочки и антисептик. Я хорошенько протёрла верхнюю часть своей куртки. Потом - другой салфеткой - маминой. Потом - третьей салфеткой - свои руки. Когда я оглянулась на маму, у неё было такое выражение на лице... Ей снова было жалко меня.
- Пойдём, Соня, - сказала мама. - Приём через шесть минут.
Всю меня заполнил холод - это вместе смешались стыд и страх.
Я тоже надела бахилы (в центре они были только оранжевыми и никакими другими, хоть и грязно смотрелись на ботинках в эту пору). В ход пошла четвёртая влажная салфетка.
Мы зашли в лифт. Хорошо, что кроме нас с мамой никого не было: при всём моём уважении к людям, я не хотела оказаться рядом с человеком с ограниченными возможностями. Я боюсь, что могу навредить ему неаккуратным движением. А ещё, когда я вижу инвалидов, в голову лезут плохие мысли... Повезло, что в лифте были только мы вдвоём. Так меньше вероятность, что я кого-то испачкаю или вымажусь сама. Я встала в дальнем левом углу лифта, чтобы, в противном случае, кто-то мог войти, но не прижималась к стенке - лифт выглядел не очень-то чистым с его подтёками и грязным от следов ботинок, которые, должны были быть в бахилах, полом.
Лифт остановился на третьем этаже, и перед нами открылся новый коридор - такой же бело-оранжевый, с диванами и пуфиками.
- Прямо по коридору, - пробормотала мама, и мы двинулись мимо бесконечных дверей с аккуратным табличками.
"Физиотерапия". "Эндокринолог". "Педиатр". "Нарколог". Я читала надписи на табличках в поиске нашего пункта назначения. Я совсем не хотела поскорее туда прибыть, но меня никто не спрашивал, и мне приходилось быстрее переставлять ноги, следя, чтобы бахилы не сползали (хотя они и так довольно плотно обнимали оба моих сапога), и считая в такт энергичному маминому темпу.
Шли мы недолго. К счастью, людей в коридоре не оказалось - лишь иногда за дверями слышался разговор или детский восклик. Мы остановились у одной из белых дверей, совершенно ничем не отличавшейся от других - только напротив стояла жизнерадостная оранжевая банкетка, единственная на этаже среди диванов и пуфиков. "Психотерапевт".
Мама взглянула на часы, помедлила полминуты, постучала. Тишина. Ни "Открыто", ни "Входите". На мгновение я даже обрадовалась: вот и отлично, если психотерапевта нет на месте, пойдём домой! Но настойчивая мама приоткрыла дверь.
- Здравствуйте! - изнутри донёсся женский голос. - Вы на приём на тринадцать-ноль-ноль? Заходите!
- Да! Здравствуйте! - бодро ответила мама и шагнула в кабинет, заводя меня за руку, как маленькую девочку.
Я остолбенела. У стола, за которым расположилась психотерапевт, сидела большая собака. Цвета слякоти.