Rodendron Rassolnikoff ч3 гл5

Динамитов стоял в дверном проёме своего жилища, как когда-то всемирно известный американский актёр-качок Систарпоне. На шее не хватало огромного пулемёта. Рассольников с трудом сдерживался от смеха. Родик протянул участковому герою руку для рукопожатия. Все – трое, плюхнулись на диван.
– Фу, чёрт! – заревел мент, махнув рукой, и как раз ударил ей об маленький круглый столик, на котором стояла недопитая бутылка пива.
- Вы с собой случайно пиваса не захватили, или студенты всегда норовят бухнуть на халяву? – схохмил Динамитов.
– Извините, пожалуйста, мы бедные студенты, за весь день съели одну шавуху на двоих, нам не заплатили за двойки стипендию, живём попрошайничеством и воровством, – поддержал тон Рассольников…
–  Очень приятно, видеть своего непутёвого родственничка Вовчика со своим собутыльником… Вован и здороваться уж не хочешь? – кивнул участковый на Вразумихина.
– Ей-богу, не знаю, чего - Вовик на меня взбесился. Я сказал ему только дорогой, что он на Ромео похож, и… и доказал, и больше ничего, кажется, не было.
– Свинья! – отозвался, не оборачиваясь, Вразумихин.
– Девчонку какую-нибудь не поделили, – рассмеялся Динамитов.
– Ну, ты! полицмент!.. Ну, да черт с вами со всеми! – отрезал Вразумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как ни в чем не бывало, подошёл к Динамитову.
– Ну, всё, время свистеть прошло: наливай! К делу: вот приятель, Родендрон Родионович Рассольников заскучал по тебе, наслышан и познакомиться пожелал, а во-вторых, дельце малое до тебя имеет.
На столе появились ещё три симпатичные бутылочки-близняшки с холодненьким пивасиком. 
Динамитов был одет по-домашнему, в семейных труселях на голое пузо. Лет тридцати пяти, росту пониже среднего, коренастенький и даже с брюшком паучка, выбритый, без усов и без бакенбард, с плотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке. При этом кругленькие бицепсы на руках говорили о не плохой физической подготовке. Пухлое, круглое и немного курносое лицо его было цвета пропойцы, но довольно бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому, ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьёзное, чем с первого взгляда можно было от неё ожидать.
Динамитов, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце воткнул бутылку пива себе в рот и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьёзным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственно важным, оказываемым вам вниманием. Но Рассольников в коротких и связных словах, ясно и точно изъяснил свое дело и собой остался доволен так, что даже успел довольно хорошо осмотреть Динамитова. Участковый тоже ни разу не свёл с него глаз во все время. Вразумихин, поместившись напротив, за тем же столом, горячо и нетерпеливо следил за изложением дела, поминутно переводя глаза с того на другого и обратно, что уже выходило немного из мерки.
«Дундучело!» – ругнулся про себя Рассольников.
– Тебе надо накатать заяву в полицию, – с самым деловым видом отвечал Динамитов, –в нём вы просите, в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их типа выкупить… или там вернуть… да вам, впрочем, напишут. Хотя, скорее всего тебе ответят: уважаемый, ваши побрякушки являются вещдоками и будут возвращены после проведения следственных мероприятий, а точнее - после суда.
– То-то и дело, что я, в настоящую минуту, – как можно больше постарался законфузиться Рассольников, – не совсем при бабосах… и даже такой мелочи не могу… я, вот видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
– Ну, денег у нищего студента осталось – только на пожрать в ресторане с цыганами и медведем, – ответил участковый, цинично намекая на давешнюю встречу в кабаке, - вообще-то я заметил, что больно ты любишь заливать и сам по себе какой-то мутный.  Если накатать заяву мне, в том же смысле, что вот, известясь о том-то и объявляя о таких-то моих вещах, прошу…
– Это ведь на простой бумаге? – поспешил перебить Рассольников, опять интересуясь финансовой частью дела.
– Хоть на бересте, у тебя бедненького денег нет даже на листочек бумаги, погодь-ка я тебя сейчас пивасиком на халявку напою! – и вдруг захохотал и посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть, только так показалось Рассольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было.
Рассольников побожился, бы, что он ему подмигнул, чёрт знает для чего.
«Издевается – значит догадывается сука ментовская!» – промелькнуло в нём как искра.
– Извините, что такими пустяками беспокоил, – продолжал он, несколько сбившись, – вещи мои стоят всего ничего, но они мне особенно дороги, как память тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень испугался…
– То-то ты так вспорхнулся вчера, когда я Зосе сболтнул, что Динамитов закладчиков в ломбарды опрашивает! – ввернул свои три рубля Вразумихин, с видимым намерением пособить другу.
Но Рассольников раздражённо сверкнул на него загоревшимися гневом своими глазами.
– Ты, брат, кажется, надо мной стебёшься? – обратился он к нему, с ловко выделанным раздражением. – Я согласен, что, может быть, уже слишком забочусь об этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это ни эгоистом, ни жадным, и, на мои глаза, эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь. Я тебе уже говорил сейчас, что эти часы «ролексы», которым грош цена, единственная вещь, что после отца осталась. Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, – повернулся он вдруг к Динамитову, – и если б она узнала, – отвернулся он опять поскорей к Вразумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал голос, – что эти отцовские «ролексы» пропали, то, клянусь, она была бы в истерике!
– Да, ладно тебе пургу гнать! Не делай добрых дел – по морде получишь! Хотел по-братски помочь! – орал в ответку Вразумихин.
Блин, подняли кипишь на ровном месте! – ворчал про себя Рассольников.
– А к вам мамашка приехала? – осведомился для чего-то участковый.
– Да.
– Когда же это-с?
– Вчера вечером.
Динамитов промолчал, как бы соображая о чём-то своём.
– Вещдоки ваши описаны и не могли пропасть, – спокойно и холодно продолжал он. – Ведь я уже давно вас здесь поджидаю.
И как ни в чем не бывало, он заботливо стал подставлять пепельницу Вразумихину, чтоб не тряс пепел на пол. Рассольников дёрнулся, но Динамитов как будто и не глядел, всё ещё озабоченный сигареткой Вразумихина.
– Что-о? Поджидал! Да ты разве знал, что и он там закладывал? – крикнул Вразумихин.
Динамитов хитро улыбаясь, обратился к Рассольникову:
– Ваши обе вещи отлично запомнил, кольцо и часы, были у ней пакетике, а в нём на бумажке ваше имя гелевой ручкой чётко обозначено, ровно как и число месяца, когда она их от вас в залог получила…
– Всё то вы помните?.. – неловко усмехнулся было Рассольников, особенно стараясь смотреть ему прямо в глаза; но не смог утерпеть и вдруг прибавил:
– Я потому так заметил сейчас, что, вероятно, очень много было закладчиков… так что вам трудно было бы их всех помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их помните, и… и…
– Это всё профессиональное. Нас ещё курсантами натаскивали на запоминание всякой ерунды. Не считая кучи всех законов  и регламентов. А сейчас почти все закладчики уж известны, так что вы только одни и не изволили пожаловать, – ответил Динамитов с чуть приметным оттенком насмешливости. Но ты не забывай, что большинство побрякушек стащил убийца. И вообще: я про часы и кольцо пошутил, на понт тебя взял.
– Недаром вас мусорами в народе кличут.
– Да, вы что? Первый раз об этом слышу. Я думал нас народ кличет рыцарями правопорядка!
– Надоели все мне вчера, – обратился вдруг Рассольников к Динамитову с нахально-вызывающею усмешкой, – я и убежал новую хату нанять, чтоб они меня не сыскали, и денег кучу я в банке грабанул. А может, я где-нибудь клад нашёл, а ты не знаешь? Вот я вчера и расщедрился! Вы извините, пожалуйста, – обратился он со вздрагивающими губами к Динамитову, – что мы вас пустяшным таким базаром и болтовнёй полчаса беспокоим. Надоели ведь, а?
– В ухо муха, напротив, на-а-против! Если бы вы знали, как вы меня интересуете! Любопытно и смотреть, и слушать… и я, признаюсь, так рад, что вы изволили, наконец, пожаловать…
– Да, дай хоть воды из-под крана! Горло пересохло! – вскричал Вразумихин.
– Прекрасная идея! Может, и все компанию сделают. А не хочешь ли… посущественнее?
– Убирайтесь!
Мысли крутились вихрем в голове Рассольникова. Он был ужасно раздражен.
Задолбали все! Такие умные! Завидуют мне непонятно оттчего, – дрожал он от бешенства, – А что, если мне так только кажется? Что, если это мираж, и я во всем ошибаюсь, по неопытности злюсь? Может быть, это всё без намерения? Все слова их обыкновенные, но что-то в них есть…
Все это всегда можно сказать, но что-то есть. Почему он сказал прямо «у ней»? Почему они говорят со мной таким тоном? Да… тон… Вразумихин тут же сидел, почему ж ему ничего не кажется? Этому невинному болвану никогда ничего не кажется! Опять лихорадка!.. Подмигнул мне давеча Динамитов аль нет? Верно, вздор; для чего бы подмигивать? Нервы, что ль, хотят мои раздражить али дразнят меня? Или все мираж, или знают!..
Снюхались! Непременно из-за меня снюхались! Непременно до нас обо мне говорили!.. Знают ли про квартиру-то? Поскорей бы уж!.. Когда я сказал, что квартиру нанять вчера убежал, он пропустил, не поднял кипишь… А это я ловко про квартиру ввернул: потом пригодится!.. В бреду, дескать!.. Ха-ха-ха! Он про весь вечер вчерашний знает! Про приезд матери не знал!.. А ведьма и число прописала ручкой!.. Врёте, не дамся! Ведь это еще не факты, это только мираж! Нет, вы давайте-ка фактов! И квартира не факт, а бред; я знаю, что им говорить… Знают ли про квартиру-то? Не уйду, не узнав! Зачем я пришёл?
А вот что я злюсь теперь, так это, пожалуй, и факт! Фу, как я раздражителен! А может, и хорошо; болезненная роль… Он меня ощупывает. Сбивать будет. Зачем я пришёл?»
Всё это, как молния, пронеслось в его голове.
Динамитов воротился с бутылкой вискаря. Он вдруг как-то повеселел.
– У меня, родственник, со вчерашнего твоего новоселья голова того – малость трещит… Да и весь я как-то развинтился, – начал он совсем другим тоном, смеясь, к Вразумихину.
Пока Динамитов разливал англосаксонское пойло Рассольников решил заполнить паузу молчания умным спичем.
По-моему, если бы Смаск или Бзджопс каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Смаск имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать доступными достижения цивилизации всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Смаск имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или делать деньги на аферах с акциями. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть отцы человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Аристотелями, и так далее до Сталина, Саддама, Каддафи, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, – более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться.
Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моей системы классификации человечества на основные ранги таксонов в системе иерархичности. Умные объединяют менее умных по родам, семействам, видам, отрядам и т.д. Все делятся по айкью без всяких там голосований и избираний. Не может какой-нибудь главный индюк командовать всем зоопарком, как в «Скотном дворе» Джорджа Оруэлла. Система зиждется на том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: рабов и господ, на материал, служащий единственно для воспроизводства популяции вида себе подобных, и, собственно, на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. Нет, репрессии в виде массажа дубинаторами и отправкой за инакомыслие на тюремные нары очень здорово сдерживают людей от серьёзного разговора с властью. По-моему, люди и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд деконструктивных апоссионариев, когда все бесконтрольно перешагивают законы: разрушители, или склонные к тому, судя по предрасположенностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многовариабельны; в упрощённом смысле все подразумевают разрушения и жертвы мрачного настоящего во имя светлого будущего. Когда для этого требуется лишь переступить через субъективное понятие совести, вряд ли это должно являться серьёзной преградой. В этом только смысле я и пытаюсь донести свои убеждения до других здравомыслящих прогрессивно людей.
Хотя, марксизмы-ленинизмы не смогли надолго парализовать мозг человечества, последствия этих некогда передовых идей. Спрашивается: за что боролись, товарищи?! Нихрена себе, как в очередной раз напоролись. Вот и причём здесь люди? Вот менты гоняются за людьми просто так, потому что на них надели погоны. Они что-то рьяно делают, на день милиции пьют водку и получают почётные грамоты. А вот хоть что-то уличшилось. Жулики они ведь не прячутся, они ходят с гордо поднятой головой. Они это то, что находится под охраной. Почему наши жули через обывательские законы реально позанимали все командные штабы, как ни парадоксально им быть главными двигателями человеческого развития?! Только те, которые через каждое слово вставляют своё преклонение перед законами и заботу о народе на самом деле являются людьми с убогими мыслями, прелюбодеями и чревоугодниками, которые хуже горогоносирен залепливают уши народные сладким воском лжи.
– Так ты всё-таки веришь в Новый Мир без дебилов?- влез Динамитов.
– Верую, – твердо отвечал Рассольников; говоря это и в продолжение всей длинной тирады своей, он смотрел в землю, выбрав себе точку на линолиуме.
– И в Бога нашего всемогущего веруете?
– Век воли не видать, рондолевой фиксой отвечаю – парировал Рассольников, поднимая очи на хитрого участкового.
– И – и в воскресение Лазуря Заспасского веруете?
– Ве-верую. Зачем вам всё это?
– Охренеть, как веруете?
– Однозначно.
– Ёшки-матрёшки, как ты хитёр. Извини, пацан, но ты ещё не достиг того, чтобы дурить мозги взрослым дяденькам и тётенькам…
– Динамитов, но ты сам ещё как бы не совсем намного старше…
– Я опытнее.
– Вообще во многом согласен и не о чем спорить.
– Супер. Но вот что скажешь: чем же бы отличить этих заумных от обыкновенных тупаков? При рождении, что ль, знаки такие есть? Серебряная пипирка или изумруд вместо пупка.
Я в том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли тут колокольчики в нос или штаны, например, особые завести с лампасами, как в кин-дза-дзе?..
Потому, согласитесь, если произойдет путаница в лампасах и один вообразит, что он принадлежит к кагорте яйцеголовых, и начнет «устранять все препятствия», как вы весьма счастливо выразились, так ведь тут до беспредела не далеко…
– О, это весьма часто бывает! Это ещё прикольнее…
– Замяли…
– Не стоит; но примите в соображение, что ошибка возможна ведь только со стороны первого разряда, то есть «обыкновенных» людей (как я, может быть очень неудачно, их назвал). Несмотря на врожденную склонность их к послушанию, по некоторой игривости природы, в которой не отказано даже и корове, весьма многие из них любят воображать себя передовыми людьми, «разрушителями» и лезть в «новое слово», и это совершенно искренно.
Действительно же новых они в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и унизительно думающих людей. Но, по-моему, тут не может быть значительной опасности, и вам, право, нечего беспокоиться, потому что они никогда далеко не шагают. За увлечение, конечно, их можно иногда бить, чтобы напомнить им свое место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя накажут, потому что очень благонравны; иные друг дружке эту услугу оказывают, а другие сами себя собственноручно… Покаяния разные публичные при сем на себя налагают, – выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего…
Такой закон есть.
– Ну, по крайней мере с этой стороны, вы меня хоть несколько успокоили; но вот ведь опять беда: скажи, пожалуйста, много ли таких людей, которые других-то уничтожать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их будет, а?
– О, не беспокойтесь и в этом, – тем же тоном продолжал Рассольников.
– Вообще людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных сказать хоть что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается, даже до странности мало.
Ясно только одно, что порядок появления прогрессивных людей, всех этих профессиональных конфессий и научных направлений, должно быть, весьма верно и точно определен не только законом природы, но и политической волей, которая способствует работе социальных лифтов. Если М. В. Ломоносов сын рыбака был не грамотным не имел возможности бесплатно поступить в учебное заведение Москвы, то байки о полном бесправии нижних сословий – не состоятельны. Сам М. В. Ломоносов сообщал о своём происхождении на допросе 4 сентября 1734 г. в канцелярии московского синодального правления: «Рождением-де он, Михайло-Архангелогородской губернии Двинского уезда дворцовой Куростровской деревни крестьянина Василия Дорофеева сын, и тот-де его отец и поныне в той деревне обретается с прочими крестьянами и положен в подушный оклад». Огромная масса людей, должна иметь возможность пройти социальный отбор в соответствии со своими талантами, для того чтобы, ну хоть из тысячи произвести одного, хотя сколько-нибудь выдающегося человека. Ещё с более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из десяти тысяч один (я говорю примерно, наглядно). Ещё с более широкою – из ста тысяч один. Гениальные люди – из миллионов, а великие гении, завершители человечества, – может быть, по истечении многих тысячей миллионов людей на земле. Одним словом, в реторту, в которой все это происходит, я не заглядывал. Но определенный закон непременно есть и должен быть; тут не может быть случая.
– Вы о каком лифте? Сейчас даже в школу и на работу ходить не обязательно. Засветился в интернете и тащи копеечку с рекламы. Да, что вы оба, белочку словили, что ль? – заорал, возбуждённый вискарём, Вразумихин. – Морочите вы друг друга иль нет? Сидят и один над другим подшучивают! При этом, один студент расстрига никому ненужного юрикономического фака, а другой участковый мент в опале. Ты серьезно, Родя, считаешь себя суперменом?
Рассольников, пьяно ухмыляясь, поднял на него своё улыбистое лицо и гмыкнул. Вразумихин явно видел напротив себя две самодовольные пьяные хари.
– Ну, братэлла, если действительно это серьезно, то… Ты, в натуре, прав, говоря, что это не ново и похоже на все, что мы тысячу раз читали и слышали о теории суперменов; но что действительно оригинально во всем этом, – и действительно принадлежит одному тебе, к моему ужасу, – это то, что всё-таки ты озвучиваешь право на убийство, и, извини меня, любая теория превосходства одних над другими пованивает фашизмом… В этом, стало быть, и главная мысль твоя выражается. Какие такие превосходства лезут из студента, который взял академ, чтобы не отчисли. это… это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение мочить людей топорами по башкам, раскольниковщина какая-то…
– Совершенно справедливо, только явь намного страшнее, – отозвался Динамитов.
– Так-так-так, – причитал капитан МВД, разливая вискарь, – мне почти стало ясно теперь, как ты на преступление смотришь, но… уж извините меня за мою назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) – видите ли-с: успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих разрядов, но… меня все тут практические разные случаи опять беспокоят! Ну как иной какой-нибудь муж, али юноша, вообразит, что он сам себе человек-паук или какой-другой супермен, – да и давай крошить трупаков… Ему дескать бабки нужнее…
– Я должен согласиться, – спокойно отвечал Родик, – что такие случаи действительно должны быть. Молодые гопники вечерами бродят по городу.
– Вот видите?
– Да и так же, – усмехнулся Рассольников, – не я в этом виноват. Так есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Вразумихина) говорил сейчас, что я кровь разрешаю, как в сериале «Кровь на тротуаре. Слово шпаны.» Так что же? Общество ведь у нас сейчас каждый второй либо мент, либо охранник, либо прокурорский... Динамитов, ты бухаешь с нами, а сам должен сейчас изловить жуликов, обокравших старушек.
– Один хрен поймаем, а если нет, то и хрен с ним. Уедет куда-нибудь в Турцию и будет там пиво пить пока деньги не кончатся,- буркнул пьяный мент.
– Туда ему и дорога, - ответил Родендрон.
– Охренеть, как у нас всё хорошо? – пытался вклинится Вразумихин.
– Да какое вам дело? – спросил Родик.
– Да так уж, по совести.
– Блин, Вовик, ты где это чудацкое слово вытащил. У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание ему, – опричь на зоне варежки лет шесть шить.
– Ну а действительно супермены, в основном это мажорики, детишки олигархов и всяких крутых чинуш – нахмурясь, продолжил Вразумихин, – вот те-то, которые пенсионеров на своих порше по пьяни сшибают пачками и ни хрена ни один в тюрягу не попал, они не должны не страдать совсем, даже за кровь безвинно пролитую?
– Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль тупую старушку… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно крутые люди, мне кажется, должны ощущать грусть, что земной кайф не вечный – ответил Рассольников другу, вдруг нарочито пьяно лыбясь, даже не в тон разговора.
Он поднял глаза, посмотрел на всех, улыбнулся, напялил на себя бейсболку.
Рассольников прикинулся, что слишком пьян сравнительно с тем, как вошел давеча, и чувствовал это. Все встали.
– Ну, я понимаю, что достаю всех и капаю на нервы, но я же мент и не могу утерпеть, – вставил на прощание, заплетающимся языком,  свои пять копеек, Динамитов, – позволь  ещё по-братски вопросик один, одну только маленькую мыслюшку, а то забуду…
– Х-х-хорошо, вот скажи по чесноку твою мыслищу, – продолжал хитрый мент пялясь в Рассольникова – не знаю, как бы удачнее выразиться по-русски… мыслишка уж слишком не в обиду… психологическая-с… Ведь сам-то себя считаешь, ну хоть на капельку, – тоже суперменом и умным, как Шмаккиавели, блин, светочем земли нашей русской – в вашем то есть смысле-с… Ведь так?
– С-с-с б-б-большой долей вероятности имею право предполагать, – улыбаясь ответил Рассольников.
Динамитов сделал шатающееся движение.
– А коль так, то неужели с сейчас в состоянии алкогольного опьянения – ну там ввиду житейских каких-нибудь финансовых огорчений и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству – перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, олбчистить хату двух богатеньких старушенций?..
И он как-то вдруг опять подмигнул Рассольникову левым глазом и рассмеялся неслышно, точь-в-точь в своём амплуа сыщика.
– Позвольте, господин, товарищ мент хранить молчание и не давать показаний, свидетельствующих против себя и не отвечать на всякие провокации в присутствии своих адвокатов  – широко улыбаясь, ответил Рассольников.
– Нет-с, это ведь я просто так, только интересуюсь…
«Фу, такие, как этот Динамитов, засадят любого, ради раскрытия глухаря!» – с отвращением подумал Рассольников.
– Позвольте вам заметить, – отвечал он сухо, – что Мумараком Каддафи иль Сталиным я себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
– Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя человеком-пауком теперь не считает? – с страшною фамильярностию произнес вдруг Динамитов. Даже в интонации его голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
– Уж не гениальный Саддам Хуссейн или академик Пупкин и нашей Алэне Делоновне на прошлой неделе обнёс квартиру? – продолжал в дверях Динамитов.
Рассольников полез к нему обниматься своими левыми лапами.
Рассольников повернулся уходить.
– Родендрон, уже уходите, а то могли бы ещё побухать под прикольные разговорчики! – ласково проговорил Динамитов, чрезвычайно любезно протягивая руку. – Очень, очень рад знакомству. А насчёт вашей просьбы не имей во мне и сомнения. Менты тоже бывают людьми с большим и добрым сердцем. Так-таки и напишите, как я вам говорил. Если, конечно гадский преступник не стащил ваши фамильные «ролексы-шмолексы». Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, а может на сутки дежурить поставят. Всё и устроим… поговорим… поищем… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы нам могли… – прибавил он с добродушнейшим видом.
– Блин ты мне повестку выпишешь? – глумясь спросил Рассольников.
– Нафига она тебе? Ты ж безработный? Покамест это вовсе не требуется. Ты не так понял. Я, видишь ли, не упускаю случая и… и со всеми закладчиками уже разговаривал… от иных отбирал показания… а ты у меня, как последний… Да вот, кстати же! – вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, – кстати вспомнил, что ж это я!.. – повернулся он к Вразумихину, – вот ведь ну, ведь и сам знаю, сам знаю, – повернулся он к Рассольникову, что парень чист, да ведь что ж делать вот ты Родик где во время кражи находился?
– В тот день, – хохоча отвечал Рассольников, - я точно шарился по нычкам в бабкиных квартирах или просил милостыню в подземном переходе. Не помню. Походу тебе, капитан, ради майорской звезды, всё равно кого сажать, до столба докопаешься?!
– Менты они по жизни все шустрые – захохотал Вразумихин.
Последние слова были сказаны уже в передней. Динамитов проводил их до лифта чрезвычайно любезно. Оба друга вышли на улицу в прекрасном расположении духа… Посидели на славу…