Катя Пушистик

Торговый центр – это рай. Это Диснейленд для тех, кто постарше.
Все любят тебя, и тебе начинает казаться, что целый мир лежит у твоих ног.
У тебя куча друзей, куча увлечений и знаний. Ты сам устанавливаешь законы теми четко избранными часами, когда встаешь, завтракаешь, по часу ищешь туфли, идешь на работу и возвращаешься домой.
Неужели это не счастье?
Ты едешь на своей крохотной зеленой машине по пустой дороге, и земля крутится под твоими колесами. Это твоя вселенная.
Все это – только ради тебя. И дождь, и снег, и солнце. Главный идеологический враг государства погиб за месяц до твоего рождения для того, что тебе в голову однажды не пришли «танцы на баррикадах».В тот год, когда ты учился в школе, зимой завернули необычайные холода, случающиеся раз в полвека, - это тебе в подарок неделя зимних каникул, когда детей не решились отправлять по морозу в школу. Великий писатель прожил многотрудную жизнь, оставил после себя обширное творческое наследие только ради того, чтобы ты стал чуть умнее от его книг.
Мир крутится ради тебя… или его вращают твои ноги и колеса твоей машины.
Катя готова была выбросить мобильник в окно. Мама, видимо, считала ее склерозницей, если каждую минуту звонила и напоминала список того, что ей требовалось купить. Мелодия телефона с вибрацией сотрясала салон.
Стас звонил. И еще он не любил здороваться.
- Ты не хочешь, чтобы я была здоровой?
- Нет. Я хочу…
«Не забудь, не забудь, не забудь».
Тебе хочется тишины – и это все. Не так уж много, правда?
Не забудь, не забудь, не забудь, не забудь…
- Я уже сказала, что не забуду!!!!!!!!!
Мама позвонила, а Катя не взяла трубку.
Рай – это рынок, где все тебе дается бесплатно.
И рай начинался вот с этого холма, вырастающего на бескрайней зеленой пустыне.
Катина машина зеленым жуком ползла по серой пустой дороге. Так много романтики… так много поэты вкладывают в слово «дорога» - но у Кати не возникало подобных ощущений. Ей хотелось закрыть глаза; и она бы не расстроилась, если бы вдруг врезалась в столб. Но вокруг не было ни одного препятствия.
Колеся крутят землю, как валик с декорациями.
Голод скребется внутри, подталкивая тебя к краю.
В жизни всегда есть место подвигу. Ты сидишь в ресторане с девочками. Половина седьмого. Ради одного памятного, счастливого вечера, они прощают себе слабость. Ты – нет. Ты тянешь минеральную воду, посасываешь дольку апельсина и втягиваешь запах чего-то жареного, жирного и очень, очень вкусного. Ты едва сдерживаешь, не даешь руке подняться, а рту – раскрыться и позвать официантку, которая могла бы спасти ее теперь…
Ты упиваешь силой своего духа. Ты упиваешься результатами каждодневного труда, благодаря которым ты легко влезаешь в свои институтские джинсы.
Только женщинам известны эти страшные муки. Муки настоящего голода.
Если ты растолстеешь, твои подруги станут относиться к тебе снисходительно. И даже мама станет тебя любить меньше и перестанет уважать свою взрослую, но слабую дочку. А ведь ты не слабачка, ведь так?
Однако как хочется есть. Да это же просто чудовищно, подумала Катя.
Только взрослые девочки знают, как трудно жить на свете.
Она уже много лет не могла расправиться со своей старой жизнью. Она каждый день созванивалась со своими одноклассниками, а Стас, с которым они просидели сто лет за одной партой… казалось, что все так и осталось по-прежнему, хотя он и был так занят, жил так далеко, женился. Но звонил по-прежнему часто.
Ты спускаешься с трех осколочных кафельных ступенек и ты безработный. И беззаботный. Все дела, занимавшие тебя в офисе, оканчиваются после шести часов.
Если работа не занимает тебя больше, чем на часы рабочего дня, ты остаешься свободной. Ты все еще можешь быть кем угодно, и не быть бухгалтером. Ты все еще идешь в поиске, как многие, которые ищут всю жизнь. Бывает, находят… и начинают клеить дома дизайнерские прихватки для горячего. А некоторые просто ждут выхода на пенсию.
Итак, ты выходишь – и ты на свободе.
Катя припарковалась на пустой стоянке; с леса, который начинался не так далеко, за последним строением Города Товаров, накатывал туман, и Катя вошла в его мягкую белесую близорукость прямо по газону, чтобы не обходить.
С шипением разъехались двери супермаркета, в который человек входит, как в лабиринт, как в большую жизнь – редко зная, с чем он вернется назад.
Множество свободных тележек – вот ведь счастье, вот еще одни плюс шопинга в будний день!
Пиво подешевело – и она положила в тележку несколько бутылок. Она не ела шоколада, а мама не любила сладкое – но тем не менее, возле стенда распродажи она не смогла удержаться. Горстка сэкономленного на всяком ненужном хламе отчего-то греет сердце шопоголика. Все давно знают этот маркетинговый трюк, когда тебя убеждают взять что-то лишнее посулами скидок и выгоды. Но как прекрасен этот обман! Как приятен.
Если бы ей не хватило денег, у Кати случился бы удар. Она стояла, и боялась считать деньги в кошельке…
Катя взяла тележку до выхода из райского сада. По широкому проходу дворца из стекла и бетона прогуливались редкие посетители. На проспекте между грядой витрин, бутиков, освещенных миллионами лампочек, мелко перебегали серые люди…
Она ела хот-дог, и не замечала, как горчица капает на пол и оставляет на глянцевом полу желтый след. Она не замечала, каким убийственным взглядом провожает ее уборщица, ведущая за ней свою опасную машину, груженую моющими средствами и тряпками.
Женщина погрузила тяжелые пакеты в машину; туман, такой мягкий и дружественный, так и звал прогуляться. Небо прояснилось, и солнце вовсю жарило, сушило лужи на асфальте. По газону на росе играли крошечные радуги…
Катя взяла телефон и отправилась в путешествие.
По шоссе в стране супермаркетов ехал только маленький мальчик, везущий за собой тележку с блоками кока-колы в банках.
- Привет, - сказала Катя.
Этот мир погрузился в глобальный страх. Все боятся друг друга, и увидев впервые человека, самым безопасным находят нащупать в сумке перцовый баллончик а в дальнейшем никогда больше с ним не встречаться…
Катя заулыбалась; она не знала, что же еще сделать, чтобы он ее не испугался, не убежал теперь и не оставил один на один с огромным рекламным плакатом.
- Привет. А ты куда? Там выхода нет. – В раю не водятся маньяки.
- А мне не надо. Зачем тебе так много кока-колы?
- Ууу… ну ведь вкусно же?
- Конечно, вкусно. Сладко.
- Ага.
- Хочешь?
Он уже расковырял плотную пластиковую пленку, но Катя отказалась. (Как трудно жить на свете большим девочкам… скоро шесть часов.)
- Хорошая погода. Солнце какое…
- Ага. – Они помолчали. – Ну ладно, я пошел…
- Да. Пока. – Она вновь улыбнулась. – Счастливо тебе.
- Ага.
И он снова повез тележку, которая весила, наверное, столько же, сколько и сам он.

Катя переступила каменный бортик, за которым начинался другой мир, и пошла по мокрой траве, жалящей голые щиколотки.
Какое доброе солнце… оно проникало в лес, омутом проваливающийся в глухую чащу, легкими голубоватыми шифоновыми потоками света. Катя обернулась и пошла в темноту.
Молодые осины трепетали, березы свежо и молодо тянулись вверх – и все молодость, свежесть. Голые нижние ветки древних веток черной густой вуалью уходили в небо над Катиной головой. Здесь пахло по-другому, здесь деревья неуловимо покачивались от легкого ветра.
Звуки рассыпались, и уже нельзя было понять, где же только что была дорога назад. Ветки, устилающие землю, трещали под грузом тела, проваливались и оставляли глубокие следы в рыхлой земле.
Ниоткуда и сразу со всех сторон налетели звуки – точно так же трещали ветки, и кто-то говорил, и гремело железо, - и нетрудно было догадаться, что за племя наступает на Катю…
Отдыхающие с мангалами, тяжело вооруженные шампурами, могли быть опасны…
И Катя, круто развернувшись, пошла обратно, к блеклому свету. Так бесславно закочнилось ее путешествие.
На всем обратном пути ее телефон молчал, а тишина показалась удивительной.

Мама сидела на краешке стула; ее била мелкая дрожь. В предчувствии нервного припадка она сложила руки на груди, она вся стала почти каменной, не усталой, но напряженной перед последним рывком.
- Явилась! – каркнула она, стоило Кате зайти в кухню.
- Что? – опешила Катя. – О чем ты? Я же…
- Да ты нарочно, что ли, это делаешь? Телефон вдруг перестала брать; одна поехала… да мало ли чего?! – кричала мать.
- Да что ты, что ты… я не слышала… я не знаю…
Она опустила голову, словно бы защищаясь от нападок.
- Не кричи на меня, пожалуйста.
Пакеты расползлись по полу, и бутылка уже покатилась под стол, и влажные пачки с кошачьим кормом разъехались во все стороны. Катя присела на корточки и стала собирать продукты; рук ей не хватало, она не знала, как с полными руками открыть холодильник.
Она наслаждается моей беспомощностью, подумала Катя.
Ты плачешь не от боли, не от отчаяния, даже не от грусти – а от того, что ты неловок, что ты смешон, что ты слаб даже для самого себя.
Катя медленно раскладывала еду на полки в холодильнике. Ее воротило с души, лицо готовилось задрожать, пойти волнами слез; она была глубоко обижена от внезапной злобы, совершенно необоснованной…
- Я не знаю, может он в машине… наверное, он просто как-то отключил звук…
Катя взяла шоколадку со дна сумки и пошла прочь.
Она вышла во двор, к своей машине, к лавочке на солнце, в домашних тапочках, словно это был ее собственный каменный сад, залитый асфальтом. Акации тянули цепкие ветви, усыпанные пышной кудрявой листвой. Села, вытянула ноги к солнцу, чтобы загорали под полами халата…
Когда ты видишь на улице женщину в тапках и халате, тебе кажется, что она сбежала из больницы. Или она просто сумасшедшая.
Или ты – на чужой территории.
Повернув голову, Катя наткнулась на глаза, заискивающе заглядывающие ей в лицо. Карие, влажные, желтоватые в уголках, они искали к себе внимания.
Они были похожи на глаза больной собаки.
Одно время в их районе развелось множество бродячих собак. Комнатные, домашние породистые псы, выброшенные усталыми людьми на улицу, переживали холод, жару; они сбились в стаю и бегали по улицам маленьким войском. При магазинах они подкарауливали сердобольных людей, которые могли вынести им связку сосисок, они окружали женщин, идущих с полными сумками, оттягивающими руки. Именно так и Катя познакомилась с ними.
Спина болела; она уже неделю как перестала делать упражнения, которые не давали ей жить спокойно и ощущать себя вполне нормальной. Они отнимали ее время… и теперь, когда ей стало чуть легче, она решила бросить, вернуться в свою прежнюю жизнь, когда она была совсем здорова. Она с суицидальным упорством забывала о боли и убеждала себя, что все хорошо. Теперь, когда тащила арбуз в семь килограммов с рынка, она все еще говорила, что все будет нормально.
И тогда она заметила его.
Огромный, с белой свалявшейся шерстью – он шел к ней, словно не видя ничего перед собой. За ним, поджав под тощее брюхо хвост, поплелась какая-то козявка, за ней – другие, и вот уже целая стая собралась возле Кати, присевшей на загородку.
Белый, исполин своих бродячих воинов, сел напротив. Его глаза, красные, светящиеся изнутри, гноились и слезились. Он не моргал, не тряс блохастой головой; он не шевелился совсем, как мраморная глыба. Он смотрел, - и молил не от голода, не от одиночества… безумство возможно при наличии разума, а он был совершенно безумен.
Ему было очень больно, - и он не смог бы рассказать о том, что же у него болит.
У нее не было при себе ничего существенно питательного, - не арбузом же она стала бы кормить пса! – но она вспомнила про рыбу, которую купила для мамы…
Она подтянула к себе сумку – помидоры помялись, виноград, - но она искала и искала. Собаки заволновались, подскочили с места и завиляли хвостами, предчувствуя обед...
А он все так же смотрел на нее; он поднялся, встряхнув грязными патлами, подошел ближе и положил голову Кате на колени. Он прикрыл глаза, - почти как человек, вцепившийся в чужое плечо, готовый расплакаться.
Теперь ей казалось, что он и правда плакал, потому что знал. Что ничего не изменится.
Он лизнул рыбу и сразу отошел, оставив ее своим собратьям.
Катя подняла сумку, и в нее подло, со спины вошла новая боль.
Она ощущала на себе его взгляд, но все равно шла. На битом асфальте она оступилась, и ей показалось…
Да ведь он сейчас бросится на меня.
Она делает шаг; не ощущает, как тяжелая туша опускается на ее спину, как сырые лапы ложатся на плечи и ее спина не выдерживает этой дикой тяжести…
Эта старуха смотрела на нее точно так же, как и голодная собака. Коричневыми руками она сжимала вытертую ручку клетчатой сумки, которую словно бы прятала, подталкивая ногой под лавку. Она черпнула рукой, и подсунула Кате под самый нос ворох разных безвкусно блестящих брелоков для мобильного…
- Не купите? Нет?
- Нет, спасибо…
Старуха не отставала, и Катя ждала, чтобы из подъезда вышел хоть кто-нибудь, и она смогла отделаться от навязчивого подсовывания ей всяких безделушек.
- Спасибо, не надо… - Она почти закричала и слишком уж скоро соскочила с лавки.
Мобильника нигде не было, впрочем, Катя и не надеялась найти его: она была уверена, что потеряла его в лесу… и там, где он лежит теперь, провалившись в мох или траву, стало очень шумно.
Наверняка, Стас переживает насчет того, что не может дозвониться. Чем дольше он слышит глухое гудение в трубке, тем упорнее набирает снова и снова…
Свернувшись на заднем сиденье, Катя принялась за шоколад. Она рассасывала по крошечному кусочку, закрыв глаза, сжавшись в комок.
Она могла не подниматься домой; в машине лежали запасные кроссовки, на тот случай, если с туфлями что-то произойдет.
А еще она могла выпить кофе из термоса, если бы захотела.
Она обустроила свою собственную крепость, в которой могла бы продеражться некоторое время. Каждый из нас рано или поздно строить крепость.
Солнце скрылось, и Катя отправилась в путь под пасмурным, тяжелым небом.
Кому-то в голову пришла странная идея… если можно считать находкой постройку подземного торгового центра в парковой зоне. Катя ехала по аллее, люди расступались перед ней и заглядывали ей в лицо; она тоже смотрела, наблюдала за ними, проносящимися мимо, из своей маленькой крепости.
Она оставила машину в тенистом тупике и пошла по черному асфальту к самому центру.
Из белого неба капали первые кружащиеся капли моросящего дождя.
Это был первый магазин Стаса. Его открытие, его первая значительная дата стали для Стаса гораздо важнее Нового года и дня рождения его жены. Торговый центр еще не работал, но Стас не мог больше ждать и решил провести церемонию до официального открытия. Катя шла по черным пустым коридорам, прошла по лестнице мимо отключенного эскалатора; только одна витрина горела во мраке, и Катя не задумываясь отправилась туда. Переступив сияющий порог, она решила, что ошиблась.
Открытие его первого магазина стало еще и дополнительным поводом встретиться с бывшим одноклассником.
Настя, встряхнув платиновыми кудряшками, бросилась Кате на шею.
- Привет! Давно не виделись! Как дела? – И так далее. Она сияла улыбкой, она была хороша как никогда… и это платье на ней наверняка было лучшим из всех, что были у нее.
Катя огляделась – и это заставило ее поежиться. На этот праздник, где все блистало гламуром и богатством, она едва не приплелась в домашних тапочках.
Стас подлетел к ней и затрещал что-то про телефон… Катя взяла бокал шампанского; спина начинала побаливать, и она поскорее удалилась в угол, на зеленый пухлый диван.
Всюду мелькали знакомые лица; Катя не могла вспомнить многих, эта память скрывалась где-то в глубине. Катю чуть-чуть развезло, - так действовала и погода, и такой спокойный, такой дивный день… она едва не заснула, но Настя подсела к ней, заговорила… Катя только кивала и смотрела вокруг.
Лера, Стаса жена, металась среди гостей, - она обхаживала и приятно улыбалась всем тем, кого не знала Катя, но догадывалась, что эти-то как раз и есть самые важные, самые нужные люди, ради которых зажжена подсветка и которым молодые люди, приглашенные из солидной компании по обслуживанию, подносили самые дорогие напитки.
- Ты не знаешь, кто это? – Настя выразительно смотрела на мужчин, с которыми разговаривал Стас. Катя никогда прежде не видела их; они держались вместе, и только когда Стас подходил ближе к ним, они сразу же принимали образ старших товарищей…
- Знаешь, судя по всему, эти люди – его деловые партнеры.
Стас, высокий и крупный, сразу начинал сутулиться при своих «больших» друзьях, как когда-то, в школе, когда они будучи малявками, усиленно лебезили перед старшеклассниками, чтобы они одалживали их своей дружбой… на Стаса было больно смотреть.
- Может, подойти, познакомиться?.. – Настя не отводила глаз от одного из них. ЕЕ намерения обещали быть серьезными.
- Не знаю… как хочешь.
Музыка сменялась то и дело; Лера пробегала мимо гостей и шепотом, с молящим лицом просила друзей, который потихоньку начинало разносить, вести себя тише.
Если это действительно его партнеры, подумала Катя, то они делают ему хорошую рекламу.
Никита прошел мимо; он резко затормозил, и нагнулся к Кате, чтобы разглядеть ее лицо.
- О… Пухова… Пушистик! Привет.
Никита сел перед ней на корточки, чтоб быть на одном уровне; он внимательно разглядывал свою бывшую одноклассницу. Он щурился, улыбался и не отводил глаз.
- Ты опять без очков? Линзы не носишь? – участливо спросила Катя.
- Нет… да ладно, ерунда… я же в общем все вижу.
Он нес в руках две неоткупоренных бутылки вина; как тогда, в школе, когда на новый год они протащили в портфелях алкоголь и подмешивали вино в вишневый сок, так что их классная ничего не поняла…
Тогда не было весело. И домой Катя шла с девчонками (так и не разобрав, с которыми), и звезды на зимнем небе капали сверху слезами… она плакала, и эта ранняя ночь толкала ее в глухое, темное состояние, когда она шла домой, и ей казалось. что она приближается к парапету на крыше.
- Ну… как жизнь вообще-то? – Но Катя не расслышала.
- А не много вам будет? Ведь Стас…
- Переживаешь за него? – лукаво усмехнулся Никита.
Когда Катя пришла домой, она повисла на пальто на гвоздике… она плакала, и несла что-то глупое маме.
Как же трудно жить. Как трудно быть хорошей дочерью.
Она ведь до сих пор не знает, куда я ушла из дома, ничего не сказав. Может, она опять названивает на мой телефон…
Как сложно быть хорошей дочерью.
Она орала, ревела тогда, как она скучает по мальчику, который каждый день проходит мимо нее по школьному коридору.
- Да. Это его первый магазин. Мне кажется, он очень ждал…
Никита, наверное, чуть-чуть завидовал Стасу. Он был как человек, угнавший машину бывшего друга – ничего уже не жаль. И он многозначительно кивнул ребятам, ждущим его и заговорщически собравшимся в уголке.
Здесь продавалось абсолютно все… начиная бижутерией и кончая мелкой техникой… Катя смотрела украшения, сияющие пластиком и стеклом.
Эти цены с бесконечной чередой нулей…
Где-то внутри тебя есть чувствительная зона, которую настигает невообразимое волнение, когда твои деньги кончаются. Когда нечто, что требуется тебе ради того, чтобы сохранить статус, выходит за рамки твоих возможностей, зона раскрывается и втягивает в тебя панику.
Вот такая плохая новость, даже когда все хорошо.
Катя рассматривала браслеты, трогала тонкие сияющие цепочки, которые обычно темнеют на теле, серьги, алмазно сверкающие простым стеклом…
- Ну как тебе здесь?
Лера подошла и устало села на Катино место. Все куда-то разбрелись. Так что они сидели в секции магазина, как в изолированной комнате.
Она прикрыла лицо руками и постаралась дышать как можно глубже.
- Ох… ну как тебе здесь, - улыбнулась она в зеркало. – Неплохо, да?
- Да… только дорого.
- Конечно, дорого… - согласилась Лера. – Стас так счастлив… на самом деле, он рад бы раздать все это бесплатно. Он счастлив просто существованию его первого магазина…
Лера закинула ногу на ногу; она старалась расслабиться, она переставала следить за собой, за своим лицом, своими словами и задумчиво покусывала губу.
- Этот магазин долго не проживет, - сказала она. – Но Стас… он, вон, уже и бэйджики заказал… красивые…
Она потрепала железку, закрепленную на платье и поднялась.
- Купишь что-нибудь?
Катя внимательно рассматривала браслеты, мерила… как легко идти с собой на соглашение… вот и теперь она решила отдать за какую-нибудь фитюльку не менее семи сотен… ее больная зона чуть притихла; Катя расправила плечи, сняв с себя всяческие запреты, она способна была теперь на любую трату.. она могла потратить все и уже никогда не возвращаться домой, в квартиру, которая скоро будт завалена счетами…
Она мерила тонкие, тяжелые, аляпистые, элегантные браслеты… и все они были уродилвыми, вульгарными на ее руке. Она все больше волновалась, и вешала их на место уже не так аккуратно.
- Нет, наверное… что-то не подберу ничего.
- Ну и ладно… я бы тоже не стала.
Лера уже плохо держалась на каблуках, но встала и пошла по опустевшему магазину… У огромного зеркала подправила тушь, осыпающуюся черной пылью, по пути подбирала бумажки, которые у нее и в руках-то уже не помещались, и пришлось взять пакет.
Катя зашла за стенд и вдруг увидела.
Свой телефон.
Она взяла его, оглядела… все то же… та же картинка на фоне.
Когда ты вступаешь в соглашение с собой, ты становишься податлива, и можешь уже поверить во все, во что угодно.
Катя сунула телефон в карман и пошла к выходу.
После такого количества выпивки гости ребята группами стали выходить на поиски туалета, – прошел слух, что он уже работает – и, покачиваясь, крались по пустым коридорам, держась за стены и теряя друг друга в сплошной темноте в паре метров.
Стас с коллегами удалился в свой подсобный кабинет, Лера прибирала разрушительные последствия веселья… официанты, рабочий день который уже оканчивался, не помогали хозяйке, а стояли в углу, возле зеркал и считали минуты, когда можно будет скинуть фартуки и вырваться на свободу…
- А ты чего не идешь? – вдруг спросила Лера, - Потихоньку уже пошли все на шашлык… Сейчас Стас своих спровадит и пойдем…
Светка со своим мужем, Пашка, еще кто-то – они вышли, а Катя пошла вслед за ними. Стыдно было признаться, но в этом странном облаке, которое окружало ее, она не могла вспомнить дорогу из этого темного каменного бункера, и шла на голос своих знакомых.
Деревья, словно стражи стоящие вдоль дорожки, тянули свои ветки из мрака… они двигались странной процессией, словно на похоронах, молча и медленно, когда некуда уже спешить. Бледное, болезненное небо слегка пожелтело, и светлый туман начал потихоньку опускаться, опадать на землю...
По лакированному озеру плясали сумрачные блики и тени; из кафе на полуострове доносились сытные, манящие запахи, и голубой дым из мангалов застилал ближнююю полоску леса.
Стас пролетел мимо; он хохотал, и сдергивал с шеи галстук, чтобы окончательно отделаться от вкуса официального приема. Он потрепал свою старую подругу по плечу, но не смог задержаться – ведь это был его праздник.
Запах еды приманил разбредшихся гостей, которые поскорее направились к свету. Только Катя все еще оставалась на улице. Она шла возле самой воды, по берегу, зашитому в бетон, от старости раскрошенный и покрытый трещинами.То и дело под ногу попадали мелкие камушки, Катя оступалась и едва не падала в маслянистую воду, блестящую, будто зеркало.
Мелко закапал дождик; дым повалил еще сильнее, а гости жадно ели мясо с теплыми каплями дождя. Катя села на лавочку; она словно бы хотела спать, но не могла закрыть глаза до конца… в ее мобильном, она помнила, было очень хорошая игра… она вошла в нее, и забылась совершенно, за передвижением своих самолетов и кораблей, за спасением своих воинов.
Даже если бы вода и попала внутрь, сквозь кнопки, Катю это не встревожило бы.
Ты сидишь под дождем, а все отодвинулось от тебя дальше, чем ты мог бы себе представить.
Она стирала кружево капелек, переливающихся радугой, и продолжала игру.
- Какой у тебя хороший телефон, - вдруг сказала кто-то.
Мальчик, наверное, чей-то ребенок, стоял напротив, и был едва ли не так же мокрый, как и она сама. Он участливо глядел на нее, на женщину. которая сидела под дожем и игралась в телефон, а теперь пыталась улыбнуться ему, чтобы казаться красивее? Или добрее? Улыбка совсем не красила ее, и мальчику даже стало жаль эту странную девушку.
- Да. Такой вот. Ты иди лучше ко всем… а то дождь…
- Да ладно. Я ничего… все хорошо, - ответил мальчик.
- Хочешь, садись… - предложила Катя.
- Нет, нет… там еще мокро…
Они помолчали. Катя смотрела вдаль, на туман, на светящийся фонарик кафе, на этот театр теней, на крошечные фигурки людей… и ей казалось, что и мальчик этот смотрит туда же, куда и она, и думает о том же…
- Дождь становится сильнее, - Катя поежилась от льда, прокравшегося под ее одежду. – Иди, иди… заболеешь ведь.
- Нет, нет… я даже зимой могу в одной майке на улице стоять.
- Как же так?
- Ну… так.
- Везет тебе… А я – нет.
- Знаешь, тебе лучше встать под дерево, - сказал мальчик еще более обеспокоенно поглядев на Катю.
Она отключила телефон и встала с лавочки. Вода катилась с нее, как с крыши в дождь.
- Тебе лучше встать под дерево.
Туман совсем пропал, ушел в лес, и в стеклянном мире все предстало в болезненной четкости.
Ты переступаешь краешек асфальта, и переходишь в иной мир.
- Так тебе будет лучше.

N глава.

- Ну это надо, до чего додуматься…
Ты думаешь, что это просто прогулка; но на самом деле, все в мире имеет смысл.
Под дождем, в острой ясности, она гуляла по лесу… а это был именно лес, и вдаль уходила глухая тень.
Глухое забвение.
Время от времени ты впадаешь в то состояние, которое знакомо немногим… все отодвигается от тебя… опять. Раньше, чтобы достичь этого, ты курила папиросы… Кашляла, а мир нервно подрагивал; лицо тоже дрожало, и тебе казалось, что ты сейчас заплачешь… Ты уже плачешь, от чего? – но всегда есть, от чего расплакаться.
Теперь все не то, а ты под дождем идешь неизвестно куда.
Мама всегда была против курения. А Катя до сих пор слушала ее, а когда ей хотелось покурить в постели, в нее вливался драйв настоящего воришки. Она пугалась от каждого шороха; и кайфовала, когда ловила себя на игре воображения.
Она никогда не любила курить на улице, но в кармане джинсов всегда ждала своего часа пачка сигарет.
Тонкая сигарета казалась такой хрупкой в руке; и пальцы чуть подергивались, потому что Катя все еще шарила по карманам, искала зажигалку, которая провалилась в неведомую глубину.
Чем дольше ты копаешься, тем меньше твоя вероятность хотя бы на одну затяжку. Капли все падают… как много их.
Катя нервничала и злилась, а руки у нее замерзли и пальцы трудно гнулись в тесном кармане. Она достала округлую пластмасску, придерживая ее указательным и мизинцем.
Зажигалка падает в мокрую траву, и это лишает тебя последнего шанса.
Катя свалилась на колени и попыталась нащупать ее в сумраке, а намокшие волосы лезли в лицо и мешал ей… Но ничего не было, и зажигался словно бы провалилась сквозь землю. Коленки скользили по траве, ногти загребали землю.
Черт, ну что же за жизнь!..
Это был тупой день. Он ударил в голову, и от слабости, от разморенного состояния женщину повело вперед… Буквально рыбкой она скользнула в темень…
Тебе легче потерять сознание, если мир не добирается до тебя последние недели.
Это был тупой день.

Перед смертью они много думают, что было бы, если бы был дан еще один день? Еще один день, который можно было бы прожить так наполнено, радуясь каждой минуте?
Ты бы съездил к родителям… Позвонил; все что угодно. Кто-то стал бы прыгать с парашютом, а некоторые хотят посмотреть на море, которое никогда не видели.
Катя бы тоже поехала на море, которое так ненавидела с самого детства. Волны валили ее на камни, и она разбивала о них коленки, а в ссадины попадала морская вода… наверное, потому, что мама все время спихивала ее в воду, чтобы она наконец-то научилась плавать. Как много проблем от родителей.
Но она все равно поехала бы на море.
Она бы села на пустом побережье… и все было бы так хорошо.
Так хорошо.
Если бы у вас был только один, день, как говорят, равный целой жизни…
Ты бы поехал куда-нибудь. Но в кассах всегда такая очередь; и пока ты стоишь, уткнув нос в чью-то спину, проходит твой день, твоя жизнь.
Как много было мыслей. Совсем нет.
Может, это?..
Катя поднялась на ноги; было уже утро, и солнце играло на озерцах в ложбинках. Она вся была мокрая, - и одежда, и волосы, словно бы ее только что выкупали…как же странно. Все удивляло; Катя даже не могла вспомнить, как она здесь оказалась.
Музыка играет. Катя пошла туда, откуда неслись звуки, различимые только обрывками; каждый из тяжелых шагов отнимал у нее часть малых сил.
Она спала, а ночевка на кочках не слишком хорошо влияет на твое самочувствие. Кате казалось, что она много думала о чем-то, и эти мысли давили на нее изнутри.
На небе появилось свежее солнце, а черные тени полосовали густой лес…
Как же все-таки?.. Что-то, мучившее ее, сидело внутри и грызло, грызло. Она плыла по лесу, который был отчего-то знаком ей. Пальцы срывали травы, которые она так и несла теперь в кулаке, вдыхая сладковатый аромат; через некотрое время он стал раздражать Катю, она пошла быстрее и, выбросив эту гадость, оттирала руку о штаны. Небо уносилось ввысь, солнце…
Отчего так хорошо?
Катя кружила и не знала, куда ей идти. Она просто шла там, где ей удобнее было пройти; те места, где она уже была, не попадались ей, но она ждала. А пока что она только знала, что идет по большому-большому кругу…
В этой горелой деревне теперь много бездомных, подумала Катя. Откуда это все взялось в ней, она не могла понять.
А она и правда вышла к деревне. Она поднялась на холм; и стоило ли тащить свое тяжкое тело, но ей казалось, что так надо. Там, за свежей зеленью, начиналась выжженная полоса. Когда-то здесь наверняка был чей-то сад; теперь все поглотил огонь, даже и землю, которая была прожжена до серого, каменистого слоя. Горы угля, оставшиеся от дома…
- Ты больная? – закричал ей кто-то. Катя вздрогнула; звук летал над ней газовым облаком, и она не могла понять, откуда он в этой глухой…
Ты стоишь и можешь только водить глазами. а твое тело не может двинуть ни одной мышцей. И странно, и страшно, - а ты все равно пригвожден чьим-то резким голосом.
- Уходи скорей оттуда...
Эта женщина подскочила к ней, а длинная юбка зацепилась за ломкий кустик. Сильными руками она оттащила Катю, которая была словно бревно, и заглянула ей в глаза.
- Ну это надо же соображение… Соображение такое иметь, чтобы полезть на старые места…
Ты – бревно; ты не шевелишься, не говоришь, не чувствуешь.
Но видишь. И Катя видела запыхавшуюся бабенку, на щеках которой, как от бега, выступили розовые горячие пятна, она пыхтела и качала головой: «Это надо же…»
- Пойдем, пойдем скорее…
Сразу же за чертой пожара бурно рос молодой лес, через который они теперь продирались. Катя шла, и даже колючие ежевичные дебри не возвращали ее.
Все неправда. Все – неправда… невыносимая лживость…
Она проваливалась в ямки, ноги больно подворачивались, но Катя ничего не замечала.
Она даже не заметила, как уже оказалось в какой-то темной комнатушке.
- Вона как развезло ее… Эй, сомлела что ли, совсем?
Катя привалилась спиной к стенке, а над ней стояли две женщины. Одна из них, краснолицая, только все охала и взмахивала рукавами; холодные пальцы второй прикладывали к Катиному лбу уксусные примочки…
- Ну ничего. Пройдет сейчас.
Ты видишь их первый раз в жизни, а они прекрасно знают тебя. И это значит, что так и надо.
- Ну надо же… пришло ведь в голову ходить по пожарищу…
Катя смотрела на них и не смела сказать что-то. Сомн начинал сходить с нее, и все происходящее все сильнее начинало задевать ее…
- Ты не волнуйся, не волнуйся… - говорила ей тетка с лягушачьими пальцами. – Образуется все… Поплачь.
Поплачь…
- Ты не волнуйся, ты нас не стеснила. Да мы и найдем тебе дом-то… Мало ли у нас тут бобылей живет.
- Что?!
Катя подпрыгнула на месте; совершенно непроизвольно она схватилась за эту женщину и слегка встряхнула ее.
- Что?
- Ну ладно, ладно, не волнуйся ты так… Я молчу, молчу… Анна, иди, иди… - И она вытолкала румяную за дверь.
Что за чушь… Ничего не понимаю, подумала Катя. Правда, ее мысли не были такими стройными.
Ты молчишь, как на самом идиотском уроке, и не смеешь раскрыть рта, чтобы не сморозить глупость.
- Да, хорошо…
- Ну как ты?.. Ничего? Иди тогда… помоги мне, Катерина.
- Да, конечно…
Это как квест в онлайн-игре. Все знают каждый твой следующий шаг кроме тебя.
- А то устала я…
Старуха, - а теперь, от света крошечного окна, Катя разглядела это, - со вздохом опустилась на скамью, сложив на коленях морщинистые руки. Седые лычки выбились из-под платка, а глаза сверкали в глубине серых впадин…
- Да, конечно… Что сделать-то?
- Да что ж… Иди вон, на речку, постирай…
В сыром доме все сразу становилось влажным; Катя закинула тяжелый тюк с грязным бельем себе на спину и пошла по солнечной улице, выжженой солнцем. Она замечала, как на нее недобро смотрят все те, кто выходили из своих домой, и стоя возле забора, неуловимо провожали ее взглядом. Она пробовала поздороваться, но суровая старуха не ответила ей… и Катя только попробовала распрямиться под ношей и пошла дальше.
Так холодно. Ты думаешь, что ты мерзнешь, а на самом деле – все горит.
За мельницей, трудно вращавшей свое колесо по медленной воде, начинался темный лес. Оттуда, как из могилы, веяло холодом.
Ты думаешь, что так и надо.
Катя опустила руки в воду, пронзенную желтоватыми лучами. Простыня сразу же потонула в ледяной воде, и женщина, медленно разгоняясь, прополаскивала ее.
Это глухое погружение. Пока твои руки делают одни и те же движения, тебе кажется, что ты думаешь над процессом – на самом деле ты все глубже и глубже.
Все так, как должно было быть.
Пока она стирала, ее сознание старательно перебирало все происходящее… Она не знает их имен. Пожар; они знают больше нее. Какой бред.
Все ее тело пронзил ужас, когда одна их белых тряпиц старухи едва не уплыла от нее в потоке; руки успели замерзнуть, но тут всю ее взорвало от мысли, что она может все испортить.
Ее джинсы оказались постираны вместе со всем, так как в них успел въестся пепел, витавший повсюду. Пока она, стоя на коленях, отжимала белье, пока пыталась на себе отжать джинсы, на мостки пришла еще одна тетка. Она косилась на Катю; она тоже поставила свою корзину и потеснила ее на краю.
- Эй, ну ты!.. – наконец крикнула баба. – Ты долго еще мне мешать будешь?
- Я не мешаю, - тихо ответила Катя.
- Чего? Совсем, что ли, и голоса лишилась? Разве что не головы?
Катя не стала отвечать ей, она все еще отжимала тяжкие платья старухи, а ее рукава, хоть и закатанные до локтя, насквозь промокли.
- Ну, молчишь чего? – Спросила женщина, опускаясь на колени. – Совсем плоха стала… - сказала она себе под нос, но Катя расслышала.
- Да что пристала-то ко мне? – закричала Катя. – Что я тебе? Уйду уже сейчас..
- Ну, ну… Успокойся, Катерина… Успокойся… Я вот о чем тебе хотела сказать. Ты живешь вот теперь у Наины-то, Анка к вам забегает все… Жрет, небось, фугаска, как десяток… Так вот, я о чем говорю-то, - она говорила, молола языком, а ее руки уже метались в воде, - я о чем – тебе бы ко мне пойти… Ты одна, тебе чего – живи да радуйся… А у меня тебе оно и легче будет! У меня никто не живет, всякие там не ходят…
- Нет, нет, - отчего-то испугалась Катя. – Я пойду, мне пора уже…
Она связала тряпки в тюк и опять взвалила на плечи.
- Ну иди, иди!.. Дуреха, дело ведь предлагала!.. Потм не приходи и не просись, - не возьму все равно!
И ты сбегаешь, вместо того чтобы заорать во все горло. Иногда это так полезно.
Внутри тебя время идет по-другому.
Мягко темнело, а от ослепительного дня не осталось и следа, когда Катя вошла в дом старухи.
- Э-эй! Я пришла!
Из темных сеней, бросив тюк с бельем, Катя прокралась в комнату. Там, на длинной лавке лежала старуха, прижимая руки к груди. В синем сумраке, в углу, была подвешена лампадка, и это был единственный свет…
А потом они говорят тебе, что все хорошо.
- Я постирала… куда повесить-то?
- Да, да, иди конечно…
Какая, в конце концов, разница. Не все ли равно что за картинки крутятся вокруг тебя.
На тенистом дворе она развешивала белье на вервках, а по улице проходили соседи, которые тоже как-то странно на нее посматривали.
Они разглядывают тебя, и не знают, что таким взглядом можно убить.
Веревка едва не обрывалась под тяжестью, а капли набухали по кромке и плюхались на песок.
- Эй! Где бабка Вера-то, а?
Анька повисла на загородке всем телом, так что доски чуть прогнулись.
- Да в доме она, в доме.Иди туда…
Катя отворила калитку, и Аня, важно переступая, пошла по дорожке.
Она никогда раньше не смотрела на закаты. Как странно. Откуда это все?
Скажи ему, пожалуйста, что я… Я скучаю, скучаю!..
Над черными деревьями садилось солнце, и в темном саду уже загорались загадочные огоньки.
Ты тоже станешь поэтом, если перестанешь жить своей жизнью. Если перестанешь жить.
Ты тоже будешь смотреть и задерживать каждое мгновение, которое до смерти будешь бояться потерять.
Когда совсем стемнело, Катя пошла в дом.
Как-то быстро закончилось все. Такой вот день.
Женщины уже сидели за длинным грубым столом, прикрытым скатертью лишь наполовину, и пили чай. Самовар на столе пышно и вкусно подымливал, так что Кате тут же захотелось сесть с ними вместе.
- Пустой чай пьете?
- Ну, пустой! – пожала плечами Аня. – Кто же пустым-то пьет… вон, плюшки… сама готовила, не помнишь разве?
- А…
Тяжелая чашка раскалилась и жгла руку.
Все горит. Ты горишь.
Они молчали, и только Анька время от времени бросала какое словцо.
Наконец, все трое отвалились от стола, разморенные от тепла и еды. Баба Вера зашептала что-то, едва ли не отведя Анну в сторонку.
Они все скрывают что-то от тебя.
- Да перестаньте уже! Говорите нормально, - не выдержала Катя.
- Ладно, ладно. Сказать тебе все хочу… Ты не ходи больше на пожарище. Не надо. пеплом дышать, еще чего. Заболеешь, кому нужна, больная-то, будешь?
- Я не заболею.
И мир так далеко от тебя, как это только возможно.
- Главное, чтобы не поджог это был… - произнесла вдруг Анька. – А то будет потом…
- Да что, дуреха, будет?! – прикрикнула баба Вера. – Что болтаешь-то тут сидишь?
- А ничего. Кто живьем горит, те покоя не находят. А если кто из деревенских их и…
- Ну поболтай мне еще тут! – рассердилась старуха. - Иди-ка домой, девка, совсем ты уже что-то… Не пила чего, с чайком-то?
Анна огрызнулась, что не пила, но встала и ушла, не попрощавшись.
- Спать уж пора. Что свечи-то зря жечь…
- Постой, баб Вер. О чем вы сейчас?.. Объясни мне..
Пускай она думает, что я просто отупела. Я просто ничего не могу понять. И даже когда она смотрит мне вот так в глаза, и вдруг отводит взгляд.
- Нет, Кать, не надо… Спать давай.
Она подталкивала Катю к лестнице на чердак, но женщина сопротивлялась.
- Нет, постой… Мне просто надо спросить тебя… поговорить…
Катя отмахивалась от ее сухих рук, словно бы боролась с ней, как ребенок, плачущий и вопящий, что бы его не ударяли, а на ее глаза наворачивались неожиданные слезы.
- Ну, успокойся…
Если кто-то обнимет тебя, ты ищешь плечо, на котором можно будет расплакаться. Не думай об успокоении. Может, это твой последний шанс на возвращение.
- Не плачь, не плачь, - приговаривала старуха и гладила Катины встрепанные волосы; кто бы мог ожидать от нее такой нежности.
Все звенит в твоих ушах.
- Я ведь хорошо жила, правда?
- Да. Хорошо.
- Ну так что же? Все сгорело… что же ?
- Не переживай. Все будет хорошо. И родишь еще… Хоть мальчика, хоть девочку. И замуж выйдешь.
Ты отстраняешься.
- Все будет хорошо.
Люди врут, когда не могут найти иного выхода.
- Да. Конечно же, - сказала Катя.
Старуха смотрела на нее и не находила слов. Она думала о том, что же будет потом…
В тот вечер она больше ничего не сказала, а Катя уже ослабела от слез, и… какая, в сущности, разница.
Лестница опасно скрипела, но Катя не боялась. Вера погасила свечу и пошлепала в свой уголок; возле своей постели Катя обнаружила брошенную ночную рубашку. Плечи сразу же озябли, но это была ее вещь, и пахла она Катей.
Они все думают, что так и надо. Значит, так и надо.
Теперь она живет чужой жизнью. Но не все ли равно?
Все горит. Все горит.
Раздается грохот. Он падает на тебя сверху, и, прпосыпаясь, ты не понимаешь, на каком ты свете. Все горит. Все горит.
И сон приходит очень скоро. Он всегда возвращается. Рано или поздно.