***

Она посмотрела ему в глаза и опять увидела, что он волнуется. Это придало ей еще больше самоуверенности, и она не без кокетства ответила коротко и небрежно:


– Почему? Иногда бываю.


– Вот как! – только и нашелся он ответить.


В это время музыканты закончили играть, и он, слегка касаясь ее локтя, проводил ее до того же места, где она сидела вначале, поблагодарил за танец и через весь зал быстро прошел на другую сторону, где отдельно, кучками стояли парни, и затерялся среди них.


Снова заиграл оркестр, теперь танго, и первая пара уже выходила на ярко освещенный прямоугольник танцевального зала. Сидевшие рядом с Настей девушки упархивали со стульев в толпу танцующих одна за другой, и таких, как она, оставалось все меньше и меньше. И тут между танцующими парами она снова увидела его. Она старалась не смотреть в его сторону, а смотрела на оркестр, но все равно каким-то внутренним чутьем догадывалась, что он идет именно к ней. Когда он подошел и, опять слегка поклонившись, пригласил танцевать, она, не скрывая улыбки, встала, протянула ему руку.


Они танцевали весь этот танец молча, и лишь под конец он сказал ей, не скрывая своего восхищения:


– Какие у вас красивые глаза!


Настя была не в силах скрыть радость от его признания. Однако у нее все же хватило сил ответить ему с показным равнодушием:


– Скажете мне тоже! Глаза как глаза...


После этого танца знакомый, а это был Степан Беклемишев, не отходил от Насти. Теперь они уже болтали без умолку, говорили друг другу несусветную чепуху, и для обоих было неожиданно, когда объявили прощальный вальс и все стали расходиться. Они одевались последними. Он помог ей надеть плащ, вызвался проводить до дому.


Стояла погожая сентябрьская ночь. Настя жила на самой окраине райцентра. Это было далеко, и она все уговаривала Степана, чтобы он не ходил. Степан ее не слушал, а она была рада этому, и пока они отговаривали друг друга – она, чтобы он ее не провожал, а он, что с его стороны это было бы просто не по-джентльменски, дошли до крайних домов, к которым подходили высоченные сосны Ленева кордона.


– Вот мы и пришли, – сказала Настя, остановившись у калитки дома, в котором она квартировала.


– Это ваш дом? – спросил он.


– Нет, это я здесь снимаю квартиру, – пояснила Настя.


– Вот как! – в его голосе послышалась радость. – Вы, оказывается, тоже не здешняя?


– Ага, – засмеялась Настя и, совсем забыв, что уже поздно и что Степану через весь райцентр надо идти в противоположный конец, стала рассказывать о своей деревне, а он, выслушав ее, в свою очередь – о своем селе. Неизвестно, сколько бы они простояли у калитки, не зажгись в доме свет. Хозяйка, обеспокоенная разговором под окном, открыла створки, выглянула на улицу. Настя спохватилась, решительно открыла калитку.


– До свидания, – попрощалась она.


– До свидания, – ответил он и попросил: – Приходите завтра на танцы.


Она покачала отрицательно головой:


– Завтра некогда.


– Тогда в следующую субботу.


– Договорились, – засмеялась она и помахала ему рукой.


Осторожно открыв дверь, пробралась в свою комнату и включила настольную лампу. Она еле сдерживала себя, чтобы не запеть. Сбросила с себя плащ и, как была в платье и туфлях, плюхнулась на постель, уткнувшись лицом в подушки.


«Какие у вас красивые глаза! – беспрестанно вертелись у нее в голове Степановы слова. – Какие у вас красивые глаза! Какие у вас красивые глаза!»


Она засмеялась от счастья. Потом вскочила с кровати, взяла со стола зеркало и поднесла его к лицу. Из маленького стеклянного прямоугольничка загадочно улыбались большие, черные от полумрака глаза. Раздевшись и улегшись в постель, она еще долго ворочалась с боку на бок и заснула лишь под самое утро.


На другой день, когда ее разбудила хозяйка, она тотчас вспомнила о вчерашнем и потом весь день не могла больше ни о чем думать, как только о вчерашней встрече. Она уже сожалела и ругала себя за то, что не согласилась встретиться со Степаном, и вечером, словно кто ее толкал, собралась на танцы в Дом культуры.


Она пошла не к началу танцев, а чуть позже и не сразу вошла, а поначалу постояла у низенькой изгороди под ярко освещенными окнами, пытаясь разглядеть среди танцующих Степана, но его не увидела. Тогда она купила билет и, не сняв плаща, прошла в зал, посидела недолго в уголке среди нескольких так же не танцевавших девушек. Парней и девчат в этот раз было меньше, чем в вечер знакомства, духовой оркестр играл мало, все больше крутили пластинки. Не увидя Степана, Настя ушла домой, чувствуя себя самым несчастным человеком на земле.


В назначенную субботу она в Дом культуры не попала – послали в командировку за элитными семенами на опытную станцию, откуда вернулась лишь в понедельник. И все это время она терзалась оттого, что свидание со Степаном не состоялось. Настя во всем винила себя: Дура! Назначил парень свидание, а она: не могу, некогда. Цаца нашлась тоже! А ему что оставалось? Не в ноги же бухаться. Дескать, приходи, умоляю, жить без тебя не могу. Больно надо. Поди, есть и не такие гордячки. А ты вот теперь кусай локти. Так тебе и надо!»


Еще ни разу в жизни Настя так не страдала. Ей казалось, что внутри у нее все почернело от тоски. Прошло еще несколько дней. Боль, мучившая ее, словно бы приутихла, и она утешала себя мыслью, что это судьба, и когда уж совсем было смирилась со своей несчастливой долей, на второй или третий день после командировки, возвращаясь из колхоза, недалеко от дома столкнулась со Степаном. Это было так неожиданно, что Настя поначалу даже растерялась. она была в фуфаечке и кирзовых сапогах. Этот наряд дополняла коротенькая юбочка, чуть прикрывавшая ее круглые коленки, да темная косыночка, повязанная под подбородком и стянутая узелком на затылке.


Степан, как ей тогда показалось, выглядел щеголем. На нем был модный плащ, белая сорочка, серо-красный в полоску галстук. Он тоже растерялся. Было видно, как порозовело его лицо. Смущенно улыбаясь, признался:


– Я вас тут третий день караулю.


– Да? – подняла на него сияющие глаза Настя. – А я в командировку ездила за семенами.


– Мне уже сказали. Я сегодня к вам в колхоз звонил.


– В колхоз? – изумилась Настя. – Ах, да. Мне же говорили, что меня спрашивали. Я думала: по работе. А я вот только еще иду домой. Даже переодеться не успела.


– А у меня все уроки в первую смену, – не обратив внимания на ее взгляд и, казалось, вообще не замечая смущающего ее наряда, живо откликнулся Степан. – Были еще кое-какие дела, а потом – сюда. Я уж один раз чуть ли не до вашего правления колхоза доходил. Вот обратно пришел.


– Ой! – воскликнула Настя. – Стоило идти в такую даль!


– Но зато вас встретил, – радостно засмеялся Степан. – Может, сходим погуляем?


– Я только переоденусь. Немножечко придется подождать.


– Хоть вечность, – поспешно согласился Степан.


Настя забежала на квартиру, на бегу сбрасывая рабочую свою одежку, выпила пол-литровую банку парного молока, оставляемого ей на столе каждое утро и каждый вечер хозяйкой, закусила куском черствого черного хлеба и стала одеваться. Золушкин ее гардероб весь умещался на гвоздике, вбитом в стену в ее комнатушке, да в чемоданчике под койкой, где хранились аккуратно сложенные девичьи лифчики, сорочки, чулки да трусики. Она особо не выбирала, надела, что первым попалось под руку, накинула плащик, сунула ноги в стоявшие у порога туфли, хорошие, но не новые. Новые она пожалела. Все равно темно, да и жалко их было изгваздать за вечер, и, на ходу повязывая косынку, выбежала на крыльцо.


– Не закрывать, што ль, дверь-то? – крикнула ей вслед хозяйка.


– Не закрывай, – ответила Настя, стуча каблучками по дощатым ступенькам крыльца и не в силах скрыть охватившей ее радости.


С того памятного вечера они встречались почти каждый день. А зимой, перед самым Новым годом, Степан спросил: «Пойдешь за меня замуж?»


Свадьбу справили под Новый год. Гуляли у родителей Степана. Родственников с обеих сторон набралось много, еле рассадили в двух комнатах просторной деревенской избы. Первый день Настя и Степан добросовестно сидели за столом, бессчетное число раз вставали и целовались под крики «горько!», а на второй день, показавшись ненадолго перед гостями, уехали к себе, оставив родственников допивать все и доедать оставшуюся после первого дня закуску.


«Господи, время как быстро идет! – подумала Настя. – Уже который год со Степаном маюсь». Но, подумав так, тотчас устыдилась своих мыслей, стала корить себя: «Ой, баба, дура! И как только язык поворачивается. Это же не ты маешься, а он с тобой мается. Сына вынянчил, выкормил. Умный. Не курит. Лишнего не пьет. Разве что иногда не в меру горяч, вспыхивает, что порох. А без этого что за мужик – преснота одна».


Она чувствовала, что засыпает, но в какое-то мгновение сквозь собственное дыхание уловила шум ехавшей очень далеко машины. Настя привстала на кровати, затаив дыхание, прислушалась. Так и есть. Теперь уже явственно слышался звук приближавшейся к дому машины. Когда она встала и подошла к окну, за тюлевой шторой полоснул в темени свет автомобильных фар. Мотор на минуту стих, громко хлопнула дверца, послышались голоса, затем мотор опять взревел, свет фар высветил дома на противоположной стороне улицы, потом хлопнула калитка и послышались шаги человека, поднимавшегося на крыльцо. Она узнала шаги Степана.


«Ну, слава богу», – облегченно вздохнула Настя, запахивая халат и направляясь в прихожку открывать мужу дверь. Степан был мертвецки пьян, таким она его еще ни разу не видела.


– Степан, милый, – всплеснула изумленно Настя руками. – Да ты что?


Степан в распахнутом пальто, съехавшем набок галстуке стоял перед ней и пьяно улыбался.


– Здрасте! – поздоровался он дурашливо и, когда нагнулся, чтобы поставить портфель на пол, чуть не упал, ткнувшись головой ей в руки.


– Да ты что? – подхватила мужа Настя. – На каких радостях напился так, Степан, милый?


– Мы, мы... мы… – еле ворочал Степан языком, – обмывали...


– Что обмывали?


– Что, что… – бормотал Степан. – Я ж... тебе... написал...


Настя кое-как стащила с мужа одежду, затащила в комнату и усадила на диван. Потом сбегала в ванную, смочила в холодной воде полотенце, а когда вернулась обратно, Степан без кровиночки в лице, безжизненно свесив с дивана руки и ноги, спал мертвецким сном.


Она еще ни разу не видела мужа таким пьяным. У нее вроде бы и стало на душе немного легче – все же вернулся домой, живой, невредимый, но, словно в вечереющем небе багровая луна, всплыла в душе новая тревога: как бы чего не случилось. Сколько она слышала всякой всячины про пьяных мужиков.


Настя, простоволосая, в одной сорочке, постояла недолго в раздумье над безжизненно распластавшимся Степаном, прислушиваясь, дышит ли? Степан, словно чувствуя ее взгляд, икнул, потом его передернуло всего от приступа рвоты, и он потянулся к краю дивана.


– Свинья! – в сердцах шлепнула Настя его по заду, даже ладонь отшибла, затем, откуда только сила взялась, подхватила его одной рукой, словно сноп с земли, поставила в ванной над унитазом.


Степан пришел в себя, кое-как умылся и, серый, помятый, в одних трусах и майке, виновато улыбаясь, вернулся в комнату и направился к дивану.


– Постой, куда? – сердито замахнулась на него Настя, стаскивая запачканную простыню. – Напоролся!


Степан, ссутулившись, смиренно дожидался, когда жена застелет диван, и, едва она это сделала, плюхнулся на постель.


Настя достала старенькое покрывало, укрыла им мужа, уткнувшегося лицом в подушку. Прибрав на полу, она долго мыла руки в ванной, изредка посматривая на себя в зеркало. Вид у нее был усталый. Лицо то ли от электрического света, то ли от переживаний было серым. Она в сердцах одернула себя: «Хватит, баба, себя разглядывать. Завтра на работу, а время уже первый час ночи».


Проходя мимо дивана, не удержалась, нагнулась над Степаном:


– Живой, что ль?


Степан, не показывая лица, мотнул головой.


– Ну, спи, – сказала Настя и пошла в спальню, и, едва коснувшись кровати, моментально заснула.