Коломенский дневник

Коломенский дневник
   Дела, которые получаются хорошо, твоими руками совершает Бог. Бог – это квинтэссенция мира идей, создающая материально-идейную сущность этого мира. Двоякое в едином. И как хрупка в этом мире человеческая жизнь, так же, как и была бы бессмысленна без поглощающих её страстей – Эроса и Танатоса.
   Самка Богомола после соития поедает самца – Танатос ради Эроса. Исида рождает Гора – Эрос ради Танатоса. Рождаясь в чём-то, мы умираем для прежнего. И только так, лишь умерев для прежнего, мы можем родиться в новом. А умирая, мы обязательно рождаемся. В этом и суть Христианского Воскресения – урок, который можно перенести на все уровни бытия.
  Так, младенец, проходя сквозь створки лона матери, умирает как эмбрион, но рождается как человек. Так, в становящийся юношей, умирает ребёнок, а в старике – полный сил атлет.
   «Бойтесь желаний своих», — говорит Воланд у Булгакова. А почему – «Бойтесь»? Вселенная не даёт тебе то, что ты хочешь, но, когда, повторённое тысячу раз желание, становится нуждой – ты получаешь то, в чём нуждаешься. А нужда твоя – тьма тьмущая, и ты даже сам не догадываешься о её существовании. Кто она – Эрос? Или Танатос? Ты сам этого хотел.
25 апреля 2025 года.
Мечты имеют свойство сбываться.
   Время близилось к полночи. Мы возвращались из Киноклуба. Завораживало не столько увиденное и обсуждаемое о фильме (а в этот раз в киноклубе академии был показ фильма о войне «Хроника пикирующего бомбардировщика»), а сколько сама экзистенция, аура компании, во главе с бессменным ведущим Сан Санычем. После каждого показа, мы избранным кругом собирались в каком-нибудь кабинете РХГА, пили чай, вино, говорили тосты, обсуждали фильмы, слушали песни под гитару. Вот, где настоящая питерская богема. Какие возвышенные речи звучат в этой компании. Этика и эстетика мест не позволили бы зазвучать другим. Здесь даже вахтёрша заряжена творческим потенциалом.
   После небольшой пирушки, когда Академия уже закрывается, и назойливые уборщицы метут своими швабрами, помогая убраться задержавшимся – преподаватели, студентки, и прочие любители-киноманы двигаются в сторону метро, на Невский проспект – по мощёной Итальянской, с поворотом на Малую Садовую… По дороге говорим обо всём. И тут Сан Саныч (так зовут заведующего Киноклубом РХГА, Александра Александровича Синицына) спохватился, что забыл вернуть пакет с рукописями какой-то женщине в Академии (уборщице? Вахтёрше?). И рассказал, вычитанную там историю, достойную будущего романа, если к ней грамотно подойти. Рукописи эти – копии подлинных документов ВОВ, доставшихся той женщине по наследству – письма некоего солдата к возлюбленной из госпиталя. И, поскольку все письма военных цензурировались, то неожиданно в историю любовной переписки вмешивается сам цензор.
— Это документ эпохи – говорит Сан Саныч, — если его оформить, то получился бы хороший роман! Я сделал копии, но лучше бы отсканировать документы, — добавил он, — но завтра нужно было бы их вернуть хозяйке в Академию. Не передашь ей завтра? – обратился он к шагавшей с нами молоденькой студентке.
— Да, с удовольствием. А можно я почитаю?
— Конечно, можно, — и Сан Саныч передал ей увесистый бумажный пакет, из которого так и повеяло духом романа и романтизма.
— А вот до меня не дошло семейных историй о войне, — посетовала девушка, — хотя я очень трепетно отношусь к чужим реальным историям, и для меня очень здорово прикоснуться к такой подлинной истории.
— Что удивительно, — подхватывает Сан Саныч, — мои предки тоже оставили мне скудные воспоминания. И вот, если я не запишу их, на мне они и оборвутся.
   Мне было чем хвастануть в этом разговоре. Веди у меня о предках написана целая книга, целая родословная история, начиная с прапрадеда, который ещё в Первой мировой воевал и получил там Георгиевский крест. Я поделился этой мыслью с Наташей.
— На то ты и писатель, чтобы писать истории.
   Говорливой толпой мы стояли на всё ещё людном и шумном Невском у входа в метро «Гостиный двор», как нас ошарашило появление общего для многих знакомого – Исмаила Бека, который восторженно приветствовал нашу компанию. Одет он был как всегда — изысканно: в белом пиджаке под чёрным пальто, зелёном атласном галстуке с изящной брошью на узле, в чёрной велюровой шляпе. Из-под которой торчали пушистые и совершенно белые волосы и такая же борода. Удивительный человек питерской Богемы. И это уже не та первоначальная «Цыганщина», как во французском понимании. Здесь в Питере люди этой породы славятся эксцентричностью, они вхожи в театральные и околотеатральные, литературные круги, и артистических деятелей. Богема отнюдь не связана с богатством, скорее наоборот — это прослойка интеллигенции, презирающая стяжательство.
   Об Исмаиле надо бы писать целую историю. Оказалось, что не только мы с Наташей его знакомые, но и ещё один человек, кажется режиссёр, с ним знаком. Было уже одиннадцать вечера.
— Какими судьбами, Исмаил! Вот так встреча!
— Иду из консерватории, там дети мои играли.
   Надо сказать, что детьми он называет всех своих молодых друзей, которых водит по театрам, выставкам, филармониям. Даже нас с Наташей он называет так.
— Позовём их как-нибудь в гости? — сказала мне Наташа, — и Исмаила, и Сан Саныча? Представляешь, как им интересно будет познакомиться!
— Да, — ответил я.
   Наша съёмная комнатка на Грибоедовом канале стала удивительным местом. И это Наташина заслуга. Здесь собирались поэты, труппа нашего театра обсуждала с громогласным режиссёром Игорем будущую постановку спектакля «Отсутствие». Мы пели песни, и даже на лестнице, где удивительное эхо летало по этажам. И даже там, в Киноклубе нам вспомнили о том, как мы однажды спели для всех нашу «Принцессу и дракона»
— А где обещанные записи? Мы так их и не дождались, — посыпались вопросы
— Записи мы так и не сделали, — парировал я, — очень насыщенными были дни: подготовка к спектаклю, Наташина поездка на Донбасс, некогда было взять гитару в руки. Но мы восполним этот пробел, правда, Наташа?
— Да, конечно, — подтверждает она.
   Сан Саныч тут заговорил о своём поэтическом творчестве.
— Вы пишете стихи? — спрашиваю
— Да, пишу
— А есть что-нибудь о Петербурге?
   Мой вопрос его как будто удивил, и я решил пояснить:
— Дело в том, что я являюсь редактором и издателем Литературного Альманаха, который отчасти посвящён Санкт-Петербургу.
   Мы обменялись адресами. И пора было прощаться. На Садовой мы запрыгнули в автобус, и поехали по ставшей уже родной нам Коломне.
— Остановка Лермонтовский проспект, — проговорил диктор автобуса, распахивая свои двери. Я сошёл на тротуар первым, и, обернувшись, подал Наташе руку. Её пальцы коснулись моих, и невольно сжались. Я посмотрел, как её милые ножки в чёрных бархатных туфлях на невысоком каблуке, зашагали по ступенькам автобуса. Оказавшись рядом, мы обнялись теми нежными объятиями, которые не скрывают от посторонних влюблённые. Хотелось уже скорее добраться до сытного ужина и тёплой постели.
   Вспоминая свой дурацкий монолог на кинопоказе, я пытался оправдаться плохим самочувствием на работе. Наташа потрогала мой лоб, и сказала, что у меня упадок сил, и мне нужно как следует выспаться.
— Как это сделать, находясь рядом с такой женщиной, как ты?
   Уже взойдя на Могилёвский мост, и любуясь волнистостью отражаемых в канале огней, я сказал:
— Знаешь, последнее время я думаю о смерти.
— О. пожалуйста, только не умирай раньше меня, а то я тебя и в раю отыщу! — со свойственным ей юмором проговорила она.
— Нет, не в этом дело.
   Я не знал, как продолжить и высказать свою сакральную мысль. И, наконец решился:
— Знаешь, у меня есть одна мечта. Я хочу, чтобы хотя бы перед моей смертью мы с тобой обвенчались!
— Что, прямо обвенчались?
— Да, именно.
Ох, на мне столько грехов, что не знаю, надо ли тебе это?
— Это уже не важно…
— Что ж, мечты имеют свойство сбываться…