Дом. Часть первая

            В послевоенные времена, на краю деревни Савельево, когда в ней было еще дворов сорок, стояла школа, от которой осталась лишь помойка из битого стекла, костей, кирпичей, тряпок, гнилой обуви и прочей ржавой утвари, прикрытая слоем грунта, поросшего пыреем и одуванчиками. На месте школы собрали перевезенный невесть откуда дом в три окна (классика – шесть на шесть), но с прирубом для кухни, так что на фасад выходило аж четыре. Дядя Лёша Ферзя с помощником прирубил еще и хоздвор для скотины из тонких и кривоватых осиновых стволов. У дома расположился маленький палисадник с гладиолусами и терновником за остатками забора, старые липа, береза, тополь, молодой дубок, остатки деревянных качелей, ямка на месте бывшего колодца, залитая водой, заросли ореха, осин, да огород поодаль.
            В девяносто четвертом хозяйка, бывшая лагерница, отсидевшая некогда за анекдот, Семеновна, прежняя жительница, померла и сын её, Николай, продал дом заезжему Мухину из Москвы за две тысячи долларов, именно долларов, которые Николай держал в руках впервые и был крайне поражен, увидев, как одна из этих зеленоватых бумажек в сбербанке превращается в кучу наших привычных разноцветных «фантиков».
            От прежних хозяев семейству Мухина досталась резная буфетка на кухне, большой бидон, оцинкованное корыто, пара лавок и сгнившие угол в сенях и рамы в окнах. Мухин, к тому времени отживший уже и во Франции, и в Финляндии, активно бомбардировавший Европу и Америку своими картинками, пришел в ужас, увидев отчизну такой, какая она есть. Он, конечно, давно изъездил её вдоль и поперек, от запада до востока, от севера до юга, но всё это было не то, это походило на взгляд из окна экскурсионного автобуса, посмотрите направо, посмотрите налево, здесь туалет, а тут можно перекусить. Хоть и бродил он порой с рюкзаками пехом и в лодках, ночевал в палатках и рублевых номерах с клопами, но взгляд оставался тот же. А тут – вот она, и ты уже не сноб из Москвы, а часть матУшки. Распахни руки и дыши её воздухом!
            И Мухин распахнул. Поначалу завез целый грузовик барахла, попрятал в мешках в подвал, сколотил щиты на окна, укрепил двери и навесил замков. На следующий год обнаружил покореженные двери и пустой дом.
- Замки, это для людей культурных, - пояснил дядя Лёша. – Ты возьми ка ломик, всунь в ушко, да поверни по часовой, или против, не важно. Дверь и откроется. А если что не так, и трактор подогнать можно, угол дома отодвинуть. Задвигать не обязательно, - дядя Лёша криво ухмыльнулся. На нем была Мухина шляпа. «Милчеловек, - подумал Мухин, и косить меня обучил, и дрова пилить. И всё за четыре бутылки». Это потом только дядя Лёша пристрелил своего сына по пьяни, не поделив с ним пенсию.
            Пришлось привозить всё заново, включая одеяла и подушки. Но молодецкий задор не оставлял. Мухин строгал, копал, сажал, шлифовал и лачил, обивал стены и потолки, сделал новые окна, перегородки, мебель из вагонки и половой доски, с помощью местных и угличских мастеров превратил хлев в веранду с камином, гнилой чердак – в мастерскую, настелил новые полы, обновил крыши, покрасил все постройки привезенной из Финляндии краской, выкопал три пруда, восстановил колодец, из окрестных камней соорудил ручей, фонтаны, воздвиг ашрам, баню, античный двор у пруда. Жена Мухина превращала одуванчиковые поля в райский сад из сосен, кедров, можжевельников, хост, барбарисов, жасминов, ирисов, папоротников и лилейников. Живая изгородь из стриженых елок и ивняка обозначила границы Ойкумены. Почти все тридцать соток, освоенные Мухиным ( а захватывать можно было сколько угодно, - всё пусто кругом, но куда больше, не выкосишь, не обиходишь) покрыла густая , спасительная в жару, тень. В прудах резвились дети и караси, у первой на Ярославщине барбекюшницы, построенной местными мастерами по фоткам из французских журналов, просиживали по вечерам друзья Мухина, в основном художники и биологи, слушая Дассена и Баха, поглощали терпкие танинные вина с куриными шашлыками. Музыкальные вечера у камина, дикие пляски в латиноамериканских юбках из травы под бубны и тимпаны у дикого же кострища, вакханалии в ала античных нарядах с танцами, тирсами и криками «Эвоэ Вакх!» у храма Весты, в котором Мухин, верховный жрец, отмывал новоприбывших весталок на ложе мочалкой и хлестал непокорных дубовыми и березовыми вениками, впрочем, и покорных тоже, возлияния у алтаря Афродиты и храма Эола и Наяд... Всего не упомнишь. Утренние и вечерние туманы, сирень, ирисы, жасмин, пионы и любимые флоксы звали к мольберту. Легкая послеобеденная дрема в гамаках у ручья, и вновь весь мир Мухиной Слободы погружался в густые сумерки, разрываемые всполохами огня костров, очагов, алтаря, факелов и фонарей повсюду, сумерки, напитанные шашлычным дымком, ароматами бордо, птичьим гомоном, либо стрекотом ночных цикад, и журчанием фонтанов. Над изредка пролетающими зигзагами НЛО, зависающими к югу от Мухиной Слободы, гордостью жителей и дачников всех окрестных деревень, наперебой рассказывавших и спорящих о конструкции этих аппаратов, с возгласами «да не пил я», просматривался августовскими ночами далекий и манящий Млечный Путь, из которого в пруды со свистом пригоршнями сыпались звезды. И, казалось, не будет этому конца.