Степь

В ту пору, когда началась наша история, а именно в лето 1711 года, дорог еще не было, или, вернее, их только обозначили еле приметные тропинки, по которым шагали с дерзкой самоуверенностью казаки да их кони.
Тропинки эти проходили в основном по ровной местности, а бывало, проходили среди ряда холмов.
Правда, по степным дорогам передвигаться было опасно, в любой момент могли напасть ордынские разбойники. Проезжая череду холмов как на смену опасности физической, приходила другая мрачная пессимистическая волнение  по обе стороны степной дороги щетинились столбы да кресты.
Кресты эти были воздвигнуты над могилами убитых степными разбойниками, которые в те времена населяли степи.
Проезжая эти места, Елевферий и его два сопровождающих донских казака с тревогой думали, что в любой момент могло так случиться,  они могли пасть от рук степных разбойников и здесь обрести последнее пристанище. Миновав это место можно считать, что повезло, на какое-то время избавились от опасности, но это только здесь, а далее снова беспокойство и волнение начнется. Вот такова жизнь того времени.
Слева от холмов, приблизительно в четырехстах метров, виднелось убежище - небольшое здание, вокруг него высокий частокол, стены здания сделаны были также из бревен - чтобы укрыться, и передохнуть от палящего солнца, да защитится от разбойников. Над воротами частокола висела голова барана с большими рогами. Череп барана с рогами подчеркивал силу стойкости даже после жизни. Более того, череп барана для ордынцев означает смиренье и непременным атрибутом подношения божествам и духам.
Всадники поспешили так, как поступали и другие, — пустили лошадей в галоп, торопясь добраться до здания с частоколом, и поэтому даже не замети девушку, со стороны пожалуй, показалась бы невзрачной она, однако заслуживает особого описания.
Правда, она сидела под тенью старого карагача.
То была девушка шестнадцати лет. По признакам она, казалось, принадлежит к ногайскому племени, по увиденному ее одеянию она имела право занять место в большой ногайской юрте. В ней соединились две расы, и она как бы являла собой промежуточное звено — в ней с удивительным своеобразием сочетались жгучая, чарующая обольстительность азиатки и нежная пленительная красота невинной девушки-славянки.
Её черные волосы, обрамляли ее продолговатое, безупречное лицо, и было в нем что-то горделивое; большие глаза, голубые, как небо, ресницы и брови под цвет волос, кожа матовая, губы свежие, будто вишни, зубы белые, шея грациозная и изящная, как у лебедя, руки, длинноватые, зато безукоризненной формы. Стан гибкий, словно лоза, глядящая в воды озера, что покачивается в оазисе, хорошенькие ножки — вот такой была незнакомка, на которую мы читатели позволили себе обратить внимание.
Наряд у девушки был оригинальный и пестрый, голову украшал венок из роскошных цветов степи, сорванных вблизи водоема, зеленые листья и разнообразные цветом цветы чудесно сочетались с копной черных волос. Шею ее украшала цепь из плоских колец, величиной с золотую монету, нанизанных в ряд и отбрасывающих отблески, рдевшие, как отсветы пламени. Платье ее причудливого покроя, сшитое из той шелковой ткани в две полоски — одну белую, другую цветную, — какую в те времена возили на продажу из Китая. Стан ее охватывал пояс из металлических блях. Если бы пояс и платье были новыми, до которых большие охотники разбойники, но все износилось и выцвело от долгой носки, и наряд стал прелестен и в те времена. Но всего удивительнее было, несоответствие богатого наряда девушки. Она просто, сидела у одного из тех крестов, о которых мы уже говорили, в тени громадного зеленого карагача, спустив ножки в ручей, искристая вода скрывала их матовым сверканием.
Струилась и журчала вода, а девушка напевала вполголоса какую-то песенку, — пожалуй, она не выражала ее мысли, а скорее вторила внутреннему голосу, шептавшему о чем-то в глубине ее сердца, неслышно для других.
То и дело девушка, перестав петь, вглядывалась, вдаль ожидая кого-то. Она в очередной раз подняла голову, вдали появился всадник — он мчался по степи, словно струг по морю.
Девушка посмотрела на него и снова запела, чутко прислушиваясь к стуку копыт, который раздавался все ближе и ближе.