Девять лучей света Глава 7 Дальнее болото и озеро

Часть 2 ЧЕРНЫЙ ТУМАН


Глава 7
Дальнее болото и озеро Русалочье

1.

 Тайн ночных хранительница – луна успела полнотой налиться и на убыль пойти, в месяц ущербный превращаясь, а от Весёлки и Радовида ни единой весточки в лес Заповедный не долетело. Кручинилась Илленари-хозяюшка, печалился и Лесослав, но больше досадовал. Переживал, что не его в путь тяжкий снарядили. Думал, что уж он-то на тропе опасной с трудностями любыми совладал бы, не то, что женка непутевая, да лесовик раскорявый. Досадовать росич досадовал, однако виду не показывал, чтобы матушку лишний раз не тревожить, значит. Только, когда в дозор уходил, тогда и волю чувствам давал.
 Вот и в полдень нынешний отправился юноша по знаку колечка заголубевшего от дома у озера Русалочьего в направлении балки Змеиной. Идет себе, мыслями объятый: меч короткий у правого бедра, дубинка крепкая – у левого; сам идет, посвистывает, а рукой с прутом ивовым, в ладони зажатым, знай себе, помахивает. Раз-раз! Раз-раз! Только зонтики цветочные да листы папоротника узорные на землицу летят мягкую. Так стремительно дозорный ступает, что зверье мелкое да пташки разные едва разбегаться-разлетаться успевают. Ничего Лесослав не замечает, мыслями своими охваченный.
 – И отчего только матушка меня не послушалась! – р-раз по кусточкам прутиком.
 – И чего меня не отправила! – снова траву неповинную ударами сечет. – Я бы уже давно назад с дядькой Кукишем воротился, а от наших до сей поры ни знака, ни весточки. Случилось, наверняка злое случилось что-то. Как ноне быть-то, что делать? Ежели через денечков несколько не проясниться, значит, все одно, мой черед наступит. Так, уж лучше бы сразу пошел! А теперь вот одну матушку оставлять придется, с лесовиками да русалками! Вот незадача-то. Зло ведь не дремлет: вона, гляди, как колечко-то голубеет, прямо сверкает!
 И действительно, в подступавших незаметно сумерках перстенек сторожевой все ярче и ярче разгорался, все вокруг светом призрачным освещая. Вот и балка Змеиная, болото Упыриное, домик бабки Вырицы. Все так, все на местах своих, но и не совсем так, как прежде. Болото, вроде, шире, полнее сделалось, хотя и дни стояли жаркие. Да тишина вокруг непривычная: ни писка, ни шороха. Отыскал Лесослав тропку через болото по знакам на деревцах оставленным, вперед двинулся. День-то вечеру дорожку уступил, а и вечер к ночи клониться начал. Куда в темень кромешную шагать? Оттого и решил страж отважный в избушке заночевать древней. Коли зло сегодня само не объявится, значит, завтра наверняка повстречается. Не уйдет никуда, потому, как не тускнеет пламя голубое, а все сильнее пылает. Перешел трясину, зашелестело в траве вокруг, тишину шипением вспарывая. Поднялись среди былинок головы гадючьи: на местах своих хозяйки балки Змеиной. Закачались треугольники черные, в гостя вечернего всматриваясь, признали и растворились разом, будто не было.
 Отвалил Лесослав бревно, скрипнул дверью, шагнул в сумрак пропыленный, лучину запалил, огляделся. Все на месте. Сундук, в Подземелье лаз прикрывающий, в углу стоит, шкурами волчьими приброшенный. Травами пахнет лечебными, вдоль стен развешанными; Кукиш в появления свои нечастые всегда их в память о любви своей первой собирал. На столешнице кувшин глиняный с водицей родниковой
 непортящейся, на полке сухарей мешок, чтобы, ежели заночует кто, подкрепиться, чем было. Задвинул росич на двери засов, сел на лавку, голову ладонями подпер, закручинился, загоревал. О Весёлке-то, женке, в селе разоренном найденной, не очень печалился: не своя ведь, не родная – пришла и ушла; опять же: женка – не воин. А вот Радовида, брата названного, учителя в искусствах ратных, друга в шалостях невинных, наставника доброго да внимательного ой, как жаль, было! Глаза его пускай строгие, но ласковые; руки корявые, но крепкие; кожа шершавая; сердце нежное – все, как живое, в памяти вставало, душу щемило нещадно. Помокрели вдруг щеки юные от слезинок непрошеных. Вздохнул Лесослав горько, уронил голову на руки, да и задремал, не заметив как. Не видел, как метались вкруг избушки тени полуночные, сторожей балки Змеиной распугивая, как заглядывали в окошки рожи поганые, как скреблись по двери пальцы злобные. Бесновалась нежить, однако в избу лезть опасалась, потому, как витал над ней охранный дух побед Красомировых да геройства Вырицыного.
 Так и прошла ночь, пролетела; светом бледным мазнуло утро раннее. И разорвал тут тишину писк истошный. Тряхнул головой Лесослав, сон прогоняя. Сама собой скользнула ладонь к меча рукояти. Обнажился клинок, отскочил засов в сторону, дверь распахивая. Вырос росич в проеме дверном, обвел окрестности взором.
 Туман белесый предутренний все укрыл покрывалом мутным. А в нем от болота писк идет сдавленный. Рванулся вперед воин, застыл на кромке болотной, вглядываясь. Ах, нечисть поганая! Морок болотный посреди топи на одной ноге стоит, пеленой туманной прикрытый, ухмыляется, лапой своей единственной зайчишку за уши держит. То послала хозяйка Илленари, Лесослава отсутствием встревоженная, гонца от озера Русалочьего, да попался косой в объятия смертельные. Висит в воздухе, глаза от страха закрыв, и пищит истошно.
 – Ты, чего это, гнусь паскудная, вытворяешь! – крикнул страж леса Заповедного. – Смерти ищешь?! А ну, поставь зайца на кочку! Отпусти, добром говорю, не то…
 – Что, не то?! Что, не то?! – ехидно захихикал морок. – Гляди, герой, какой выискался! Грозиться с берега и я могу, а ты сюда вот, ко мне ступи, да покажи свою удаль молодецкую, тогда и посмотрим, кто кого! Понял?! Что истуканом застыл?! Чем руками махать без толку да глотку рвать, ты бы лучше молоко мамкино на губенках оттер! Небось, только вчера от титьки оторвали, а туда же «отпусти, а не то»! Что «не то» – то?!
 Помахал морок зайчишкой в воздухе, новый взрыв истошного визга вызывая, и принялся нарочито медленно опускать косого в жижу болотную. Рванулся вперед Лесослав, на выручку. С кочки на кочку, все ближе и ближе к обидчику подбираясь. Совсем уже достал, но встали тут из болота фигуры, тиной облепленные: глаза горят огнем яростным, морды синюшные, раздутые, тела оплывшие, бледные. Упыри страшные! Слева и справа, спереди и сзади, взяли в кольцо неразрывное, маячат силуэтами блеклыми, в тумане едва различимыми. Вырвутся из мглы клочковатой, разок-другой махнут пальцами растопыренными, взвоют и опять туманом укрываются. Похолодело в груди у Лесослава. Не таким он крещение свое боевое представлял, однако ни опасности, ни смерть не выбирают: рванул юноша с левого бедра дубину и застыл на кочке шаткой, с напряжением в пелену всматриваясь.
 – Бей его, ребята! Навались! Не трусь, нас больше, грудой задавим! – истошно бесновался за спинами упырей морок.
 Меч в правой руке, дубина – в левой. Неказисто, вроде, но и то для нежити страшно. Сунулся было бородач здоровенный, да схлопотал палицей между глаз. Хрястнули кости от удара, провалился рот, зубы в жижу болотную вразнобой посыпались, завыл гад страшно да в тумане сгинул. Другой упырь со спины вылез, лапищу здоровенную протянул. Отмахнулся Лесослав клинком острым, упала ладонь когтистая в болото и трясиной тут же затянулась. Неудобно на кочке зыбкой стражу леса Заповедного, а что поделаешь: крутится вкруг себя, отбивается, как может, но урон врагу, все одно, наносит. Поначалу против упырих еще смущался Лесослав – всеж-таки не мужики, женки бывшие, но когда одна из них, особливо бойкая, будто вихрь, налетела, чуть с ног не снесла, позабыл герой наш условности всякие разом. Взлетел меч короткий, голову с плеч снимая. Зависла она, волосьями к телу припутанная, пасть оскалив. Постояло тело безголовое мгновение краткое, и приняло его болото зыбкое.
 Раз за разом вздымал Лесослав оружие свое надежное, раз за разом противника в небытие отправлял. Семнадцать упырей на охоту за ним морок вывел, да девятерых положил уже боец храбрый. Полегчало вроде, не так силен напор нечисти сделался. Тут еще и туман рассеиваться начал. А солнце яркое, известно, упырю, что смерть. Окреп Лесослав духом, понял, что победа совсем близка, что за ним верх остается в сражении первом, в крещении боевом. Однако ощутил вдруг юноша, что оплел ему ноги кто-то, словно гири повесил пудовые, и не просто сковал, а с кочки в трясину тянет. Скосил глаза воин книзу, видит, морок татем подлым подкрался, – отпустил зайчишку, значит, – и в болото его заволочь пытается. Взмыл клинок острый в воздух, но не опустился: повисли на руках упыри остатние разом, заключили в объятья мерзкие, холодные, с ног сбили. Ощутил тут Лесослав спиной водицу чавкающую, встрепенулся изо всей мочи, но куда там. Не стряхнуть гниль мертвецкую, не выбраться. Совсем плохо! Пропадать приходится: вода вонючая в рот заливается, тина болотная взор застит, куча упыриная грудь давит, дыхание теснит. Поплыли круги перед глазами разноцветные, в них образы любимые: Илленари-хозяюшки, Радовида – братца названного, русалок – подружек озерных, шаловливых. И в миг этот смертный встало вдруг над лесом солнышко красное, стегануло лучами жаркими, туман разгоняя. Завизжали упыри истошно. Запузырилась кожа на них, задымилась, раны страшные открывая. Попадала нежить, кто куда, в топь болотную, от светила жгучего скрываясь. Вздохнул герой свободно. Нет противников лютых, один лишь морок остался. Тому свет дневной нипочем, знай себе, в толщу водную утаскивает. Но тут уж и Лесославу никто не помеха! Извернулся страж леса Заповедного, рубанул клинком острым. Взвыл морок от боли и обиды, что добыча ушла, что руку потерял единственную, скрылся в трясине глубокой.
 Выбрался герой с зыби неверной на почву твердую, скинул рубаху мокрую, пал на траву, спиной былинки приминая, уставил лицо навстречу солнышку ласковому, отдышался слегка, да и застыл, от усталости дремотой охваченный. Глядь-поглядь, вкруг воина гадюки черноголовые встали, над ним сороки пронеслись стрекочущие, на краю балки Змеиной зайцы, ежи, да белки столпились. Зашумел народец лесной, возрадовался, помчался в разные стороны, весть разнося добрую, о победе над врагом геройской. Но не слышал ничего этого Лесослав-боец, защитник просторов славянских; спал герой утомленный, сном глубоким спал с сознанием долга исполненного.

2.

 Многие столетия высилось на берегу Огненной реки мрачное жилище Деза – замок Даркнесс. В период бушевавших между варлоками войн выстроил Дез свою твердыню, и она служила хозяину верой и правдой. Множество столкновений происходило у неприступных стен замка, многие полчища грозных творений волшебной фантазии находили здесь свою погибель. Но потом, наложив на гранитные камни вековые заклятья, варлок скрылся в глубоких пещерах, где начал колдовать над созданием короны Смерти, а замок так и остался стоять над бушующими огненными потоками, одинокий, гордый и никем непобежденный. Подземное зло подкрадывалось к нему не раз, но всегда бежало прочь, теряя погибших от разрушительных заклинаний Деза слуг. В конце концов, Даркнес оставили в покое и постепенно о нем забыли и воинственные варлоки, и жители Наземья, и многочисленные подземельные твари. Лишь где-то глубоко в памяти поколений запечатлелись легенды о неприступной, грозной твердыне, окруженной таинственными и непреодолимыми чарами.
 Шли годы, и вот однажды в мрачных глубинах Подземелья произошло совершенно неожиданное событие. Далеко-далеко, за стеной Мрака, там, где среди холода и сырости несчастные души добывали для демонических созданий тьмы драгоценный серебристый металл, где из кошмарных глубин подземного моря поднимались на поверхность чудовища первобытного хаоса, и откуда не было пути назад, именно там восстали вдруг блудные души. Может быть, в одном месте, в одно и то же время подобрался десяток закоренелых смутьянов, а может, на бдительности шестируких стражей сказалось длительное отсутствие еще только готовившегося к своему очередному воскрешению повелителя зла Эгона, кто знает? Однако случилось так, что сотни четыре измученных страданиями, но не смирившихся со своим плачевным положением рабов подземного царства, теней сплотили прозрачные тела в подобие ударного кулака, размели им одноглазых рогатых демонов охраны в разные стороны и вырвались на просторы страны Мрака. Ошеломленные стражники еще размахивали своими шестью лапами, словно опрокинутые на спины гигантские жуки, а в образовавшуюся брешь следом за первым отрядом ринулись тысячи новых пленников. Через мгновение на мелководье остались только самые изможденные или потерявшие надежду души.
 Взревели сигнальные трубы охраны рудников. Поданный знак всколыхнул ближние и дальние города и села Подземелья. Вся страна Мрака ринулась в погоню. Беспорядочно мечущиеся беглецы подверглись яростному преследованию. В воздух взмыли крылатые сторожевые твари, по каменистым горным тропам побежали отряды вооруженных острым нюхом безглазых следопытов, по пятам за которыми с серебристыми сетями, копьями и луками шли шестирукие демоны. Магический подземный металл притягивал души. Их нанизывали на острия пик, протыкали стрелами, ловили тенетами; тут же сковывали звеньями магических цепей и тащили назад в рудники, на безжалостную и мучительно долгую расправу. В итоге берега Огненной реки удалось достичь все тем же нескольким сотням отчаянных сорвиголов. Безрассудный порыв унес их над нестерпимо жарким потоком на другую сторону, туда, куда не могли долететь ни стрелы, ни копья. Однако и преследователи не растерялись. Крылатые псы подхватили своих хозяев за пару свободных рук и потащили их между вздымающимися струями лавы. Некоторые погибли в пламени, многие, хоть и опаленные огнем, но добрались до беглецов, продолжив погоню. И конец ее оказался бы достаточно скорым, если бы не вставшая на пути блудных душ мрачная громада таинственного Даркнесса.
 Сорвиголовы, конечно, не знали ни о хозяине замка, ни об охранявших его твердыню заклинаниях. Да, даже если бы и знали, им все равно не оставалось ничего другого. Это зло выглядело куда меньшим, чем сопевшие в спину преследователи. Изрядно поредевший комок душ скользнул над остроконечными шпилями надвратных башен и растворился в тени дворцовых стен. Демоны остановились зло и устало. Им было обидно: во-первых, ускользнула такая близкая добыча, а, во-вторых, приходилось признавать не только поражение, но и вероятность того, что из адских глубин возможен побег; пускай случайный, но все же. Одноглазые рогачи долго топтались на одном месте, но так и не рискнули нарушить вековые запреты замковой тишины. Поворчав, похмурив брови и почесав затылки, шестирукие и их крылатые собаки решили:
 – Все равно, эти наглые души там, внутри, погибнут, а потому их побег можно признать неудавшимся.
 Остановившись на таком уничтожающем все сомнения варианте, демоны потянулись назад, в страну Мрака. Правда, их продолжал глодать некий червячок неудовлетворенности. Однако сделать вид, что непреодолимой проблемы больше не существует – это тоже ее решение, пускай и довольно своеобразное.
 Но блудные души и не думали погибать. То ли заклинания варлока не смогли подействовать на бесплотные тела, то ли источенные временем чары просто ослабели сами по себе, а факт оставался фактом – Даркнесс обрел своих новых хозяев.

* * *

 Раттин осторожно шуршала по каменным плитам родового замка Деза. Не то, чтобы старая крыса боялась его новых обитателей, о которых прекрасно знала от вездесущих серых тварей, отнюдь, ведь за ее спиной маячила тень грозного варлока, который вот-вот должен был появиться на горизонте собственной персоной. Но верной прислужнице была определена серьезная задача, выполнение которой требовало и ума, и осторожности, и хитрости. Поэтому, оставив тупоголовых троллей охранять бесчувственную, опоенную дурманом Эллею между окружавшими дворец холмами, Раттин проникла в него никем незамеченная и теперь искала встречи с мятежными блудными душами.
 Появившуюся сзади опасность крыса ощутила неким шестым чувством: седой жесткий волос на ее загривке встопорщился, и Раттин, стуча по полу своим длинным хвостом, ловко откатилась в сторону. Уже через мгновение посланница Деза стояла на ногах лицом к опасности.
 – Ой-ей! Больно же! – белесоватая тень со всего маху врезалась в каменные плиты и заскулила с противным подвыванием. – Я же пошутить хотел! Ты что, шуток не понимаешь, что ли?!
 Тень развернулась и зависла в воздухе. Перед Раттин была блудная душа, прозрачная, но не такая уж и бесплотная, раз испытывала боль при соприкосновении с полом. Несколько столетий, проведенных душами в замке варлока, не прошли бесследно. Сначала беглецы наивно наслаждались свободой и покоем. Они не делали ничего путного, просто порхали из стороны в сторону по бесчисленным залам, пугая друг друга заунывными стонами и внезапными воплями. Потом, когда эти пустяки наскучили, души стали поругиваться друг с дружкой, и чем дальше, тем дольше и сильнее. Доходило бы и до рукоприкладства, да вот прикладывать-то, как раз, было нечего: давно потерянная плоть исчезла безвозвратно. Но безвозвратно ли? Ведь они находились в самом сердце таинственной сокровищницы могучего чародея, там, где вокруг в великом множестве валялись запыленные древние фолианты магических книг, содержавших самые разные заклинания, в том числе и, возможно, те, что могли бы вернуть блудным душам их телесную оболочку.
 И новые хозяева дворца принялись за работу. Работу, надо сказать, почти что каторжную. Думаете, легко двигать массивные тома и листать их страницы. Для каждого действия душам приходилось собираться вместе, создавая подобие спрессованного воздушного сгустка. Поэтому на прочтение даже одной страницы тратилось несколько часов, а иногда и дней. Однако спешить им было некуда, и беглецы упорно осваивали колдовскую науку. Вскоре появились признаки успеха, конечно, довольно примитивного, но что же еще можно ожидать от тех, у кого нет ни рук, ни пальцев, а один лишь голос, да и то довольно писклявый. Они научились вызывать ветер, сверкать молниями, громыхать разрядами грома, устраивать фейерверки. Все эти светозвуковые представления приносили больше вреда, чем пользы: ворвавшийся по велению магического заклятья северный ветер, например, побил цветные витражи в нескольких залах дворца и так же бесполезно умчался прочь; парочка молний вдребезги разнесла несколько зубцов окружавших замок стен. Но были и положительные результаты. Во-первых, мрачная обитель ожила вдруг после тысячелетнего молчания, что окрестные обитатели Подземелья восприняли, как возвращение злобного ее хозяина, и отчего поспешили убраться, куда подальше, и обходить этот берег Огненной реки стороной. А, во-вторых, страницы книг, да и сами фолианты теперь листались куда легче, чем прежде: их переворачивали вызываемые природные силы.
 Хуже оказалось другое. Душам так и не удалось отыскать заклинание плоти. Зато века силовых упражнений обучили их довольно ловко управлять своей энергетической эфирной массой, что и попыталась продемонстрировать встреченная Раттин мятежница.
 – Хватить выть! – старая крыса прикрикнула на продолжавшую скулить тень своим скрипучим голосом. – Эти глупые выходки можешь оставить при себе. Ты хоть знаешь, на кого замахнулась, тварь бестелесная?!
 – На кого-о-о? – нараспев произнесла душа, и интонации ее голоса Раттин совсем не понравились. Посланница Деза отвела взгляд в сторону, убедившись, что из щелей слева и справа подтягиваются привлеченные голосами новые белесые тени. Они летели на жалобные подвывания обиженной товарки и явно пылали местью.
 – Стоять! – взвизгнула крыса, выбрасывая вперед длинную когтистую лапу. – Хозяин замка возвращается! Он послал меня сказать вам, что скоро будет здесь! Очень скоро! Не стоит усугублять свое положение нападением на гонца.
 Души застыли на местах, и это успокоило Раттин.
 – Твари трусливые, – пронеслась в ее мозгу брезгливая мысль. – А ведь чуть было не испугали! Смелые скопом, а прикрикнешь, сами же и боятся. Даже не додумаются спросить подтверждения моим словам.
 Правда, на сей случай варлок снабдил свою прислужницу парочкой неопровержимых доказательств своего воскрешения, в частности, ключами от нескольких потайных комнат дворца и его подземелья. Связка брякала на крысином поясе, но была явно без надобности: души и так тряслись от неожиданности и страха; наступала пора расплаты за учиненные в замке разорения, перевернутые и истрепанные книги, разбитые окна и стены. Самые пугливые норовили втянуться назад, в свои щели.
 – Куда?! Смыться собрались? А ну, назад! Нечего трусить! Хозяин и так знает обо всех ваших проделках: от него не скроешься! Все равно отыщет, – довольная произведенным эффектом Раттин гордо подняла свою тощую морду, повела обвислыми усами и, сложив лапы на груди, продолжила. – Но повелитель Дез – добрый. Он может и простить вас, и взять на службу, оставить жить во дворце и даже защитить от адских демонов с их серебристыми сетями и стрелами. Однако благорасположение хозяина надо заслужить.
 Белесые тени слушали молча. Они еще не знали, о чем пойдет речь, что потребует от них посланница Деза, но уже заранее были согласны на все. Любые действия, любая подлость, любые преступления казались им куда приятнее, чем возвращение к рогатым одноглазым мучителям на берега ледяного подземного моря или гибель в пучине мрака. Крыса усмехнулась довольной, презрительной улыбкой: пока все шло именно так, как предполагал ее мудрый повелитель.

3.

 Мудростью народной давно замечено, что беды-напасти по вечерам подкрадываются. Отчего так, никто не ведает. Может, оттого, что устает человек к вечеру от трудов дневных, притупляется его бдительность перед соблазнами житейскими, на ошибки толкающими. Может и так. Не зря ведь говорят: «Утро вечера мудренее». А, может быть, просто смеркается ближе к ночи, потому и зло не так различимо, как при свете дневном, потому-то оно подлое к тьме и тянется, чтобы личину свою поганую сокрыть, значит.
 Ну, так это или не так, а только приполз к озерцу Русалочьему под вечер ужака громадный. Как раз это в тот день было, когда Лесослав-воин с победой из балки Змеиной воротился. Только-только грязь болотную и пот боевой отмыть в водице ласковой успел, озерной. Только Илленари-матушка порасспросить сыночка названного смогла. Только посетовала сердечная на то, что не дает зло покоя роду человеческому: так коротки периоды мира на земле, что проносятся словно ветер, и опять людям за добро сражаться приходится.
 Так вот, объявился ужака перед крылечком крутым, изогнулся дугой, встал на хвост; головой плоской покачивает из стороны в сторону и шипит:
 – Матуш-ш-шка, заступница лес-с-са Заповедного! Шлет тебе поклон водяной-батюш-шка, хозяин болота Дальнего! Ш-шлет и помощ-щи прос-сит! Подступило к болоту зло великое, напали упыри поганые во многом чис-сле. Что ни ночь, то сражения идут у нас ратные, бои смертельные. Гибнут жители болотные, мирные. Не выстоять нам в одиночку, не с-сдержать натиска. Помощ-щи прос-сим! Не откажи, сердеш-ш-шная.
 Затуманились очи хозяюшки от слов услышанных. И понимает, что болото-то Дальнее тоже частью землицы славянской является, но того позабыть не может, как назад тому двадцать годков штурмовала нечисть болотная подступы к озеру Русалочьему зимой страшной, как почти что сломила защитников – лесовиков да русалок, сгубив многих, и как вовремя подоспели тогда Кукиш с Эллеей на выручку. Хоть и довольно времени прошло, а на то и дадена память роду человеческому, чтобы помнить, и добро не забывать оказанное и недобрые события раньше времени не хоронить.
 Сгустились на лбу высоком морщинки гневные, сошлись к переносью дуги бровей разлетных, углы рта дрогнули, но смолчала Илленари-хозяюшка. Правда, долго молчала, столь долго, что и Лесослав и другие обитатели просторов приозерных с тревогой уж на нее поглядывать стали, а ползун огромный пригибаться к траве начал, и почти раствориться в ней успел от страха. Наконец рискнул Лесослав тишину нарушить:
 – Что ты, матушка, милая гневаешься? – знал юноша о тех событиях давних, по рассказам ведал, и понял хорошо все происходящее. – Горька боль воспоминаний, не спорю, но ведь прошлого не воротишь. Что было, быльем поросло, на нем новые всходы поднялись. Сподличал тогда водяной, это всем ведомо, но ныне-то беда к нам пришла общая. Негоже своих без подмоги бросать. Ты прости уж меня за речи смелые, но, видать, снова мне путь-дорожку ногами мерять, снова меч за правду обнажить придется.
 – Хорошо, коли за дело-то правое, – разомкнула Илленари губы плотно сжатые. – А как опять замыслил водяной предательство коварное? Как в ловушку тебя заманить решил? Думаю, надобно сперва сорок туда послать на разведку да донос их выслушать, а после уж и в поход выступать.
 – Поздно будет пос-с-сле-то, – подал из травы шипение ужака ползучий. – Нам, может, и ночки с-с-самим не выс-с-стоять!
 – Раз так, то и рассуждать нечего, – рубанул Лесослав воздух ладонью крепкой. – Сей момент, и выступим. Ночь да день пути, а к другой ночи уж наверняка поспеем. А там – только держись, нежить паскудная!
 – С кем в поход-то пойдешь? – гнев на лице Илленари на грусть сменился. – Хоть утра дождись, неугомонный. Не спеши, навоюешься еще: и на твою жизнь боев-сражений достанет. Давай лучше клич кинем, лесовиков соберем поболе.
 – Некогда, матушка, ждать, ведь не чужая землица страданием полнится, а родимая. А лесовиков хватит и тех, кто при доме нашем: дюжину с собой возьму, другая при тебе останется. Да и не надолго я. Через три-пять дён ворочусь, всенепременно с победой.
 Эх, молодость! Не знает она сомнений, не ведает. Оттого и попадает впросак часто, но снова и снова ошибается в горячности своей. Таково ей на роду написано. Собрался Лесослав мигом, лесовичков выстроил колонной малой, поцеловал матушку на прощание да гонцу болотному кинул:
 – Вперед ползи! Дорогу показывай, да, гляди, покороче!
 Махнула Илленари рукой вослед, как не раз уж бывало, да опомнилась вдруг:
 – Ты же не отужинал еще и в дорогу ведь не взял съестного!
 – Негоже воину о еде думать, когда родина в опасности! – отшутился Лесослав, за деревьями скрываясь. – Да и, ежели что, лес Заповедный прокормит: и кореньями, и грибами, и ягодами, так что не пропаду, матушка-а-а!

* * *

 Долго ли, коротко ли поспешали стражи леса Заповедного, а только тишиной встретило их болото Дальнее в лучах предзакатных: ни шороха, ни ветерка, ни крика птицы болотной. И следов никаких битв прошедших, разорений обещанных. Но и мира в испарениях болотных не ощущается, а, наоборот, напряженность витает да настороженность опаская. Глянул Лесослав вопросительно в сторону проводника своего, а ужаки-то и след простыл, только трава кое-где колышется. Похолодало тут в груди героя, засосало под ложечкой, вспомнились слова матушкины о засаде-ловушке приготовленной. Скомандовал он лесовичкам:
 – Кругом стали, ребята! Смотреть цепко, атаку не пропустите!
 Сам взором по камышам да кустам прибрежным еще разок пробежался и выкрикнул, что есть мочи:
 – Эге-гей! Хозяин болотный! Водяной-батюшка, ты где?!
 В ответ молчание прежнее, тишина гнетущая. А меж тем лучики солнышка последние загасли. Посерело вокруг. Звездочки первые на небо выкатились, да луна на ущербе над кромкой леса показалась.
 – Ну, что, други? Не хотят встречать нас на болоте. Обман какой-то вышел. Не-то в ловушку заманили…
 – Не-то от дома увели, – перебил Лесослава один из лесовичков.
 Вот тут и пронзила юношу мысль страшная. А ну, как взаправду хотела нечисть от дома родимого подалее его отвести, да на Илленари-матушку напасть изнова. А он-то, дурак дураком, поверил во все, на хитрость купился, спасать невесть кого ринулся, однако напрасно.
 – Ну, погоди! – погрозил Лесослав кулаком в сторону темневшего болота. – Ворочаемся, други, к озерцу Русалочьему! Как можно споро, ворочаемся!
 Повернули к лесу, из которого давеча вышли, да не тут-то было! Зашевелились заросли лесные: упыри один за другим на прогалину болотную потянулись, стеной стали во множестве великом. И позади вдруг хлюпнуло, будто вздохнула трясина тяжко, хохот мерзкий тишину разорвал, и полезла отовсюду погань, тиной провонявшая: гниль подколодная, кикиморы растрепанные, мороки корявые, ужаки громадные, а надо всей этой дрянью – водяной – хозяин болотный брюхо свое толстое вознес и знай в полную глотку свою хохочет-заливается:
 – Никуда вы отсюда не уйдете, не денетесь! Мое болото, и просторы вокруг него мои, и без ведома моего шагу тут не ступить! А вы, гостюшки дорогие, званные, по зову моему пришли, у меня и останетесь! Останетесь на веки вечные! Охо-хо-хо-хо!!!
 Разыгралась тут битва смертельная. Лесослав-воин поначалу на упырей кинулся, коих толпа не менее дюжины дюжин насчитывала. Разные они были: и те, что недавно нежитью сделались, и те, что будто из могил восстали – полуистлевшие, с клоками гнилыми свисающими, с черепами голыми, костями гремящие. Двух лесовиков юноша за собой повел, остальным велел болото держать, спину прикрывать им. Врезался герой в гущу врагов, и так ему тленом в нос шибануло, что от неожиданности даже дыхание приостановилось на миг единый. Но совладал боец с собой и принялся наносить удары хлесткие. Молча мертвяки сражались, только сопели изрядно. Все норовили сзади подобраться да навалиться скопом, к землице прижать мягкой. Только и лесовики не зевали: то дубиной крепкой упырей повергали, то трутом огневым палили. И подалась нежить, рассеялась в страхе, по кустам разбегаться стала. Тут и повернул герой лицом к болоту, и вовремя. От десятка воинов его уже трое лишь и осталось. Не сдержали лесовики натиска нечисти трясинной. А и как сдержать-то? Только-только трутом размахнутся, а водяной с хохотом кусок тины мокрой швырнет, да метко – и гаснет сразу огонь волшебный. А без огонька-то тяжко приходится: кикиморы волосом руки-ноги оплетают, ужаки хвостами по глазам хлещут, мороки однорукие кольями тычут, а гниль подколодная на тела корой покрытые взбирается и кору ту пожирает, на глазах дыры проедая. Плохо приходится: одного за другим валили вороги ратников леса Заповедного в грязь-трясину, где погибель они свою находили раннюю.
 Подоспел Лесослав ко времени, перехватил меч свой короткий за острие, размахнулся и метнул в хозяина болотного. Блеснул клинок в лучах светила ночного и по рукоять самую вошел водяному в шею. Оборвался тут хохот надсадный, булькнуло кровушкой в горле, засипел болотный царь, острие достать силясь, да так с ним на спину и опрокинулся. Чавкнула трясина, тело мертвое принимая. Стихло вдруг над топями да кочками. Оторопела нечисть от страха ненадолго и подалась вдруг врассыпную. Конец пришел и повелителю болота Дальнего и битве на просторах ночных.
 Не стал Лесослав с отрядом остатним беглецов преследовать, не до того было. Пожалел лишь герой о клинке матушкой даденом, что в пучину канул вязкую, да что поделаешь. Иногда для победы и последним жертвовать приходится, и дорогим самым. Обернулся юноша к воинам своим, лесовикам славным:
 – В путь, други! А сюда мы еще всенепременно воротимся: за товарищей отмстить павших да порядок восстановить мирный!

4.

 Ночь прошла, как ушел Лесослав в путь-дорожку к болоту Дальнему, и день к концу близился. Тосковала Илленари-хозяюшка, печалилась от предчувствий своих неясных. Целый денечек по комнатам бесцельно ходила: то пыль где протрет, то шитье с места на место переложит, то хлебушка отломит, да так с ним в руках и застынет задумчиво. Теснилось в груди. К закату же солнечному, когда совсем невмоготу стало, спустилась матушка на бережок озерца русалочьего, к черному камню, что супругом когда-то был любимым. Долго стояла рядом, поверхности шероховатой касаясь, а после присела на травку, приобняла березоньку белую и запела голосом нежным песню протяжную о тоске своей неизбывной.

 – То не ветер шаловливый травы клонит,
 Огонек сбивая с тлеющей лучины.
 То тоска-злодейка за плечами стонет,
 Оплетает сердце горькая кручина.

 Знать собрался в путь далекий добрый молодец.
 Проводить его я на крылечко вышла,
 Да зашлась душа от расставанья холода,
 От предчувствия недоброго, чуть слышного.

 Обернулся он, тряхнул кудрявым волосом,
 Заключил меня в свои объятья нежные,
 Да любимым молвил тихим твердым голосом,
 Что придет назад и будет все по-прежнему.

 Что совсем недолгим будет расставание,
 Что сразится лишь с врагами в чистом поле.
 Одолеет их, вернется, и свидание
 Будет долгим, и счастливой станет доля.

 Он ушел, и вмиг тоска подкралась ближе.
 Слезы брызнули, сдавило сердце болью:
 Никогда его я больше не увижу,
 Не прильну и голос не услышу более.

 И пока пела Илленари песню горькую, подплыли отовсюду русалки озерные. Глядели они на Хранительницу нежно да заботливо, с тревогой в голосе напев подхватывая. Катились по щекам их слезы соленые, с каплями водицы перемешанные. Умолкла песня, только вздохи в тишине раздаваться стали. Поднялась тогда матушка молчаливо да к дому повернула, но не дошла только…
 Откуда ни возьмись, налетели тут тени белесые во множестве великом, закружили вокруг, то справа, то слева нападая. Охватил тут силуэт знакомый вихрь туманный. Кинулись лесовики охранные на подмогу, руками размахивают, дубинами, да что толку: разлетаются тени во все стороны и снова атакуют. Мало того, ветер поднялся тут ураганный, молнии засверкали, гром загрохотал. Вздыбилось озерцо Русалочье, погнулись деревья вековые к земле потревоженной: что помельче, так и вовсе ломаться, будто веточки какие, стали. Размело лесовиков, разбросало. Не то, что подняться, голову от травы оторвать ветрище не дает. Застонал тут дом, закачался, приподнялась на нем крыша крепкая. Гибель к сторонке родимой подступила колдовская. Только Илленари силуэт стоит непоколебимый в вихре теней крутящемся.
 Поняла тут хозяюшка, что по ее душу прибыли посланцы неизвестные, вскинула ладонь властно, и ни страха в голосе, ни боязливости:
 – А ну, кончайте разор бесполезный! Сказывайте, чего надобно!
 Умчался ураган прочь, словно не было, лишь деревья остались поваленные. Успокоилось озеро. Встала крыша дома на место прежнее. И хоровод белесый остановился. Зависли тени в воздухе вечернем, и ответствует одна из них:
 – Долгим рассказ наш выйдет, слишком долгим. На то нет у нас времени. Знай лишь, сердцем бесстрашная, что мы – души блудные, из адских глубин давным-давно вырвавшиеся. Жили мы века в покое, да не повезло нам: и теперь вот приходится покупать покой свой дальнейший тем, что за тобой посланным тебя привести в место одно Подземельное должны, а иначе не сдобровать нам. Так что, миром соглашайся, не то сгубим все в округе, потому как подвластны нам силы природные.
 Задумалась Илленари на мгновение единое да молвила слово твердое лесовикам да русалкам:
 – Вот и пришла пора моя, други верные. Почти тридцать годочков, как поднялась я из страны Подземельной в лес Заповедный с возлюбленным моим, Красомиром-героем. Недолгим счастье наше было, однако ярким. Ныне же, видать, Подземелье назад меня призывает. Не могу я, Хранительница леса милого, допустить погибель его. Потому и уйду добровольно. Одного лишь прошу у вас, други мои. Коли воротится Лесослав-сынок с победой с болота Дальнего, расскажите ему все виденное, да наставьте к Кукишу путь держать. А коли не вернется, сами Великому волшебнику все расскажете, а уж Кукиш с Эллеей на подмогу придут, лес в беде не оставят, может, и меня еще из беды выручат.
 Повернулась принцесса маахисов к пришельцам царственно:
 – Ну, указывайте дорогу к месту своему!
 Шепнул предводитель душ Илленари слова тайные, произнесла их хозяюшка да растаяла в сумерках, а с ней и тени белесые бесследно исчезли.

* * *
 
 Горько сжав губы, стоял Лесослав у дома родимого, лесовиков речи выслушивая. Тяжко было на сердце у воина. Понял, что обманули его, вокруг пальца обвели. Вынудили матушку одну оставить, чтобы выкрасть ее беспрепятственно, неведомо куда. И удался врагу сговор коварный.
 Мрачный подошел юноша к обелиску черному, поклонился в ноги.
 – Ты прости меня, Красомир-герой. Не уберег я матушку нашу, супругу твою верную. Не сумел ей быть защитником надежным. И обману поддался, и славы воинской возжелал, что очи мне застила. Каюсь я ныне в тщеславии своем, да что проку. Сделанного не воротишь. Теперь же спасать утерянное надобно, Илленари спасать, лес Заповедный. А поскольку зло, похоже, противостоит нам великое, не обойтись мне без меча тобою, отец наш, хранимого. Так что, прости уж.
 Навалился тут Лесослав на камень черный, взбугрились мышцы его мощные. Дрогнул обелиск, подался, пласт землицы взрывая, и упал на бок. Открылся под ним клинок искрящийся – Меч Четырех Стихий волшебный. Взял юноша в ладонь оружие магическое, взмахнул им решительно в воздухе, к лесовикам оборотившись.
 – Вот и мечу моему, водяным утащенному, замена стоящая! С таким никакая нечисть не страшна!
 Поцеловал он клинок в боях смертельных добытый.
 – Клянусь, не вкладывать его в ножны до тех пор, пока не очищу весь лес Заповедный от врагов поганых, всю землю славянскую не освобожу! Пока не найду врага, матушку похитившего, в чертогах его Подземельных! Пока не ворочу ее в сторонку родимую! Либо так, либо голову положу буйную, но по-другому не будет! Принимаете клятву мою, други?!
 Закивали лесовики одобрительно, затрясли бородами листвяными.
 – А ты, Красомир, отец наш?! Принимаешь ли и ты клятву мою?! – повернулся юноша к громаде черной.
 И случилось тут чудо на глазах у всех. Оторвал обелиск бок свой в траву поваленный, медленно поворотился и со вздохом тяжким на место прежнее встал, будто с него и не трогался. Принял Красомир слова геройские.