Как я узнал, что бывает после

Важную роль в моей жизни сыграла деревня. Она находится в России, примерно в 50 километрах от города воинской славы — Великие Луки. И если вспоминать хронологически, первое, что приходит в голову, — подъезд кирпичной двухэтажки, где на втором этаже жили мои дед и бабушка до переезда в сруб. В подъезде — запахи молока, резины калош, сырой верхней одежды. Она висела прямо в подъезде на крючках, словно в прихожей. А на улице — обволакивающий запах коровьего навоза. Собственно, не только запах: характерные лепёшки, словно противотанковые мины, то тут, то там разбросаны по дороге и обочине. Дважды в день по ней мычаще-блеющей процессией проходит весь местный скот — на выпас и обратно. Первые дни эти запахи у меня, городского мальчишки, вызывали чуть ли не рвотные позывы, но спустя некоторое время — принюхиваешься.

Интересный факт: много лет спустя я заметил, что в избе очень хорошо высыпаешься, а время тут течёт в разы медленнее, чем в городе. И это — особенный кайф.

Очень удивили меня люди — открытые, большинство без гонора, вне зависимости от возраста общающиеся на «ты». Меня хорошо принимали везде. Взрослые обычно называли «Лёшкин сын», а молодые — «Бобса племяш». А ещё все друг друга знают, и про каждого можно услышать интересную, забавную, грустную, а то и вовсе безумную историю. Там всё как на ладони. Запомнилась поговорка, часто повторяемая при обсуждении сплетен: «В одном конце пёрнул — в другом обосрался». Потом я не раз убеждался на своём опыте, что так и есть. Что ни натвори — вечером тебе уже такую фантастику рассказывают, хоть стой, хоть падай.

Бабушка Оля нас очень любила, старалась баловать, а дед Лёша по большей части был сам в себе. За всё наше совместное проживание, а в сумме это где-то около полугода, хорошо если перекинулся со мной десятком-другим фраз — в основном общался со своим сыном, моим отцом. Ну, так мне помнится. Побаивался я его, если честно, а висящая, иссохшая, неработающая рука и вовсе меня ужасала. Много лет спустя я узнал, что он перевернулся на тракторе и что-то в ней повредил. Уверен, этот иррациональный страх и повлиял на скудность общения — ведь я старался лишний раз не отсвечивать.

Был ещё бабушкин брат, дед Шурик — полная противоположность. Любил с нами пообщаться, пошутить. По утрам на лавочке у дома курил махорку, иногда давал деньги на мороженое и разрешал пользоваться своими велосипедом и удочкой. Махорку мы тягали с подоконника без спроса. В итоге и велосипед, и удочку угробили, а махорка оказалась совсем не похожей на магазинный табак — курить её невозможно.

Каськово — большая деревня со своей школой, клубом, почтой и пятком кирпичных двухэтажек. Деревня, да ещё и в другой стране, с другим говором, своими причудами — это другой мир, в который мы — я и отец, а потом и сестра — старались нырнуть каждое лето. Иногда на месяц, но чаще на две-три недели. Уезжая, как бы оставляешь все свои местные проблемы, ссоры, неприятности позади, а по возвращении они уже неактуальны, неинтересны, а то и вовсе — сами рассосались. Мобильной связи тогда не было, позже была, но дорогая, и эта оторванность давала время спокойно обдумать свои грядущие поступки и решения, взглянуть на городскую суету со стороны. Помню щемящие чувства: когда не хочешь покидать Ригу, а потом — не хочешь возвращаться.

Ко многому, что там происходило, можно ставить приставку «первый». Первая папироса, первый самогон, первые признания в любви, первые гуляния за руку, первое расставание, первое похмелье, первая душевная боль. Конечно, всё происходило в разные «приезды» и разные годы. А в первый приезд всё было безобидно — первая морковка прямо с грядки, первые полностью ободранные коленки от падения на асфальт, жгучая зелёнка и драки с тогдашним другом Мишкой Котовым. Он был старше и побеждал меня чаще, но порой и мне удавалось ему втащить как следует. Помню, как он несколько дней ходил со следами моих зубов на бритой голове — как и все дети, дрались мы яростно и моментально мирились.

Интересно, что первые дни я каждый раз чувствовал себя чужаком, казалось, что меня забыли, и нужно всё начинать с начала. Конечно же, я ошибался. Новости о приезде кого-либо разлетались моментально, и кто-нибудь из моих деревенских друзей в тот же вечер приходил звать на ночные гулянки. Нагулявшись, мы разжигали костёр на поляне, на окраине деревни — из украденных дров или старой тракторной покрышки. Это были чудесные посиделки. Мы рассказывали истории, страшилки, сплетничали, а позже — флиртовали и выпивали. Казалось, что весь мир сужается до освещённой костром небольшой площадки, за пределами которой ничего и никого не существует. А чего стоит послушать настоящую, оглушительную тишину, нарушаемую лишь потрескиванием костра, которую почти невозможно услышать в городе. «Ходить на костёр» было моим любимым занятием.

Последние приезды, правда, уже никто за мной не заходил. Кто уехал жить в города, кто умер, кто попал в тюрьму. Да и для многих закончились гулянки — в деревне нужно рано взрослеть и впрягаться в работу. Прикольно было в детстве, когда я приходил отпрашивать кого-нибудь на ночную гулянку, а взамен помогал по хозяйству — воды наносить, дрова, однажды — кирпичей: шла стройка. Правда, чаще отпускали просто так.

Помню себя лет семи и полиэтиленовый пакет с жвачками «Турбо» — они же турбочки — что папа мне дал, и как я делился с друзьями, но с обязательным условием: фантики — мне! Ну, кроме повторок — их я «великодушно» разрешал оставить.

Две вещи мне запомнились больше всего с первых приездов. Первая — это подвал нашей двухэтажки, где было темно, сыро и ОЧЕНЬ страшно после просмотра ужастиков. В дальнем углу был оборудован штаб. Штаб «взрослых» ребят — с плакатами качков, девушек в купальниках и советским флагом на всю стену. Туда было нельзя, но если мне — то чутка можно. Мой дядя Сергей, он же Бобс, пользовался респектом, и в любой непонятной ситуации фраза «я племяш Бобса» решала различные вопросы и проблемы.

А вторая — это как мы с Мишей Котовым за одной заброшкой побили кучу бутылок. А на следующий год, бегая там в тапках, я порезал ногу, прямо под косточкой, о бутылку. Карма. Помню, как бежал домой, в двухэтажку: липкая, тёплая кровь стекала в тапок, но я знал, что папа в отъезде — поехал в Кунью, поэтому не особо понимал, что делать. На моё счастье прямо у подъезда наткнулся на дядю Сашу Барешкина. Единственный на всю округу Милиционер. Да-да, с большой буквы. Огромного сердца был человек. Но и большого веса, что, в итоге, в начале нулевых его и сгубило... А тогда он меня остановил, спросил, в чём дело, перебинтовал ногу и посадил на свой милицейский мотоцикл с коляской! Вот что такое счастье! Потом, до приезда отца, мы сидели у него в гостях (а жил он в том же подъезде на первом этаже) и смотрели на видике ужастик, как сейчас помню — «Серебряная пуля», про оборотней. Что занимательно — это было моё первое знакомство со Стивеном Кингом. Много лет спустя я прочитаю все его романы. Шрам на ноге остался вечным напоминанием об этой истории.

Как это бывает, у хорошего отца — непутёвый сын. Миша Барешкин. Местная «гроза». Его я, да и многие другие, побаивались. Кроме того, что он лет на восемь, а то и десять старше, так ещё и прослыл хулиганом. Закончилось для него всё плохо. Насколько я знаю, дядя Саша постарался и пристроил его в Питер, где городские соблазны вдали от отцовского ока взяли над ним верх. Вкратце — героин, смерть. В подробностях могу ошибаться, но так мне рассказывали. А смерть в деревне — это совсем другое. И отношение к ней, и сами происшествия. Интересно, что лица дяди Саши я не помню, а Миши помню отчётливо. Наверное, потому что видел в нём угрозу, хотя ни разу он мне плохого ничего не сделал.

На самом деле, воспоминаний о деревне у меня воз и тележка. Всё происходящее было так необычно и ярко, что чётко отпечаталось в моей памяти. Вот, например такой случай:

Гуляли мы, как обычно, по главной дороге, и заметил я мёртвого голубя. Ребята объяснили — мол, вон провода, голуби на них садятся, получают разряд и валятся. Ничего особенного.

Я предложил его похоронить — а то не по-людски как-то. Выкопали тут же ямку и погребли.

Собственно, это бы и всё, но через пару дней, помнится, мне захотелось его проверить. Как он там лежит. Вы не думайте, я не того — мне было лет восемь, и о смерти я знал почти ничего. Самое обычное любопытство.

Ну и выкопали. Сладковато-противный запах разложения появился ещё до того, как показалось тело, но это нас не остановило. А вот когда я не увидел голубя из-за копошащихся в нём опарышей...

Оооо, это меня изрядно шокировало (и совсем не удивило моих друзей). Они мне и говорили:
— Юрец, да там нечего смотреть, черви.
Но я был упрямец и совал свой нос везде, где только мог.

Сцена эта ещё долго являлась мне во снах, хотя, по сути, чего страшного-то? Если задуматься — вполне естественная ситуация.

Я искренне скучаю по тем чудным местам и людям. В конце концов, я ведь ни словом не обмолвился о моей двоюродной сестре Вике, хотя под её надзором и опекой проходили все мои первые приезды. Ни о любовных своих заморочках, которых тоже хватало. Ни о прекрасных друзьях, некоторых из которых уже с нами нет.

О чём-то я смолчу, о чём-то ещё напишу. Но точно не сейчас — а то растянется этот рассказ не на одну тысячу слов.

В какой-то степени деревня учит жизни раньше, эффективнее и нагляднее, что ли. Я каждый раз возвращался чуточку другим, более зрелым. Частенько говорил: если жизнь припрёт к стенке — брошу всё и рвану туда жить.

Теперь уже, с рождением дочери, это не вариант. И пусть деревня изменилась — с появлением интернета, компьютеров и прочих «благ цивилизации» — я всё равно надеюсь, что ещё окажусь в тех краях. Попью колодезной водицы и забористого самогона, повидаюсь с теми, кто меня помнит, встречу рассвет под крики петухов и снова почувствую это неспешное, будто кисельное, течение времени.