Позови меня

Осенняя листва хороводила за окном. Красивое зрелище, когда стоишь в теплой комнате и смотришь в окно, а не на пронизывающем ветру ёжишься от холода.
- Любуешься, Любаша? А пройтись под листвяным дождём, который так заворожил тебя, не желаешь? – спросила себя молодая женщина и призналась: – Желаю, ещё как желаю, но не сейчас, позже. Всему своё время. Есть нечто необъяснимое в пляске листвы. Прощальный танец? Магия? Зов в неведомое? Разгадаю ли? Пойму? А надо ли понимать, что и так ясно, это всего лишь увядание перед неизбежностью смерти, когда конец вовсе не конец, а всего лишь сон перед возрождением. И что? Пофилософствовать захотелось? Нет. Какой из меня философ? Мне просто очень хорошо. Я никогда не видела раньше, как разноцветные листья, словно река, «текут» по дорожке, потом закручиваются в спирали в попытке взлететь и вдруг затихают в изнеможении, лишь изредка вздыхая в ожидании чего-то. Ранняя осень прекрасна. В ней скрыта некая тайна отрешённости от мира сего. После завтрака надо уговорить Митю пойти прогуляться по лесу. Я так счастлива, что мне никуда не надо бежать, что могу хоть до вечера любоваться представлением в гордом одиночестве. Ну, уж, нет, - она закружилась по комнате. – Митя! – позвала она и постучала в дверь комнаты старшего брата.
- И что тебе не спится? – отозвался Митя. - Изверг. Дай хоть в выходной выспаться, - он натянул одеяло на голову.
- Всё прозеваешь. Ты посмотри, какой листопад! – воскликнула Любаша. - Это просто невероятно!
- Нас засыпало? Позвони в МЧС. Службу спасения. Ещё куда-нибудь, только меня оставь в покое, - попросил он, зевая.
- Какой ты скучный, Митя. Как можно спать в такое утро? 
- Ещё одна Наташа Ростова отыскалась, - прошептал он и уже громче: - Ну, нельзя же быть такой восторженной дамой.
- Можно, Митенька, можно, - пропела сестра.
Митя прислушался.
- Я никуда не ушла, стою под дверью.
«Не отстанет», - подумал он, высунул голову из-под одеяла и спросил:
- Ты думаешь, что это зрелище стоит того, чтобы я вскочил ни свет, ни заря и восторгался вместе с тобой?
- Какая заря? Давно рассвело, - прошептала она. – Я только сейчас осознала, что  в нас слишком много суеты. Из-за неё мы с тобой что-то проглядели, упустили, не заметили, как осень подкралась к чугунной ограде нашего участка и словно задержалась на неделю, пока мы устраивались в старом бабушкином доме. И вот теперь она опомнилась. Смотри, наслаждайся листопадом. Дорожка от калитки к дому устлана разноцветным ковром. Случилось чудо, Митя. Мне на рассвете показалось, что наступило безвременье. Вокруг пустота и тишина. Я услышала в шуршании падающих листьев некую мелодию, но она так же внезапно исчезла, как и появилась.
Митя вышел из комнаты, Любаша схватила его за руку и потащила к окну. Он стоял рядом с сестрой, переводил взгляд с её восторженного лица на то, что происходило за окном, и не понимал, что так удивило её. Ну, падают листья. Так они каждый год осенью опадают. И что? Плясать по этому поводу надо?         
«Мама права, после операции Любаша стала другой, не такой, как прежде. Ушёл свойственный ей прагматизм, рассудительность, на их место пришли чрезмерная эмоциональность и какая-то детская восторженность. Столько лет училась на юриста, устроилась на хорошую работу. И вдруг заявила, что не хочет заниматься бракоразводными процессами. И вместо того, чтобы разводить людей, начала реанимировать семейные союзы, притом весьма успешно, чем вызвала недовольство начальства, ибо ни одно, порученное ей дело, до суда так и не дошло, - подумал Митя. – Хотя всё можно объяснить. Мир видится, наверное, ей иначе после чудесного исцеления. Может, всё дело в том, что у неё в груди теперь бьётся чужое сердце? Это оно так влияет на её сознание? Я видел несколько фильмов на эту тему. И вот теперь стою и рассуждаю об изменениях в характере сестры. А может, она просто сбросила с себя путы условностей нашего мира? Когда человек понимает, что завтра его может не быть, происходит обострение восприятия окружающего мира, всех чувств. И никакой мистики. На самом деле это родители хотели, чтобы она стала юристом. Её не спрашивали, что она хочет. Хотя иногда мне кажется, что в ней словно уживаются два человека. То она становится прежней, то совершенно другой. Нет, бред. А может, и не бред вовсе. С чего это вдруг она начала рисовать? Творчество лечит. Ну, захотелось ей рисовать. Может, она всю жизнь только об этом и мечтала. Рисунки же хорошие. Не хочет быть юристом? Надоело заниматься бракоразводными процессами, копаться в чужом грязном белье? Мне бы тоже надоело. Я-то изначально отстоял свой выбор».      
Митя перевёл взгляд на заваленный рисунками сестры стол и спросил строго:
- Ты опять не спала ночью? Нарушаешь предписанный доктором режим? Зачем мы приехали сюда? Чтобы ты отдохнула от городской суеты…
- А я что делаю? Я отдыхаю, когда рисую. Я и не предполагала, что это может быть так интересно. Ты посмотри лучше, что у меня получилось? Правда, здорово?
Митя брал в руки листы с набросками, портретами, зарисовками и рассматривал их с всё возрастающим удивлением. Незнакомая улица, здание художественного училища, несколько мужских портретов, вид из окна на детскую площадку, старые деревья возле дороги, сидящая возле скамейки собака с печальными глазами, танцующая под дождём девочка.
- Что это? – спросил Митя, разглядывая вид из окна.
- Не знаю. Я словно увидела двор, детскую площадку, улицу и незнакомца, взяла карандаш, а рука, будто сама перенесла на бумагу всё то, что я увидела. Нравится?
- Если бы я не знал, что это ты ночью сотворила, то подумал бы, что это создал очень талантливый художник, сложившийся, со своей манерой письма, - произнёс Митя и увидел сияющие глаза сестры. – А насчёт работы не парься. Я неплохо зарабатываю, нам на жизнь с лихвой хватит, и домработницу можем себе позволить. Ты свои накопления трать исключительно на собственные нужды. Уверяю, что в родительский кошелёк мы не залезем. Может, вообще останемся здесь жить? Родители будут рады, если мы никуда отсюда не уедем. Нет, как мог пустовать столько времени такой шикарный дом?
- Спасибо, Митенька. Я подумала, а что если мне съездить в город, в художественное училище, поговорить с кем-нибудь из художников, показать свои работы. Может, кто-нибудь из преподавателей согласится со мной позаниматься? 
- А что за автограф в углу твоих работ под датой? Закорючка какая-то.
- Не знаю, - Любаша пожала плечами и стала рассматривать то, на что брат обратил внимание. – Мне захотелось подписать работы как-то необычно. Эта закорючка, как ты изволил выразиться, сама вылезла. Ты отвезёшь меня в город?
- Сегодня? – спросил Митя.
- Нет. Сегодня выходной. У нас по плану (не возмущайся только) прогулка по лесу. А ещё надо заказать холсты, кисти, краски и мольберт. Хочу написать то, что происходит за окном.
- А что там происходит? – спросил Митя.
- Осенняя сказка там творится с листопадом, необыкновенным небом, деревьями, чугунной оградой, за которой неведомый мир, пугающий, тревожащий душу. Я ощущаю себя очень странно. Словно открываю для себя нечто, что раньше не видела. Нет, оно было всегда где-то, но проходило мимо меня. Я даже объяснить своё состояние не могу.
- Ладно, это всё здорово. А как насчёт завтрака?
- Дуняша приготовила нам оладьи с вареньем и сметаной.
- И ты молчала?
- Она сейчас зайдёт и сообщит об этом сама, - произнесла Люба и почти сразу же раскрылась дверь и Дуняша произнесла с улыбкой:
- А я вас решила сегодня оладьями порадовать. Идите завтракать, пока не остыли.
Митя с удивлением посмотрел на сестру, а та взяла в руки написанный ночью портрет, стала рассматривать его, попыталась выдвинуть некие предположения, но из этого так ничего и не вышло, только голова разболелась.
- Интересное лицо получилось, родное какое-то. Знать бы ещё, кто это? Ты не знаешь его? Митя, ты так и будешь стоять и смотреть на меня с открытым ртом? Что тебя так удивило? Я всего лишь предположила, что Дуняша приготовила нам на завтрак.
- Оладьи остынут, - напомнила Дуняша.
В столовой, когда они пили кофе, Митя спросил:
- Скажи, а почему ты решила расстаться с Женькой? Он же так переживал за тебя. Вы же собирались пожениться.
- Я пришла в себя после операции, увидела рядом с собой совершенно незнакомого мне человека и не могла понять, что общего у меня с ним. У него же одни деньги на уме, а в глазах – пустота. Я что? Была слепой?
- А что плохого в том, что человек хочет быть богатым, успешным?
- Он с упоением рассказывал мне о своих планах приобрести виллу за границей и уехать отсюда. Со мной, естественно. А я не хочу.
- Передумала? – спросил Митя.
- А кто меня спрашивал, кто советовался со мной, обсуждал планы на будущее? Меня всегда ставили перед фактом. А я со всем соглашалась или молчала. Может, хотела соответствовать ему? И вдруг пришло понимание, что я никогда не была свободной рядом с ним. Он великий решала, ему нельзя возражать. Вот я и ломала себя. Надоело до жути быть его вещью, возможно, дорогой, эксклюзивной даже. Он же никогда не интересовался, что я хочу.
- А что ты хочешь? – спросил Митя.
- Писать картины.
- Это ты сейчас решила или хотела всегда, но молчала?
- Возможно, я просто не знала об этом. У меня не было времени для творчества. А после операции это самое время у меня появилось и вылезло то, что вылезло. Ты не представляешь, как я радуюсь тому, что получается из моих усилий, - произнесла она, слегка склонила голову и стала поглаживать прядь волос (эта привычка появилась у неё после пересадки сердца, своего рода отвлекающий манёвр, чтобы никто не заметил тревоги в глазах).
После прогулки Митя заказал для Любаши всё самое необходимое для живописи по Интернету. И через час курьер доставил заказ на дом. Любаша рассматривала то, что ей доставили, благодарила брата, а потом попросила его отнести вновь обретённое «богатство» в гостевую комнату, помочь установить мольберт, чтобы до обеда начать писать задуманную картину.
Любаша разложила краски, посмотрела на палитру, взяла в руки кисть. Она откуда-то знала, как писать масляными красками, как смешивать их, чтобы получился нужный цвет, как наносить краски на холст, как прорисовывать детали и множество иных мелочей, которые должен знать художник. А потом всё это ушло на уровень подсознания. Перед глазами возникло то, что она должна была перенести на холст. И как-то уверенно по памяти стала писать «Осеннюю сказку».
Любаша забыла о времени, погрузилась с головой в процесс Творения. Руки словно знали, как и что надо делать. Она испытывала всё возрастающий восторг. Душа пела и ликовала, глаза сияли. Последний штрих. Поставлена дата, роспись.
Любаша с восторгом смотрела на то, что получилось, и не могла поверить, что это она сотворила только что. Она не могла сдерживать эмоции, поэтому побежала к Мите.
- Ты не очень занят? – спросила она после того, как постучалась к нему в дверь.
Митя сидел за компьютером, вокруг были разбросаны чертежи, книги, папки. Он что-то вычислял по каким-то замысловатым формулам, увидел извиняющуюся улыбку на лице Любаши, взял её за руку и улыбнулся:
- Даже если б и был занят, ни за что не признался бы. Неужели хочешь пригласить посмотреть на то, что у тебя получилось?
- Да. Мне очень важно, чтобы ты увидел мою «Осеннюю сказку».
- Ты предполагаешь и её тащить в училище? – спросил Митя, встал из-за стола и пошёл за Любашей. – Тогда придётся ждать, когда краски высохнут.
- Нет, я хочу её сфотографировать. Поможешь?
- Конечно. Только фотографировать картину лучше при дневном освещении, - произнёс он и замер на пороге гостевой комнаты, временно ставшей мастерской Любаши.
- Невероятно, - прошептал Митя, - она живая. Мне даже кажется, что сейчас под порывом ветра листья упадут здесь, у нас в комнате. А что это там за чугунной оградой? Боже! Как тебе удалось такое? Я ощущаю чьё-то присутствие за деревом. Это человек? Зверь? А там, смотри, ожившие тени водят хороводы на фоне листвяного дождя. То ли утро, то ли вечер. Ощущение безвременья. Сквозь полуодетые ветви деревьев вдруг пробивается солнечный луч, который высвечивает куст брусники с ярко-красными ягодами на ветках, на опавших листьях и на пожухлой траве. Я вижу глаза лесной феи, она наблюдает за чудесным представлением из-за сплетенных в чудный узор веток на фоне серо-голубого неба. Чем больше вглядываешься, тем больше открываешь. Будто каким-то чудесным образом нечто проявляется и снова прячется. В твоём полотне ощущаются великая сила Любви и Благодати. Думаю, тебе удалось передать дух таинственности там, за чугунной оградой, - произнёс он и увидел слёзы в глазах сестры. – А это что за сырость на твоих щеках?
- Это слёзы счастья.
- Сфотографирую завтра, распечатаю в лучшем виде. И про закорючку не забыла, и про дату. Не ожидал. Удивила ты меня, Любаша, удивила. А как насчёт чая с куском пирога? Одобряешь?
- Одобряю,- улыбнулась Люба. – Только вначале вымою кисти, уберу краски, выключу свет. Ты иди, я сейчас приду. Мне хочется ещё какое-то время побыть наедине с «Осенней сказкой». Боже, какие энергии исходят от картины. Это просто невероятно, - увидела улыбку на лице брата и прошептала: - Спасибо, что поддерживаешь меня. Во всём, - добавила она. 
У Мити как-то не сложилось сразу отвезти Любу в город. Только к концу недели он сообщил, что готов исполнить своё обещание.
  - Карета подана, - шутливо пропел Митя. – Ты не будешь возражать, если я высажу тебя возле художественного училища, а сам поеду по своим делам. Когда освободишься, позвонишь мне, и я за тобой приеду, куда скажешь.
- Я всё поняла. Мне бы хотелось после запланированного посещения училища пройтись по близлежащим улицам. Оказывается, я не так уж хорошо знаю наш город.
- Хорошо, только телефон держи при себе. Я установил в нём одну программу, чтобы ты не потерялась. Я просто всегда буду знать, где тебя найти.
- Не оправдывайся. Меры предосторожности не помешают, хотя я не думаю, что кому-то придёт в голову похитить меня. Не волнуйся.
- Не буду. До встречи, - произнёс Митя и уехал, а Люба замерла возле здания, в которое ей надо было войти и пообщаться с кем-нибудь из преподавателей.
Но произошло неожиданное, что изменило её планы. Из здания вышел молодой человек, портрет которого она написала как-то ночью. Люба закрыла рот ладошкой и отвернулась. Сердце бешено колотилось. Она ждала, что он окликнет её, но он прошёл мимо. Любаша, будто во сне, поплелась за ним. Она поняла, что мужчина идёт на остановку, что не успеет вскочить в трамвай вслед за ним. А надо ли преследовать человека только потому, что она написала портрет похожего на него парня?   
Она задумалась, проводила взглядом удаляющийся трамвай и не стала возвращаться к училищу. Просто отправилась в никуда. Все мысли разлетелись, в голове образовалась звенящая пустота. Наверное, именно поэтому она не замечала, куда идёт. А когда опомнилась, не могла понять, как оказалась в тупике какого-то переулка. Видно, свернула куда-то не туда.
Перед ней был двор, заваленный хламом, битым кирпичом, разломанными ящиками, частями каких-то механизмов. За недавно созданной свалкой виднелось некогда красивое здание. Вокруг него на сухих сучьях уродливых деревьев сидели вороны и взирали на всё это безобразие, устроенное рабочими, которые реставрировали старинную усадьбу восемнадцатого века. Они вывозили хлам из подвала, выгребали мусор из давно заброшенных комнат и залов, сбрасывали в оконные проёмы со второго этажа сломанную мебель, освобождали чердак от странных, никому ненужных вещей.
А старик с риском для себя (ибо нечто тяжёлое могло упасть ему на голову) рылся в этой свалке, откладывал в сторону то слегка покосившийся подсвечник, то детали некого механизма, то статуэтку балерины с пробитой головой, то крышку от шкатулки, то ещё какие-то мелкие вещи, предназначение которых Люба не знала. Старик не был похож на бомжа. На нём была чистая одежда, на руках медицинские перчатки. В его движениях была некая врождённая аккуратность. Он сложил отобранные вещи в коробку и улыбнулся, отчего его лицо преобразилось.
У Любаши защемило что-то внутри, ей захотелось кинуться старику на шею, отчего она даже попятилась. Он посмотрел на девушку, со страхом взирающую на него. Он не ведал причины её страха. Но незнакомка как-то быстро взяла себя в руки, достала блокнот и стала что-то поспешно зарисовывать.
- Я реставратор. Рабочие не понимают, что выбрасывают бесценные вещи. И им никто не объяснил это, - произнёс он с сожалением в голосе. – Писать мой портрет изволите? – спросил он девушку, увлечённую работой. – Собираете галерею лиц для будущего полотна? Цепкий глаз, изящные движения руки. Чувствуется профессионал.
Голос старика был до боли родным. Или ей показалось? Она пыталась понять, где видела его, при каких обстоятельствах. Но ничего, кроме головной боли не почувствовала.
- Я недавно взяла в руки карандаш, - смутилась Люба и сама не заметила, как за работой ушли все страхи, было лишь одно желание: успеть, пока старик не исчез.
  Почему это было так важно, она не могла объяснить. Последний штрих, облегчённый вздох. Она не стала подписывать свой набросок и ставить дату. На неё глядел с листа удивительно родной человек. Ей захотелось даже прикоснуться к нему, но она сдержала более чем странный порыв.
- Меня не проведёшь, - услышала она и только потом сообразила, что старик из-за её плеча рассматривает, что у неё получилось. – Я уже видел где-то ваши работы? Знакомая манера письма.
- Вам показалось, - заявила Люба, убрала блокнот в сумочку и пошла прочь.
- Нет, не показалось, - услышала она голос реставратора. - Так писать могла только моя Оленька, - а Любаше от его признания стало не по себе.
Она не видела, как он опустился на землю возле коробки с собранными вещами и задумался:
- Неужели у моей Оленьки были столь талантливые ученики? Нельзя отпускать эту девушку, - спохватился он и крикнул: - Постойте! Не убегайте. 
Но девушка словно оглохла, она хотела убежать от страшной догадки, что перед ней был отец той девушки, чьё сердце билось у неё в груди. Она вышла из переулка и только тогда обернулась – старика за кучей хлама не было видно.
Она не знала, куда идти дальше. Главное, подальше от этого места. Промелькнувшая в голове здравая мысль, разве можно убежать от очевидного факта, где-то затерялась в пути. Навстречу ей шли люди, торопились по своим делам. Она тоже торопилась, хотя понимала, что вряд ли старик будет преследовать её. Наверное, она прошла приличное расстояние, потому что устала, остановилась, вытерла платочком слёзы, огляделась, увидела через дорогу сквер и направилась к нему. Она шла по аллее к своей скамейке, села на неё и только потом осознала, что впервые оказалась в этом сквере. А значит, никаких «её» скамеек здесь быть не могло. И что дальше? Узнавание могло случиться, а могло и не случиться. Видно, эта самая Оленька была не простым человеком. Она вдруг вспомнила, как впервые ощутила, что будет на завтрак до его приготовления. Озвучила Мите, что должна войти Дуняша и что сказать. А потом всё чаще случались странности, когда она заранее знала, что должно произойти в следующий момент. Подобных способностей до операции у Любы не было.
«Раньше не было, а теперь будут», - подумала она и решила, что надо позвонить Мите, чтобы забрал её из этого сквера.
Голос брата успокоил её окончательно. Она сказала, что сидит в сквере, правда, не знает каком именно и где он находится. Митя напомнил, что благодаря установленной программе в её телефоне он отследил её местонахождение. Так что через пятнадцать минут Люба уже сидела в его машине. Ей показалось, что кто-то наблюдал за ней, когда она шла к машине, ощутила даже на себе чей-то пристальный взгляд, но когда обернулась, никого не увидела. Она подумала, что это отец Оли пришёл в тот же сквер. И для этого ему не надо было следить за странной незнакомкой. Просто он пришёл к «их» с Оленькой скамейке, где  вновь столкнулся с художницей. Но предположения так и остались предположениями, потому что Люба не увидела старика-реставратора, который стоял за многовековым дубом и спешно записывал на старой коробке номер машины, по которому его высокопоставленные друзья смогут отыскать девушку.
 Ему почему-то было важно пообщаться с незнакомкой, рассказать о своей дочери. Он должен пригласить художницу на Олину выставку, которую решили устроить её друзья и учителя. Как только машина скрылась за поворотом, старик-реставратор вышел из своего укрытия, подхватил коробку, и через сквер вышел на соседнюю улицу, где стоял  старый дом, из окна которого была видна та самая детская площадка, которую Люба изобразила как-то ночью.
Брат ни о чём не спрашивал Любу. Ждал, когда она сама расскажет, что так напугало её, но скрыть свой собственный страх за сестру так и не смог.
  Любаша вздохнула, слегка дотронулась до руки брата и произнесла:
- Ничего страшного не произошло.
- Возможно. Объясни тогда, что так напугало тебя, что случилось? – спросил Митя.
- С точки зрения здравого смысла ничего особенного не произошло.
  Увидела недоверие в глазах брата и после небольшой паузы добавила:
- И одновременно произошло нечто необъяснимое. Я задумалась, забрела в какой-то переулок и встретила старика, который выискивал что-то в куче хлама.
- И чем тебя испугал этот бомж? – спросил Митя.
- В том-то и дело, что это был не бомж, а некий реставратор, который не мог позволить кануть в вечность ценным, с его точки зрения, вещам в куче хлама, вывезенного из здания. Дело в моих ощущениях. Вначале я ощутила странный порыв броситься на шею этому старику с криком: «папа». Потом мне стало страшно, потому что не могла понять, почему этот старик вызывает во мне столь бурные эмоции. Он не был похож на моего отца, но я ощутила дочернюю любовь к нему. Пусть на мгновение, но это было, пока не включилась голова и здравый смысл. И тогда я ухватилась, как хватается утопающий за соломинку, за блокнот и стала писать его портрет в карандаше. Волнение ушло, я успокоилась, погрузилась в работу и не заметила, что старик стоит у меня за спиной и пристально разглядывает то, что у меня получилось. Он похвалил меня. Сказал, что ему известна моя манера письма, хотя и не видел раньше мои картины. А потом заявил, что так или почти так писала его Оленька. Меня будто холодным душем окатили. Я поняла, что передо мной отец той самой Оленьки, чьё сердце у меня в груди. Я струсила, Митя, я не могла ничего умнее придумать, как ретироваться. Я не думала, куда иду и зачем. Но ноги привели меня в какой-то сквер. Он был на другой стороне улицы. Я перешла дорогу и направилась к своей скамейке, села, расслабилась и только потом осознала, что никакой моей скамейки здесь быть не могло, потому что я никогда не была здесь. Значит, я пришла к её скамейке. Понимаешь? Из меня стали вылезать её воспоминания. По всей видимости, эта самая Оленька к тому же обладала экстрасенсорными способностями, потому что я стала знать о некоторых событиях до того, как они должны произойти.
Люба испытала облегчение, а её брат слегка напрягся. Чем он мог помочь ей? Как защитить её от непредвиденных испытаний? Что делать, в конце концов? Ответов у него не было. На подъезде к дому Митя вдруг остановил машину и попросил:
- Покажи портрет старика-реставратора. А вдруг я пересекался с ним? Вылезшие наружу экстрасенсорные способности - это не так уж плохо. Они помогут тебе адаптироваться к новым условиям. Тебе придётся принять, что в пересаженном сердце сохранилась память человека, которому оно принадлежало. И что иногда эта память может «вылезать». Надо научиться отличать твоё от не твоего.
- У этого явления есть название – шизофрения. Или нечто похожее на неё, дорогой, - он увидел грустную улыбку у неё на лице. - Я не всё тебе рассказала. До этой странной встречи я стояла возле художественного училища, собиралась с духом, чтобы зайти и узнать об условиях поступления, о том, кто занимается репетиторством и какую плату придётся платить. Но почему-то медлила. Что-то останавливало меня. Я уже собралась войти, как увидела, что из здания вышел тот человек, портрет которого я очень часто пишу. Более того, я чуть не крикнула: «Драг», но вовремя закрыла рот ладонью и отвернулась. Он прошёл мимо меня, а я подумала, что от него исходят очень тёплые, родные какие-то энергии. Скорее всего, он преподаёт в этом училище живопись. А потом я, как безумная, пошла за ним. Слава Богу,  я не побежала за трамваем, на котором он уехал. Я стояла, как истукан и смотрела, как трамвай увозит его всё дальше и дальше от меня. Я испытала шок. Наверное, поэтому побрела, куда глаза глядят, и забрела туда, куда забрела. Ах, да, - она достала из сумочки блокнот, открыла на странице, где был портрет старика, и протянула брату.
Митя почти сразу же вернул блокнот сестре и долго сидел молча. Люба не выдержала:
- Онемел от радости, что твоя сестра стала такой талантливой или узнал, кого я изобразила?
- Это профессор Васильковский Андрей Никодимович. Вообще существует целый ряд дворянских родов Васильковских, большинство из которых восходит к концу семнадцатого века. Сам он говорил, что среди его древних родственников был и живописец-пейзажист Васильковский Сергей Иванович и что, возможно, это от него в их роду генетическая тяга к живописи. Он, действительно, занимался реставрацией каких-то храмов. Несколько лет назад обратился в нашу фирму по поводу создания сайта для реставраторов, где они могли бы выставлять фотографии своих работ. Я оставлял ему свой телефон на всякий случай, если что-то ещё понадобится, но он так и не позвонил. Если он видел, как ты садилась в мою машину, то по номеру машины его друзья вычислят, кому она принадлежит. Он реставрировал картины многим высокопоставленным людям. Что ещё я знаю? Старик на пенсии. Недавно потерял дочь.
- Значит, его дочь звали Ольгой. Носила ли она фамилию отца или взяла псевдоним, мы не знаем. Думаю, всё же мне придётся посетить художественное училище, где училась или работала Ольга, - заявила Люба.
- Не будет ли это слишком большой психологической нагрузкой для тебя? Я пойду с тобой, - он увидел недовольство на лице сестры и произнёс: - Хорошо, я буду ждать тебя в машине.
- Согласна. Не беспокойся. Всё же работа юристом закалила мой характер. И ещё, раз уж случился у нас с тобой такой доверительный разговор, хотела бы попросить тебя не показывать мне картины Ольги, которые ты раскопаешь в Интернете. Я не хотела бы загружать своё сознание дополнительными знаниями, пока я не пообщаюсь с кем-нибудь из художников училища. Это может поколебать во мне уверенность в целесообразности посещения училища. Мне бы хотелось, чтобы кто-то из профессиональных художников оценил моё творчество. Думаю, что отец Ольги вскоре выйдет на тебя и пригласит нас на выставку дочери, которую собираются устроить её друзья. Я знаю. Только не вздумай спрашивать: «Откуда?»
- Я пока не страдаю маразмом. О твоих способностях не просто наслышан, был свидетелем ни раз. Ладно, можно ехать?
- Надо.
- А где будет открытие выставки? – спросил Митя.
- Не знаю. О, у нас гости. Сейчас откроется дверь, и мы увидим родителей.
- Уверена? Где их машина?
- В ремонте, наверное. Они на такси приехали.
  Не успели они въехать в ворота, как открылась дверь дома и на пороге они увидели родителей.
- Не посвящай их в мои чудесности. Пусть живут спокойно, и мне дадут свободу, иначе затаскают по психологам, это в лучшем случае. Не хотелось бы мне оказаться в психушке из-за их страхов.
Люба вышла из машины, помахала им рукой, подняла кленовый лист и направилась к крыльцу, где уже Митя обнимал родителей.
- Любаша, ну что ты, как не родная. Иди сюда, обниматься будем, - произнесла мама.
- Ветер холодный, а вы раздетые выскочили. Обняться можно и дома. Митя, затащи их в дом. Я чуть позже подойду. Хочу букет из осенних листьев собрать, - произнесла Люба.
«Мне нужно в себя прийти. Сейчас начнутся разговоры о здоровье, о приехавшем медицинском светиле, к которому надо обязательно записаться на приём, - подумала Люба, глубоко вздохнула и посмотрела на окно, откуда за ней следил отец. – Что-то не понравилось ему в моём отказе обниматься на ветру. Ничего. Это не выходит за рамки моего прежнего поведения». 
Она зашла в дом, разделась, положила собранные листья на столик в коридоре, вымыла руки и только после этого вошла в столовую, чтобы обняться с родителями, как обещала.
- Ну, как ты здесь? – спросила Варвара Николаевна и посмотрела в глаза дочери.
- Прекрасно. Природа лучший лекарь.
- В клинику, где тебя оперировали, приехал профессор Куликов, мы записали тебя к нему на приём. Мы решили с папой, что было бы неплохо, чтобы он осмотрел тебя.
- И когда этот самый осмотр состоится? – спросила Люба.
- Тогда же, когда и плановый. Мы всё согласовали, - мать ждала похвалы, но дочь встретила новость весьма равнодушно.
- Спасибо, - всё же произнесла она.
После обеда, как это было у них давно заведено, каждый сам решал, чем ему заниматься. Люба отправилась в свою комнату, чтобы собрать рисунки в отдельную папку. Она решила не откладывать поездку в училище из-за приезда родителей. К тому же она откуда-то знала, что завтра с утра они уедут, потому что отцу надо будет забрать машину из мастерской, а матери подготовиться к докладу. Всё, как всегда. Дуняша заглянула к ней, пригласила на чай, сообщила, что собранный гербарий разложила для просушки по страницам большой энциклопедии.
- Гладить листья утюгом не стоит, могут цвет поменять. Так что насчёт чая? Я пирог испекла. 
- Сейчас приду, - пообещала Люба.
Митя что-то рассказывал о своей работе, вспоминал смешные истории. Потом отец перехватил инициативу, рассказал о командировке на Байкал. Короче, чаепитие прошло на должном уровне, вынесла свой вердикт Любаша. Она с удивлением обнаружила, что её не раздражают родители, увидела, как они постарели. Видно, переживания за её здоровье оставили отметины на их лицах. Ей даже стало жаль их. А утром они сообщили, что вынуждены срочно уехать, потому что надо забрать машину из мастерской, а про недописанный доклад мама почему-то промолчала. Митя вызвал такси, тепло как-то распрощались, а потом Любаша спросила, может ли он подвезти её до училища.
- Могу, только переоденусь. Тебе тоже надо собраться, отвожу полчаса на сборы, - произнёс он.
В этот раз Любаша не позволила себе долго рассуждать о правильности принятого решения, сразу же направилась к дверям училища. В коридоре она столкнулась с симпатичным мужчиной среднего возраста и не успела подумать, как услышала собственный голос:
- Олег Николаевич собственной персоной. Всё драконишь учеников?
На его лице застыло удивление.
- Мы знакомы?
Любаша извинилась.
- Мне просто необходимо с вами пообщаться. Я принесла свои работы…
- Вы опоздали, приём в училище давно закончился, - произнёс он и собрался уходить.
- Я в курсе. Ты не имеешь права отказывать, дурынде, - вырвалось у неё.
- Кому? – спросил он со страхом.
- Мне.
- Нет, что вы до этого сказали?
- Я просила уделить мне время. Придётся сделать исключение для дурынды, - почти шёпотом повторила она, достала из папки рисунок и протянула ему.
- Что это? – почти закричал он.
- Моя работа, - произнесла Любаша, хотя понимала, что его испугал её автограф. – Пошли, - он схватил её за руку, распахнул дверь кабинета и потребовал: - Жду объяснений.
Любаша молча достала из папки свои работы, села на стул и произнесла:
- Полгода назад мне пересадили сердце. А две недели назад оно заговорило. Не в прямом смысле. Я страстно захотела заниматься живописью, хотя по образованию юрист. Ушла с работы, пишу вот это и подписываюсь под датой закорючкой. Что она означает, понятия не имею.
Олег Николаевич переводил взгляд с работ Любаши на неё и вдруг спросил:
- А вы знаете, чьё сердце вам пересадили? 
- Это медицинская тайна. Но со мной происходят необычные вещи. Я не знала, как вас зовут, но выкрикнула раньше, чем осознала что-либо. И про дурынду не знаю, почему сказала. Но мне нравится заниматься живописью. Два дня назад я написала картину маслом. «Осенняя сказка». Она достала фотографию картины и протянула ему.
- Манера письма отличается от Олиных работ. Это явно не её работы, уверен, что  вы не украли их ещё при её жизни, чтобы потом поставить другую дату и принести мне. Слишком сложная схема.
- Бредишь? – вырвалось у неё. – Извините, я законопослушная гражданка, юрист по образованию, а две недели назад стала художником.
- Вы хотите сказать, что до этого нигде не учились? – спросил он.
- Я даже карандаш в руки не брала, а теперь не расстаюсь с ним и блокнотом. В мире так много интересного.
- И что вы хотите от меня? Подтверждения, что это ваши работы?
- Я и так знаю, что это мои работы. Я хочу учиться у вас в училище.
- Чему? Вы готовый художник. Мне сложно поверить в то, что вы говорите.
Любаша расстегнула куртку, подняла блузку и спросила:
- Шрам я себе нарисовала, чтобы удивить вас? – после чего достала блокнот и стала писать портрет человека, который сидел напротив неё.
- Ваша импульсивность мне напоминает Оленьку. Я любил её, - вдруг признался он, достал бутылку коньяка и спросил: - Будете?
- Мне нельзя, - произнесла Любаша, вырвала из блокнота лист и протянула ему. – Подписывать не буду. А что означает эта закорючка?
- Чайку Джонатан, - увидел удивление на лице девушки, сидящей перед ним и  пояснил: - Псевдоним у неё был «Чайка». А вас как зовут, неземное создание?
- Любовь Андреевна Сомова, - представилась Любаша.
- Мой друг рассказывал, что благодаря одному чудаковатому юристу они с женой смогли сохранить семью. Говорят, что все рвались именно к ней.
- Я уволилась после сомнительной славы. А почему я выкрикнула, что вы драконите учеников и про дурынду что-то заявила?
- Об этом никто не знал. Так Оленька подшучивала над моей дотошностью. Я только в её присутствии называл нерадивых учеников «дурындами». Она так смеялась. Ей понравилось это слово, характеризующее недорослей. Она сказала, что никому не расскажет, какое меткое слово отыскал я, что это будет нашей маленькой тайной.
- А портрет молодого человека кому принадлежит? – спросила она. – Я как-то ночью написала серию рисунков. Я не знаю, где находится эта пресловутая детская площадка. Я видела её из окна дома, а где этот дом, понятия не имею.
Олег Николаевич пропустил её вопрос мимо ушей или просто не захотел отвечать, взял в руки фотографию картины, долго вглядывался в неё, после чего произнёс:
- Хорошая картина, но я бы хотел увидеть оригинал. Это возможно?
- Возможно. Привезти картину сюда или вы хотите приехать ко мне? – спросила Люба.
- К вам. Дело в том, что год назад Оленька сказала, что вынашивает замысел картины «Осенняя сказка», - произнёс он и замолчал.
- Что-то не так с моей картиной?
- Всё так. Должен признать, что в ней очень много вас. Вы не копируете Оленьку, не пишете под напором её памяти. Это ваши картины. И закорючка у вас всё же отличается от Олиной при внимательном рассмотрении. Ваш автограф больше напоминает не чайку, а сердце. Вначале мне показалось, что Чайка вернулась в ином качестве. А потом присмотрелся и понял, что вашей рукой пишет сама Любовь. И звучат ваши картины иначе, хотя в манере письма много общего.
- Спасибо, - вдруг произнесла Любаша и обняла Олега Николаевича. – Дракоша, ты спас меня от шизофрении. Я поняла, нам надо слиться в единое целое, из которого родится новое. Ты чудо. Извините, меня эмоции переполняют, - она села на место и вдруг увидела в его глазах удивление, смешанное с восхищением.
«Так, - подумала она. – И что я сказала? Он подумал, что я его имела в виду, когда говорила о слиянии и рождении нового».
  - Я, как всегда, в своём репертуаре, - произнесла Любаша. - Вы сказали ключевое слово «общее». И я поняла, что нужно делать, чтобы не было никакого раздвоения. Короче, вы к моему высказыванию никакого отношения не имеете. Это я пересаженное сердце имела в виду. Чтобы его память не превратилась в диктатора, надо, чтобы было не оно и я, а всё – это я. Путано изъясняюсь? Не важно. Важно, что я поняла, что надо делать, чтобы не свихнуться.   
Олег Николаевич с интересом посмотрел на девушку, которая вначале показалась ему не совсем нормальной. Он только теперь понял, чего стоило ей её признание и откровение перед незнакомым мужчиной. Он оценил её мужество, ум, страстность в сочетании с одарённостью. Он продолжал разглядывать сидящую напротив девушку. Ему показалось, что он давно её знает. Они же дружили с Чайкой.
«И что? Передо мной сидит Любаша. Боже! Какое одухотворённое лицо у неё. Почему я сразу не увидел это?» - подумал он.
  - Оставьте ваши работы, я должен показать их вот этому товарищу, - он дотронулся до портрета молодого человека, с которым Люба столкнулась вчера возле училища. - Он у нас главный.
- А кто это? – предприняла Люба ещё одну попытку узнать хоть что-то о молодом человеке.
- Драгомир Куприянович Кудряшов – директор училища. Жених Чайки. Она разбилась накануне свадьбы.
- Жених. А как же вы? – вырвалось у Любаши.
- А я просто любил Чайку. Кстати она преподавала живопись в нашем училище. Я слишком долго ждал, что она позовёт меня. Не случилось. Адрес ваш запишите и номер телефона. Мы должны договориться о встрече.
Любаша встала. Протянула листок с адресом и номером телефона. И вдруг призналась:
- Рядом с вами так спокойно. Не провожайте меня, я договорилась с братом, он заберёт меня от училища. Нет-нет, никакой экскурсии, - выпалила она, а он подумал, что слишком расслабился и стал мысли собственные произносить вслух. – В следующий раз. Мы же ещё встретимся? – спросила она, а он радостно подтвердил:
- Конечно. И повод для встречи имеется.
«Имеется», - подумала она, вышла на улицу, ощутила на себе взгляд Дракоши, обернулась, увидела его  возле открытой двери училища и вдруг услышала шёпот возле самого уха: «Позови меня».
- И что это было? – спросила она, вновь посмотрела туда, где стоял Олег Николаевич, но его там не оказалось.
Любаша пожала плечами и вдруг рассмеялась, вспомнив, как ошарашила Дракошу своим признанием.
«А он ничего. Нормальный дядька. Почему дядька? Он лет на шесть, наверное, старше меня. На семь. Хорошая разница», - подумала она и поспешила к машине, возле которой Митя пританцовывал от холода.
- А знаешь, всё ещё будет, -  заявила она, а Митя улыбнулся:
- И когда у вас встреча?
- Не знаю. Это же Дракоша.


Октябрь 2024 год