Палач 1

 - Я не больна, поймите, просто обречена... – вторила женщина прикрывая рот платком. – Обречена жить с этим деспотом, который никогда не понимал и не любил меня по настоящему. А еще...Он... ... ...ОН...

 Женщина замолчала, громко зарыдав. Доктор приподнял бровь. Его руки были сложены на столе, на котором виднелось пара чистых бумаг и ручка полная чернил. Тихо вздохнув, чтобы прервать долгую паузу, которая возникла между ним и пациенткой, он протянул руку в знак того, чтобы она продолжила.

 – Наверное, мне стоит начать с начала...

Я потеряла сына

***

Помню, в детстве, после прогулки, возвращаясь по знакомой мне дороге, улыбался, поворачивал голову в сторону, приоткрывал глаза и видел его. Солнце. Оно грело меня изнутри. Будь это хороший и удачный день, наполненный детской невинностью и счастьем, или день моего невезенья, сломанной ноги, порванной тетрадки или джинс – всегда грело. Согласитесь, солнце улыбается и внутри все, что казалось трудно пережить, становится легче; уже не так давит на комок внутри под сердцем. Видишь свет и настраиваешь себя на белую лучшее. В такие моменты я обычно останавливался и получал последние лучи поддержки, утирал слезы, если это было нужно, и шел домой. Когда же я подходил к порогу своего дома, иногда говорил ему: «Пока, увидимся на следующий день. Обещай.», - и сразу же заходил за порог. Тогда мое лицо обдувал пряный и сладкий запах из кухни – новоиспеченный пирог мамы…

 Но сейчас было не так. Солнце прощалось, словно навсегда, будто это не последние лучи дня, а жизни. На миг мне показалось, что с этого часа мне придется довольствоваться только холодной луной и ее мутным светом. Передо мной лежал человек. Его уже покрывшееся инеем тело, все еще отдавало пар живого. Все почему-то столпились и смотрели на него. Неприятно. Глаза его были пусты, но до сих пор смотрели вперед, в несуществующее будущие. Рот был приоткрыт и не собирался больше ничего говорить. Тело молча лежало возле высокого дома, стены которого были озарены последними уходящими лучами солнца, придавая воздуху умиротворенный запах. Я не знал, что делать. Мне было так страшно видеть его, смотреть на него. Вдруг раздался голос.

– О боже! Человек! – крикнула женщина и, бросив сумки под ноги, подбежала и закрыла мне глаза. – Вызывайте скорее скорую! Чего Вы стоите!?
 Я отпрянул от тети и посмотрел на остальных людей. Все столпились у упавшего и рассматривали его. Какой-то полный мужчина начал вызывать скорую, тараторя с придыханием. Тетя начала кричать и пугать всех вокруг...

 Запах смерти. Я его отчетливо запомнил, оно мешалось с запахом моего одиночества. Такое же холодное и вязкое. Оно было со мной почти с самого детства. Отец много мне чего запрещал из-за чего мне часто приходилось сидеть дома; был я наказан или нет. Мама же пыталась скрасить мой домашний арест, но у нее плохо получалось. Она радовала меня всякими вкусностями из-за чего я был слегка полным. И это часто упоминал мой отец. Он хотел воспитать «борца», а не девчонку, какой был я. Был.

 Это случилось в октябре. Было холодно. Мама уехала к тете, которая заболела; поймала простуду, ничего серьезного. Но это стоило мне жизни.

– Вставай, лентяй!

 Я дрогнул и приоткрыл глаза, пробуждаясь ото сна. Теплый плед обнимал меня, как мамины руки. В такие моменты вступалась мама и говорила что-то вроде: «Он же устал после учебы...хорошо тест сдал, пусть отдохнет», – и то было правдой. Я хорошо учился и быстро уставал. Труд мозгами сложнее в априори, но отец был не согласен.

– Поехали на охоту. Сделаем из тебя мужчину. Настоящего охотника, а? Рад?
 Нет, я был не рад. Мне было страшно. Страшно услышать звук выстрела и последнего вздоха животного. Его крики и мучения. Боюсь увидеть ту же картину, что и вчера. Вчера вечером после школы. И не один мамин пирог не смог бы стереть это из моей памяти. Но выбора у меня не было и, кивнув, я начал собираться.
 Меня охватывала тревога, внутри меня и снаружи. Я уже стоял на улице, отец паковал вещи в машину и весело что-то напевал. Парой мне казалось, что ему нравилось издеваться на мной: упреки, подзатыльники и унижения. Я видел его заботу лишь в редкие моменты проявления его нежности, и к маме, и ко мне. Было не так как в других семьях. Мы редко обедали вместе, редко проводили время. Мама старалась это исправить, водила меня в парки и на площадки, чтобы я нашел друзей, да и она подруг, но как-то не получалось. Дети сторонились меня и моих игр. А маме и вовсе не были интересны другие мамы без их детей - моих друзей. Отец же никогда не брал нас на посиделки с друзьями. Он как будто всем видом говорил о том, что ему стыдно, что мы его родные люди. Не знаю, почему он стыдился маму, но я был полным пороком в его глазах. Слабый, полный и неказистый – мой прилагательные. А когда я в очередной раз плакал по поводу того, что меня обижают в школе ко мне прибавлялось новое прилагательное – бесхребетный. Но как я мог противостоять трем? Для меня это всегда было загадкой.

 Один раз в книге я прочел, что дети нелюбимые родителями становятся обыкновенно объектом издевательств и насмешек в школе. И это идет не только стороны детей, но и взрослых, а именно учителей.

 Был случай, когда я заступился за одного, хотя мне было страшно и стыдно открывать рот. (Почему стыдно спросите Вы? Ведь в этом нет ничего постыдного, чтобы защитить другого. Наоборот, это бы подняло меня в глазах сверстников, но мое детское познание мира и себя было на столько мало, что любые проявления себя, как личности, мне казались постыдными и глупыми.) Пришел новый учитель английского. Мужчина, молодой. Он начал урок, объясняя нам очередное время в английском языке и когда оно используется в предложениях. Кому такое интересно? Вот и тому мальчику не было интересно, и он играл в рыцарей с соседом, представив, что ручки это мечи, и болтал. Я мало с ним общался, но знал, как и все в классе, что у него больная нога. Как-то еще в глубоком детстве упал и все хромает. Нам даже выделили специально кабинет на первом этаже, где учились только мы, учителя к нам в класс приходили сами, хотя до этого мы бегали по кабинетам. Учитель английского, заметив, что его слушают не все, видимо, разозлился и окликнул мальчишку.

– Раз ты самый умный и уже все знаешь, может встанешь и расскажешь за меня? – статично-банальная фраза всех учителей, которая заставляет почувствовать себя неловко и умолкнуть, прозвучала из уст англичанина.

– Нет, я знаю не все...

– Тогда чего болтаешь? – парень стыдливо пожал плечами и опустил голову. – Тогда покажи нам какой ты мужчина. За свои поступки надо отвечать. Отожмешься десять раз, тогда я тебе разрешу болтать на моих уроках, а если нет, то два в журнал.

 Чуть нахмурившись, я выразил все свое негодование вздохом, и учитель посмотрел на меня.

– Ему нельзя. У него нога больная.

– О как, тогда иди ты отожмись за своего друга, малец.

 Я несколько секунд смотрел на преподавателя, а после нервно сглотнул, краем уха услышав перешептывания и едкие смешки. Учитель тоже это услышал и противно улыбнулся, указывая на место рядом с собой. Я встал с места и пошел. Приняв упор лежа, я попытался отжаться но с грохотом упал на живот. Раздался смех в классе.

– Что такое? Болтать умеем, а делать – нет?

 Я сделал еще несколько попыток отжаться, но мои руки были слишком слабы для моего тела. Чем больше я слышал смех, тем сильнее мне хотелось сбежать от туда. Слезы подошли к глазам и я разрыдался, быстро выбежав в уборную.

 Мы уже ехали по лесу. Густые ветки ели закрывали только вышедшее солнце. Хотелось спать, но я не мог из-за большого страха и тревоги, которая кипела во мне. Я молился Богу, чтобы все животные спали в своих норках и не вышли к нам с папой. Особенно мне жалко птиц. О чем вы думаете, когда смотрите на них? Эти легкие, едва заметные точки на небе, так легко порхают среди перистых кусочков ваты, создают великолепные узоры на небе, подают и снова взмывают в небо. Они похожи одна на другую сперва. Но стоит только прислушаться, как вы сами заметите, что каждая, абсолютно каждая имеет свой тон и характер. Они словно люди со своими замашками, голосами и привычками: одна постоянно летит прямо и никогда не свернет, даже если увидит булку хлеба; такие птички, как эта очень аристократичны и кушают только с рук или из кормушек, сделанных людьми; а другая словно наивный маленький ребенок будет метаться по небу и, заметив зорким глазом хоть одно зернышко, кинется к нему. Как жаль, что мы отличаемся от птиц...

 Выходя из машины, я наступил в грязь и чуть не поскользнулся. Отвратительное чувство, что-то склизкое под ногами скрипит и плачет. Я подошел к отцу, который уже доставал рюкзаки и ружье. Выдохнув, я увидел легкий пар – минусовая температура давала о себе знать.

– Готовься, мужичок, – отец кинул в меня рюкзак, чтобы я его одел.
  Как же не хотелось идти в лес. Лучше бы отдохнуть в теплой кроватке, почитать книгу или что-нибудь другое, но не здесь, с отцом! Мама, где же ты!? Почему, ты меня оставила с ним!?

 Повесив голову я пошел за отцом. Мы недолго шли, найдя место рядом с болотом отец поставил ружье у дерева и гордо сказал: «Пока обоснуемся здесь». Как же мне все это не нравилось. Я опять почувствовал запах смерти, меня зазнобило. Поставив свой портфель, я подпер ствол ели.

– Ну, и что ты расселся? Давай ветки искать для костра, – отец достал топор и продолжил – А я пока тонкое дерево найду, для большего розжига. Только смотри, чтобы ветки были сухими, понял?

 Я кивнул, а сам ничего не услышал. Собрать ветки, значит собрать ветки, какая разница, какие они? Я ходил недалеко – боялся потеряться. Я брал «хворост» – так обычно в книгах писали – и держал его в левой руке, прижимая к телу ветки побольше. После недолгого моего хождения я заметил, что стук, который издавал топор, утих, отца не было рядом. Я выдавил из себя тихое: «пап», но ответа не последовало. Я испугался и прижался к дереву. Вдруг меня грубо хватают за плечо и шепчут на ухо:

– Испугался, трус?

 Конечно же, это был отец. Увидев мое испуганное лицо, он громко засмеялся.

– И так понятно, что это я. Чего ты, как шавка, забился в угол и сидишь, хоть выглянул или позаглядывал за деревья... Надеюсь, из тебя что-нибудь толковое и выйдет в будущем...

 Мне было уже не обидно слышать что-то подобное,  привык. Хотя это здорово било по моей и так уже низкой самооценке. Была бы мама... Мы разожгли костер и я вытянул руки, чтобы их погреть. Отец меня торопил, поэтому я забыл свои перчатки. Он иногда косо на меня посматривал, а после задал вопрос.

– Голодный?

 Я кивнул. Что-то человеческое в нем все-таки осталось. Конечно, я был очень голодным, меня подняли рано утром в субботу, не накормили и дали подзатыльник за то что долго собирался. Отец достал из своего большого рюкзака небольшой контейнер, в котором на запах были сосиски, после из в его руках появилась какая-то домашняя салфетка. Он намеревался положить ее на сырую землю но одумался. Я бы ему этого не простил. Мама своими руками стирает эти белоснежные салфетки, старается, а он ее труд просто так пачкает. Найдя рядом большой плоский камень, отец соорудил из него стол, украсив его салфеткой. На него он положил огурцы и помидорки, сосиски и хлеб. После он достал термос с горячей водой. Интересно, он взял воду для того чтобы разбавить мне чай? Наверное, нет. Мне приказали грубым голосом: «ешь». И я начал. Мамина манная запеканка намного вкуснее этой сухомятки, но мне не стоит выпендриваться. Отец начал разливать чай. Как и ожидалось воды для меня он не взял и мне пришлось пить горячий. Я никогда не любил пить горячий чай, всегда язык обжигаю, как и сейчас.

– Вкусно? – спросил он.

 Я кивнул. Попробуй тут не кивнуть. Подзатыльник скорее отхвачу, чем поглаживание по голове.

  Утолив голод и потушив костер, мы встали и отправились вглубь в леса.

– А мы...за кем?

– За утками. Осень же. Ты же учишься хорошо, а такие вопросы спрашиваешь, во дурень.

 Я предполагал, но до последнего надеялся, что мы за кем-нибудь другим. Мне жалко всех, но убивать птиц для меня...это убивать и свободу. Отец пригнулся и скомандовал: «тише». Я и так молчал. Мы шли уже по каким-то болотистым местностям. Пахло отвратительно. Вода была почти зеленой, почва мягкой. Мы легли у какого-то дерева и отец зарядил ружье. Я закрыл глаза руками, прячась от всего этого. Мне было так страшно.

– Эх, жалко пса нет, – шептал отец, – Он бы эту дичь и принес.

 Это не дичь! Это птица! Живая птица! Пока живая...Отец прицелился и, чуть хмыкнув, уже хотел нажать на курок, как я, толкнув его ружье в сторону, крикнул: «не надо!». Птицы взлетели вверх от моего громкого выкрика.

– Идиот! Идиот! Какой же ты..! – причитал отец, поливая меня грязью слов.
 Я запереживал и расплакался. Начал тихо оправдаться.

– Они же живые, пап! Как можно их убить?! Я видел...Видел эти мертвые глаза, я больше никогда не хочу пережить подобное!

– Какая же ты девчонка! Все рано или поздно умрут, охота – это развлечение! Поймать и убить! Почувствовать себя охотником!

– А я не хочу чувствовать себя охотником! – моих слез становилось все больше и больше, и я чувствовал как это раздражает отца. Он подошел ко мне и похлопал меня грубо по щеке.

– Ты же мужчина хватит рыдать и показывать сопли. Соберись! Давай ты сам убьешь эту чертову птицу? Ну? Почувствуешь какого это!
– Нет! Нет! Нет!

 Я убежал. Убежал от этого ужаса, который меня настигал. Я не хочу этого слушать. Убить! Как можно кого-то убить?! Я же не волк и не хищник, как я могу кого-то взять убить? Да, я ем мясо курицы, пью молоко коровы. Но здесь.., все ощущается по другому. Присуща охоте какая-то неимоверная жестокость, которую мне не вытянуть душой. Я не могу и не хочу убивать! Почему он не может этого понять..?

 Я бежал, отдаленно слыша голос отца, но я даже не хотел его видеть. Петляя между стволами елей, их лапы скрыли меня в темном лесу, где я и нашел свой покой.

***

– Его тело нашли в болоте после 2 недель поисков по лесу. Когда я узнала, что мой сын умер...Я хотела оказаться там вместо него, чтобы он жил...Хотя какая ему жизнь без меня. Я понимаю, что должна жить ради себя и своего будущего, но какое будущее без него.., – громко всхлипнув женщина из глаз женщины полились слезы, – Я хочу, чтобы это закончилось. Поэтому я приняла это решение.

 Доктор встал и открыл дверь в процедурную. Опомнившись, женщина медленно встала и пошла. В этом кабинете было холодно и пусто. Стояла лишь капсула Sarco. Открыв ее и прилежно подав руку, врач помог женщине лечь в нее. Утерев слезы, та покорно положила руки вдоль тела и закрыла глаза.

– Я иду к тебе сынок...

***

 Несколько дней спустя раздался звонок в дверь. Открыл седоватый мужчина и с недовольным лицом взглянул на нарушителя покоя. Прикрывая шляпой глаза, нарушитель протянул ценное письмо в руки мужчины и, поклонившись пошел, на выход.

– Подождите! – строго скомандовал голос, кто Вы?

 Темная фигура в плаще остановилась, оглянулась. Послышался смешок. Кинув под ноги мужчины визитку, незнакомец скрылся в тени подъезда.

 «Здравствуй, дорогой. В своей жизни я много совершала ошибок, которые уже никто не сможет мне простить. Я понимаю, как насаждала тебе, как раздражала тебя каждый день одной и той же просьбой. Но я так больше не могу. Я не могу жить в мире, где нет нашего сыночка. Не представляя как мой малыш один, я отправилась в след за ним. Прошу тебя простить меня за то, что так эгоистично подступаю по отношению к тебе. Но и ты меня пойми. Я устала жить в вечных скандалах и упреках. А наш мальчик был для меня всем и ради него я была готова терпеть все. Когда солнце ушло без шанса вновь выйти на небо, я погасла и устала. Я знаю, что ты никогда меня не любил и стеснялся меня. Прости и за это меня, я такая неуклюжая.

 Напоследок, попрошу тебя быть просто счастливым без нас.»

 Читая измученный лист бумаги, мужчина молчал, стоя на лестничной клетке, не веря написанному.