Город с воспалёнными глазами

     Города берут смелостью. Любые города, и большие, и малые. И этот городок, собственно, ничем не отличался от других. Единственно только тем, что это был мой родной город. Мой город, где я родился 44 года назад. Родился я в большой стране под названием СССР.  В тот самый олимпийский год, где символом олимпиады стал мишка. Может меня и назвали поэтому Михаилом, а может в честь деда, погибшего в последний месяц войны в Германии.
      Но сейчас я не Михаил, я "Шахтёр", такой позывной у меня сейчас. На войне у нас позывные. Так нужно. И в первую очередь для нас. Потому, что имён много, а твой позывной указывает другим, что это именно ты.
     Я медленно передвигаюсь по улицам родного города. Города практически нет. Я уходил из этого города, когда он был красивым, с красивыми высотными домами. С зелёным частным сектором и скамейками у каждого дома, с прекрасным парком в центре города и маленькими скверами, похожими на оазисы зелени.
     Ничего этого сейчас здесь нет. Город похож на декорации фантастического фильма про войну с инопланетянами. Город стал серым и плоским. Словно злой великан взял кувалду в руки и бил ей, что есть силы, по моему городу, пока не выдохся сам. А потом засыпал город пеплом, сажей и пылью. От большой злости на город.
     Нет высоток. Вместо них торчат обломки плит и балок, от некоторых остались куски стен только первых этажей. От иных высоток стоят остовы, чернея проломами в стенах, проёмами окон и дверей. И сплошной ковёр из кусков бетона, осколков стекла, обломков битого кирпича, кусков дерева и пластика, железа и прочего строительного мусора. И среди всего этого можно нарваться на мины, которые оставлены нам в подарок противником. Или получить пулю из чернеющего проёма окна.
     Окна в некоторых местах уцелели, но стекло в трещинах. Дверей тоже во многих местах нет, тоже только проёмы. Но и те, что есть, представляют опасность. Когда открываешь дверь, то всегда готов к сюрпризу. Может быть растяжка, может тебя встретить очередь из автомата или пулемёта. Иногда за открывшейся дверью тебя встречает пустота. Снаряд или ракета вынесли плиты и стены.
     Частный сектор пострадал не меньше. Всюду воронки от обстрелов, сгоревшие дома и постройки, сгоревшие автомобили, куски досок с гвоздями, профиля, посечённого осколками, и снова мусор. Много деревьев, искалеченных осколками, которые добавляют печали в мою душу. Я родился и жил в таком же частном доме. Но на другом конце города. Там, куда нам ещё предстоит дойти.
     Вместо парков и скверов теперь пейзаж для фильмов ужасов. Развороченный траками гусениц асфальт, сломанные скамейки, заборчики и бордюры, проломленные колёсами авто тротуарные плитки. Деревья со сломанными стволами и ветками словно протягивают обрубленные руки в небо.
     Много трупов. Они лежат в канавах, скрюченные, в неимоверных позах. Они лежат на дороге, мешая проезду. Они лежат на этажах, иногда засыпанные гильзами. В частном секторе они могут быть в домах, сараях. Это солдаты врага. Они умеют сражаться. И они отчаянно сражались, но победа осталась за нами.
     Мы зачищаем этот город. Мы чистим этот город от нечисти, которая пришла в этот город, посчитав себя хозяином этой страны и моего города. В этом городе всегда всем хватало места. А потом пришла она, нечисть, и ей стало тесно жить с нами. Тогда она оказалась сильнее нас. Она выгнала нас из нашего города. Нам пришлось отступить, но мы не просто так ждали, мы уничтожали эту нечисть. Пусть и далеко от этого города, но уничтожали.
     И мы вернулись. Теперь мы выгоним эту нечисть из нашего города. Мы отстроим его заново. Мы будем здесь говорить на родном языке, наши дети будут ходить в наши школы и изучать родной язык, настоящую Историю, а не выдуманную этой нечистью. Потому, что это наша земля, наш город.
     Наши старики и верующие будут ходить в церковь, в которую ходили не одним поколением. В этом городе снова будут жить люди. Разной веры, говорящие на разных языках, соблюдающие разные обычаи. И всем в этом городе будет хватать места. Потому, что это будут хорошие люди, а не нечисть. 
    
     Нечисть отступила. Сначала она цеплялась за этот город. Но теперь, поняв, что не сможет удержать его, просто отступила. Она трусливо бежала, бросая оружия, из города. Но нужно проверить, она могла оставить своих, которые бы стреляли в нас. Она оставила мины и растяжки, ждущие свою жертву. Могут остаться раненные. Нечисть коварна. Ей нельзя доверять. Поэтому мы всё проверяем здесь.

     Мы медленно двигаемся вперёд по знакомой мне улице. Мы идём с обеих сторон дороги. Медленно, внимательно осматривая место, прежде чем наступить ногой. Просто можно наступить на мину. Или зацепить растяжку. Или просто споткнуться и упасть в развалинах на острые осколки стекла, арматуру, доску с гвоздями, да мало ли на что.
     С неба моросит мелкий дождь. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что сегодня в небе нет дронов противника, не нужно часто поглядывать в небо. Дрон - детектор помалкивает, он не чувствует опасность. Хотя сила привычки срабатывает и нет- нет, да я гляжу в небо, машинально проверяясь на безопасность. Плохо потому, что мы тоже не можем запускать дроны для разведки. Мы идём, полагаясь только на себя, свои чувства, обострённые этой войной. Плохо ещё и потому, что капли дождя проникают за одежду через открытые места. Плохо потому, что видимость снижается во время дождя и можно не заметить врага.
     Мы идём вшестером, трое по одной стороне дороги, трое по другой. Мы ищем живых в этом городе. Мы ищем врагов, которые могут спрятаться в этом городе и устроить нам засаду. Мы проверяем каждый дом, сарай, каждую квартиру, этаж и прочее в этом городе. Нам не нужны сюрпризы. В этом городе в нас могут стрелять отовсюду. Поэтому нужно постоянно крутить головой по сторонам. Быть готовым, что из любого окна могут бросить гранату, за любой дверью можешь напороться на очередь из автомата или зацепить растяжку.
     Мы пехота. Нас долбят со всех сторон и все, кому не лень. Наше спасение - земля, но сейчас и она может быть врагом. Потому, что в земле тоже много чего плохого для нас спрятано. И поэтому - смотрим, слушаем, а потом двигаемся.
     В бронетехнике тоже не укроешься от смерти. Столько раз нам она попадалась на пути. Разбитая вхлам, сожжённая артиллерией и дронами, стоящая прямо на дороге и прячущаяся за домами или деревьями, горящая и чадящая, иногда брошенная невредимой.  А ещё от неё разносится запах горелого мяса. Человеческого мяса. Танкистам тоже не позавидуешь.
     Очередная разбитая вхлам высотка. Теперь трудно уже сказать, кто сильнее старался её развалить. Законы войны неумолимы. Высотка является прекрасным наблюдательным пунктом, поэтому её разносят в первую очередь. И уже неважно, кто больше усердствовал в обстреле, мы или они.
     Разбиваемся на "тройки". Так удобнее. Первым идёт опытный, второй прикрывает его, третий прикрывает тыл. Война полна сюрпризов. Три человека это уже сила. Можно пробиться из засады, можно вынести одного раненного из "тройки". Боевой минимум. Со мной идут " Казань" и "Алтай", надёжные ребята.
     "Казань"-татарин из Татарстана. Немногословный, но надёжный. Попал по мобилизации сюда. Хороший боец. Там, в мирной жизни, у него жена и четверо ребятишек. По возможности звонит домой и счастливее нет отца, когда он разговаривает с детьми и женой на татарском языке. Я уже выучил некоторые татарские слова. Пытаюсь иногда говорить с ним на родном ему языке.
     "Алтай"- русский из Сибири. Сибирь большая, поэтому он всегда уточняет. С Алтая. Пошёл добровольцем, мстить за брата - контрактника, погибшего весной 2022 года. Он на меня обиделся в начале нашего знакомства. Я спросил его, зачем ему, с мирного края России, где никогда не было войны, идти воевать. Он ответил мне просто и понятно. Да, в Сибири не было войн, но в каждом, даже маленьком посёлке, есть памятники погибшим на войне. И рассказал про брата. Я извинился, и мы теперь друзья. Мы все здесь друзья, мы боевое братство. А это много чего значит.

     Мы начинаем зачистку высотки, вернее того, что от неё осталось. Подъезд за подъездом. Этаж за этажом. Комнату за комнатой. Всюду сквозняки, они гоняют по полу бумажки, лёгкий мусор, шевелят уцелевшие кое-где шторы. На стенах висят картины, фотографии. Может даже фотографии хозяев этих квартир. Полы усыпаны осколками стекла, обломками мебели, битой посуды, кусками одежды. В одной комнате натыкаемся на трупы врага. Отстреливались до последнего. Не водитель и не повар, как любят враги говорить, попадая в плен.
     В другой комнате много разбросанных детских игрушек, стоит детская кроватка. Странно всё это видеть на фоне пролома в стене от снаряда. Нет детских вещей. Надеюсь, что родителям и ребёнку повезло и они сейчас живы и здоровы.
     На стене висит термометр. Абсолютно целый. Он по-прежнему показывает температуру в комнате. Бездушный кусок стекла продолжает работать несмотря на войну.
     Снова отмечаю для себя, что нет бытовой техники. Либо уж совсем старая встречается. Может хозяева забрали, а может нечисть помародёрствовала. Такое сейчас сплошь и рядом. Проверив всё на этажах мы спускаемся вниз.
     Мы спускаемся вниз и проверяем вход в подвал. Двери нет. Чисто. Включаем фонарики и продвигаемся дальше. Подвал тянется на весь дом, без делений по подъездам. В конце подвала натыкаемся снова на трупы. Шестеро. Гражданские. Четыре пожилые женщины и два старика. Со связанными руками. С простреленными головами. Их просто убили. И судя по трупному запаху, не вчера, раньше. Может, чтобы ничего не рассказали. Может просто так, развлекались. Это же нечисть здесь была. Она способна и не на такое.  Позади меня ругается " Казань". На своём родном языке. Я ещё знаю мало слов на татарском, но я понимаю без переводчика его ругательства. Его проклятия к врагу. Просто нормальный человек всегда ругается одинаково, неважно на каком языке, когда видит такое.

     Мы выходим наружу. Где-то вдалеке слышатся выстрелы. Значит наши там нашли прислужников нечисти. Нам же нужно идти дальше в своём квадрате. Другая тройка тоже заканчивает осмотр своей высотки.
     Прямо перед нами ещё высотка. Снова мы прочёсываем этажи. Никого. Вход в подвал здесь закрыт дверью. На двери надпись "ЛЮДИ".  Мы обязаны проверить, что, или кто может находиться за этой дверью. Мы приготовились.
     Я осторожно открываю дверь, прячась за неё, одновременно осматриваю, нет ли где привязанной к двери проволоки от растяжки. Чисто. Входим. Я впереди, " Алтай" за мной, страхует. Последним идёт "Казань", охраняя нас сзади. Включаем фонарики.
     В подвале пахнет сыростью, прелый запах ударяет в ноздри. Автоматы на изготовке. Мы двигаемся вперёд. К запаху прели добавляется запах казармы. Это запах давно не мытых тел, которые находятся в одном помещении. Когда люди долго спят в одежде. Когда заходишь со свежего воздуха, то все эти запахи сразу отличаешь. 
     В свете фонаря мелькает тень. Передо мной стоит старик.
     - Вы кто, русские? – спрашивает, шамкая, старик, прикрывая глаза от слепящего света фонариков.
     -Да, отец, русские, я даже из этого города. - отвечаю я.
     - Слава Богу, дождались. Мы вас уже давно ждём.
     -А что ж не эвакуировались, не ушли с армией? - вступает в разговор "Алтай".
     -С какой армией? С этими? Это не наша армия. Мы для них чужие. Они как пришли сюда, так сразу нас грабить и начали. Всё, что поценнее, в машины сгрузили и увезли куда-то. Я начал говорить, что нельзя так, так мне вон прикладом зубы вышибли и ребро сломали. Да я лучше здесь останусь и помру, чем туда с ними. - взволнованно говорит старик.
   
     -Ты один здесь отец или нет? - спрашивает подошедший "Казань".
     - Теперь вижу, что точно русские. - старик вглядывается в подошедшего. - Нет, нас здесь много. Было больше, но позавчера Васильевна пошла свою квартиру проверить, так до сих пор нет. А ещё раньше тоже люди пропадали. Уходили и не возвращались. И никто не знает, что с ними. Да что ж мы стоим то, пошли, ребята. В "гости" вас приглашаю. - старик поворачивается и идёт. Мы следуем за ним. Автоматы далеко не убираем. Война учит осторожности. "Казань" остаётся сторожить выход из подвала.
     Мы проходим немного и попадаем в более светлую комнату. Более светлая потому, что в одной подвальной стене пролом от попадания. Дыра размером с небольшую форточку. Через неё попадает свет и немного освещает внутри. Сумрак вместо темноты в комнате. А ещё горят несколько самодельных светильников, расставленных в разных местах.
   
    Возле стен сооружены лежаки, созданные на скорую руку и застеленные тряпьём. На них сидят или лежат женщины. Ближе к пролому стоит старый стол, рядом, на полу, стоит старый керогаз. Я помню в детстве у нас был такой же. Видавшая виды этажерка пристроена к стене и полки заполнены чем-то. На одной полке стоят часы, зеленея в сумраке цифрами. Пахнет горелым керосином, старостью, горем, и ожиданием чего-то.
     Врага нет. Мы убираем автоматы за спину. Не нужно лишний раз пугать людей оружием. Выключаем фонари. На нас смотрят много глаз в ожидании. Кто мы, зачем сюда пришли, что плохого принесли этим людям. Снова у меня комок в горле. Я никогда не смогу к такому привыкнуть. Сбоку выходит старик и тихо говорит:
     - Свои пришли. Наши пришли, бабоньки. Наши, родные.
     Мы здороваемся вразнобой. Нам отвечают тем же. Я вижу слезу на щеке одной женщины. Она не стесняется, надеясь, что в сумраке это плохо видно. Напряжение сходит с лиц женщин.
     -Ну как вы тут, тяжело приходится? - спрашиваю их, обводя взглядом.
     - Тяжело, сыночки, очень тяжело. Уже три месяца мы здесь сидим. - голос с одной стороны.
     - Ждём своих освободителей от иродов окаянных - голос с другой стороны.
     - Когда же кончится эта война, устали мы. -голос с третьей.
     - Ничего, держитесь, совсем мало осталось. - начинаю я.
     -Мишенька, ты это или не ты? - раздаётся голос. Оборачиваюсь на него. На лежаке привстала женщина, поддерживаемая другой. Я подхожу ближе. Молодая девушка придерживает пожилую. Всматриваюсь в их лица.
     - Так это же я, Катерина Климова, соседка твоя, тётя Катя. Наши дома рядом стояли. А это внучка моя, Верочка. Но ты её не помнишь, наверно, вы же со Славиком, когда уходили, то она маленькая ещё была, шесть лет только было. А Славик же где мой, с тобой? - она глядит мне в глаза. Я думаю, что ответить на её вопрос.
     - Нет, наверно в другом месте. Мы же в армии теперь, а там всё по-военному. Где приказали, там и воюем. А как вы здесь оказались то? Наши же дома дальше, в частном секторе. Что случилось то?
     -Так ты ничего не знаешь, Мишенька? Присядь, сынок, я расскажу. - я присаживаюсь на край лежанки.
      - В тот же день, когда вы ушли из города, наш посёлок сильно обстреляли. Попали и в ваш дом, и в мой. Во многие дома тогда попали. Твои родители погибли, муж мой, Коля, наша сноха, Нина, тоже, ты же помнишь их, Мишенька?
     Мы только остались вот с Верочкой, да Славик мой. Ты не переживай, мы их всех похоронили по-людски, на кладбище. Если что, моя внучка покажет где. А мы с Верочкой тогда к сестре моей ходили, вот и живы остались. А сестра то моя в этом доме живёт, жила, померла она. А потом мы все, старики, в этот подвал спрятались. Здесь не так страшно. Вместе ничего не страшно, даже умереть. А твоя Надя и сын в здравии?
     - Да. Они же тогда в Россию перебрались, к Надиным родителям, там пока живут. А когда всё закончится, обратно вернутся. Куда мы со своей земли то? Вернёмся обязательно. А что едите? Готовите на чём, вода то хоть есть? - перевожу я тему.
     - Да сначала свои припасы сволокли сюда, потом по соседним домам ходили, там же кладовки в подвале есть, по количеству квартир. Вот из них тащили. То картохи найдём. Чистим и варим, или жарим. Сначала совестно было, вроде как воруем у людей. Но кому сейчас она нужна? Мало в городе народу осталось.
     Вон в одной кладовке керогаз нашли и керосину канистру, пригодилось. Митрич немного починил его и всё работает. Уж не знаю, для чего хозяева его берегли, но пригодился он нам.
     В другой масло прогорклое нашли, жарить на нём нельзя, так мы светильники делаем. Нальём в стакан, скрутим фитиль из марли, проденем через разрезанную картофелину и нормально, светит. Чадят только, но куда деваться то. Потерпим.
     А воду вон из трубы берём, пока ещё есть. В одной кладовке нашли варенья несколько банок, старое, лет пять назад сделанное, не меньше. Морс делаем и пьём. Верочка, налей ребятам морс.
     Девушка поднимается, подходит к этажерке, берёт кружки и эмалированный бидончик. Наливает в кружки и протягивает нам. У нас уже есть опыт не брать ничего у чужих, но здесь я знаю хотя бы двоих. Мы пьём морс. Смородиновый. Мне всегда больше нравился смородиновый. Я медленно цежу его, наслаждаясь вкусом.
     - Сильно "эти" лютовали? – интересуется "Алтай". – он тоже присел и также пьёт морс.
     - Да кто как, там тоже есть и люди, и звери. Иногда давали чего-нибудь. Тушёнку там, хлеба булку, паёк солдатский. Но чаще гнали, как собак. Чужие мы для них, так они и говорили. – отвечает женщина, которая плакала.
     Из темноты появляется "Казань". Он здоровается со всеми в комнате. 
     -Нам пора, уходим. - говорит он.
     - Всё, мы уходим. Держитесь, уже немного осталось – повторяю я, вставая с лежанки. Мы переглядываемся. Не сговариваясь, достаём по банке тушёнки и банке сгущёнки и ставим на стол. Нам хватит шоколада утолить голод. А им нужнее, кто знает, что будет дальше.
      Перед выходом у нас всегда выбор. Или взять побольше еды, или патронов и гранат. Но патроны есть не будешь, а едой не повоюешь. Идём на компромисс. Банка тушёнки, банка сгущёнки и пару плиток шоколада у каждого. И притупить голод можно, и немного весят. 
     Мы идём к выходу, снова включив фонарики. Нас провожает Верочка. Красивой девушкой выросла. В спину нас крестят женщины. Так провожают родных в дальний путь, обычай есть такой. Уже на выходе ко мне обращается Верочка.
     - Дядя Миша, а вы помните дядю Серёжу? Афонина? Они жили на краю улицы. У них дом с зелёной крышей был.
     - Конечно помню. Я всех на своей улице знаю. И не только на своей. А почему ты спрашиваешь? – я смотрю ей в глаза.
     - А он с "ними". - она мотает головой в сторону, куда ушли враги. Я сначала не понимаю, но потом до меня доходит смысл сказанного.
     - Дядя Серёжа сразу "им" указал, кто где живёт, и вместе с ними грузил вещи и технику из домов и на нашей улице, и других. И "они" хватали людей и куда-то увозили. Он указывал, кого хватать. А потом и сам с "ними" ушёл. Воюет в "их" армии. Он и бабушку бил верёвкой, и меня пинал. Его можно наказать, за бабушку? – вопросительно заглядывает она мне в глаза.
     - Обязательно накажем. Всех таких накажем. Я тебе слово даю.
     - И моему папе, пожалуйста, ничего не говорите про маму и дедушку. Мы сами потом с бабушкой ему расскажем.
     - Хорошо.
     Мы идём дальше. Оглядываясь, я вижу девушку, Верочку, которая машет мне рукой на прощание. Мы продолжаем чистить город от нечисти. Нам ещё много предстоит работы. Я иду и в голове полно мыслей от услышанного и увиденного.
     Славик. Славка. Мой сосед и друг. Мы вместе воевали. Плечом к плечу.  Он был очень смелый. Он ещё любил говорить, что города берут смелостью. Он погиб два месяца назад, при штурме этого города. Своего родного города.
     Он первым вскочил в окоп врага, убил трёх человек и держал один этот окоп два часа. Мы не могли пробиться на помощь. По нам мощно била артиллерия врага. Когда мы всё-таки ворвались в этот окоп, Славка был мёртв. Он был весь посечён осколками. Думаю, что его с дрона достали.
      Я ничего не смог про это рассказать его матери и дочери. У его матери слишком больное сердце, а дочь пока ещё мала. Шестнадцать это немного лет. Пусть пока не знают. Надежда пусть им душу греет, что их сын и отец жив. Им и так досталось крепко. Я расскажу им, но потом, когда всё это закончится.
     Родители. Я теперь понимаю, почему вы не отвечали на звонки. Я думал, что связи нет, или что вам запрещают. Всё оказалось проще. Проще и страшнее. Я просил вас тогда уехать. Со мной. Но вы отказались. Говорили, что дом оставить не можете. Теперь нет ни дома, ни вас.
     Получается, что я все эти годы с вами мёртвыми разговаривал. Я обязательно найду ваши могилы, Верочка поможет или сердце мне подскажет. Я найду обязательно.
     Серёга. Ты с детства был с гнильцой. Завидовал всем. Бахвалился, если что-то имел лучше, чем у нас. В детстве тебя часто били. За воровство мелкое, за кляузничество. Потом ты вырос. Но душа так и осталась гнилой.
     А теперь, после того, что я про тебя узнал, живи, Серёга. Живи и будь здоров, пока я тебя не встречу. Живи, чтобы я смог тебя убить. И не вздумай бросить автомат, когда мы встретимся. Иначе я не смогу в тебя выстрелить. А тебя нужно убить. Просто потому, что нельзя таким, как ты, оставлять жизнь.
     Вы обязательно должны ответить за всё. И за наши дома, и за тех стариков, что в подвале живут. И за тех, со связанными руками, убитыми вами в другом подвале. Вам нельзя оставлять жизнь. Иначе снова нечисть заполнит этот город. Хватит.
     Мы двигаемся по моему городу. По-прежнему моросит мелкий дождь. Это и хорошо, и плохо. Дрон- детектор помалкивает. Нет дронов поблизости, но я поднимаю в небо глаза, словно выискивая что-то в небе. На моё лицо падают мелкие капли дождя.
     Они смешиваются с моими слезами и стекают по щекам. Мои товарищи идут рядом молча. Они всё понимают. Они понимают моё состояние, но помочь ничем не могут. Просто смотрят внимательней во все стороны.
     Мы вычищаем из города нечисть, которая заползла сюда. Она ушла из города, но мы должны убедиться в этом. Мы всё должны проверить. Чтобы люди смогли выйти из подвалов и жить нормально, по-человечески. Чтобы ребятишки, повзрослевшие так рано, смогли улыбаться. Чтобы женщины нарожали много детей. А я бы всем построил дома.
     Потому, что я устал разрушать, я хочу строить. Я хочу строить дома, больницы, детские сады и прочее. Вот закончится эта война и буду строить. Потому, что меня этому учили в институте. И меня и Славку. Мы вместе учились строить. А потом мы вместе строили в этом городе.
     Мы много разрушаем в последнее время. Теперь я хочу строить. И за себя, и за Славку строить. Я хочу построить здесь красивый город, мой город. Лучше прежнего. Но пока нельзя. Нечисть ещё не добита.
     Мы идём по городу. Мы чистим его от нечисти.


21 января 2025г.