Свет из Талванди Гуру Нанак

В далеком 1469 году, в пенджабском селении Талванди, в семье сборщика налогов Мехты Калу и его жены Трипты родился мальчик, которому суждено было оставить след в истории. Его назвали Нанак. Старшая сестра, Биби Нанки, с ранних лет чувствовала в младшем брате нечто особенное, какой-то внутренний свет, но хранила эту тайну. Она стала его первой, молчаливой ученицей.

Детство Нанака было отмечено необычными событиями. В семь лет, придя в деревенскую школу, он удивил учителя Пандита Гопала Даса, попросив объяснить ему не просто буквы, а их сокровенный смысл. Не дождавшись ответа, мальчик сам раскрыл глубинные значения алфавита, связав их с пониманием мира и Бога. Потрясенный учитель отвел Нанака домой со словами: "Мехтаджи, ваш сын — особенный. Ему суждено учить мир, а мне нечему его научить".

Рос Нанак задумчивым и созерцательным. Однажды, когда он пас буйволов и задремал под деревом, солнце сместилось, и палящие лучи коснулись его лица. Но тут из своего логова выползла большая кобра и, поднявшись, раскрыла свой капюшон, создавая тень над спящим мальчиком. Свидетелем этой сцены стал местный начальник Раи Булар. Увидев это чудо и то, с каким почтением природа относится к Нанаку, он уверился в его особом предназначении и стал его последователем.

Родители беспокоились о его отстраненности от мирских дел. Пригласили лекаря. Когда тот взялся за пульс юноши, Нанак отдернул руку и с улыбкой произнес:
"Они позвали ко мне врача!

Он держит меня за руку и считает пульс.
Hо о чем может поведать мой пульс?
Боль залегает глубоко в сердце.
Лекарь, вернись домой, излечи самого себя."

Он говорил о болезни души – эгоизме, отделяющем человека от источника жизни.
В девять лет Нанаку предстояло пройти индуистский обряд надевания священного шнура "джанао". Но мальчик отказался, удивив всех собравшихся. Когда брахман спросил, какой же шнур он будет носить, Нанак ответил стихами, говоря, что истинный шнур для души плетется не из хлопка, а из сострадания, понимания, воздержания и истины:

"Из волокна сострадания
Прядется нить понимания,
Вяжутся узы воздержания.
Свейте ее из истины...
Если он есть у тебя,
о брахман, надень его на меня.
Такой шнур...
Hикогда не порвется,
Hе загрязнится, не сгорит,
       не потеряется."

Отец, пытаясь приобщить сына к делам, дал ему двадцать рупий для торговли. Но по дороге Нанак встретил голодных аскетов и потратил все деньги, чтобы их накормить, назвав это "настоящей сделкой". Старое дерево, под которым он сидел, ожидая отцовского гнева, до сих пор называют "священным деревом памяти Гуру".

Даже женитьба на Сулакхни и рождение двух сыновей не изменили его. Мир виделся ему охваченным пламенем лжи и фанатизма, и он чувствовал призвание нести людям свет истины и любви.

Переехав в Султанпур к сестре, Нанак устроился кладовщиком в государственное зернохранилище. Работал он честно, но однажды, отмеряя зерно и дойдя до счета "тринадцать" ("тера" на панджаби, что также значит "Твой"), он вошел в экстаз и стал повторять "Тера, тера...", щедро отсыпая зерно. Пошли жалобы. Но проверка показала, что амбары полны, а отчетность в порядке. Вскоре после этого Нанак оставил службу.

А затем случилось событие, ставшее поворотным. Однажды утром он пошел купаться в реку Баин и исчез на три дня. Когда он появился вновь, его лицо, как говорили, сияло. Он произнес слова, которые разнеслись повсюду: "Hет ни индуиста, ни мусульманина." Это было не отрицание веры, а призыв увидеть единство за внешними различиями, призыв стать истинным в своей вере, какой бы она ни была. Когда его спросили, почему он не молился в мечети вместе со всеми, он ответил, что пока кази думал о своем жеребенке, а наваб – о покупке лошадей в Кабуле, их мысли были далеко от молитвы. И оба признали его правоту.

Так начались его долгие странствия – "удаси". Вместе с верным спутником, мусульманином-музыкантом Марданой, он пешком обошел Индию, Тибет, Цейлон, побывал в Аравии, Персии, Афганистане. Он шел от города к городу, от храма к храму, встречаясь с людьми всех вер и сословий.

В Эминабаде он остановился у бедного плотника Лало, отвергнув приглашение богатого и нечестного Малика Бхаго. Когда тот возмутился, Нанак взял в одну руку хлеб Лало, а в другую – хлеб богача. Сжав их, он показал, как из хлеба плотника выступило молоко, а из хлеба Малика – кровь.

В Толумбе он встретил Саджана, разбойника, притворявшегося святым. Услышав песню Нанака о фальшивом блеске бронзы, скрывающей черноту, Саджан раскаялся и раздал все награбленное.

В святом Хардваре он видел, как паломники брызгали водой на восток, "поя" предков на солнце. Нанак стал брызгать водой на запад. "Что ты делаешь?" – смеялись люди. "Поливаю свои поля в Пенджабе," – отвечал он. "Но как вода дойдет так далеко?" – удивлялись они. "А как ваша вода доходит до предков, которые даже не в этом мире?" – спрашивал Нанак, побуждая задуматься над смыслом ритуалов.

Он встречался с йогами в Горакхмате, объясняя им, что истинная чистота – не в отречении от мира, а в том, чтобы "быть чистым среди нечистоты мира", живя в гуще жизни, но оставаясь внутренне свободным. Под мыльным деревом, плоды которого обычно горькие, он по просьбе йогов угостил их, и плоды с его стороны дерева чудесным образом стали сладкими.

В Бенаресе он вел беседу с ученым пандитом Чатур Дасом, говоря, что истинное знание – не в множестве наук, а в постижении Единого:

"О Hанак, только Одно слово,
Божественное Имя, имеет значение,
Все остальное — бессмысленная болтовня гордецов."

В Пури, во время храмовой церемонии Арти со множеством огней, он не стал поклоняться идолу, а поднял глаза к небу и воспел гимн Вселенной как истинному храму, где само мироздание служит Божеству:

"Солнце и луна — твои светильники, о Господь;
Твой поднос небосвод;
он украшен жемчугом звездных орбит..."

На Цейлоне он встретился с раджей Шив Набхом, которого покорила его мудрость. В Мекке, когда служитель возмутился, что Нанак спит ногами к Каабе, тот спокойно попросил: "Поверни мои ноги туда, где Бога нет." И куда бы ни поворачивали его ноги, Кааба, по преданию, поворачивалась вслед за ними, а служитель осознал всеприсутствие Бога. В Багдаде его пение заворожило город, и он вел беседы с местными святыми, оставив о себе память, запечатленную на камне. У горы в Хассан Абдаль, когда местный факир Вали Кандхари отказал его спутнику в воде, Нанак извлек источник из-под камня. Разгневанный факир сбросил на него скалу, но Нанак остановил ее рукой, оставив на камне отпечаток своей ладони – Панджа Сахиб.
Он стал свидетелем жестокого вторжения Бабура в Эминабад. Видя страдания людей, он не жаловался Богу, но обратился к самому завоевателю со смелыми словами:

"Ты правил Хорасаном,
Теперь ты ужасаешь Индостан...
когда прожорливый лев нападает на стадо,
Пастух должен показать свое мужество."

Пораженный Бабур, увидев в Нанаке божественную силу, раскаялся и по его просьбе освободил пленников.

Вернувшись из странствий, Нанак основал на берегу реки Рави город Картарпур – "Город Создателя". Здесь он провел последние двадцать лет жизни, уже не как странствующий аскет, а как учитель, живущий среди людей. Он сам работал в поле, показывая пример честного труда. Он основал "сангат" – общину, где люди собирались для молитвы и пения гимнов, и "лангар" – общую трапезу, где все, независимо от касты или веры, сидели и ели вместе, как братья и сестры.

К нему приходили многие. Мальчик, боявшийся ранней смерти, стал мудрым Бхаи Буддхой. Богач Дуни Чанд, осознав тщетность земных накоплений после разговора с Нанаком об иголке, которую не унести в иной мир, стал его учеником.

И пришел Бхаи Лехна, преданный почитатель богини Дурги. Услышав однажды слова Нанака, он оставил все и пришел к нему. Его преданность и смирение были безграничны. Он безропотно выполнял любые, даже самые странные и грязные поручения Учителя, видя в них лишь служение. Он доставал чашу из грязного бассейна, нес тяжелые, мокрые снопы травы, пачкавшие его одежду ("Это не грязь; это шафран Господнего Суда," – сказал Нанак), снова и снова перестраивал стену по приказу Гуру. Когда другие отступали, Лехна шел до конца. В последнем испытании, когда Нанак предложил съесть прикрытое простыней тело, лишь Лехна выразил готовность, спросив, с какой части начать. Под простыней оказался священный паршад.

Нанак увидел в Лехне свое продолжение. В 1539 году он положил перед ним пять монет, поклонился ему и передал свой свет, назвав его Гуру Ангад – "часть моего тела".

"Тот же Божественный Свет,
Те же Путь и Метод.
Учитель просто сменил тело."

Чувствуя приближение конца, Нанак дал последние наставления. На вопрос, как поступить с его телом, он велел индуистам положить цветы справа, а мусульманам – слева. Чьи цветы останутся свежими, те и решат. Утром, когда подняли покрывало, тела под ним не было. Лишь цветы с обеих сторон оставались свежими. Свет вернулся к Свету.

Так ушел Нанак, оставив после себя не догмы и ритуалы, а путь единства, любви, честного труда, служения и памятования о Едином, чей свет он видел во всем и в каждом.