1Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -18

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -18

          Несмотря на то, что Шахян сам пригласил Минасяна переехать из гостиницы к нему, присутствие друга в их доме было для него не очень приятным. Он привык к одиночеству, и присутствие друга действовало на него гнетуще, хотя Минасян, занимаясь своими делами, почти весь день проводил вне дома и приходил только ночью спать. Шахян не любил Минасяна, хотя и не находил в нем ничего неприятного.  Быть может, причина этого была в том, что в этом энергичном, деятельном молодом человеке он видел живой укор своей статичности, своей бесполезности, тем более что Минасян особо не стеснялся говорить ему по-дружески резкие и иронические слова, оскорблявшие его самолюбие. Внутренне Шахян был глубоко оскорблен этими упреками, но, чувствуя собственную глупость, молча соглашался с замечаниями друга и тем самым еще больше унижал себя в собственных глазах.
Узнав от Минасяна, что найденная им учительница — Ашхен, Шахян сначала очень удивился, а затем его охватила странная печаль. Уже будучи знакомым со взглядами Ашхен, он понимал, что эта странная девушка жертвует своей обеспеченной и спокойной жизнью во всех отношениях ради жалкой жизни деревенской учительницы, чтобы по мере своих сил послужить на благо кого-то другого. Для Шахяна это был новый повод вновь обратиться к горькому исследованию своей никчемной личности, и повод еще более весомым был, потому что причиной стала девушка. Он видел себя в окружении людей, приносящих дорогие личные жертвы ради благородных целей, в то время как он гнил в четырех стенах комнаты, убивая время за переводом текста о философии Шопенгауэра, в котором мало что понимал. Печаль Шахяна еще больше усилилась, в своих глазах он показался еще более ничтожным, никчемным и жалким, когда Минасян начал с восхищением говорить об Ашхен.
В день отъезда Минасяна и Ашхен Шахяну совсем не хотелось идти на вокзал провожать друга, потому что он уже чувствовал, что прощальные приветствия в эту ночь оставят неизгладимую горечь в его и без того ожесточенном сердце. И чтобы иметь повод оправдать неисполнение этого обычного дружеского долга, он хотел было в качестве причины привести болезнь отца, которая в последние дни действительно приняла опасный характер, но, Бог знает, что почему то, ему стало стыдно, и он пошел.
За час до отправления поезда Минасян и Шахян уже были на станции. В вестибюлях вокзала постепенно начало собираться привычное многоязычное и многокультурное общество пассажиров, кондукторов и путешественников. Уложив все обычные вещи в углу, Минасян передал большую часть вещей и, расставшись с другом, разыскал какого-то старого знакомого, с которым завязал долгую беседу о чём-то. Шахян стоял один и с завистью смотрел на Минасяна, который своими простыми манерами, в своей простой, даже неказистой одежде представлял собой что-то независимое, что невольно вызывало к нему сочувствие.
Вскоре появился Марутян, неся под мышкой маленькую подушечку. Он поспешно вошел вместе с носильщиком, который нес вещи Ашхен. За ним вошли Текла, Ева, Ашхен и ориорд Саакян.
Хотя Шахян их увидел, он сделал вид, что не заметил, и медленно отошел. Тем временем Минасян, увидев Ашхен и ориорд Саакян (остальных он пока не узнал), поспешно пожал руку своему другу и пошел им навстречу.
«Ты уже здесь?» - воскликнула ориорд Саакян.
При этом восклицании Марутян резко остановился и с интересом посмотрел на Минасяна.
— Парон Марутян, это парон Минасян, познакомьтесь, пожалуйста.
Минасян спешно подошел к Марутяну и почтительно пожал ему руку.
«Я очень рад, я очень рад», — машинально проговорил Марутян, не сводя любопытного взгляда со смуглого лица Минасяна.
Затем ориорд Саакян познакомила Текле и Еву с Минасяном.
Текле посмотрела на Минасяна с очень недовольным выражением лица, сердито и неохотно протянула ему руку.
И Ева, с несколько глупым видом, словно остолбенев, вложила свою руку в его, позволяя ему сжать ее. Глаза у нее были красные и опухшие. Было очевидно, что она плакала, и плакала много.
«Я очень счастлив, я очень счастлив», — повторил Марутян, подложив подушку под другой подмышек и, продолжая наблюдать за лицом Минасяна. «Итак, Вы парон Минасян. Я очень рад, очень рад познакомиться с Вами. Я читал Ваши произведения. Они прекрасные, они замечательные».
В этот момент к ним подошел Шахян.
«А, наш старый друг тоже здесь!» - воскликнул Марутян.
- Что это Вы здесь делаете?
«Я пришел проводить своего друга», — с улыбкой сказал Шахян и поприветствовал всех.

- Что это за друг?
«Этот парон», — сказал Шахян, указывая на Минасяна.
Марутян быстро взглянул на Минасяна, затем снова на Шахяна.
«Вы друзья?» — спросил он удивленно.
«И старые друзья», — с улыбкой отметил Минасян.
— Вот вам новости. Ну, раз уж так, почему бы вам как-нибудь не приехать к нам вместе? Поскольку мы знакомимся здесь, мы могли бы познакомиться друг с другом у нас дома и поговорить. Но это не ваша вина, конечно, это вина ориорд Саакян, которая посчитала излишним организовать всё это без нашего ведома. Впрочем, мы уже достаточно подискутировали по этому поводу. Выходит, это и вина парона Шахяна, который, не знаю почему, обиделся на нас и больше не приходит к нам домой.
Шахян попытался оправдаться.
«Как бы ни было, я поругаюсь с Вами об этом в другой раз», — прервал его Марутян.
- А сейчас я пойду посмотрю, что происходит с багажом нашей новоявленной учительницы.
И Марутян поспешил в багажное отделение.
В его отсутствие Минасян познакомил ориорд Саакян с Шахяном. Ориорд Саакян с таким упорным интересом разглядывала очки своего нового знакомого, что Шахян понял, что она наслышана о нем, и похоже не составила о нем хорошего мнения.
Уже через четверть часа все сидели в старом зале вокруг стола, а Марутян с юношеским задором угощал соседей по столу заграничным пивом.
«Пейте пейте, это тост за наших путешественников», — сказал он.
— Парон Минасян, тост за Вас. Жаль, очень жаль, что мы только сейчас узнаем друг друга. Выражаю Вам полную поддержки и желаю долголетия в начатом деле. За Ваше здравие, Вы начали хорошее дело. Ашхен, тост и за тебя. Счастливого пути и благополучного возвращения. Я хочу, чтобы ты не оставила нас в тоске по письмам. Помни, что наше внимание и мысли всегда будут о тебе. Дорогая Ева, возьми свой стакан.
Ева взяла стакан, едва прикоснулась им к губам и поставила его на стол.
Остальные сделали то же самое, за исключением Минасяна, который, выразив благодарность, осушил свой стакан. Но все молчали.
«Что это? Я что, единственный, кто был обязан пожелать вам счастливого пути?» - Марутян удивленно заметил и повернулся к ориорд Саакян.
- Ориорд, где Ваш язык?
«Я бы показала Вам язык, если бы это не было невежливо», — рассмеялась ориорд Саакян.
- О, это хорошо, что ты сказала». Не надо мне показывать язык, я просто хочу, чтобы Вы разговорились.
-Требуйте этого от своей дочери. Посмотрите, как она сидит.
— От Евы?... Я могу потребовать от Евы только одного, и она сделает это без моей просьбы — немного поплакать.
Ева, не шутя, нахмурила брови и сердито отвернулась от отца.
«Хорошо, почему ты на меня сердишься?» - заметил отец.
- Лучше сердись на Ашхен.
Ашхен, сидевшая рядом с Евой, наклонилась к ней и что-то прошептала ей на ухо.
- Ева, почему ты ставишь меня в такое неловкое положение?
Ева ничего не сказала, достала платок и вытерла краем слезы, хлынувшие из глаз.
«Разве я тебе не говорил, разве я тебе не говорил?»- воскликнул Марутян и рассмеялся.
- Позвольте мне сказать вам, друзья, есть ли еще место на земле, где проливается столько слез, как на вокзалах, на пристанях и вообще в местах, где люди расстаются друг с другом? И что же такого в часе прощания, что оставляет на человеке столь тяжелое впечатление? В любом случае, сейчас не время философствовать. Давайте выпьем еще по бокалу. Знаете, за кого я хочу выпить, парон Минасян? Я хочу выпить за своего старшего сына, который...
«Кстати», — добавил Минасян.
 — Я только сегодня узнал от ориорд Саакян, что Арменак Марутян Ваш сын.
— Вы его знаете?
— Я познакомился с ним в Лейпциге, на одной студенческой встрече.
«Подождите. Вы были в Германии?» — удивленно спросил Марутян.
— Я изучал сельское хозяйство во Франции, но также бывал в Германии.
«Вот это да!» — воскликнул Марутян, совершенно ошеломленный, уставившись на Минасяна.
- А я думал, Вы не видели ничего за пределами своей деревни, ведь где у нас видано, чтобы, побывав в Европе возвращаться оттуда без цилиндра и перчаток?
«Я думаю, Ваш сын должен был убедить Вас в этом раньше меня», — заметил Минасян с улыбкой.
Марутян серьезно схватил его за руку, выше локтя, и, мыслями оставаясь с ним, сосредоточил свой взгляд на Ашхен.
«Дело в том, друг мой» — сказал он, —«до сих пор я считал своего сына исключением, а теперь вижу, что у этого исключения есть свой близнец, а этот близнец нашел своего третьего, — если можно так выразиться, — хотя и в совсем другой, но столь же полезной сфере... Вы говорите, что были в Германии. Я сам был в Германии, когда мой сын заболел, будучи студентом. Мой сын... Вы знаете, где он теперь?»
— Говорила мне ориорд Саакян.
- И он прав?
— То, что он сделал, делает честь ему и Вам.
- Я так думаю. По крайней мере, я, как отец, горжусь им. Ох, как я помню наши с ним споры... За его жизнь, парон Минасян. Я пью за Ваше и его здравие. Возможно, то, что делаете Вы с моим сыном, — это мелочь, но, если бы каждый из наших способных молодых людей сделал что-то подобное, какое это было бы в конечном итоге огромное дело... давайте чокнемся. Ох, как же я чувствую, что мы здесь только начинаем узнавать друг друга...
Снаружи, под навесом просторной площадки, послышался звон колокола, отдававшийся глухим эхом. Это был знак того, что поезд покинул близлежащую станцию.
Ева была потрясена и огляделась вокруг с непонимающим выражением лица.
В зале царило волнение.
Минасян быстро встал.
«Извините», — сказал он, — «мне нужно купить билет».
«Подожди, куда торопиться, времени еще полно», — Марутян обнял ее и усадил на место, а сам встал. - «Сидите, я сейчас вернусь». «Ориорд, — обратился он к ориорд Саакян, — пожалуйста, не позволяйте Еве сидеть, как новобрачная».
И он поспешно ушел.
Ева сердито посмотрела ему вслед.
Ориорд Саакян посмотрела на неё и рассмеялась.
«Ты слышала, что сказал твой отец? Так что, не молчи», — сказала она.
На этот раз Ева спокойно посмотрела на ориорд Саакян и продолжала молчать.
- Ладно, почему ты молчишь?
«А, что мне говорить?»-  Ева наконец сказала спокойным голосом.
- Откуда я знаю? Просто молчание тебе вовсе не к лицу.
«Это удивительно», — недовольно заметила Текла, видимо, не в силах больше сдержаться.
— Вот такая она всегда, то вдруг станет молчаливой невестой, то надоест мне своей болтовней и смехом.
«Причина, скажем так, понятна, не правда ли? Сестра уезжает», — заметила ориорд Саакян, улыбаясь и глядя в большие глаза Евы, которые она задумчиво устремила в глубь зала.
«Пусть она так и скажет», — настаивала Текла, — «по крайней мере, она попросила бы хоть раз, чтобы она не уезжала».
Ева неловко заерзала на стуле.
-Мама, какой смысл об этом говорить? Подумаешь, я мало говорю и не смеюсь.
-Самое большое несчастье в том, что ты так себя изводишь. Посмотри, во что ты превратилась за эти два дня».
«Эх», — вырвалось у Евы, сдерживая гнев, и она отвернулась от матери. Текла посмотрела на дочку, строго нахмурившись, хотела что-то сказать, но сдержалась и промолчала. Она чувствовала, что гнев, который она накопила по отношению к Ашхен за последние несколько дней, готов был вырваться наружу, но место было неудобным.
Во время этого противостояния матери и дочери Ашхен чувствовала себя крайне неуютно. Она понимала больше всех, что жена его дяди была в ярости на неё, она видела, что причиной этой ссоры была она сама, поэтому, как бы ей ни хотелось бы вмешаться, чтобы положить конец этому гнетущему её разговору, она не могла ничего сказать. Она вообще стала удивительно трусливой после своего признания Еве.
«Ну что ж, выпьем последний бокал», — призвал он.
— Дорогая Ашхен, еще раз тост именно за тебя. Поверь мне, я тоже, как и Ева... извини, я бы также плакал, как ребенок и не отпустил бы тебя, если бы не был уверен, что ты идешь не напрасно. С сегодняшнего дня ты свободна, лети куда хочешь. Я доверяю тебе настолько, что меня никогда не будет мучить совесть, что я сделал что-то не так, если можно так выразиться, отдав тебя самой себе. Меня может терзать только тоска, и нужно ли говорить, каким радостным будет для меня тот день, когда я снова увижу тебя живой, здоровой и уверенной. Но моя надежда велика. До сих пор моим самым большим желанием было быть достойной видения моего Арменака, а с сегодняшнего дня моя Ашхен дает мне возможность иметь подобное желание. Будь здорова... Дорогое дитя моё. С отеческим сердцем я благословляю твою дорогу. Дай Бог, чтобы ты, как и мой Арменак, стал гордостью нашей семьи. Давайте поднимем бокалы. Пусть так и будет. Во здравие! Еще раз и еще миллион раз желаю тебе счастливого пути и благополучного возвращения.
И Марутян одним махом осушил бокал.
Минасян, пораженный этим чрезвычайно подвижным и живым человеком, заметил капли слез на его глазах во время его последних слов. Он взглянул на серьезное, бледное лицо Ашхен и увидел, что ее опущенные глаза тоже влажны.
«Ева, наконец-то, так нельзя», — обратился отец к дочери, с некоторой строгостью поставив пустой стакан на стол.
- Поверь, я не шучу, мое ухо настолько привыкло к твоему голосу, что для меня просто невыносимо, когда ты молчишь.
Веки Евы задрожали.
«Папа, ты меня смущаешь», — сказала она плачущим голосом и повернулась на стуле.
Марутян замолчал и с печальным беспокойством посмотрел на дочь.
Текла оглядывалась по сторонам с оскорбленным спокойствием и изредка бросала на Ашхен сердитый взгляд.
Ориорд Саакян посмотрела на Еву с состраданием, и, вопреки своей привычке, она с самого начала сама же пребывала в грусти, не настроенной что-то сказать.
Минасян, как сторонний наблюдатель, тоже смотрел на Еву, и его очаровывала безупречная красота этой девушки, которая на этот раз в своей грусти несла в себе некий трагически-меланхолический отпечаток.
А тоска Шахяна усилилось до такой степени, что он похоже потерял способность чувствовать хоть что-то.
Тем временем Ашхен, находясь под сильным влиянием слов дяди, не осознавала, что происходит вокруг.
«Похоже, поезд уже прибыл», — сказал Минасян. Марутян внезапно очнулся от задумчивого состояния.
"Да, неужели?" - сказал он и машинально встал.
Остальные встали вместе с ним.
Волнение в зале усилилось. Дверь, ведущая на платформу, постоянно открывалась и закрывалась, и в нее входили самые разные люди, закутанные в зимние пальто, с чемоданами и разными свертками. Люди в зале, в свою очередь, взяв свои дорожные вещи, выбегали из зала, толпясь у двери и натыкаясь друг на друга. В этот момент Шахян увидел знакомое лицо, которое тут же скрылось в толпе.
«Неужели это Базенян?» - подумал он.
Второй звонок еще не прозвенел, а Марутяны, ориорд Саакян, Минасян и Шахян уже сидели в купе. Здесь все ещё находились под сильным впечатлением последней минуты прощания. Сердце Текле смягчилось, на её глазах даже выступили слезы, она советовала Ашхен вести себя хорошо, не простужаться и не болеть. Марутян попросил Ашхен почаще писать им. Ориорд Саакян просила у подруги о том же. Минасян привычными движениями устраивал в купе свой и багаж Ашхен. Ева молчала и с холодным спокойствием наблюдала за быстрыми движениями Минасяна. А Шахян, сосредоточенный на себе, отстранился и поглядывал как идиот то на одного, то на другого, вглядываясь в говорящего, и чувствовал, что с самого начала в компании Марутянов, Минасяна и ориорд Саакян был лишним, а теперь в вагоне и вовсе. Он мешал им свободно двигаться в узких проходах. С невыразимой горечью в сердце он видел, что никто не обращает на него внимания, как будто его и нет, как будто там стоит ребенок какой или прислуга. Прозвенел второй звонок.
Ева, как и ранее, вздрогнула, но осталась неподвижной. Тем временем остальные поспешили попрощаться с пассажирами.
Текла несколько раз поцеловала Ашхен и еле сдерживала слезы.
«Береги себя, дитё моё, береги себя», — повторила она в последний раз.
Ориорд Саакян со слезами на глазах обняла и поцеловала прощающуюся подругу и крепко пожала руку Минасяну.
Марутян не хотел показывать уныние в столь тяжёлую минуту прощания, и, словно для того, чтобы придать себе и другим мужества, он крепко пожал руки племяннице и Минасяну, не забыв еще раз повторить, чтобы Ашхен почаще писала им письма. Но даже при этом его глаза были полны слез.
Тут подошел Шахян и, едва пожав руки Ашхен и его другу, поспешил первым выйти вон из купе.
Наконец, Ева стала прощаться с отъезжающими. Она не сказала ни слова, только нежно обняла Ашхен за шею и прижалась лицом к её груди. Через секунду ее плечи сильно затряслись.
Глаза Ашхен уже давно были наполнены слезами. Она также не могла произнести ни слова, просто долгое время прижималась дрожащими губами к лицу Евы, около ее уха.
«Хватит, хватит», — крикнул Марутян, видя, что они не хотят отпускать друг друга. - «Скоро прозвенит третий звонок».
Ева вдруг оставила Ашхен и, не глядя на неё, выбежала из купе.
Марутяны и ориорд Саакян собрались снаружи под окном вагона. Шахян не ушел, но никто не заметил его отсутствия. Ашхен высунула голову из окна. Позади неё виднелась голова Минасяна. Глаза Ашхен и Евы были очень красными. Обе стороны обменивались редкими словами.
Звонок прозвенел в третий раз. Проводник, держа в руках яркий фонарик, торопливо ходил под окнами вагонов. Двери вагонов начали захлопываться. Послышался резкий, дрожащий звук свистка старшего проводника. Паровоз свистел и стонал. Длинная вереница вагонов внезапно вздрогнула, на секунду замерла, а затем плавно двинулась вперед.
«Счастливого пути», — крикнул Марутян в последний раз, махнув шляпой.
Все застыли на месте, пока темная вереница вагонов не слилась с ночной тьмой, издали доносился лишь оглушительный грохот колес и оглушительный рев паровоза.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ