47 Москвее некуда. Для начала сюда

МОСКВЕЕ НЕКУДА. (БАЛКОНЫ.)
                2018.   

 
А вот моя личная история, то есть наша с ней, с песенкой «о картинной галерее» история, она точно достойна внимания.
Надо же, и так бывает – вскоре подумаете вы.
Вот здесь я точно обойдусь без фамилии, хотя для людей, мало-мальски информированных в вопросах моего первого (1) ВУЗа, не составит труда идентифицировать персонаж.
               
                47 Москвее некуда. Для начала «сюда».   

К очередной, летней сессии тысяча девятьсот семьдесят второго  (1972) года, учёба окончательно надоела мне, к тому же в июне (моём традиционном, как вам уже известно, месяце перемен), появилась цепочка песен, явно указывающая на то, что стало получаться нечто новенькое.   Я продолжал по инерции сдавать зачёты и экзамены  (точнее, то сдавать, то не сдавать, то не ходить вовсе, то получать
в один (1) день по две (2), а однажды (1) даже три (3) записи в зачётку.   
К десятилетию (10) института мы даже приготовили гимн
(я уже рассказывал), но твёрдо решил уходить, или…   
Впрочем, я не очень понимал, какое «или» существует для меня.   
Я что-то писал, придумывал, потом куда-то ехал,  менял маршрут, иногда показывал ребятам, иногда сразу, подглядывая в бумажку, записывал на не совсем уж безнадёжную «Комету».
Наконец получилась целая средняя катушка.
Кто-то сразу перекатал её.  Потом ещё, ещё…
К концу июня у меня было минус два (-2) экзамена - хвоста и  странная повестка, пришедшая вполне официально, под подпись.   
Нет, не в военкомат.
Два (2) «на осень» не критично.
К тому же я планировал спихнуть, отрезать  ОТРЭС (основы теории расчета электронных схем) дня через три (3), что и сбылось.
А ещё  я встретил Чипу.  Вы, конечно, ещё узнаете много чего об этом самом Чипе. Мы не общались уже долгие годы, но в результате каких-то самых разных, порой совершенно невероятных совпадений, он практически постоянно присутствовал в моей жизни.  А пока он просто сообщает мне, что назавтра последняя пересдача на кафедре «Электрических машин и механизмов», и что он тоже будет принимать экзамен.   В десять (10) утра  заведующий кафедрой, он же  великий
(я не иронизирую) наш ректор  велел ему открыть «большую лабораторию» и начинать.   Повестка тоже назавтра, но на час (1) дня.
В десять (10) часов десять (10) минут я беру билет.   А через сорок (40) минут у меня четвёрка (4).    Последняя, пятая (5) запись на последнем заполненном листочке в зачётке.    Предпоследняя, зачётная страничка  укомплектована ещё две (2) недели назад.  Без зачётов почти не допускают к экзаменам в сессию, и уж совсем нет к пересдачам.
Ещё битый (но приятный, странное сочетание) час (1) я провожу
в деканате.  Секретарша (как же мало, даже несправедливо, такое название для Елены, помните её?) и заместитель декана проверяют бумажки, вполне доброжелательно комментируют, сообщают новости сквозь открытую дверь кабинета  декану, и, наконец, вносят меня в главный на данный момент документ – приказ о переводе на следующий курс.  Сколько же крови я им попортил, а они всё ещё доброжелательны.  Жаль, очень жаль, что никто из этой троицы (3) не дожил
до моих самокритичных, повинных даже строчек.      
Всё! Ещё, по крайней мере, месяцев девять (9) могу делать всё, что хочу.
Вот о чём я думал тогда.  Вот такой эгоцентричный негодяй, легко находящий себе оправдания в творческих успехах.
А они точно были, об этом убедительно свидетельствовал уже изрядно помятый официальный бланк в правом кармане брюк.
Не светился бы – не вызывали.
Я в который раз достал повестку и прочёл адрес, на самом деле уже выученный наизусть. Он мне сразу показался знакомым.   
Старую Москву всю жизнь очень люблю, прошёл не раз буквально по каждому её метру, знаю назубок и могу с любого угла – поворота читать без запинки.  И сейчас, следуя чётким указаниям встроенного в мозг навигатора…  Впрочем, не было тогда такого гаджета.
Напишу, как написал бы тогда: «следуя указаниям автопилота», спустился к лестнице Морозовского сада, по той самой  горке, где я споткнулся, остановился и прервал текст в предыдущий раз, вылетел на Хохловский, но не продолжил, разгоняясь вниз, а почти сразу свернул на искомый Колпачный.
И тут меня осенило:  здесь же Горком Комсомола.   (Эпизод Один (1).
Намудрили-то, напугали. Без названия, только адрес, номер комнаты.
И не просьба,  а «вам надлежит явиться».  Конечно, мне туда.
Сюда.  Я уже показываю на проходе бумажку, и подтверждаю личность студенческим, а не комсомольским билетом, как от меня очевидно ожидалось.    Их двое, и они точно в унисон буркают: «Проходи».   
И ничего, никаких справок.
Они принимают меня, по-видимому,  за очередного начинающего карьериста, комсомольского проныру, хорошо знающего по какой
ему лестнице.
Но я внутри впервые (1).
Тишина. Безлюдье. Ничего общего с будоражащими фильмами о комсомолии.
Кабинет, один из самых главных в здании, находится легко.
Шикарно обрамлённая фамилия на дверях поясняет всё.
Он был у нас в институте главарём, ещё до моего поступления,
замечен и в других делах, не горлопанских совсем, СКБ, к примеру.
А главное, разные институтские, порой между собой несовместимые, интересно о нём говорят.
Всё-таки, наша контора, с этим, думаю, многие согласятся, как-то выбивалась, была не совсем стандартным, характерным для тех времён совковым болотом.
И люди, естественно, соответствовали.
Но пошёл стандартно.  Сначала в райком.   Теперь вот сюда меня вызывает.  Секретарша в курсе. Ждать не заставляет.
Что-то уж слишком серьёзное ко мне отношение.
В кабинете двое.  Сам, узнаваемый, конечно. И другой, по мне так тоже «комсомолец», не ГБ. Но, честно говоря, чёрт их разберёт.
На столе, нарочно на виду, кассетник.
Разговор начинают запросто, как будто мы давно знакомы.
Они хорошо информированы буквально обо всём, что касается меня.
Знают о бедах и неприятностях, случившихся в нашей семье.
Сочувствуют и понимают, какое влияние оказали и продолжают оказывать они на мою жизнь.  Но они также прекрасно видят
(так и сформулировали «видят»), какие ошибки я непрерывно совершаю,  как неверно живу, как неблагодарен я, не оценивая оказанной мне помощи.
Они пригласили меня для начала «сюда», чтобы поговорить,
послушать вместе, что я написал и предупредить.
Я слышу нестыковку, ведь «там» я уже был, но помалкиваю.   
Включаем магнитофон.  Я сразу заявляю, что у меня кассетного магнитофона нет, что ни я, ни мои друзья просто не могли
превратить  бобину в кассету.   
Что катушку я ни кому не давал, что она так и стоит на магнитофоне дома, ведь я переписываю и дописываю её каждый день.
Она мой блокнот. И что по шипению, сразу полезшему из динамика, слышно, что у них далеко не первое копирование.   Всё это я выпаливаю без намёка на паузу, чтобы разговор о незаконном распространении даже не начинался.  Хорошо, хорошо.  Но вот послушаем, что ты тут поёшь.
Давайте, послушаем.
Первой (1), как и у меня на домашней записи, «Зачарован красотой».
До сих пор всё идёт по понятной мне схеме.  Я даже радуюсь, что такие бонзы вслушиваются в мои стихи.  Но вот, достаточно быстро, в самом начале  второго (2)  куплета нажимается кнопка «стоп» и вот она,
первая (1) претензия.
И я сразу теряюсь, не ждал никакой каверзы от этой песни.
Им, оказывается, категорически не нравятся строчки:
«Нищета с богатством рядом, рядом с искренностью фальшь.
Ушедший мир такой же, как и наш».
И особенно  вторая (2).
Да, теперь и я вижу, что присутствует, не намёк даже, а прямое указание на  проскальзывающую порой ложь, на случающиеся  передёргивания фактов и фальсификации.
Но это нетипично, фальшь никак не рядом  с искренностью.
Её почти не видно, а значит должно быть почти не слышно в советских песнях.    Да, небогато живут многие, но где я видел нищих.   
«Если кто-то кое-где у нас порой» - шутят.  Вовсю в моде сериал.
«Если кто-то кое-где у нас порой» богатый – ёрничаю я в ответ.
А если серьёзно, то на картинах я это всё видел.
На майские организованно ездили в Ленинград.      
Ходили по музеям.  Эрмитаж, Русский… Я, между прочим, впервые (1).
Там ведь и картины советских художников висят.
Так вот, под впечатлением…   
Да нет же в этой песне ничего, кроме картинной галереи.
Там дальше у меня «Дыхание органа», из Риги, из Домского собора,
то бишь,  концертного зала. Так неужели и в ней что-то не так.
Последнее произношу уже про себя.
Но магнитофон больше уже не включается.
Разговор плавно переходит на мои планы на будущее.
Вот отчислят меня сейчас, и что я буду делать.
На гитаре играть, так этому тоже надо учиться.
Сочинять, так ведь не положено. Я же, кажется, пока не член соответствующих профильных союзов.  Иронизируют.
Но у меня есть достойный ответ.
Как отчислят? Кто отчислит? За что отчислят?
Я три (3) часа двадцать (20) минут назад сдал последний экзамен.
На «четыре» (4).
И вдруг, как будто тумблер выключили.  Я больше не интересен.
Меня поздравляют и выпроваживают.
Повестку подписывать нет нужды.  Из Горкома и так выпустят.   
Мне бы выводы сделать, но тогда я ничего не понял.
Обрадовался избавлению. Заспешил.
Не проанализировал ни необычности повестки и самого вызова, ни столь странного течения разговора так выстроено начинавшегося,
но так внезапно, не мотивировано закруглённого.  Мне же было с чем сравнивать.  Компетентные органы обычно пугали и воспитывали не так. Там ощущалась продуманная и постоянно совершенствующаяся метода интегрирования личности в огромный единый (1) коллектив, именуемый «советский народ».   
Да, что уж о таких системных сложностях…
Я – парень отважный, отчаянный до глупости, тут же выкинул из головы с самого начала нашего диспута зудящий вопрос.
А почему «особенно вторая (2)» раздражает?
Что там, в ней («Ушедший мир такой же, как и наш»)  дополнительно вредного?  Она всего лишь логический хвост первой (1).   
Не спросил. Решил не обострять.
Не портить уже второй (2) раз (1)  за день дарованное мне ощущение избавления.
Секрет той повестки не мучил меня, я ведь даже не догадывался,
что он (секрет) существует.
Только через двадцать один (21) год  я услышал удручающую разгадку без загадки.    Вы узнаете её гораздо быстрее.
Но вот о моих  двух (2) крамольных строчках возникло забавное сегодняшнее  замечание.  И тех  былых начальственных комсомольцев
и нынешних нерадивых «редакторов» моего текста, напрягало оказывается одно (1) и то же.
Они, на худой конец, готовы согласится на некомфортную для них «географию», но никак  на неудобную «историю».
«История» - знай своё место!
И особенно пугающими являются, проскальзывающие у некоторых умников, сомнения в  возможности построении принципиально нового общества, основанного  не на их бесценных директивах.   
На самом деле, они, конечно, ничего не строят, но лишь обустраиваются.
Вот ведь парадокс временщика: он всегда больше всех кричит
о переменах,  о новых лучших временах, которые вот-вот наступят
и установятся… навечно.

За сим, думаю, можно переходить к Эпизоду Два (2).
Который разворачивается привычно в июне.
Ровно через семь (7) лет.   
Семилетние (7) жизненные циклы описывал ещё Солон.
Две с половиной тысячи (2500) лет назад.
Теория была знакома и нравилась Шекспиру.
И он красиво обработал её и использовал для информативного насыщения своей комедии «As you like it».
И с тех пор прошло уже больше четырёхсот (400) лет.
Да, «семёрка» (7) цифра особенная, знатная.
Впрочем, их (цифр) всего-то десять (10).   
Один (1) этот факт заставляет считать каждую из них
особенной и удивительной.   

Продолжение следует. 48МН…

5 страниц.  215 строчек.