Тимофей

Рассказ из цикла "непридуманные истории"


Рыжий сидел под кухонным шкафом и яростно завывал: "Врёте, не возьмёте!"
Так он поступал в конце каждого лета, когда хозяева (вообще-то он считал: обслуживающий персонал) отлавливали его с целью вернуть с летних каникул домой.
Огромный, пушистый от ушей до хвоста: казалось это не просто кот, а как минимум камышовый.

Его взяли совсем малышком-котейкой из соседней деревни Лысцево, но сейчас это был уже матёрый котище, наводивший в округе жуть не только среди окрестных котов, даже и собакенов. Особенно приезжавших с хозяевами на летний сезон из города. По негласному сговору местных рыжий  – тоже местный по факту рождения – получил прозвище Манул, чем мог по праву гордиться. Весь летне-каникулярный период он регулярно обследовал свою вотчину: три деревни плюс село, не обнося своим вниманием ни одного дома с мало-мальски приятной на вид кошечкой. За три года, за которые Манул успел погулять по раздольным весям Тверской губернии, поголовье рыжих в стане кошачьего племени окрест заметно увеличилось. Мышей и крыс в округе он истреблял нещадно. Порой доставалось и замешкавшимся птицам, не ожидавшим, что вот это милое на вид пушистое существо, так уютно расплющившееся пышными телесами на травке под солнечными лучами, настолько быстр, ловок и кровожаден. Поговаривали, что это, державшее в страхе грызунов и не только, чудовище видели то в камышовых зарослях, нежно воркующее с дикой кошкой, а то и в лесу... с лисой. А рыжий ведь ещё только-только начинал входить в силу... Однако, местное население не то что не обижало заезжего хищника – напротив, благодарные за полное избавление от грызунов, сельчане – всячески холили и лелеяли Манула. Никто не отказывал себе в удовольствии подкормить и погладить пушистого шельмеца. Шельмец также с удовольствием принимал подношения и даже порой позволял почесать себя за ушком особливо щедрым дарителям.

В городе, естественно, у рыжего не то что не было такой свободы: сидя в четырёх стенах малогабаритной квартиры в тесном соседстве с многочисленным семейством, кот терпеливо перенося тисканья и ласки детей, с тоской поглядывал в окошко и – по своему кошачьему календарю – отмечал приметы приближающегося лета. С приятным предвкушением скорого отбытия на дачу. Порой рыжий лишь устраивал мелкие пакости особенно разошедшемся в фамильярности с котом домочадцем: задевать куда-то чей-то носок, зажевать чью-то тетрадь или книгу... и такое прочее не серьёзное в виде некоторого урона имуществу.


Летний сезон был окончен, и настала пора возвращать рыжего задиру в городскую квартиру. Чему тот по обыкновению усиленно сопротивлялся. Глава семейства заглянул под шкаф, чтобы поговорить со скандалистом, за что был обфыркан и оплёван оным. Складывалось ощущение, что оскорблённый непристойным предложением отправиться восвояси котофей, даже обматерил мужчину на особо изощрённый кошачий манер.

Прошло два часа. Вещи были собраны, машина стояла у крыльца, и всё семейство было готово к отъезду домой. Ждали только рыжего сопротивленца, когда «его пушейчество» соизволит выскоблиться из-под шкафа и позволит посадить его в переноску со специально укреплёнными решётками-окошками на случай нового несанкционированного побега. Его вреднейшество выходить не спешил. Не привлекали кота ни заискивающе-ласковые голоса домочадцев, ни призывные запахи любимой колбаски, ни даже обещания всяких вкусностей по прибытии в город. Время шло. Пора выезжать, чтобы приехать домой засветло. Но ситуация с отщепенцем не обещала скорых перемен.

В дверь постучали, и на пороге появилась соседка баба Маша, явившаяся попрощаться с пучком зелени и букетом свежесрезанных астр в руках. Рыжий взвыл и, увидев спасительную щёлку в закрывающейся за бабой Машей двери с гортанным: «Свободу попуга… то есть, котам!» рванул на призрачный запах свободы…


Баба Маша хоть и не первой молодости женщина, была ещё ого-го: из тех, что и коня на скаку, и кота в полёте. На излёте рыжий был схвачен крепкой рукой могучей русской женщины. С мордой, осыпанной укропом и лепестками астр, рыжий повстанец силами уже двух нещадно исцарапанных в ходе боевых действий русских женщин – соседки и хозяйки – был утрамбован-таки в кошачью «перевозную тюрьму» и под конвоем этих же расцарапанных отправлен по этапу к месту постоянному в осенне-зимне-весенний период месту дислокации.


Трясясь в автомобиле по ухабам местного проезжего тракта, Рыжий уже не завывал и не плевался. И лишь недобрый взгляд огромных с прищуром жёлтых глаз намекал сопровождавшим его в принудительную иммиграцию домочадцем все «казни египетские» по приезду домой.