Божий MAN

БОЖИЙ MAN

Кем я только не был в своей жизни.

Для начала, был неверующим в принципе. Принцип был только один – Слава КПСС! Два раза в год, на Первомай и на СедьмоеНоября, мы, все без исключения, шли стройными колоннами – я, размахивая надутым пылесосом воздушным шариком. Флажков тогда не было. Были флаги, и они гордо реяли, рдея при этом. Голос, косплеящий Левитана, транслировал, одобренные Высшим Синодом, ритуальные мантры:

- Да здравствуют советские женщины! Активные строительницы коммунизма! Ура, товарищи!
- У-ууууураааааа-аааааа!
- Да здравствуют советские строители! Активные строители коммунизма! Ура, товарищи!
- У-ууууураааааа-аааааа!
- Да здравствуют советские мужчины! Активные строители коммунизма! Ура, товарищи!
- У-ууууураааааа-аааааа!
- Да здравствуют решения двадцать шестого съезда Коммунистической Партии Советского Союза! Ура, товарищи!
- У-ууууураааааа-аааааа!
- Да здравствует…
- У-ууууураааааа-аааааа!
- Да здравствуют…
- У-ууууураааааа-аааааа!

На набережной стройные колонны растекались. Эйфория плавно перетекала из громкоговорителей в гранёные стаканы. Чебуреки на каждом углу. Морской бриз пахнет выпечкой и жареным мясом, аттракционы детям – бесплатно, а что не бесплатно, то пятнадцать – с-ссука! – копеек! Копеек… Вечером – гости, стол, оливье, жаркое, шампанское. Не самый плохой был культ. Даже при том, что шампанского мне не полагалось.

Вот уже даже и не помню, кем я стал после? Воинствующим атеистом или адептом Тьмы?  И то и другое было. В любом случае, этап предкоитального существования выразился в агрессивном отрицании всего и всех. Кроме себя.

Автобусная остановка. Стою. Трое подходят, благостные. На расстоянии видно, что на всю голову.

- Здравствуйте!
- Джа…
- Мы можем поговорить с вами о Боге? – достаю папиросу, чиркаю спичкой, выдыхаю клуб дыма. Нет, не в лица – невежливо, я ведь Адепт! Огрести, кстати, тоже вариант – в сторону, но значительно.
- Давайте лучше поговорим о Звере? -  улыбаюсь. Когда-то кто-то мне сказал, что у меня неприятная ухмылка. Пользуюсь этим. Благость на лицах сменяется неприятием. Разворачиваются, отходят. Рэйнинг бла-ааад фром э лэкэрэйтет скай – как оно есть.

Ранее? Позже? Не помню. Для начала зачёт, а потом и высший бал на экзамене в дисциплине «Философия». Любимый студент на потоке у доцента кафедры. Доброзависть согруппников – «Нет, ну как?! Не знает ведь нихер-ра, но, с-ссука, встанет, на «пять» ответит!» Было бы древо, родные, а уж мысль по нему я растеку.

Через какое-то время после, надолго наступает период агностицизма. Али ли есть то место, али его нет. Пубертат утихомирился, протест ушёл, воцарилась пофигистичная благость – «всех люблю на свете я!» при полном самоубеждении, что это взаимно, а иначе и быть не может, ведь на самом деле всё по канонам: «Возлюби ближнего своего!».

Оказалось, что концепция агностицизма в такой трактовке глубоко порочна! Оказалось, что «возлюблять» некоторых ближних допустимо лишь в духовном плане, но ни в коем случае не приплетая сюда что-либо другое. Ибо – грех! Ибо – накажут, явив убедительные доказательства. Прошло много лет, но до сих пор уверен, что не я сам, в темноте лестничного пролёта обесточенного дома, подвернув, сломал голеностоп, но Боженька дал мне знак – допрыгался, стрекозёл? Смотри у меня!

Так что двумя месяцами позже, опираясь на трость и ковыляя ранним утром по древней, обледенелой брусчатке бывшего польского городка, я вдруг – сам не ожидая того – понял: пора! Можно сказать, я (почти повторюсь) – опираясь на трость и ковыляя ранним утром по древней брусчатке будущего польского городка – пришёл к Богу! Величественный костёл навис надо мною во всём своём готическом великолепии. И пусть в нём не горело ни огонька – час был ранний – мне он виделся призывно иллюминированным, витражи играли дивными красками, звучали хоралы в сопровождении органа, пахло обещанием вечной жизни и прощением ранее совершённых грехов. Dominus vobiscum et cum spiritu tuo! 

Костёл открывался через полчаса, до отправления поезда оставалось сорок три минуты. Не успеть, понял я, топчась у закрытых дверей в преддверии воображаемого Царствия. Постоял, покурил, ожидая в тщетной надежде, и несолоно хлебавши, похромал на вокзал. Таким прозаическим и незамысловатым образом – сон разума порождает чудовищ – Римско-католическая церковь в моём лице потеряла меня безвозвратно. Небось, локти с тех пор в Ватикане самая кусаемая часть тела.

А вот Православие меня в своё лоно приняло. На сразу и не вдруг, но однажды – случилось. Батюшка был, я так понимаю, правильным. Завидев меня, желающего покреститься, первым делом трижды перекрестился сам. Что он там – во мне – разглядел, не ведаю, но, окунув в третий раз в купель, загривок мой откровенно надолго под водой придержал. Не давая вынырнуть и глотнуть воздуха. Рука у него была сильной и жёсткой, вода не так чтобы тёплая – январь, как ни как – лёгкие мои давным-давно уже скукожились употреблением никотина со смолами, так что по истечении минуты под святой водой, я подумал – усё! Карачун тебе, Церетели! Обошлось. Чудо, не иначе.

Окрещённый, на долгие годы я стал лучше. Нет, вот, вправду лучше! Я перестал любить ближних своих так, как это не предусмотрено канонами. Кстати, самое сложное, это не не любить, а не возжелать всего того, что канонами запрещено. Это даже не «смири плоть». Это натуральное – «смири мозг». Каюсь, с мозгами – не вышло ни разу. Но! 

Я творил самовыдуманные молитвы, крестился истово в нужную – привет, РКЦ! – сторону правильным – привет, старообрядцы! – количеством пальцев на любой, появившийся в поле зрения, позолоченный купол, обдирал вербу, красил яйца (куриные: уточню, ибо охальников нонеча!), презрел дни Святого Валентина и кануна всех Святых, научился говорить вместо «воскрес» «воскресе» и т.д., и т.п. Да много чего. Старался, в общем. Зря – не зря, посмертие покажет.

Впрочем, в последние годы сознанием моим завладела идея, такая же далёкая от христианства, как и детское его неприятие. С некоторых пор, верю, что перерождусь! Переродюсь. Перерождывываюсь! Очистив карму предыдущих воплощений безукоризненным – вот это, вот, «возлюби» неправильно понятное, не в счёт!  - существованием этой   жизни, в следующей ожидают меня душевные покой и нега, физический ненапряг и все прочие блага, включая шербет и гурий. Хотя… гурии это несколько из другой оперы. Обойдёмся. Грех от них один.

Как бы то ни было, на предложение навести порядок в церковной бухгалтерии одной небольшой православной церквушки я своё согласие дал. Пуркуа бы нес па? Бог – он един. Зачтётся в карму. Храм находился в таком месте, что казалось, это – преддверие Рая. Бессмысленно описывать красоты. Описанию не поддаётся. Тем более, «кому поп, кому попадья», а кому вкус фиолетового фломастера напоминает вкус микса красного цвета с синим.

Вот, батюшка был колоритен, да. Молод, пузат, маловолосен – такое. При первом знакомстве сложилось впечатление, что в православие святой отец пришёл из даосизма. Нагрузив меня так называемой «первичкой», наставив и благославив, батюшка, перекрестившись, уселся в не очень – очень хороший! – плохой автомобиль, поддёрнул рясу, и умчался. Отпевать. С его слов.

Оставшись наедине с «первичкой», я призвал всё ранее вложенное в меня всеми религиями смирение. Мне кажется, с тех пор я понял – они не так определяют, что такое Ад. С их точки зрения, в Аду всё вообще пздц! При этом, Ад – противоположность Раю. Не-а! Вполне вероятно, что противоположность. Но что такое, когда вообще ничего? Это как называется? Чистилище?

В общем, церковная бухгалтерия являла собой натуральное Чистилище. В смысле, там даже вычищать нечего было, настолько всё чисто. Причём, за несколько лет. «Первичка» - замусоленные школьные тетрадки, исписанные разными почерками, где хрен разберёшь, «5» это или «3», или, скажем, «1» или «7». Разобрался. Свёл в единые таблицы, пропитанные формулами, как елеем, а то и миррой. Оно считалось само-собой, как похикикивающие праведники над бессчётными и не считанными грешниками перед Грешным Судом. Оставалось придумать подписи под вновь созданными документами. Я был уже не молод, но наивен. Мне казалось, достаточно подписи директора – в нашем случае, настоятеля храма – и главного бухгалтера. Настоятель храма место имел быть. Главный бухгалтер?

- Нет, - сказал батюшка.
- Но как? – спросил я.
- На всё воля Божья!
- А как? – спросил я, - тогда?
- Ревизионная комиссия! – воздев очи горе, сказал батюшка.
- Ок! – сказал я. – Диктуйте!

С грехом пополам, под диктовку, я набрал нескольких членов – проблема заключалась в том, что в одном случае батюшка знал имя с фамилией, но не знал отчества (официоз требует жертв), в другом знал только имя, без отчества с фамилией, в третьем исключительно никнейм доверенного прихожанина. С этой проблемой я справился, применив железобетонный аргумент «да кто там проверять будет?» С.И. Васнецов? Пойдёт! М.Т. Петрова? Почему нет! Т.В. Ананьева? Да-ваааще!

Камнем преткновения стал Председатель Ревизионной Комиссии. Его ФИО было известно, просто, прозрачно. Батюшка замялся, когда я вбил последовательность символов в ворду, причём, батюшкино замешательство прошло как-то мимо меня – настолько рад был я стопроцентной определённости.

- На печать? – спросил я деловито, предчувствуя окончание процесса, – сколько экземпляров?
- Нет… - заметно дрогнув голосом, ответил батюшка.
- То есть?
- Да где ж я его подпись возьму?! Уехал он. Председатель.
- Два варианта, - сказал я. – Первый, подделать. Второй – передать на подпись. Почтой.
- Никак, - вздохнул батюшка и, потеребив крест, пошептал что-то себе под нос.
- В смысле? – спросил я, зависнув над клавиатурой, раздосадованный непредвиденной задержкой. Осталось то!
- Сидит он, - сказал батюшка.
- Председатель ревизионной комиссии Храма? – офонарел я.
- В тюрьме, -  вздохнув, подтвердил батюшка.

И зачем-то перекрестил меня трижды.