Дальневосточная весна-5

На фото: за написанием дневника, 1981-й год.

В совхозе я записывал хронику жизни, обычно сидя на кладбище, где всегда «всё спокойненько». Видимо, из-за этого мне в голову пришли следующие строки без названия. Написаны они были в конце тетради, дата стоит 13 мая, 20.17-20, то есть, написалось за три минуты. Сейчас я бы назвал их: «Кладбищенские мысли».
Вы обмоете мое белое тело,
Мое тело, ставшее холодным и ненужным,
Вы обмоете пустую оболочку,
Только я здесь буду совершенно ни при чем.
Вы обмоете мое тело. Впрочем, мое ли оно будет?
В этот час я буду, нет, не на разделочном столе.
Кто же, кто мне скажет, где в тот миг я буду?
Может, в небе синем в тот прощальный час?
Кто ответит, люди? Я прошу, скажите,
Люди, вы ответьте: будет этот час?
Этот час – он будет. Каждого постигнет.
Этот миг свершится. В чем же смысл его?
Только оболочка. Разве это тело?
Это лишь скорлупка, хрупкая, как сон.
Хрупкая скорлупка. Опустев от жизни,
Опустев для смерти, уплывет… куда?
Хрупкая скорлупка. Мне уже не стыдно.
Это только тело. Где же буду я?
(Внизу надписано вкось: «Чушь»).

15 июня.
Посмотрел матч с Бразилией – наши проиграли 1:2, хотя вели весь матч 1:0. Утром по дороге на работу – некоторые шли с транзисторами, по пути слушая матч, который шел до восьми. Комментировал Николай Озеров.
Леша Червоненко сказал Ступкину, что еще есть работа. Тот отпустил на весь день. В три часа пойду в агитпункт, нужно отметить в журнале всех, кого обошли.
Утром проспал. Лег в третьем часу - зачитался про Черняховского (ЖЗЛ). Встал в 7.20, нужно ложиться вовремя, соблюдать режим, хотя в полночь записал в дневник: «Утром надо пробежаться, спокойной ночи».
В. Ходырев собирается жениться на Татьяне (вот тебе и пожалуйста!). Посоветовал ему съездить в командировку – есть возможность в Читинскую область на два месяца – проверить друг друга.

16 июня. Привет всем!
Поспал час. Один «дома». Мысль: нужно быть сильнее всех обстоятельств. Выше. Писатель – сильный человек. Связано с тем, что когда вернусь, предвижу, будут «мешать», угла своего не будет, «работать» будет негде. (В кавычках – работа литературная). Сильный человек тот, кто работает в любых условиях.
Обстоятельства. Мама просит, чтобы ничего не выдумывал с БАМом, и ехал – побыстрее - домой. Беда с Галей: разводится с Мишкой, а здоровье ее известно. С БАМом я давно «покончил», то же самое и со Средней Азией. Но два часа назад, прочитывая почту, увидел в ДВК* объявление: «С 6-го июля можно взять путевку в Петропавловск-Камчатский на 5 дней». Мечта моей дальневосточной жизни. Ехать домой я хотел 5-10 июля. Если поеду по путевке, то задержусь на 10 дней. Что делать? Ясно одно: потом я не смогу так легко попасть. Возможность уникальная. Считаю: надо ехать. Стоимость нормальная. Полностью все оплачено. Что могут изменить 10 дней? Оттуда смогу поехать лет через десять, а нужно - сейчас.
Мишка, разумеется, свинья, было известно, а теперь еще спился. Опустился, судя по письмам. Весной еще производил более-менее впечатление. Характер у него веселый, но нет морального фундамента. Сколько неприятностей, стрессов на Галю! Быть может, в этом есть закономерность? Если жена – человек передовой, добрый, культурный, то муж…. пока не хочется об этом говорить. Сколько хлопот с разводом: раздел имущества, квартиры и прочее.

На работе. Взял оплачиваемые отгулы на два дня. Ступкин поднимается в раздевалку, где играем в шахматы. Я бросаюсь к шкафу и одеваюсь в рабочую одежду.
Ступкин (Шевчуку): - Играете в шахматы, вот список бригады, нужно установить 2А-2, а ты, Толя, чем занимаешься? Не в отгулах?
- Я не знаю пока. Давайте с завтрашнего дня возьму два отгула.
- У тебя же два дня?
Так и договорились. Сулимов напоследок сменил гнев на милость – дал два дня за работу.
Шевчук Толя с парнями едет в Большой Камень, но пока билетов нет.
В обед – игра в теннис. Всех обыгрывал, Шеина тоже, хотя он ерепенился. Я хорошо размялся перед игрой, над чем обычно смеются и имитируют мои движения. Люда говорит, что так запугиваю своих соперников. После работы Шеин с Ерастовым купили вьетнамские ракетки, играли в общаге. Я тоже попробовал – проиграл Шеину две, потом одну выиграл.

Много дел. Подготовка посылок. Взял книги в заводской библиотеке. О Николае Федосееве («Пламенные революционеры»), о Коста Хетагурове (возник интерес из-за В. Хетагуровой), «Испанский дневник» М. Кольцова и «Глубинный дозор» (о подводных лодках).
Разговор с П. Яновским о Ступкине, о работе, о его семье. Дети, жена больна. Его болезни из-за ребенка. Обострилась язва, когда в обеденное время ходил в молочную кухню. Не завтракал (нет привычки) и не обедал. Хотели положить в больницу, упросил не делать этого – некому быть с ребенком, жена больна. Лечили так. Как доставал гамма-глобулин: заплатил 100 рублей плюс коньяк плюс розы. Обошлось в сто раз дороже. Сейчас достал себе заграничное средство от язвы. Две упаковки – 56 рублей. Надо лечиться два месяца по 4 укола в день. Для этого нужно проверенную надежную медсестру, угощать ее, покупать цветы и так далее. Иначе будут колоть что-нибудь болеутоляющее, а это присвоят, так его предупредили. Такая морока.
Ручкин вчера уехал в совхоз, а Петя Яновский его провожал.
(*) – газета «Дальневосточный комсомолец».

17 июня.
Утром позвонил в бюро путешествий. В сберкассе аннулировал книжку. Выкупил путевку за 222 рубля на период 6 – 11 июля.
После обеда послал посылку.
Приходил Вася Савченко. Помог Сереге затащить его вещи в камеру хранения. Серега закрыл дверь… и ушел. Мой ключ остался на столе. Обычная история. Пришлось с Виктором Павловичем прогуляться за молоком. Молока не было - разошлись. В молочном было прокисшее, но тоже не дали. Взял кваса. По пути встретил Игоря Куделина, потом догнал их с Раей и ребенком в коляске (двухмесячный сын). Их адрес: Орджоникидзе, 17-7
Рая: - А мы решили здесь до 100-летия города прожить.
Я: - А я хочу на 100-летие приехать, примете?

Рыбин ждал ключ. А он висел внизу – Серега увидел его на столе и перевесил. Серега купил «Токайское», поставил «отвальную». Я пошутил, что он должен поставить, раз уезжает. Меня воспринимают серьезно.
Накупил много еды – холодильник забит, до отъезда хватит: пельмени, котлеты, селедка, колбаса, масло. Четыре банки икры минтая послал домой.

18 июня.
10.50. Посидели втроем с Рыбиным. Он пришел, когда мы сидели за столом. Затем я «бочком» вынырнул из комнаты и – напротив! Рыбин замучил своими рассказами, как они с женой отдыхали на Черном море, говорит, говорит непрерывно, не устанет. Затем зашел он и туда, к Ненашеву, смотреть футбол – со своими замечаниями и восклицаниями.
Пошел играть в теннис с Шеиным. Выиграл 4:1. Далее – «Футбольное обозрение». В общем, вечер убит.

Лег рано, в 00.30, думал встать по звонку в 5.45 – делать зарядку и пробежку. Но обленился окончательно, спал до восьми, да и то встал из-за Сереги – тот собирался в путь. Проводил его до улицы. Он пообещал заехать – адрес знает.
- Не навсегда, наверное, расстаемся, я думаю.
Простились. Затем сдал его вещи в камеру хранения, в том числе, лыжи, купленные ему на Камчатке. Мысль: «Может, и я куплю там?».
Затем – в милицию. Оказалось, нужно характеристику с места работы. В понедельник возьму.
Часы взял из ремонта – отдали без гарантии. Обычно после ремонта любого дают гарантию не меньше месяца. А если завтра сломаются? Приемщица Валя Кураева сказала:
- Приноси, когда хочешь, я отремонтирую.
- А если в течение недели?
- Приноси в течение недели.
- А если на восьмой день?
Она: - Часовое колесо просто так не ломается.
Но я их не тряс и не кидал, а сломались. Забрал.

Куда угодно съезжу потом, а на Камчатку – возможность уникальная. Наши должны потерпеть еще 10-15 дней. Что ж поделать! Правда, и денег израсходую не меньше 300 рублей. Буду стараться экономить. У меня смысл жизни в этом – в познавании географическом плюс встречи с различными людьми. А что можно увидеть на одном месте?
Свинства и шатания.
Серега Лыков оставил записку: «Ухожу. Тороплюсь. Сергей» и приписка «Извини». А на столе – свинство. Еду не убрал, грязь. Не мог потратить две минуты на уборку – якобы, некогда. Хотя извинялся за свинство другое. Сейчас его здесь нет. Где? У девчонки или у Козлова, который заходил отпаривать брюки. Дело было так.
Мы пришли с водно-спортивного праздника. Серега пошел жарить яичницу. То есть: надо поставить сковородку на электроплиту, включив ее, жир уже там, подождать ровно одну минуту. Мощная плита быстро нагревается. Разбить яйца, и через две минуты принести в комнату – по пути дожарится.
Через минуту, приготовив стол к ужину, я пошел на кухню с кофейником и мыльницей – руки помыть. Вижу дымящуюся сковородку, а Сереги и след простыл. Обычная история. Разбил яйца, сделал все попутные дела. Забежал Серега: «А!» - убежал. Надеялся, что придет – хотя бы забрать сковородку. Куда там! Пришлось все забрать и перенести. Еще – бутылку из-под молока и блюдечко Виктора Павловича. У меня привычка – оставлять рабочее место чистым. Кухня – общая, потом другие придут.
Поел – Сереги нет. Разумеется, его не жду. Приходит с Козловым – о случившемся ни слова. Хоть бы извинился. Козлов тоже: - Можно я у вас на столе поглажу?
Я на этом столе ем. Отвечаю:
- На кровати.
Погладил на шкафчике трюмо. В заключение истории Серега оставил свинство на столе и записку.
Слава богу, что вскоре лишаюсь такого приятного знакомства. С виду парень – хороший, а поживешь вместе – открываются «изъянчики». Конечно, рассеянность плюс ранний склероз от курева, алкоголя, неравномерного сна. Но если человек знает свои недостатки, то он думает о них, просчитывая последствия. А тут постоянно – что-то случится. И не переживает, как ни в чем не  бывало.

Под окном постоянно поют пьяные голоса. В парке тоже шатаются пьяные, впечатление, что они – везде.
Но Серега не одинок. Мою бутылку на кухне. Рядом мужик тоже что-то помыл, кран свистит – полный напор.  Спокойно собрал свои вещи и удалился. У меня глаза – на лоб. Думал, что он в помещении шагнул к плите – занимаюсь своим делом. А он – вышел! Вода полным напором бьет в раковину. Получается, я за него должен закрывать. Разве такой человек – не идиот? Мгновенно исчез, закрыв дверь – не успел ему слова сказать. Просто слов нет. Как такое оценить? И не инфантильность и не бесхозяйственность, это – выше всех подобных слов. И сколько раз прихожу на кухню – кран открыт. Зло такое взяло. Сколько у нас еще скотства!
Об этом и говорю в комнате Ненашева при Хардине. Он принес Шеину что-то в сумке, чтобы тот отвез в Большой Камень. Шеин согласился. У него – спокойный характер. Спросил Хардина, принес ли он мою книгу. Он тоже завтра уезжает.
Хардин: - Ты извини, я выпил. Поэтому забыл.
Тут я и сказал:
- Сколько свинства мне сегодня встречается. Мало того, в совхозе свинья была, но там я хоть мог докладную написать, а с этими как быть?
Хардин принял все на себя, начал извиняться.
Я: - Ты среди этого свинства выглядишь идеальным человеком, не беспокойся.
Кажется, успокоил.
Хардин: - Давай вместе пойдем, и ты заберешь.
Я зашел к себе, оделся, вернулся.
Хардин: - Я тебе лучше завтра принесу, если не хочешь выходить.
Я: - Нет, пойду сейчас, мне как раз туда идти, в твой дом, к тому же завтра меня может и не быть.
Хардин: - Я передам через кого-нибудь.
Я: - Сейчас уже не нужно, прогуляемся.
Я отвечал ему с каменным лицом. Он находил отговорки. Сейчас не принес, так как меня, якобы, могло не быть. Когда я ответил, что мог передать через кого-нибудь, он ухватился за эту мысль, что передаст потом.
От Ненашева вышли на улицу. Солнце село, но было еще светло, хотя время было уже за десять вечера. Чтобы не молчать и избавить его от ненужных дум, считая его хорошим парнем, заговорил о себе.
- Стараюсь не пропустить ни одного праздничного мероприятия. На открытии моста был, на конференции, научно-практической, набрал кучу книг.
- А у бюста Рюмину был?
- Не понял. Рыбину? Что?
Сережа был выпивший и говорил не совсем внятно. Он был в ясном сознании, но выпивка сказалась на внешнем поведении. Разумеется, он не пошатывался, но разговор был заторможенным и скованным.
- Я говорю: Рюмину бюст. Был там? – повторил он.
- Нет, не попал. Мне показалось, Рыбину, - со смешком ответил я. – он у меня постоянно в голове. Вот и думаю: при чем здесь он? Ведь человек партийным был, начальником. Стоило стать простым человеком, как образ мыслей стал иным? Оболочка слезла. Стал самим собой. Я уже спорить с ним не могу – умолкаю. Какой смысл в этих спорах? Его все равно не убедишь. О чем ни заговоришь, у него – определенная точка зрения. Причем, обязательно надо повернуть с плохой стороны. У меня эти разговоры сразу же забываются, так как не переношу спорить. О чем сегодня спорили? Да, о первостроителях, например. Я ему одно, а он: «- Ну, что тебе эти первостроители? Подняли их на высоту, вот расхваливают, а что они сделали, ты сам посуди, здесь же зоны одна на другой стояли. Вот – настоящие первостроители – почему их не расхваливают?». Меня это уже бесит. Говорю ему: «- Зря вы так говорите, тот, кто первый приехал, принял на себя первый удар – здесь ничего не было. Пусть даже и зоны были потом, полностью это поддерживаю, заработали срок, должны были отдать свой труд, хотя бы. Но строители первые здесь не они. Строили первостроители – расчищали тайгу, жили в землянках. Разве они не заслуживают почестей. Строили солдатские батальоны. Это тоже отражено в музее. Они были первыми на голом месте, за это им - почет». Он возражает: «Ну, и что, первые? Ну, что они сделали?». Показываю в окно:
«- Вот что они сделали – большой город с заводами и домами культуры».
Об этом горячо говорю Хардину. Тот уже несколько раз пытался перебить меня.
- Знаешь, - говорит он, - я тебе что скажу. Я думал так же, как ты. А теперь тоже начинаю думать, как он. На нашей встрече томичей было двое первостроителей. Замученные такие мужички. Тоже рассказывали, что была «свобода»: «Идите, куда хотите, если не нравится». А пароход придет раз в месяц, а там – во! Показывает штыки – никуда не денешься! Вот тебе и первостроители поневоле.
- Я вполне это поддерживаю – дисциплина должна быть всегда. Паршивая овца в любом стаде найдется, и будет тянуть за собой.
- Да я это понимаю, - в голосе Хардина слышно сомнение. – Но их было тысячи, а восхваляют несколько человек. Хорошо это?
- Что ж ты предлагаешь, писать имена всех?
- Конечно.
- Может, самых достойных написали?
- Да откуда ты знаешь, кто самый достойный? Я и сам начинаю сейчас думать несколько по-иному. Жизнь заставляет думать так. Везде блат, приобретения, каждый думает только о себе, как бы получше ему устроиться, получше жить.
- Ну, не все же так…
- Да, я и так думаю и так. Но теперь больше склоняюсь к мысли, что все живут для себя, и я тоже буду так жить.
- Ну, что ты, Сережа? Как это ты будешь так жить? Ты – коммунист, должен стоять на своем! Кто же будет бороться со злом, если не ты?
- С кем бороться?  Вот тесть пытался было поспорить с начальником, добиться справедливости – тот быстро ему укоротил руки. Отправил на пенсию, а поначалу лишил всех премий, наказал его, как следует, облил грязью в глазах всех. Теперь тот и не рыпается! Боролся!
- Мало ли у нас бюрократов, Сережа? Что же теперь, если их все больше – давай и мы такими станем? Ковры, обстановка в квартире – разве хорошая жизнь, как ты говоришь, состоит только в этом? Пусть они набирают добра полные квартиры, если для них это – хорошая жизнь. Но ведь мы-то знаем, что не в этом заключается смысл жизни. Ведь с этими представлениями, с нашим отсталым сознанием, с предрассудками и нужно бороться. Вот мы и должны бороться с этим – те, кто видит это все и не терпит этого.
- Да я понимаю это все, понимаю сердцем. Но как бороться? Они заняли такие места – попробуй с ними бороться!
- Ну, во-первых, не все начальство – бюрократия и подобное, хотя среди них нередко можно встретить таких. Потому что власть кружит людям голову, они становятся другими. Поэтому иногда встречаем мы в газетах, как работники райисполкомов браконьерничают в лесах, чувствуя себя безнаказанно.  Власть! Но ведь это и есть предрассудок, пережиток прошлого – с ними надо бороться. Кто же с ними будет бороться? Или превратимся сами в таких же – раз всё вокруг такое.
Я стараюсь говорить потише. Мы свернули с улицы Кирова, идем по дорожке, устланной плиткой, к его дому. Навстречу нам – парочка.
- Я все понимаю, все, - говорит Хардин. – Но как же жить?
Когда подходим к его квартире, он говорит, чтобы зашел – попьем чайку. Я отказываюсь. Жду у порога, не разуваясь. Он приносит книжку Бирюкова «Самомассаж».
- Может, все-таки чайку, - предлагает он.
- Нет, нет, мне нужно еще к одному человеку зайти.
Сережа записывает адрес.
- Видишь, записываю в адресную книжку, теперь ты здесь – навсегда.
- Ну, отлично. Приглашаю в гости.
Собирался зайти к Красавцевым, живущим в этом же подъезде, на пятом этаже, но, выйдя, понял, что настроения нет. Разговор с Хардиным заставил меня еще не сомневаться, а задуматься. Действительно, вокруг слишком много отрицательного, среди которого встречаются светлые островки, как Хардин, Поляков, Люда Кубасова. Пьянство, хамство, дефициты, очереди, бюрократия – этого хватает, хотя лозунги прекрасны. Оставаться с Сережей не хотелось – он был немного под градусом, пришлось бы за чаем что-то доказывать друг другу. Конечно, его «шатания» во взглядах необходимо было устранить, но разве их устранишь одним разговором? Сама жизнь убедит в том или ином образе жизни.
Если он не хочет лишних неприятностей, хочет спокойной святой жизни, внешне чистой, интеллектуальной, то приспособится, не будет входить в лишние конфликты с начальством и прочее. И будет слыть передовым человеком, принципиальным коммунистом, морально устойчивым (как пишут в характеристиках), будущее будет обеспечено. Специалист он хороший, а больше ничего не нужно?
То, что он себе на уме, я замечал и раньше. Галя написала на два листа рецепт лекарств - для Ольги, его жены, больной полиартритом. Подробно расписала все лекарства, кстати, некоторые советы оказались вовремя. Я намекнул, что за такую заботу не мешало бы подарить книжку Гале. Он пропустил это мимо ушей – вернее, слышал, улыбнулся, принял к сведению, и на этом оставил. Потому что он НЕ МОЖЕТ ПОНЯТЬ (так – в дневнике), что такое тревога за незнакомого человека. Я говорю о своей старшей сестре Гале. Любое, самое ничтожное, «вознаграждение» в виде книжки для Гали составило бы небольшую радость, а для него – материальные затраты, деньги, которые надо заработать. Не спрашивал, не знаю, как он может рассуждать, но по поведению, скорее всего так.
В книжном шкафу у него – только толстые книжки, смотрятся красиво. К тому же они – все интересные, современные. Есть и классика, то, о чем я мечтаю. Он книги свои читает, разбирается в них. Все – «по-интеллигентному», это для него – показатель интеллигентности. Сам вид квартиры говорит, что он долго этим занимался, книги – предмет его гордости. В одной комнате – книжный шкаф, в другой – полки во всю стену. На полках – книг двадцать «Чингиз-хана» Яна – привез и Киргизии, где у него родственники. В книжном шкафу: Алексей Толстой, Виктор Астафьев, Василий Белов, Василий Шукшин и прочее. Если чего-то еще нет – будет. Тонких книжек нет. Брать, так основательную – принцип. Так же нет старых книг. Все – в добротных обложках.
Напротив книжного шкафа – стереосистема по стоимости в тысячу рублей. Тоже – предмет гордости. Когда я гостил у них, слушая интересные пластинки, эту гордость нельзя было не заметить.
Об этом я думал, направляясь в парк. По сути, стремление хорошо жить – разве мещанское? Конечно, нет. Приятно жить в обстановке, когда все есть: ковры на полу, чтобы играли дети, ковер - на стене, чтобы вид был хороший и дополнительная звукоизоляция (в современных-то домах!), телевизор, удобная кухня. Это создает покой и уют. Но разве это – обязательное условие для счастливой жизни? Жить сыто и спокойно – так представляли счастье тысячи поколений человеческих, но в этом ли наше счастье?
Кстати, и об этом я говорил ему по дороге: коммунизм – это когда мы внутренне будем другими, а не когда мы будем сыты и в коврах, вот о чем мы должны думать. Сережа тогда ответил, что, мол, понимает, согласен.
Пьяный парк – воскресенье.

На улице – нудный дождь. Планировал в этот день ехать на БАМ, но потом от такой мысли отказался. Теперь две пользы: непогода и экономия средств.
Происшествие.
Ненашев вчера вечером взял у меня копию докладной. Достал для него из посылки, приготовленной к отправлению. Была заложена в предыдущей тетради. Разумеется, сказал ему, чтобы читал здесь, при мне. Он, смеясь и вырывая ее из моих рук, вышел к себе. Сказал, что будет читать, лежа в постели. Я ответил, что это не роман, не так увлекательно. Но не станешь же задерживать или отнимать у него бумаги. Виктора Павловича считал всегда надежным человеком, поэтому не придал значения инциденту.
Сегодня днем зашел к ним. С ним был Шеин. Говорю, чтобы отдал мне докладную. Он не знает, где находится! Улыбается! Весело разговаривает. А у меня это – последний экземпляр. Есть черновой, но тот сильно отличается. Я нагрубил, вышел. После этого Виктор Павлович несколько раз приходил, весело рассуждал на различные темы, а об этом: «Чего из-за какой-то бумаги, мол,  расстраиваться». Вот это да! Это же свинство! Такое пренебрежение моими вещами, что бы это ни было!  Говорит, мол, давай восстановлю, что там было записано. Для него это – шутки. Для меня это – неуважение ко мне, в первую очередь. Разумеется, он не понимает, чего мне стоило это написать, и не сможет понять. Душевно он спокоен – врагов у него быть не моет. Он со всеми хорошо живет. Достаточно вспомнить о Шишове, над которым возмущается только в разговорах со мной. Но он не понимает, что это – свинство с его стороны. Какая бы ни была вещь, но если она не его, то обязан вернуть. Я считал его обязательным человеком – в этом отношении. И – вдруг.
Когда он шутил, предупредил, что это – серьезно и сказал, что знать его не буду, если не вернет.
Зашел к ним – лежат в кроватях. Виктор Павлович говорит отговорки, мол, где-то спряталась. Нагрубил ему. От них сошел вниз по лестнице.
Вижу: стоит Нина. Позвал. Поднялась со мной, обрадовавшись: - О, Толечка!
Поговорили. Пригласила к себе. Сказал, что приду, но не завтра и не послезавтра. Передал привет Свете и всем. Нужно зайти. Отпечатали ли песню? Дописать стих.
Статью никак не могу начать – целый день прошел сегодня безрезультатно. Возможно, не смогу. Конечно, не без помощи ВП – испортил настроение. Но и огромный перерыв в подобного рода работе, видимо, сказывается.
Завтра в «Хронике» фильм «Через Гоби и Хинган» - взял билет. Нужно вспомнить Монголию – давно хотел попасть на этот фильм, но уехал в совхоз.

19 июня.
Сходил в кино с Васиным. Хороший фильм. И постановка и сюжет. Нужный и важный для нас – острее осознать опасность химической и бактериальной войны, хотя речь идет о второй мировой.
Поджарил пельмени с яйцами.
Лень сдать молочные бутылки.
Рыбин заснул. Сколько можно спать? Спит целыми днями (и ночами, естественно).
Вчера – излишние эмоции по поводу потери докладной – принял близко к сердцу. Но Ненашев, по крайней мере, будет знать ее ценность для меня*.
Васин заболел – грипп. Температуры нет или небольшая. Испарина, слабость, голова кружится, «изо рта – горячий воздух». Посоветовал ему взять парацетамол, кальцекс и новоцефальгин (только это было). Взял только парацетамол**.
Говорю: - Если температуры нет, его не стоит принимать (сульфаниламидное – будет снижать температуру еще сильней, у Владика температура была до сеанса 36,5 градуса). А вот кальцекс надо. Впрочем, твое дело – твой организм, терзай его, как хочешь.
Эксперимент. Зашел к Васину. Нет дома.  Спускаюсь по лестнице, он смотрит телевизор. Протягиваю «Ремантадин» от вирусного гриппа. Взял. Согласился принимать. Через некоторое время стучится, зовет меня пальцем – шепотом: - Иди сюда!
Рыбин спит на кровати у входа.
Захожу к нему. Он подает фляжку со спиртом:
- На, потри спину «шилом».
Я: - Зачем?
Ну, потри. Эксперимент.
Стою в нерешительности – отказаться значит обидеть, согласиться ради сохранения ему хорошего настроения – зачем?
Я: - Иди ты подальше со своими экспериментами! – шутливым тоном.
Он открывает дверь. Выхожу.
Я: - Ты ж не ребенок – спиртом натираться. (Как будто это сможет помочь). – Нужно основательно лечиться и не заниматься шарлатанством.
Владик подает знак, чтобы не уходил, подает мой «Ремантадин»:
- Держи.
Вот, пожалуйста, характер. Я не принял его «метод» лечения, а он тут же – мой***.
Теперь, будь я таким же самолюбивым самодуром, то должен вернуть две бутылки из-под молока, которые он дал часом ранее, чтобы я сдал со своими. Пустые бутылки я сдаю регулярно – в пунктах по приему очередей нет. На столе – две сумки с пустыми бутылками.
Рыбин заворочался, приподнял голову, поглядел на меня – убедиться: здесь я и чем занят?
Мой номер агитатора: 1318, Рыбин по дополнительному списку. Завтра иду на свой участок к восьми утра, по пути сам отголосую.

Ох, уж это телевидение! Зашел напротив. Ненашева нет, Ерастов и Шеин смотрят футбол. Шеин уезжает утром, в 8.30 – автобус. А ведь нужно идти голосовать. Ерастов уезжает в Ленинград в понедельник. Обоих завтра разбудить, как встану (в 5.45).
Сейчас – 23.50, пора ложиться, но ничего не сделал. Футбол: Бразилия – Шотландия, 4:1; потом программа «Время», после нее – вечер с Робертом Рождественским, как не посмотреть? Не постирал и письмо Гале не написал. А завтра будет некогда.

(*) – тетради этого дневника раскрыл через 43 года после написания, докладная пролежала бы столько же, но она отсутствует. Сейчас я оцениваю ситуацию иначе: мои сомнения в искренности Ненашева не подтвердились. Веселое поведение Ненашева, редко смеющегося, вынуждало думать так: чем я был эмоциональней, тем он - веселее. Запись от 22 июня подтверждает это – докладная нашлась. Я думал тогда и сейчас, вчитываясь в строки дневника, что Ненашев отдал копию докладной Чернову, бывшему сокурснику по учебе. Вот так мелочь может разорвать дружеские отношения.
(**) – в 21-м веке парацетамол признан многими странами вредным для здоровья мужчин. В США и Европе он запрещен к применению из-за нарушения им репродуктивного здоровья и мужчин и женщин. Понятно, что теперь он весь поступает в Россию. На порядок вредней ибупрофен, которым заменяют парацетамол и наоборот, тоже не запрещен в России.
(***) – спустя много лет признаю: Владик был прав, что не принимал лекарств. Теперь и я уже четверть века не использую таблетки. Протираться спиртом – хороший метод. Спирт убивает патогенную микрофлору, расширяет поры и сосуды, понижая температуру. Но для этого нужно быть мужчиной, да и чистый спирт, который на производстве называли «шилом», не всегда можно найти, особенно сейчас.

20 июня.
22.00, пришел из ДК Судостроителей. Театр Ленинского комсомола «Синие кони на красной траве». Замечательно! Олег Янковский, Татьяна Пельтцер. Представление было заключительным – по окончании гастролей. От горкома КПСС была вручена грамота, от комсомола – адрес. Выступила Пельтцер от имени всех. Молодчина! Я сидел в центре во втором ряду, хотя билет был на галерку. Передо мной на двух креслах не сидели – как по заказу. В двух-трех метрах от меня на сцене – Олег Янковский в главной роли – Ленина. Очень яркое впечатление*. Рад, что пошел. Буду в Москве, обязательно схожу в Ленком на эту пьесу.
Кубасова Люда с мужем сидела в партере ДК, билеты были у нас рядом. Когда выходила Пельтцер на сцену в первый раз – долгие овации не давали ей говорить.

(*) – это представление прекрасно помню до сих пор: Янковский – в свете прожекторов перед публикой, громко говорит, изо рта его брызжет поток слюны, блестящей в юпитерах. При дневном свете слюна так не блестит. Эта слюна попадала прямо на первый ряд с возвышения сцены. С тех пор стараюсь не садиться в первые ряды. У обычных людей подобное может быть из-за неправильного прикуса, но артисты должны четко и громко говорить, открывая полностью рот, показывая белоснежные зубы, не успевая сглотнуть слюну, отсюда и казус, памятный на всю жизнь.

Утро. Встал по звонку. Разбудил Ерастова, зашевелился Шеин. Сделал зарядку, пробежался, заглянув к ним: Ерастов, лежа, читал, Шеин не шевелился. Когда вернулся, набегавшись по улицам и набережной, не шевелились оба. Разбудил.
В 7.30 с Шеиным – в агитпункт. Проголосовал, затем – к себе. Оказалось, я должен отмечать, кто голосует (сказал Ступкин). Тетради с черновым списком жильцов нет – то ли у Червоненко, то ли я потерял. Попытался обойти свой подъезд – разбудил старушку. Прекратил. Пошел домой. К десяти вернулся. У дома 17 мальчик лежит и плачет. В чем дело? Около него девочка стоит, рассказывает:
- Андрей побил, восьмиклассник.
- Вон он там, за углом, - добавила подошедшая женщина.
- Я его знаю, - говорит девочка, - живет в последнем подъезде.
Захожу за угол – стоит. Заметил меня. Я делаю вид, что иду в подъезд – вдоль стены, он – за скамейкой. Как только поравнялся с ним, он бросился наутек. Почувствовал. Я – за ним. Не догнал.
Минут пять поискал – не нашел. У того ноги быстрые, к тому же страх подгонял.
В агитпункте. Толмачев:
- За кем это ты гонялся?
Ступкин тоже повторяет вопрос. Червоненко не было, хотя обещал Ступкину прийти. Живет он рядом, но – на больничном. Червоненко я – в шутку - называю земляком, хотя он – земляк моего отца, родом из Котельниково, города на Дону. Сейчас там живут его родители.
Ступкин ругался на них: - Вот я устрою им взбучку. Партийные… беспартийные пришли, а они – пример…
Я: - Этим делу не поможешь.
Решили переписать избирателей из списка. Долго ждали с Толмачевым. Пришли Колесниченко и Шевчук, к которому я заходил еще утром, но он вновь лег спать. Выходной день.
Затем я со своим списком читал номера у «экрана голосования», они смотрели. Определили тех, кто не голосовал. Разошлись - по своим. А я до этого уже прошелся по всем, и знал, какие квартиры проголосовали – совпало. Они пошли по своим избирателям, а я – в общагу. Надо записать, как положено, жалобы избирателей. Заявления в чистовом варианте  имеют иной вид – расширенный. Заявления отдал председателю избирательной комиссии. Мушицын курил со Ступкиным – не поздоровался. И я не стал. В агитпункте – все начальство. Директор завода, начальник цеха и другие.
Затем пошел по своим. Зашел в 76-ю, где все рассказала хозяйка-пенсионерка, самая активная, полчаса разговаривали, молодые соседи проходили, присоединялись к беседе. Очень благодарила, что забочусь о них – жалобы их оформил. Они у ЖЭКа, словно в опале.

Обедал у себя в общаге. Рыбин - с друзьями. Один со связи – лицо знакомое: - Мы с тобой в Хабаровск ездили в прошлом году по путевке, помнишь?
Другой – с телевидения местного, похож на Комаркова, моего первого начальника – толстые очки, нос красный – тот же запойный вид. Рыбин представил его, как основную личность в Комсомольске: - Без него ничего не увидишь.
Лучшие друзья. Я сразу же сказал здесь не курить: - Можно делать все, только не курить!
В итоге они уговорили меня с ними выпить для аппетита. Решил показать, что не «брезгую» с ними – выпил немного сухого вина. На столе стояли три пустеющие бутылки.
И тут же ушел в 14-ю – читать письмо от мамы. Потом пошел готовить пельмени и котлеты. Гости ушли, убрав за собой. Затем посмотрел футбол: наши – Новая Зеландия, 3:0, так отдохнул. В шестом часу пошел на агитпункт.
Колесо уже выписал тех, кто не проголосовал. У меня – только одна семья, куда-то уехали. Днем уговаривал 67-ю – Мальцевы. Пьяная молодая женщина. Жалобы. Омерзительно. Улыбался. И все же пришла на участок, отметилась.

Попрощался с Колесом. Зашли с ним к Шевчукам. Долго с ними разговаривал обо всем (в основном, обо мне). Не удалось нам породниться. Затем они пошли на пляж – прогуляться.
Колесо: - Теперь встретимся только на том свете. Для меня уже заготовили фундамент для котла.
Я: - Может, в одном котле будем вариться.
Обменялись адресами.
В целом, с парнями обменялись мнениями о жизни здесь (здесь - полегче, чем на западе), о дальневосточниках (люди лучше, проще, чем на западе) и далее в том же духе – почти все приехали с запада, из Томска.
Толмачев: - Ну, мы с тобой еще увидимся.

Погода сегодня чудесная – тихо, ни единого облачка, везет здесь праздникам.
По радио: «Везде – хорошая погода, ради выборов».
Сегодня – День медика. С праздником, Галя!
Решил окончательно, что сделал правильный выбор – ехать на Камчатку. С тоской думаю о будущей жизни в Шелехове. Опять обыденные заботы и работы – картошка, огород и т.д. и т.п. по дому, но все зависит от меня. Здесь ограничений много, но есть – свобода. Спектакль придал мне уверенность – вновь оптимистично смотрю в будущее. Слова Александра Ульянова: «В России всегда найдется десяток людей, которые ради идеи (лучшей жизни) готовы, если надо, пожертвовать жизнью». Хоть ставь эпиграфом. Сейчас жертвы не нужны. Но в жертву должны быть принесены все блага материальной жизни: нужно думать о призвании. Половина жизни прожита для себя, вторая – для других. Нельзя забывать и о физическом здоровье, так как в здоровом теле… и т.д. и т.п., в общем, sapienty sat (умному достаточно).
Главное, всегда и во всем надо оставаться верным себе.

21 июня.
Вера Андреевна отдала 5 рублей. Событие «важно» тем, что купив динамики, взял не копии чеков, а сами чеки, откуда началась волокита на полмесяца и много переживаний Веранды. Теперь у нас – гора с плеч.
Работа на стенде. Разговоры с Олей Кочурой, Людой Кубасовой о самомассаже, утренней гимнастике, травах, театре и прочем. Оля о Хардине. Письмо Маресьева.
 Девочкин:  - А зачем тебе письмо?
Ступкин: - Ну, это его дело, раз нужно.
Я: - Я немного подержу у себя и отдам.
Библиотека, бюро пропусков. Общага.
-  Дверь заперта, - сказала уборщица. Внизу тоже не было. Решил, что Рыбин забыл повесить. А он весь день спал, и сейчас спит. Пришел утром, сказал разбудить в 7.20, а когда разбудил, ответил, что попозже встанет. Дверь плохо стала закрываться. Спал до полуночи, встал, когда меняли постельное белье, потом лег.
Челдышев попросил прийти на футбол.
На футболе не пришел участок Кондрашова. Челдышев - тем парням:
- Нет, не можем перенести игру, нужно приходить, время, все – время, нам некогда.
- А кто капитан?
- Вон бегает! – на Сазонова.
- А чего мы с ним разбираемся, все равно, что о колоду стучать.
Сазонов: - Как парни решат.
Парни (Азаров, Каминский): - У нас играющий тренер пусть решает – показывают на Челдышева.
Парни Кондрашова: - Интересно ведь поиграть.
Челдышев: - Мне выгодно очки ставить, а играть можно в товарищеской встрече.

Рыбин весь день проспал в одежде на кровати. Только в полночь, когда я сказал, что пора спать, он лег под одеяло. Когда днем меняли белье, он проснулся, оделся, постелил и вновь лег сверху.

Библиотека Островского: Ф. Абрамов, «Пепельный сентябрь» В. Алексеева об Альенде, И. Гете, «Народные сказки Сибири».
Заводская библиотека: В. Вересаев, Х. Марти, С. Залыгин «Южно-американский вариант».
Бухгалтер Антонина Ивановна, ласковая и хорошая – на удивление.
Характеристика-отношение. Сам написал, Ступкин подписал, печать у секретаря – в бюро пропусков (сказали, что сойдет).

«Характеристика-отношение на инженера-настройщика цеха №1 АП «ЭРА» Проснякова А.П., направляющегося по путевке в Петропавловск-Камчатский.
Тов. Просняков А.П. работает на предприятии с марта 1980 года. Проявил себя, как дисциплинированный работник. Морально устойчив.
Дана для предъявления в УВД.
21.06.82.                Начальник участка           /Ступкин В.М./»
На обороте листка запись моей рукой:
«Наш Комсомольск – ты запевала
В шеренге новых городов».

22 июня.
По ТВ посмотрел «Сальвадор – второй Вьетнам» в передаче «Камера смотрит в мир».
Ненашев отдал докладную – нашел в каком-то журнале.
Леша Степаненко искал меня позавчера – зашел в другое общежитие (20а) в комнату 15. Какой-то пьяный мужик послал его. Он встречал неделю назад Чернова. Тот жаловался, что вызывают к директору и т.д. Леша говорит, что «прикинулся шлангом», ничего не знающим.
Чернов: - Ты знаешь, что П. написал докладную?
- Нет, ничего не знаю.
Интересно, зачем? Люди думают о своем будущем. Чернов все рассказал, добавив, что собирается найти меня. Тогда еще не нашел. Только после этого Леша заинтересовался. Мимо шел: «Дай, - думаю, - зайду». Впечатление, что избегал даже меня. Трудно все-таки расшевелить людей, да и то вряд ли он поддержит меня, если потребуется. Он меня догнал вчера на Аллее Труда в людском потоке – по пути на работу. Только – любопытство.
На работе.
У проходной парни, кто был в совхозе, группкой беседуют. Здороваюсь с каждым за руку. Кончились отгулы.
Люда с утра ушла в турбюро. Я к десяти взял разрешение на выход – в бюро пропусков УВД (оформили пропуск – печать на путевке). Обед – дома. Затем уснул. Утром не бегал – кеды отдал студентам на футбол, только сейчас принесли. После обеда – игра с Лешей Червоненко в шахматы (3:1). Впечатление, что можно вообще не приходить на работу. До увольнения – неделя. Ступкин не дает заданий.

23-24 июня, полночь.
Только что – от Светы и Нины. Перекусили у худощавого Валеры-подполковника. Свете – три посылки от матери. Прислала со стройотрядом из Душанбе. Тушенка, чай, черешня и многое другое. Валера получил трехкомнатную квартиру на улице Дикопольцева – поехал делать ремонт. Проводил его до остановки трамвая. Поговорили вначале о воспитанности, о его семье в Амурской области. Его перевели сюда 8 месяцев назад для работы в политехе. По службе хотели его  вновь в Приморский край, но он отказался.
- В молодости лейтенантом хорошо было менять места, а когда рядом – семья, дети, то надо думать о них.
О взаимоотношениях мужчины и женщины. Увидели, как рядом с нами кавказец, плотный, коренастый, молодой мужчина, подошел к девушке на остановке, договорились, потихоньку прошли мимо нас через улицу. У него на куртке – надпись «Adidas», она помахивает сумочкой.
Тень поручней от фонаря проходит через неровность асфальта в виде камня. Люди идут по тротуару, и каждый спотыкается на выступе. Наблюдаю за этим, разговаривая с Валерой. У него была лекция о любви. Видя мой интерес, рассказал, как собрал ее из четырех-пяти книг.
- Как-то сразу попались в библиотеке, засел за них и получилось. Потом читал лекции студентам.
Виден специалист, умеет общаться с женщинами. Фраза Валеры: «Мужчина любит глазами, женщина - ушами». Пригласили меня завтра на молодую картошку – Свете мать прислала. Но вина больше нет. Для меня это не имеет значения. Нина очень приглашала. Не знаю, как быть. Зашла к ним Зоя, молодая женщина в очках, налила в рюмку вино.
- Это что за вино? Что за икра? - Видно, что с ними работает. Икру минтая я принес.
Света: - Вы не знакомы? Знакомьтесь: это - Зоя.
Зоя – нога на ногу, нога полностью оголилась из-под халатика. Ведет себя по-свойски. Новый человек.

На работе утром – разговор с Толмачевым. Затем с ним и Червоненко пошли в 17-й цех – играли в шахматы.
Вася Котов: - Вы зачем пришли? В шахматы играть? Дисциплину разлагать?
В обед играли в теннис. Порвал брюки. Потом Оля Кочура зашила за 10 минут. Ходили в первый цех, где есть швейная машинка, но никого не оказалось. До этого матч с Червоненко в шахматы (5:2 в мою пользу).
Студент Юра: - Это у вас такая работа?

Сценка в «шаре».
Витя Щеглюк играет в домино. Подходит Хохлов, подает бумагу.
- Витя, ты должен сходить в ОТК, подписать, затем отдать секретарю, чтобы перепечатали.
- Сережа, я не могу сейчас, меняю «сады», некогда.
- Как некогда? С вашей подсистемы никого нет больше, некому идти.
- Ну, вот Толя может сходить.
- Да там сходить-то нужно минуты. Тебе что, сейчас нужно идти?
- Ну да, вот сейчас.
- Витя, ты на той неделе три дня прогулял, и снова начинаешь.
- Ну, ё-кэлэ-мэнэ, Сережа, меняют «сады» у «дочки», нужно перенести. Это же не гулянье.
Хохлов не знает, что сказать.
- Отдай… он где?
- Понятия не имею.
- Ну, ладно, - оскорбленный Хохлов уходит к себе. Щеглюк:
- Давай доиграем.
Доиграли. Парни поднимаются. Третий:
- Давай еще, куда торопишься, тебе к девяти?
- Да, еще успею.
Продолжает играть. Здесь же находятся Ручкин и Красненко.
Нуждаев ругается:
- Не мог сделать, как положено, - нудным голосом, - теперь все предохранители перегорели.
Хохлов: - Что ты ко мне привязался?
Нуждаев – опять больной, чувствуется по голосу.
Заходит Люба, начинает переодеваться. Все выходят.

После обеда - в Управление. Получил за совхоз 279 рублей. Ожидал меньше. Нужно экономить.
Нина не взяла 4 рубля за билет на представление «Мы из кино».

24 июня.
Рыбин спит. «Нужно поспать немного, а потом письмо на свежую голову написать и отправить к девяти». Вчера он читал журнал «Молодая гвардия».
Я: - Новая литература объявилась, В.А.?
Он: - Читаю про Зою Космодемьянскую. Все-таки, какие люди были, что только не переносили. Конечно, и сейчас такие есть.
Я: - Что-то я не знаю среди знакомых таких.
- Время такое – не в чем проявить.
Я нарочно возражаю, а он утверждает, что люди и сейчас – с героическими порывами, восхищается мужеством Зои. Что повлияло на него – книга? Позавчера не успел войти, как с ходу: «Анекдот есть такой, слушай». Рассказывает пошлый анекдот – к чему, в связи с чем? Потом, слушая, догадался: человек шел с работы, ему вспомнился анекдот, решил «излить душу». Тут я попался под руку.

Работа. Забылся сегодня и не организовал собрание книголюбов – переизбрать меня и принять новых членов.
Перед концом работы зашел Панасенко – с 28-го выходит на работу из отпуска. Помнит все отлично, но разговор растянутый и незаторможенный – говорит без остановки. Кстати, сегодня вспоминал о нем, видимо, предчувствовал, что увижу. Фактически я его обнаружил после пропажи в Большом Камне. Он ушел в ресторан, а после обнаружили в больнице, как неизвестного больного. Первый тревогу забил я, начали искать. Понятно, он был без ухода, как бомж. Я вызвал его мать, секретаря парткома хлебозавода в Комсомольске. Привел его в порядок – не сам, конечно, но врачи - под моим контролем. Только в этом случае стали оказывать помощь, у него была тяжелая травма головы, отбило память. Когда стал приходить в себя, посещал его. Видя меня, он хлопал по постели и говорил: «Ложись со мной». Сам он сидел и приглашал меня сесть, но путал слова. Мать ему восстанавливала речь и память постоянными беседами. Пользуясь связями, она доставала дефицитные лекарства для восстановления мозгового кровообращения. Прошло полгода, Сережа вернулся на работу. Однако он явно не являлся полноценным работником.
Козлов ему все рассказал, и о том, что я увольняюсь.
Панасенко: - Запиши меня вместо себя.
Я: - На место председателя?
Он: - Нет, в общество. Я брал тогда стихи, забыл, Рубцова?
Я: - Неважно. Принимаю не я, а собрание. Завтра будет. Твое присутствие не обязательно, достаточно устного заявления.

До Панасенко приходили Челдышев и Сазонов – слушать по «Маяку» новости футбола. Толя Сазонов интересовался, не жалею ли, что увольняюсь, о причинах ухода. Юра Челдышев предположил: «Случаем, не женишься?». Сам он холост, хотя ему под тридцать пять.
Сазонов: - Чего тебе здесь не хватает? Председатель общества этих книго… расхитителей.
Челдышев: - Точно. Это с ума сойти. Я не понимаю. Еще не знаешь, где работать будешь. Ты меня извини, но это просто в рамки не входит. Ну, примерно хоть наметил? Там, в Иркутске, авиационный есть?
Я: - Я хочу, чтобы работа была всегда, а не время от времени. Понимаю, что специфика производства, но меня это не может устроить. А общественная работа и производство – разные вещи.
Челдышев: - Работы всегда можно найти, если хочешь. Пусть все отдыхают, но ты иди на заказ. У тебя хоть наметки какие-то есть, куда идти? Я не понимаю, как это можно так безответственно отнестись к своему будущему?
Я: - Работу я всегда найду, я не беспокоюсь. А с вами терять связи не собираюсь, узнаете, где буду.

Сегодня утром. Звонок. Люда поднимает трубку, слушает, протягивает мне.
Я удивлен: кто мне может звонить? Акишева? Недавно звонил Бабенко, может, он? Хотел узнать, как я оформил пропуск на Камчатку. Ступкин неверно информировал его. А ему нужно попасть на Паратунку. У меня – штамп на путевке. Но вряд ли он.
Слушаю. В трубке – тишина. Говорю Люде: - Нет никого.
Люда берет трубку: - Алло! – Нет ответа. Я беру. Слышу голос: «Сейчас я только спрошу, и пойдем».
Я: - Алло! Кого надо?
Оттуда: - Проснякова надо.
Я: - Я здесь.
Слышны характерные звуки, когда трубку вешают на клаксон автомата или кладут на рычаг, дальше – короткие гудки. В недоумении сижу и думаю. Кто это мог быть? Чернова нет, уехал в Кукуй Читинской области. Голос резкий, низкий. Перебираю всех знакомых и прихожу к выводу, что такие «шутники» могут быть из «черновской» компании. Узнали телефон. Значит, из тех, кто был с Черновым тогда – при поисках меня в общежитии. Да, кажется, узнал голос Володи. Володи с тяжелым взглядом и лицом уголовника. Хотя это ни о чем не говорит. Разговор у него соответствует лицу. И он, кажется «сидел». Голос – его. Значит, ищут.
Сказал Люде ответить, что я уехал, если позвонят. Но это все равно поздно. Да и что их бояться? Дело не в этом. Не хочется неприятностей – должен приехать домой здоровым и веселым. А мрази – хватает.

Объявление по радио: «Внимание! Будут передаваться сигналы «Воздушная тревога». Просьба к гражданам соблюдать спокойствие и режим светомаскировки. На время отработки сигнала будет выключен свет. Штаб гражданской обороны».

Рыбин жалуется: бессонница! Позавчера ночью проснулся в три часа и не мог заснуть до моего звонка (в 5.45). Хочется смеяться. Если человек все свободное время спит, то будет ли он спать ночью? Был у нас такой работник, Калашников Вова, так он мог спать сутками напролет. Отличный, говорят, специалист. У Рыбина так не получается – не хватает талантов. О Калашникове был у нас, кажется, в апреле, разговор.
Люда: - Может, он только свое знал, а повышать квалификацию надо постоянно. Если же он спал днем, то…
Колесо: - Вообще-то это правильно. Но спать он был мастак.
Игорь Куделин подтвердил.
Наконец Рыбин уснул в 21.10 с головой под подушкой. Читаю Хосе Марти.
Разговор.
Ушел смотреть телевизор к Ненашеву. Рыбин, проснувшись, написал письмо, о котором много говорил. 22.55.
Рыбин: - Ничего, что я у тебя вырвал из тетрадки два листочка?
- Из какой тетрадки, из черной?
Рыбин: - Да, коричневой.
Достаю, листаю. Тетрадь, в которую записываю стихи. Что теперь скажешь, кроме «ничего»? Красная тетрадь – дневник, закопана глубже под газетами. Кажется, он не заметил. Ругаю себя: нельзя оставлять рабочие бумаги на столе – даже на минуту!
- Ничего, конечно.
Рыбин: - Ничего, что я так, босяком, пойду письмо бросить?
Я (читая газету): - Босиком полезно прогуляться.
Рыбин: - Хм. Я говорю: босяком. А босиком… я помню, как носился в детстве босиком, только пыль стояла. По траве, по камням – все равно! Раз, помню, с отцом на рыбалке были, так набезобразничал что-то, а в детстве я озорник был. Отец разозлился и разогнался за мной. Босиком по камням. Спохватился, а уже остановиться не может. Кое-как притормозил, кричит мне вслед: «- Ну, твою мать… попробуй, возвратись только!». Разумеется, мне влетело по первое число. Правду сказать, не было недели, чтобы мне не доставалось от него по два раза, а доставалось отменно, причем, всем доставалось. Он всю гражданскую, всю Отечественную прошел, три ранения, контузия. Но нужно сказать, добрейшей души был человек. Он мог последнее с себя снять и отдать.
Я: - Широкая натура.
Рыбин: - Да, широчайшая натура, надо сказать. Ну, ладно, пойду – письмо отнесу.
Характерная особенность его речи: изобилует бытовыми ненужными подробностями. Вернулся, веселый, и продолжает разговор.

«Разговор о поэзии (заметки о поэзии Юрия Левитанского)*.
В сущности то, что делает человека человеком, то, что отличает его от животного, и есть поэзия. Поэзия это – умение видеть красоту мира. Когда-нибудь мы приблизимся к тому, что все люди будут поэтами.
Поэтов и сейчас у нас – множество. Но разве это недостаток? Это говорит о том, что жизнь у нас стала настолько хороша, что отсутствие заботы о своем материальном существовании (той заботы, когда голодный ищет способ добыть кусок хлеба, чтобы прожить) дает возможность увидеть красоту окружающего мира и воспеть его. Таким образом, происходит раскрытие духовных способностей человека.
Это хорошо. Много молодых людей пишут у нас стихи. Но написать 20 стихотворений еще не означает, что ты – поэт. Поэт, в смысле писатель, пишущий стихами. Поэзия это – литература. Поэтому нужно быть широко образованным, развитым человеком, чтобы поэзия личная превратилась в общественное явление. Кроме того, нужно иметь неспокойную совесть, боль за других и тысячи других причин, делающих человека поэтом.
Написавший 20 стихотворений еще не поэт. Поэт тот, кто в двадцати стихотворениях сказал свое слово, выразил не просто свое мнение о мире, но выразил его так, что эти 20 стихотворений воспринимаются нами как крик души. Тогда мы воспринимаем его боль как свою личную.
Своеобразие поэта не только в своеобразии мысли. Мысль поэта облекается в своеобразную форму – стихи, которые воспринимаются иначе, чем проза. Ритм стиха, его напевность, размер, то есть, внешние характеристики, которые придают необычное прочтение мысли, но форма и содержание суть нерасторжимые вещи. Форма является рычагом, который помогает явственней, обнаженней довести содержание до чувств читателя.
Среди тысяч поэтических книжек, какие мы встречаем на прилавках книжных магазинов, редко можно встретить книгу, которая способна потрясти.
Во-первых, такая долго не продержится, во-вторых, столько уже написано стихов хореем, ямбом, гекзаметром и амфибрахием, чем угодно, что, кажется, уже невозможно придумать что-то свое, резко отличающееся от потока. И вдруг…
Вдруг встречаю книгу Ю. Левитанского «Кинематограф».
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Поэтическое видение вещей, окружающих нас: луна – шар со свечою внутри.
Красный боярышник – что он может навеять?
Начал писать еще в Иркутске.
Диалог у новогодней елки.
Знакомая женщина мне сказала, познакомившись с его стихами: «Он что-то всем завидует».
«Завидую, кто быстро пишет и в благости своей не слышит…».
Она увидела только это. Поэзия, как и любое другое искусство, отражается в нас, как в зеркале. От зеркала зависит, каково будет отражение. Чем оно будет прозрачней, прямей и пытливей, тем точнее будет отражаться то, что хотел выразить художник.
Есть понятие, что книг существует столько, сколько у них читателей, и каждая непохожа на другую, добавлю я».
(*) – написано на свернутом листе, заложенном на этой дате в дневнике.

25 июня, 21.20.
Обращение, отпечатано на небольшом листке, для раздачи присутствующим.
«ДОРОГИЕ КНИГОЛЮБЫ!
Разумеется, мне очень жаль расставаться с такой почетной должностью, какую я ухитрился занять, и я, пожалуй, остался бы еще на пару лет, если б не обстоятельства.
Уходя, я хочу, чтобы на посту председателя правления был человек, обладающий крепкими нервами и спокойной совестью. На мой взгляд такими качествами обладает Черевки П.И.
Желаю новых интересных книг!
Бывший председатель. Просняков».

До обеда – собрание книголюбов. Приняли всех, кто захотел: Вася Котов (дал адрес), Плекин, Панасенко, Зина Федоров, Ненашев, Гудзяк, определение насчет Щеглюка Вити – характер. Получился массовый призыв.
Савченко и Азаров отказались.
 Азаров: - Я ж тебе давно сказал, что в ваше общество вступать не буду.
Вася просто махнул рукой – опять нелады  дома, что ли.
Федоров: - А с тобой я здороваться не буду, ты не наш, уезжаешь, покидаешь нас… до 1 июля. Скажи, Оля.
Оставил им записку, чтобы Черевко был председателем. Жаль, Паша в отпуске. Правление: Черевко, Кубасова, Кочура.

В обед сыграл с «земляком» Червоненко в паре, обыграли всех. Я одел робу, удобней играть. Соперники были слабые – студенты и Игорь Куделин с Толмачевым. Игорь учится, и Люда с Олей. После обеда Люда с Олей пошли загорать на пляж, они по секрету мне передали, а я должен был сказать, что они пошли за билетами.
Червоненко тренируется со мной играть в шахматы, чтобы достойно сражаться с Черевко. Сегодня сделал две ничьих – прогресс (счет 7:2).

Прочел «Вальдшнепы над тюрьмой» А. Шеметова (серия «Пламенные революционеры») о Николае Федосееве, который в 28 лет покончил жизнь самоубийством. А я так и не смог сходить на его могилу в Верхоленске. Работал в пяти километрах в селе Картухай, куда посылали с Иркутского центра метрологии. Ходил туда, но до кладбища не дошел. Всегда жалел об этом. Но в местном музее историю эту узнал.

Радио в 22.00: «Привет всем! Советско-французский экипаж в полете. Скоро состыкуются. Жорж Марше поздравил с успешным началом полета».
Франция потребовала немедленного созыва Совета Безопасности по поводу положения в Ливане. Бейрут окружен полностью, бомбят израильтяне. Много жертв. Наступают на сирийцев. Те упорно защищаются.
На работе после обеда.
Студенты играли в теннис. Забрал у них ракетки. Сыграл три партии с Лешей Червоненко, он выиграл 1:2, затем Панасенко разминался с Лешей. Зашел Ступкин. Я подал знак звуком: «С-с-с».
Панасенко с ракеткой пошел к нему навстречу объясняться: «Вот, мол, разминаюсь».
Ступкин: - Да, тебе надо, разминайтесь дальше.
Собрался уходить. Сережа продолжает, что у него нет пропуска в 17-й цех.
- Я же выхожу в понедельник на работу.
Ступкин: - Да, да.
- Я пока чувствую себя хорошо, отпуск кончился, надо уже поработать.
Речь его бессвязная, бессмысленная, отрывки фраз идут потоком, который я не останавливаю – по привычке. Он думает, что говорит правильно, логично, но речь не тормозится между отдельными фразами или предложениями. Она не изменилась с апреля, когда я слушал его в последний раз. То же самое неловкое положение руки. Растерялся при виде начальника: мол, играл в теннис – и сразу же сбой в поведении.
Ступкин, удрученный, еле ушел. Я сразу же сделал замечание:
- Сережа, ты меньше говори. Начальник поймет, когда говорят коротко.
Но он меня, кажется, не понял.
Затем в курилке – разговор о футболе. Подошел Ступкин, сел рядом с Челдышевым. Сазонов тому:
- Юра, ты бы хоть пододвинулся, начальнику места не даешь.
Азаров прикурил у Ступкина. Я стою с наветренной стороны. Заходит Панасенко. Обращается к Ступкину:
- Куда отдать фотографии?
Челдышев: - Отдай табельщице.
Все объясняют. Сережа идет за фотографиями, открываю ему шкаф, в котором сломан замок. Он забирает фото для пропусков. Уходит.
Ступкин: - Не знаю, что с ним делать. Пообещал Николаю Васильевичу не увольнять его. Тот упрашивал: делай, что хочешь, только не увольняй. Я попросил Пономаренко решить вопрос. Он мне тоже: «- Я скоро ухожу на пенсию, так что вся вина будет на тебе». А сейчас гляжу на него: совершенно такой же – без изменений. Надеялся, будет улучшение. Все использовал: отгулы, отпуск вся надежда: Евдокимов вылечит. Вылечил. Был же разговор насчет курорта, Саша (Азарову), как там дела, вроде все готово было?
Азаров: - Да, все было готово, все бумаги.
Куделин: - Ему же должны вне очереди давать.
Ступкин: - Да нет…
Заходит Панасенко с фотографиями.
Челдышев: - Ты иди сейчас в табельную, а то поздно будет – уйдут. Я сейчас оттуда – они там были.
Все подтверждают. Уходит.
Ступкин: - У него же – вторая группа инвалидности, на стенде ему работать нельзя, фактически нигде – здесь же работа повышенной опасности.
Куделин: - А у комплектаторов?
Ступкин: - У комплектаторов нужно работать с документацией, паять «Шээры» по картам – там такого можно напаять. Нет ему работы. Вот что теперь делать? Отцу пообещал.
Я: - Нужно отправить его на комиссию.
Ступкин: - Придется сделать так. В понедельник скажу, что без комиссии не могу принять на работу. А комиссия не допустит. Придется отказать. Такую ответственность брать на себя нет смысла. Есть еще вариант: попробовать отправить на курорт, пусть полечится. В Белокуриху ему надо.
В свое время Ступкин проявил слабохарактерность – от жалости, человечности. Теперь для Панасенко будет резкий удар – он настроен оптимистично. Это должно было когда-то случиться. Я-то предполагал, что и с отпуском его обманули, а на самом деле – уволили. Вторая группа инвалидности. Но в связи с просьбой отца приказа еще нет. Теперь обманывать будет невозможно. И обманываться.
Ступкин. Среднего роста, худощавый, плечистый, крепенький «живчик», черные курчавые волосы с «плоскостью» на вершине, покрытой редкими волосами. Аккуратное лицо. Цепкий прямой внимательный взгляд. Губы поджаты. Обычно в синей рубашке. Быстрый, решительный.

Рыбин о Козыреве. Тот – в больнице в тяжелом состоянии – инсульт.
- Зачем так нужно надрывать себя, все равно никто не оценит. Вот так добиваешься уровня, растешь, портишь себе здоровье, а потом, раз – и не нужна никакая работа. Догадаешься: здоровье, вот что – главное. Не надо никакой карьеры, работай инженером, не лезь никуда. Спокойно, никаких нервов, и здоровье – в сохранности. Уже сообщили родственникам, те поехали в Приморье. Козырев – в Большом Камне.
Рыбин жалуется, что с квартирой не получается, только – через суд. Видимо, ведомственная.

27 июня.
Встал в 6.30 – зарядка, бег, завтрак. Рыбин ушел с Ненашевым на рыбалку. Рынок. Попозже пойду на пляж – день будет жаркий. Запланировал еще вчера.
Вчера была суббота, целый день – дома. Отправил посылку с книгами, затем – по книжным магазинам. На Металлургов – взял вначале Фурманова «Дневники, письма», подошел к центральному столику, на котором вразброс лежат различные книги, увидел Николаеву «Учись быть читателем», рассматриваю, затем, как обычно, перелистывая с задней страницы, глянул на столик и увидел Богата; моментально отпечаталось в сознании, но по инерции учтавился в страницы, и тут же опустил голову к столику: передо мной лежит с краю большая книга с надписью Е. Богат.  Схватил ее – отлегло от сердца.
Оглянулся. Вокруг ходят люди и не видят драгоценности. А ведь могли из-под руки взять – сколько горя было бы! Всего один экземпляр. С Таней потом решим, кому нужнее.
После обеда читал Хосе Марти «Избранное». К пяти пошел в винно-водочный магазин, обещал шампанское на проводы – в среду, 30-го. Рыбин тоже прогулялся со мной. Вначале – на Орджоникидзе, потом – проспект Мира, шампанского не было. Вернулся к себе, отнес продукты. Рыбин подождал на улице. Пошли на Кирова. Там – толпа, из дверей тащат какой-то портвейн. Рыбин сходил внутрь, вернулся: есть шампанское. Встал в очередь – 40-45 человек. Милиционер разбирался впереди – лезли без очереди. Очередь пошла быстрей. Затем сержант отошел ко второй очереди, их было две.  Наша опять затормозилась. Но мужики надавили сзади – вновь ускорилась. Когда подошел к прилавку, несколько человек просили меня купить. Вначале – майор небольшого роста, опрятный – бутылку водки (взял деньги); затем – пьяный с длинным носом, пытавшийся до этого взять без очереди. Этого я послал подальше и сказал, что если увижу еще тут, буду разговаривать по-другому. Молодой парень просил – отказал. Очередь возмущалась.
Парень: - Я – после работы, да я же не без очереди, прошу взять заодно.
Очередь: - Все с работы, все торопятся!
- Сколько тебе? – спрашиваю.
- Две муската без сдачи, - отвечает.
Купил ему. В 18.15 был у себя.
Остальной вечер читал Марти, Богата, Фурманова. Рыбин смеялся, читая Кеведо.
На пляж беру Залыгина «Южно-американский вариант». Начало романа – новогоднее гулянье.

Вечер. На пляже хорошо загорел. Искупался от души в Амуре. Думаю, не в последний раз. Пляж был набит битком. Почему-то жарко не было – небо покрылось какой-то хмарью. Дым?
Солнце, песок, полуголые тела, волейбол, за пляжем – спасательная станция, Амур – в блестках, баржи, буксиры, теплоходы, «Ракеты», «Амуры» (катера). Напротив – высокий берег; ниже по течению – составленный, словно из спичек, мост. Вдоль реки – длинный песчаный остров. Обычно эта коса находится под водой, но сейчас уровень воды упал на 70 сантиметров от нормы.
Пить не хотел, но в силу инерции купил на автовокзале мороженое, гранатового сока да еще пирожных, как дитя!

Радио. Костя Славин в 5 лет стал школьником, за два года одолел 5 классов. Школу окончил в 12-ть, сейчас собирается поступать в университет.
Сегодня – день на минуту короче самого длинного. Последние известия читали Сергей Арутинов и Елена Диомиди.

21.30, Рыбин спит. Пришел в восьмом часу. Играл в футбол без рубашки – «сгорел» на солнце. Чуть под градусом. Сходил в душ, лег. Предложил ему аспирин – отказался. Предложил одеколон – согласился, побрызгал на плечи, морщась. Предложил свои «Шипром» потереть спину. Когда уходил утром, сказал мне:
- Ну, счастливо, старик!
Написал и отправил письмо Гале, прогулялся по городу. Душно, народу на улицах мало, хоть и День молодежи. Может, еще рано?
У Валеры-чудика взял книгу «Проблемы развития психики» А.Н. Леонтьева, лауреата Ленинской премии. Интересно.
Рыбин ворочается. Стонет.

28 июня, 21.40.
Умер Козырев. Ему я посылал телеграммы из Северодвинска.
Рыбин: - Да он сам виноват. Еще лет пять назад ему врачи говорили, чтобы бросал эту работу. Не захотел деньги терять, ведь у него оклад 236 рублей, это выходит в зарплате 600-620 рублей. А, может, не мог от работы отойти, прикипел?
Утро. На стенде. Вначале все собрались в курилке, затем сыграл партию с Лешей. Последние дни с земляком. С Олей и Людой пошли через первый цех в отдел кадров. Пономаренко не было. Бобров поискал заявление – не нашел: «Видимо, отдал Пономаренко». Подождал Пономаренко. Он пришел с вестью: «Козырев умер», подразумевая, что времени не будет. На улице его ждали несколько человек. Пономаренко заявление не нашел, позвонил Боброву. Тот передал, чтобы я подошел к двенадцати. Пошел к себе. Постирал, погладил.
Бобров нашел заявление.
- Но ты имей в виду, что я сказал – можешь вернуться в любое время. Такие работники нам нужны.
Я: - Хорошо. Спасибо.
- А что у тебя за причина?
Я: - Мама болеет, уже пожилые родители.
- Престарелые родители – забота нужна, факт. В заявлении напиши, что с первого числа. Возможность будет, приезжай.
Я: - Всего наилучшего!

После обеда – на работе. Люда, Оля, Панасенко, Леша. Затем все пошли к 16.15 в убежище – отработка воздушной тревоги. Набилось много народу. Ушел оттуда в аптеку (шприцы, лейкопластырь). Затем выпустили с завода – в ЦУМ (фотобачок).
Вера Андреевна: - Такие хорошие парни уходят, а! Я Ступкина сегодня встретила, говорю ему, а он: «- Тоже не хотел отпускать, и Пономаренко тоже». Чем здесь плохо?
Сокрушается. Милая «Веранда»! Привык так ее звать сокращенно, и парни так говорят – привычней.
Сигнал «Воздушная тревога!» - по радио: «Говорит штаб ГО. Граждане! Воздушная тревога!». Ноющий звук, то нарастающий, то монотонно ослабевающий. Все это повторяется.
Свет тушили на десять минут – сидел у Ненашева.

Завтра с утра – обходной лист в ОК.
Осталось работать два дня. Сожалений больших нет, но…
Но есть какое-то отупение, пустота в голове, никаких активных мыслей, вялость, апатия – в чем дело? Жара, что ли, виновата? Быть может, перегрелся? Нет цепкости мысли. Действую в силу инерции.
Неопределенность будущего. Быть может, это? Вчера – мечта о моей будущей жизни: естественно, литобъединение, разговоры, затем - Москва, и т.д.
Через неделю – на Камчатку. Завтра – сбор в турбюро.

29 июня, 18.30.
День – с обходным листом. В обед – теннис с Игорем Куделиным в паре – так и хотел выбрать  себе сильную пару. Галина Павловна (архив): - Все знающие люди разбегаются.
Прощальный разговор с Акишевой (председатель общества книголюбов завода).
Азаров ушел на заказ (договаривался с ним).
В военкомате – забыл военный билет.
У проходной висит траурный портрет Козырева, под ним – горшки с цветами на земле.
С обходным: инструментальная кладовая, материальная кладовая, архив, техбиблиотека, домоуправление (печать в бухгалтерии ЖЭКа), бюро пропусков (завтра утром), ВУС – первый отдел, библиотека ДК, библиотека ЭРА, цехком (Азаров), табельщик цеха - завтра, касса взаимопомощи (не состою) – и только после этого в бухгалтерию.

В 17.00 – в турбюро. Выезд через неделю, 6-го, во вторник, автобус в 7.30 от турбюро, самолет 180 – в 9.50, из Хабаровска – в 14.40., два часа лёту. Стоимость 67 рублей в одну сторону. Стоимость путевки из Прибалтики – 550-600 рублей. Уникальная возможность..

 30 июня.
Теперь надо выходить из «пике». Строгий режим с завтрашнего дня. Подъем в 5.45 каждый день и т.д.
Началась новая жизнь. Отнестись серьезней.

21.30, закончен последний рабочий день. После работы пришли в гости Вася Котов и Саша Толмачев. Я соорудил салат – кстати, зашел с Ненашевым на рынок после похорон Козырева. Они пили «шило», я – молоко. Дал им свой адрес, адрес Толмачева взять забыл. Наговорились напоследок. Попросили позвонить после приезда с Камчатки, пригласить в гости, рассказать.

До обеда играл в шахматы с Лешей Червоненко в цехе, Вася Котов заходил иногда поинтересоваться. Кстати, налил мне до этого поллитра «шила».
В обед играл на стенде в теннис. С Лешей всех обыгрывали. В конце, проиграв Азарову с Толмачевым, пошли обедать. Когда пришла Люда с обеда, они с Олей уходили на обед, позвал их – решил в последний день поиграть в теннис. Решили шампанское перенести на конец рабочего дня. После тенниса пошли с Лешей в цех. Играли в шахматы в раздевалке, где отмечали счет зарубками на трубе – стеклом по краске. Счет был 9:3, когда позвала Оля с вопросом: «Надо решить, что делать». Все должны были идти на похороны Козырева.
Говорил накануне Игорю Куделину, что у меня – шампанское, а – похороны Козырева, имея в виду несовместимость вещей. Игорь, склонный к неожиданным поворотам мысли, ответил:
- Ты хочешь сказать, что твои проводы идентичны похоронам?
Я задумался, ведь в этом действительно есть смысл. Итак, решили одну бутылку шампанского выпить сейчас за прощание-расставание, а другую потом, как сказал Котову, обещавшему привести парней.
Пошел к Ступкину.
- Владимир Михайлович, как Вы считаете, можно сейчас одну бутылку шампанского, пятый час?
Ступкин: - Конечно, можно. Никого посторонних нет, так что я думаю, никаких помех.
Забрал из холодильника шампанское и зефир. Женщины достали конфеты, оля – шоколадку, стол стал праздничным.
Я: - Стрелять или как?
Все: - Стреляй!
Смотрю на Ступкина.
- А как с ТБ?
Ступкин: - Стреляй!
Я отпустил пробку. Прозвучал хлопкий выстрел, и пробка с силой отлетела от высокого потолка. Разлил.
Люда: - Поздравляем тебя с днем рождения, с 30-летием! Это от общества книголюбов. К сожалению, в нашем фонде больше нет ничего.
Подает ручку с золотым пером с гравированной надписью и книжку Л. Толстого «Рассказы» (КС). Я был потрясен – до дня рождения еще полтора месяца!
Я: - Я очень тронут. Спасибо, ей-богу! Вот не ожидал!
Люда: - Надеемся, ручка тебе пригодится. Будешь научным сотрудником в каком-нибудь НИИ, писать в отделе рефераты.
Я: - Да. Ручка мне пригодится. Спасибо!
Люда: - Пожалуйста. Надеемся, ты нам напишешь, где будешь работать, и как устроился. Вот когда фото пришлешь, тогда и черкни. Виктору Павловичу напишешь.
Я: - Я могу и тебе. Конечно, напишу. Не собираюсь прерывать связи с вами, обязательно постараюсь приехать в Комсомольск.
Ступкин: - Приезжай к 100-летию.
Я: - Я уже думал об этом. К 100-летию точно приеду.
Все смеются. Петя Яновский, Панасенко, Ненашев, Ступкин, Червоненко, я, Оля, Люда – по кругу чокаемся.
Ступкин: - Ну, желаем тебе, чтобы все твои мечты и планы сбылись, успехов тебе! И спасибо тебе за твой труд, за твое участие во всех делах участка.
Я: - Ну, в труде от меня мало было пользы.
Ступкин: - Это еще не самое главное. Главное – везде быть человеком.
Оля и Люда кивают, Яновский напряженно-весело слушает.
Ступкин: - И за все твои дела и замыслы.
Я: - Спасибо. Спасибо за все.я хочу выпить за вас, чтобы все у вас было наилучшим образом – в работе и во всем!
Люда: - Приятно холодненькое.
Ступкин: - Есть поговорка: человеку нужны три вещи: холодное шампанское, горячие женщины и…
Люда: - Правильно. Вино, женщины и карты.
Ступкин: - Нет, я хотел сказать…
Начался веселый разговор, в котором слова всех смешиваются. Так бывает в ресторанах – монотонный шум от бесед за столиками, где играет главную роль алкоголь. Здесь же – минутный шум от того, что собрались люди, близкие по духу, когда важны не слова, а общение.
Оля: - Толя, я не знаю, подписывать книжку или нет?
Я: - Оля, конечно, подписывать. У меня в библиотеке есть раздел «Автографы». Вот она и будет стоять на самом виду.
Люда подписывает.
Люда: - Ой, я написала «от общества», а не «от членов общества».
Я: - Так и нужно: от общества.
Ненашев: - Правильно, от общества, а я-то не член.
Я: Ну, как же, Виктор Павлович, здесь все члены общества, и вы – равноправный член общества.
Ступкин: - Нужно фломастеры, подписаться всем.
Подписываются.
Ступкин: - А это что, Виктор Павлович?
Ненашев: - Как что? Это подпись, вот поглядите, Анатолий Петрович.
Он подписался желтым цветом – не видно.
Ступкин: - Это же уродство, да, кажется, еще и матерщина.
Люда: - Ай-я-яй, Виктор Павлович!
Ненашев: - Ну, ладно уж.
Оля: - Толя, моя подпись ясна.
Я: - Олечка, я твою сразу узнаю. А это, Леша, твоя?
Червоненко: - Да чего-то почерк испортился.
Панасенко: - Гляди, как я уже подписываюсь. Сам.
Я: - Да, хорошо получается.
Панасенко: -  Я научился\. А до этого никак не получалось. Мне не наливай. Я же не пью еще.
Двух стаканов не хватило. Виктору Павловичу и Яновскому налил отдельно.
Я: - Ну, что ж. выпьем еще за наших женщин!
Повторил свой банальный идиотский тост, но мне так хотелось выпить за Люду и Олю, за то, что они постарались сделать мне подарок. «Это тебе – от всей души!» - так сказала Люда. Не сомневаюсь!
Милые дорогие люди!
Люда: - Нет, выпьем вот за что. Чтоб ты любил и был любим всегда. Ну, первое не обязательно, а второе…
Оля: - Да, главное, чтобы тебя любили!
Пауза.
Люда: - Ну, что замолчали, заскучали, не на поминках же?
Яновский (смеется): - Мы входим в роль. Это как Винокур, помнится, листал книжку и находил слова…
Оля: - А, да, помню – на новогоднем «огоньке».
Люда: - Я чего-то не помню, правда, мы в это время гуляли.
Разговор переходит на разные темы, но остается радостная счастливая обстановка.
Право же, я не ожидал! Столько проявлений любви, признания. Я был тронут в самом горячем смысле слова. Мне было так хорошо! Спрашивается: нужно ли иметь общую кровь, чтобы быть родными?
Вскоре стали собираться на проводы тела Козырева. Уходил и Ступкин. Спросил Ступкина: может, и мне пойти со всеми, чтобы одному не оставаться.
Ступкин: - Гляди сам. Пойдем, конечно.
Было неизвестно, сумеет ли Котов прийти, а я буду его ждать. Поторопившись, не позвонил ему.
Около учкомбината – на Аллее Труда – звуки похоронного марша. Выносят тело.
С разовым пропуском задержали на проходной, Люда и Оля ушли вперед. Потом догонял.
Люда и Оля, обе – в очках, возле учкомбината тихо разговаривали с Раей, работницей отдела кадров. Ждали меня. Попрощался. Посмотрели друг на друга долгим взглядом – на память. Отвернулся, отошел к парням. Тут же пошли вперед. Проводили с Ненашевым до площади Кирова. Все.
Если забывать, то для чего жить? Они должны быть всегда близко в памяти и в сердце, как сейчас. Люда – в больших дымчатых очках, Оля – в темных очках, у нее минус три диоптрия.
Пространство пронизано «Мелодией» Дворжака. Жарища, душно. Медленно идет процессия по Аллее Труда. Почерневшее тело.
И - наше прощание. Только что были близко, думали друг о друге, говорили, глядели в глаза друг другу. И – все. Больше не увидимся?
А если увидимся, то будем совсем другими.
Но в сердце нет боли – внутренне подготовился. Боль была, когда подавал заявление.
Возможно, свыкся – не осознаю утраты близких людей.
Траурная процессия. Мушицын, Бобров и другие с траурными – красное с черным – повязками. В гробу – то, что было Козыревым. Кожа потемневшая, затылок перебинтован (видимо, мозг вынут). Есть еще тело, а где то, что было человеком? Где этот дух?
Видимо, почаще нужно встречаться людям с такими процессиями (лучше, конечно. посторонним), чтобы задуматься о смысле своей жизни, что смысл ее в том, чтобы оставить след после себя: добрые дела, добрых людей (детей), добрую память.
Но людей черствых, ограниченных, это не воспитает, утонченных людей может лишить воли, оптимизма.
Нужно быть добрым и сильным, чтобы уметь из всего извлекать уроки.
О, бренное наше существование!
А ведь в наших силах сделать его осмысленным, возвышенным, радостным, таким, когда приятно даже умирать – с чувством выполненного долга перед жизнью.
Не надо отчаиваться и терять головы – жизнь прекрасна!

Письмо от Виктора Павловича Ненашева.
Письмо пришло на улицу Ангарская, дом 8. Обратный адрес: 681024 г. Комсомольск н/А, проспект Интернациональный, дом 57, корпус 2-147, подпись.
«Здравствуйте, Анатолий Петрович… и Ванюша!*
Письмо твое, Анатолий, я-то получил 31 декабря, представьте себе, какой это был для меня подарок! Вы, оказывается, можете с успехом быть в роли деда Мороза и делать приятное для окружающих и др.
Ну, что ж, хотя я не дед Мороз, но хочу поздравить вас всех, прежде всего, с бракосочетанием, с рождением сына и с 1987 Годом! Желаю Вам здоровья, семейного благополучия и мирного неба.
Ну, а я по-прежнему один. Да и в эти уже годы начинаешь задумываться, а стоит ли чего-либо такая никому не нужная жизнь, но это, по-видимому, хандра на меня напала.
Ну, ладно. Что-то у меня уныло получается, а ведь много и хорошего.
На работе у нас страсти поутихли. Защитники бунта уволились. То есть, Ручкин и Мацкевич устроились на завод Гагарина (авиационный), но Ручкин, говорят, даже и оттуда дал деру. И, как говорят, опять-таки ближе к нам устроился. А шуму было порядком. Основной вопрос был – оплата. Но – увы, лучше не стало, а изменения последовали.
Представьте себе, вот буквально как пару недель назад, как состоялось последнее собрание по письму из ЦК на Ступкина. Но для него это никак не может отразиться, потому-как, если у него были ошибки, то уж настолько мелкие, что о них ставить ЦК в известность, с моей стороны, это было глупо. Да к тому же, за те ошибки он уже понес наказание. Ему был объявлен от директора выговор.
С кадрами у нас стало плоховато. Много уволилось, а пришли единицы. Объем работ увеличился, так что принять Вас готовы, хоть сейчас. Правда, с жильем есть пока сложности. Но ты, наверно, смотришь телевизор иногда, да и в печати стали много говорить и плохого и хорошего о Комсомольске.
Мужики наши проявили большой интерес к твоим поздравлениям новогодним. Вам они так же желают доброго Нового года.
Вот, собственно, и все, в письме много не расскажешь. Что-то упустил, что-то забыл.
Вот поэтому, будет возможность у тебя одного или у всей твоей семьи – добро пожаловать.
С уважением, Виктор. 8 января 1987 года».

(*) – среди упомянутых лиц были имя и отчество бывшей моей жены; с вашего позволения я это пропускаю, чтобы не портить письмо такого чистого и искреннего человека, как Виктор Павлович.

Прошло пять лет, как покинул Комсомольск, но меня помнят и откликаются на письма. А я не выполнил того, о чем мечтал и что ожидали от меня товарищи по труду, ставшие близкими, из легендарного города на берегу Амура.

Продолжение следует.

Здесь - первая часть: http://proza.ru/2025/02/08/1206