Мягкой поступью по аллее памяти

         Освобожденное пограничное село, находившееся теперь перед нами как на ладони, постепенно приобретало очертания жилых построек. Многочисленные задымления и столбы пепла, настойчиво укрощала январская метель. Мы зашли в него, когда на небе еще не успела появиться первая звезда, т.е. перед сочельником.
Пройдя  с десяток полуразрушенных деревянных домов, на одном из них я задержался чуть больше положенного времени, и вы поймете почему. С большим удовольствием, мягкой поступью, проведу и вас по нему.
Бывает так, встретишь человека бедно одетого: местами потёртые рукава и скреплённый проволокой замок обуви, заглаженные стрелки и видавшая виды фетровая шляпа, но глубина взгляда, как воды Байкала – в самое сердце. А поговоришь, как пройдёшься по Ленинской библиотеке – целый мир знаний, жизненного опыта, и воспоминаний. Так и этот дом: одинокий, побитый, но сохранивший атмосферу бывшего достатка и человеческого достоинства.
Аккуратно наклонившись под коридорным остовом, я переступаю через порог когда-то в прошлом крепкого дома с диковинными голубыми ставнями. Под моими ногами, жалобным звонким стоном о себе извещают осколки битого хрусталя и цветного муранского стекла. Ещё шаг, и нога погружается в неустойчивую груду измельчённых в труху потолочных балок; через пару месяцев, скорая талая вода пробьётся через крышу, унося последнее, на чём она держится.
         Следующие пару шагов, и я оказываюсь возле палатей, на обшарпанной поверхности которых проступает узнаваемый древнерусский орнамент. Сохраненные традиции украшения домашней утвари прослеживаются и на уцелевших участках печки и на занавесках, ранее обрамлявших резные  оконные рамы. Теперь же, белая узорчатая ткань крыльями, подобно ангельским, разметалась на тёмном полу.
На противоположной стороне комнаты, среди обломков стены и сложенного как карточный домик дубового шкафа, одиноко, как одуванчик, пробивающийся своей жаждой жизни через асфальтовое покрытие – стоит  антикварная швейная машинка на кованом металлическом каркасе. Меня сразу уносит в тот день, как если бы я слышал мерный стук махового колеса этой конструкции.
         Вот она, сидит за машинкой и заботливо отмеряет часть ворота мужниной рубашки к прошиву незамысловатыми стежками; он, аккуратно сложивший рыболовные снасти у двери подходит, чтобы приобнять жену и непременно оставить на её щеке рыбью чешую, от чего она отмахивается  и заливисто хохочет, прощая эту вольность любимому мужу… Он достаёт из печи большой чугунный горшок и в предвкушении съедания наваристой мясной похлебки, зажмуривается от удовольствия, вдыхая аромат пряных трав… В этом сладостном моменте, мышцы его лица разглаживаются как ухабистая дорога после мощного ливня…
         Моё внимание привлекает фотография этих двух влюблённых: уже стариков, и уже оставшихся в памяти тех, кому они были очень до;роги. Деревянная рама цвета пряного меда опирается на чудом уцелевшую стену и стоит на единственном подоконнике в доме. Меня тянет к ней. Пройдя ещё несколько тяжёлых шагов человека, безмерно уставшего от бесконечных пеших движений нашего отряда, в тяжеленном сохраняющем обмундировании, с каждым шагом пробираясь через тернии всплывающих из глубин памяти воспоминаний о прежних жильцах: их радостных и грустных будней, взлётов и падений, надежд и разочарований; с каждым новым шагом, отмеряя вехи жизни этого дома, я беру в руки их ещё недавнее прошлое - фотографию.
         Они мне улыбаются. Множество лучей, исходящих из уголков их глаз и глубокие ямочки на старческих щеках, безмолвно говорят о том, что дед весельчак, а его спутница, легонько прикасаясь ладонью к его плечу – кокетливая хохотушка. Возраст безжалостно выдаёт долгий, тяжкий жизненный путь, но они сохранили трепетное отношение друг к другу, сквозящее в каждой улыбающейся морщинке, которые пронесли через года. Обожание прослеживается и в наклоне головы друг к другу, нежном взгляде светящихся глаз черно-белой фотографии, и в открытой улыбке, а также, в лёгком прикосновении – незримой нити их духовной близости.
В лучах заходящего солнца, проникающих через оседающую пыль, будто на ощупь, в неуверенности, совсем близко к фотографии, робко пролетает прозрачный мотылёк. Оглядевшись, он найдёт укрытие в какой-нибудь нише покрова, и начнёт свой день завтра, как и все мы.
         Когда солнце уже село, наш отряд занял позицию в одном из уцелевших домов на окраине. В полудреме, вздрагивая по привычке от гулких звуков выстрелов вдалеке, я блуждал в своих мыслях.
         Мы, дети современности, с удобными инновационными технологиями, привыкли всю память о нашей жизни доверять металлическим машинам - искусственному разуму, самонадеянно рассчитывая, что это никогда не подведёт человека. Так вот, все подводят: и люди, и машины, и темболее, придуманный интеллект. У всего есть срок. Кроме, наверное, не побоюсь признать его величия – памяти человека и тех знаний, что мы передаём из поколения в поколение. И самый проверенный источник, доказывающий, что мы были, есть и будем - это обычное фото.
         Мягкой поступью, по аллее уже моей памяти, вспоминается вот что: много ли у меня фотографий на стене? – ни одной. Много ли у меня альбомов? – ни одного. Только моя мама бережёт толстенный семейный альбом в бархатной изумрудной обложке с фотографиями нескольких наших поколений. Не будет её, и память о моих предках исчезнет: искусственный интеллект начнёт писать свою историю. Но я так не хочу.
         И я, проваливаясь в беспокойный солдатский сон, даю себе обещание (прописывая это несколько раз в своей голове): когда вернусь, обязательно напечатаю с десяток фотографий нынешнего времени, чтобы не прерывать историю своей семьи. И мои будущие дети также будут (по крайней мере, научу их, объясню, втолкую), докладывать в копилку нашей семейной памяти хотя бы по одному фото в год, чтобы связующая цепочка никогда не прерывалась.

 *    В переливах серебристого лунного света, перелетая с одного сверкающего осколка на другой, играючи, порхая между развалинами, зависнув на несколько секунд возле фотографии, вальсируют два мотылька   *