Плевок

(Быль, обёрнутая небылицей)


Павел Петрович вышел на свежий воздух.

Стояла солнечная безветренная погода. Пахло удивительно вкусно, свежо, по-декабрьски. Мороз был небольшим, но ощутимым. Однако Павлу Петровичу даже было несколько приятно ощущать на щеках его слабое покалывание. Он остановился на крыльце у подъезда своего дома и посмотрел на голубейшее небо. Настроение было превосходным – под стать погоде.

— Доброе утро, Павел Петрович, — услышал он голос дворничихи Семёновны. — Как ваше здоровье?

— Доброе, доброе! Вот, думаю в булочную сходить.

— Хорошее дело. А я вот мету. Ночью так спина болела, так болела… Прям, думала, уж смертушка моя пришла, — Семёновна состроила скорбную гримасу, чтобы изобразить, как болела спина.

— Сочувствую… — протянул Павел Петрович.

— А вчера так прострел в шее заснуть не дал. Так стреляло, так стреляло… Прямо хвороба какая-то напала! Но работать-то нужно, — она закряхтела и изобразила, как из последних сил поднимает метлу. — Ну, вам не хворать!

— Спасибо. И вы не болейте.

— Да куда там… В нашем-то возрасте каждая болячка привяжется. Вот на той неделе так уж кашляла, так кашляла…

— Ну, пойду я, Римма Семёновна.

— С Богом, с Богом, Павел Петрович! Вот хорошо, что пока снега не было. Не скользко вам будет. А на следующей неделе ведь обещают, паразиты! Как выпадет, так намашешься лопатою, а потом так руки ломит, так ломит…

Если говорить честно, то Семёновна в борьбе за свободное место в автобусе вполне была способна свалить на лопатки чемпиона мира по вольной борьбе. Если бы она знала, что была лет на пятнадцать младше Павла Петровича, то постеснялась бы рассказывать о своих болячках. Но она об этом не знала.

А Павел Петрович неспешно шёл по улице и про себя посмеивался над незадачливой дворничихой. И немного гордился тем, что выглядит намного моложе своих лет.

«А всё-таки славная она бабёнка. По большому счёту…» — подумал он.

Интеллигентный, подтянутый, хорошо одетый, он был очень уважаем женщинами старшего поколения. Такое уважение называется красиво: авторитет.

Впрочем, уважали его не только женщины старшего поколения. И не только старшего. И не только женщины. Именно в тот момент, когда Павел Петрович проходил мимо, соседский мальчишка Борька, усердно сопя, старательно корябал гвоздём краску на стене дома, чтобы написать нечто, что читать порядочному человеку никак нельзя.

— Боря! Ну что это такое!.. — укоризненно произнёс Павел Петрович.
Борька подскочил на месте, обернулся, прикрывая спиной написанное, и покраснел.

— Борис, это глупо и несерьёзно! Сходи-ка к тёте Римме – вон она идёт! – возьми у неё краску, извинись и аккуратно закрась то, что ты тут наделал!

Борька, радостный, что так легко отделался, закивал головой и помчался к Семёновне за краской. Павел Петрович нисколько не сомневался, что теперь Борька долго не будет портить стены. Главное – обойтись без нравоучений, скучных нотаций, тем более, упаси Господи, без оскорблений.

«Хороший мальчишка. Я ведь тоже хулиганил в детстве…» — подумал Павел Петрович.

Мальчишки постарше играли на асфальтовой площадке в футбол. Мяч улетел в аут и подкатился к ногам Павла Петровича.

— Дядь Паш, пните мячик, пожалуйста! — попросил один из игравших.

Павел Петрович легко наклонился, взял мячик в руки, чтобы пнуть его навесом, сделал паузу, вспоминая, как именно это он делал в молодости, и очень удачно «зарядил свечку».

— Кла-асс! — заорали хором мальчишки и, расталкивая друг друга, кучей бросились принимать мяч.

Авторитета стало ещё больше…

«Замечательная молодёжь! Спортивная, энергичная!» — подумал Павел Петрович.
Павел Петрович шёл по улице, улыбаясь, раскланиваясь с соседями и знакомыми. Настроение было прямо-таки лучезарным. До булочной было всего лишь три автобусных остановки, и он решил пройтись пешком. Он был готов пройти не три, а тридцать три остановки. Шагалось легко, с удовольствием.

В булочной была небольшая очередь. Перед Павлом Петровичем стояла маленькая девочка и рассматривала лежавшие на рукавичке монеты. Видимо, она никак не могла сосчитать, сколько это будет всего.

— Двенадцать рублей, — подсказал Павел Петрович.

Девочка подняла на него огромные серые глаза, застеснялась и поспешила к кассе.

— Мне рогалик… — прошептала она продавщице и высыпала деньги в тарелочку.

— Рогалик стоит пятнадцать рублей, девочка. Ещё три рубля надо.

Девочка совершенно растерялась и не знала, что ей делать. Она остолбенело смотрела на продавщицу и молчала. Павел Петрович поспешно нащупал в кармане три рубля и добавил к монеткам в тарелочке:

— Теперь всё в порядке?

— Теперь в порядке, — улыбаясь, ответила продавщица и протянула девочке рогалик.

Девочка снова посмотрела на Павла Петровича, снова смутилась и помчалась к выходу.

— Ну-у, даже спасибо не сказала… — проворчала продавщица.

— Ничего, — ответил ей Павел Петрович. — Дело ведь не в словах, произнесённых вслух. Будьте любезны, нарезной батон.

Расплатившись и выйдя на улицу, он увидел у входа девочку, сжимавшую в рукавичках рогалик.

— Спасибо… — прошептала она, опять застеснялась и опять бегом умчалась прочь.

«На здоровье! Хорошая девочка…» — подумал Павел Петрович, стал надевать перчатки и вдруг обронил одну.

Шедшие навстречу двое парней одновременно поспешили поднять перчатку и стукнулись лбами. Все трое весело рассмеялись.

— Спасибо, ребята! — сквозь смех поблагодарил он улыбающихся и потирающих лбы парней.

«Славные парни…»

Какой на редкость удачный день! Хорошее внутреннее состояние, отличная погода. А какие хорошие люди сегодня встречаются! И какие красивые у этих людей лица!..

К автобусной остановке он подходил, когда на ней уже стоял автобус. Идти пешком или проехать автобусом? Павел Петрович решил проехать.

Он легко принял старт и побежал к автобусу. Несмотря на возраст, бежалось сегодня ему легко. То ли настроение было тому виной, то ли ещё что, но бежал он не по возрасту красиво. И бежал он всё быстрее и быстрее. И вдруг…



Если вы захотите попасть в тюрьму в Сингапуре, и не на экскурсию, а как настоящий заключённый, просто плюньте на тротуар, будучи в поле зрения полицейского. Не забудьте прихватить с собой стопку бумаги для обычного в таких случаях развлечения: будете писать мемуары под заголовком «Дикая Азия или записки сингапурского пленника».

В великой России плевать не запрещено и не зазорно. Для иного нашего полицейского – что греха таить! – самому харкнуть не то что на тротуар, а едва ли не себе на ботинки – обычное дело. А уж плюнул ли на тротуар обычный российский прохожий – это его касается ещё меньше, чем чистота сингапурских улиц. Вот и плюёт российский народ на свою родную землю. Плюёт не только отечественными соплями, но и буржуинской жвачкой.

Эх, россияне!..



Смачный плевок размером чуть больше олимпийского рубля* Павел Петрович разглядел ещё издали, поскольку страдал дальнозоркостью. Плевок коварно сверкнул на солнце серебряным дукатом** и лицемерно отразил в себе голубое небо.

----------
*  Популярные у коллекционеров монеты диаметром 31 мм достоинством 1 рубль, выпущенные в СССР к Олимпийским играм 1980 г. в Москве.
** Дукат (от лат. ducatus – герцогство) – золотые и серебряные монеты, чеканившиеся в разное время в различных странах Европы с конца XIII в. до Первой мировой войны в XX в.

----------

«Не наступить бы…» — гадливо подумал Павел Петрович, резво перебирая ногами и быстро приближаясь к автобусу.

Плевок уже был под самыми ногами…

«Не наступить бы…»

И наступил…

Ух, как закрутило Павла Петровича, как опрокинуло! Перед его глазами мелькнули: голубое небо, автобус, испуганные лица прохожих, летящий рядом голубь и что-то ещё, чего Павел Петрович не разобрал…

«Ой как стыдно!..» — думал Павел Петрович, пока улица цветными полосами крутилась вокруг него…

Как долго эта чёртова физика решала свои чёртовы дифференциальные уравнения с его телом, сказать трудно. Но Павлу Петровичу показалось, что за это время уже вполне могла наступить весна…

Полёт Павла Петровича завершился эффектно. Приземление на спину, кувырок с переворотом, с грохотом сбитая урна, уйма разбросанного по улице разноцветного мусора, – и головой прямо в пирамиду только что сметённой в кучку уличной пыли.

— Вахх! — отшатнулся дворник-узбек, выронил метлу и от неожиданности забыл, как ругаться по-узбекски, а по-русски он ещё не научился.

Торпедой вылетел из рук Павла Петровича батон, надвое рассёк ошалевшую очередь, стоявшую на остановке, и озверевшей жабой поскакал по тротуару вдаль, распугивая собак и пожилых женщин…

Павел Петрович, чихая и отплёвываясь от забившейся в нос и рот пыли, кое-как оторвался от земли и сел, очумело вертя головой. Подбежали несколько прохожих. С трудом сдерживая смех, подняли его на ноги, надели на голову то, что недавно было аккуратной шапкой. Насколько смогли, отряхнули, освободили от прилипшего мусора. Какой-то мальчишка догнал-таки взбесившийся батон и сунул его полустёртые об асфальт останки в руки Павлу Петровичу.

Только сейчас Павел Петрович сообразил, что чёртов плевок оказался замёрзшим. Он не подумал бы никогда, что даже на такой ничтожной ледяной бляшке можно поскользнуться так же, как на каком-нибудь огромном белосахарном олимпийском ледяном стадионе. Однако опыт – сын ошибок трудных – доказал, что можно.

Мда-а… С головы до ног в пыли! На одежде пятна от недоеденных чебуреков и недопитого йогурта. Разорванное на локте пальто. На голове не шапка, а грязная нахлобучка…

И всё же упал Павел Петрович на удивление удачно. В смысле – почти не побился. Немного саднило левый локоть и правое плечо. И слегка кружилась голова. Как в детстве после карусели.

Но Павел Петрович предпочёл бы сейчас разбиться вдребезги, разлететься на части, но чтобы эти части были одеты в чистую, опрятную одежду. Какой-то бродяга в грязных обносках, ковылявший мимо, поднял мутные глаза, остановился, поглядел на Павла Петровича и разразился скрипучим каркающим хохотом. Павлу Петровичу захотелось провалиться сквозь асфальт…

Мысленно ругая автора плевка смрадной бранью, он кое-как вытер платком лицо, шею и уши. Попытался отряхнуть пальто, но, взглянув на него, чуть не упал в обморок: это уже не отряхнёшь… Почти новое драповое пальто!..

Павел Петрович был в полной растерянности и туго соображал, что же делать дальше. Стоять тут дольше нельзя. Прохожие обращают на него самое пристальное внимание, обжигая своими взглядами его утончённую натуру. Идти домой пешком, опустив лицо, – слишком долго. Да и после всех переживаний, на подкашивающихся от стыда ногах, наверное, можно и вовсе не дойти. Снять это грязное тряпье и распаренным после дурацкой пробежки идти в пиджаке и с непокрытой головой – как минимум есть риск слечь в постель надолго, а как максимум – и вовсе с постели не подняться. Хорошо бы дождаться вечера, чтобы дойти до дома в темноте, но сейчас ещё только одиннадцать часов утра. И ждать темноты негде. На улице – пятнадцать градусов мороза, а в таком живописном наряде в тёплые помещения – магазины, почтамты – точно не пустят. Надо срочно ехать домой. И ехать автобусом.

Почему Павел Петрович решил, что если его не пустят в магазины, то пустят в автобус, – непонятно. Однако он, ни на кого не глядя, полез в переднюю дверь.

— Ты куда это?! А ну, пшёл отседова! — дорогу ему преградила водоизмещением точная копия дворничихи Семёновны с кондукторским жетоном.

Павел Петрович хотел оскорбиться, но вовремя вспомнил, что сейчас у него такого права нет. В грязной одежде действительно проезд в автобусах запрещён.

Водоизмещение напирало всем своим объёмом, и Павел Петрович насколько мог быстро прошвырнулся по карманам в поисках мелочи. Батюшки! Всю мелочь он оставил в булочной, а в кармане шелестела только тысячная купюра. Он вынул её на белый свет, со страхом ожидая со стороны кондуктора чего-то вроде небольшого атомного взрыва, но неожиданно это возымело совершенно обратный эффект.

Кондуктор была женщиной достаточно сообразительной, чтобы сразу понять, что бродяги, расплачивающиеся тысячными купюрами в транспорте, если где и живут, то только не в благополучной России. С вытянувшимся от изумления лицом она двумя пальцами, осторожно, как скорпиона, взяла банкноту, посмотрела её на просвет три раза, два раза перевернула, полтора раза подумала и положила купюру в сумку. Однако когда она в полном недоумении молча отсчитывала ему сдачу, душевный порох, начинённый в неё Создателем, начал тлеть и возгораться, пока наконец не взорвался:

— Что, не мог разменять, прежде чем в автобус лезть?! — и она кинула в него билетом.

«Старая грымза…» — подумал Павел Петрович.

Пожилой человек в грязной одежде перестаёт быть пожилым человеком. Мальчишка на переднем сидении под табличкой: «Места для инвалидов, пассажиров с детьми и лиц пожилого возраста» – сидел, развалившись, и забавлялся с сотовым телефоном.

«Противный мальчишка…» — подумал Павел Петрович, ощущая, как ослабли ноги после полёта, вернее – после приземления.

Наконец автобус прибыл на его остановку. Кое-как спустившись по ступенькам на тротуар, он услышал позади нетерпеливое:

— Ну, шевелись, шевелись, старый козёл!..

Мимо прошмыгнула стайка молодёжи.

«Мерзкие сопляки…» — подумал Павел Петрович.

Доковыляв до своего дома, Павел Петрович решил ускорить шаг, чтобы нырнуть в подъезд максимально незамеченным, но вдруг почувствовал гулкий удар футбольным мячом по спине и услышал сзади гомерический хохот спортивной молодёжи.

— Яшка! Прямо в яблочко попал!

— С такой точностью по воротам бы бил, лапокосый!

«Чёртовы футболисты…» — подумал Павел Петрович.

Вот и подъезд!

— Ты куда это?! А ну, пшёл отседова! — дорогу ему преградила точная копия кондуктора с метлой наперевес.

Павел Петрович впервые после падения открыл рот, но вместо членораздельной речи раздалось какое-то шипение.

— Ну! — Семёновна выставила черенок метлы как штык.

— Римма Семёновна… Это я… за хлебом сходил… неудачно… — он покосился на нечто грязно-несъедобное в своих руках.

Семёновна распахнула глаза и охнула:

— Павел Петрович… Миленький! Да никак под машину угодили?!

— Да-а… — неопределённо протянул Павел Петрович. Ему не хотелось рассказывать, что на самом деле его подвели чужие замёрзшие сопли.

«И так она сплетню по всему району разнесёт. Толстая стерва… Говорила, что не скользко будет! Накаркала, чёртова ворона!»

Напрасно он стоял и давил на кнопку. Лифт не работал. Пришлось подниматься на шестой этаж пешком. По пути Павел Петрович с яростью запустил бывший батон в зев мусоропровода.

«Скоты!» — думал он о людях, которые старательно чинят наши лифты, когда они, увы, ломаются, как и всё остальное, что сложнее гвоздя.

Обычно пустая лестничная клетка сегодня была, как ему показалось, просто забита спускающимися и поднимающимися соседями, которые, пропуская или обгоняя его, прижимались к стенам. И смотрели, смотрели, смотрели…

«Куда эти черти все шляются? Что им дома не сидится?» — с ненавистью думал Павел Петрович.

Наконец он добрался до своей квартиры, открыл замок, вошёл внутрь и с грохотом захлопнул дверь.

— Какие мерзкие люди! — сказал он вслух, кое-как разулся, скинул с себя грязную шапку и бывшее пальто, прошёл в спальню и тяжело опустился на кровать.

Ему было так скверно, так отвратительно, так стыдно, так обидно, так досадно, что он решил умереть.

Тикали часы, отсчитывая секунды, минуты и часы. Павлу Петровичу не умиралось. В животе что-то скорбно крикнуло, и Павел Петрович понял, что пора бы перекусить.

Он поднялся, прошаркал на кухню, захватив по пути валяющиеся лохмотья, и достал мешок для мусора, чтобы запихать туда рвань. Наскоро пошарив по карманам рваного пальто, вынул сдачу с тысячи и замер, вдруг услышав, что за подкладкой что-то странно шелестит.

Добирался до источника шелеста он долго, кромсая подкладку кухонным ножом…

Три тысячи!.. Вот это здорово!.. Откуда они здесь?!

Ещё раз проверив карманы, он обнаружил в правом внутреннем кармане, которым практически никогда не пользовался, большую дырку. Невероятно! Он как будто нашёл эти деньги!

Павел Петрович сразу раздумал умирать.

Однако… Что за чёрт! Откуда в почти новом пальто такая дыра?! Вот шьют, проклятые!..

Стоп, стоп, стоп!.. Это же не новое пальто! Это старое, которое висело на вешалке на всякий случай, и которое он не носил уже года два! Получается, из-за своей дальнозоркости он надел утром не новое пальто, а старое, которое нисколько не жалко было порвать! Ну, почти нисколько не жалко!


Через двадцать минут старое пальто лежало в мусоропроводе рядышком с бывшим батоном, а довольный Павел Петрович, причмокивая, уписывал яичницу с луком…

Если бы к яичнице был ещё и хлеб, Павел Петрович был бы счастлив абсолютно.


----------
2012