Вернусь

Земля вздрагивала от взрывов артиллерии. Сначала, он решил, что командование облажалось. Но потом понял, что это не зенитки а минометы. Он успокаивал себя – конечно, это всего лишь медленные древние ручные минометы, а не современные высокоточные зенитные комплекты.
Совсем близко прогремел раскатистый хлопок, взрывной волной выдув все обнадеживающие рассуждения из головы солдата. В голове пульсировала с почти физически, болезненной частотой, лишь одна мысль: не вставать.
Раскаленный песок горел на свежевыбритой коже. Морпеху показалось, что его приложили щекой к горячей сковородке. Звуки возвращались. Люди вскакивали справа и слева от него. Ему тоже нужно вставать. Он не может лежать так, пока его братья бегут вперед. Не имеет права. Он знал, что остальные думают, примерно, так же. И это, наверно, была настоящая причина того, что они все вместе несутся вперед, на пули противника, а не приказы руководства.
Но в охваченные смятением, темные уголки сознания, вором прокрадывался отчаянный шепот: «да пошли они все!» Первобытная животная мысль, своей простотой и доступностью, походившая на запретный плод. Можешь хоть тысячу раз повторить себе, что так думать нельзя. Она все равно будет просачиваться мутным грязным течением в океаны твоих мыслей и образов. Они тоже подчиняются своим законам. Пока ты её снова не изгонишь. Или не поддашься.
Макс заставил себя подняться. Мысль отступила – в этот раз. Снова прогрохотал взрыв, значительно дальше. Крики раненых слились в неравном хоре, древней песни войны.
Наконец-то. Солдат почувствовал это, трепеща всем телом. Он не знал, как это себе объяснить. Да, в сущности, ему было наплевать. Он просто знал, что так это и происходит. В какой-то момент, он просто перестал бояться пуль, взрывов и осколков старых минометных снарядов. На краткий миг сознание отступило, позволяя ему оценивать обстановку с, почти, философским самоотречением.
Боль утраты пронеслась на фоне дергающего его, как куклу за ниточки, чужого коллективного разума. Слева товарищ упал сраженный трассером крупнокалиберного пулемета, рокотавшего на крыше одного из зданий впереди. Солдаты бежали в атаку все вместе. Часто, даже самые отъявленные трусы. И если отступали, знал он, тоже все вместе. Не исключая и отчаянных, безрассудных смельчаков. Повинуясь некоему невидимому порядку. И им для этого не нужны были никакие команды.
Спущенная с цепи ракета разметала здание с пулеметом. Вертушки методично обстреливали переднюю линию обороны города. Прижавшуюся к самым зданиям, за жалкой песчаной стеной, которую можно перемахнуть одним прыжком. За ней мелькали тюрбаны на головах противника.
Череда взрывов минометов и ракет, пулеметного, автоматного и винтовочного обстрела; гул вертушек; далекий лязг тяжелой техники на другом фланге; приказы, вопли, и его собственный крик: сливались в неумолчный гомон, одно неразделимое звуковое поле.
Бегущая пехота спускала в передовую линию обороны противника тяжелый свинцовый шторм. В пустяковую оборонительную стену врезалось множество разных калибров смертельных приспособлений. Поднимая фонтанчики песка и пыли или обращая в маленький песчаный смерч целый участок.
Эта колышащаяся мутная дымка плотнела, стремительно разрастаясь, охватывала всю линию обороны. И слепо тянулась к той, что рождалась, летящими с неба минометными снарядами, в дюнах среди атакующих солдат. В самом городе, из сотен мест в небо устремлялся плотный черный дым.
Звуки снова обострились, разделившись. Он понял, что в этом необъяснимом кратком припадке преодолел почти все расстояние до стены противника. И он все еще жив! Сознание вернулось в свое тело и, вместе с ним, опять подступил страх.
Вот морпех перед ним перескакивает стертую почти до твердой скальной породы песчаную стену. Хороший солдат. Храбрый солдат. Макс не был уверен, смог бы вот так же, бежать впереди всех прямо на противника. Тот морпех разрядил очередь в конвульсивно дергавшегося талиба, скатившегося в обожженную воронку взрыва. Выдернул чеку, и бросил гранату в темное окно ближайшего дома. Взрыв выплюнул из другого окна тушку, похожую на изодранную яркую куклу.
Прыжок через стену дается тяжело. Макс ожидал увидеть повсюду разбросанные обуглившиеся части тел – и увидел их. Ноги словно свинцовые, хотя уставать еще рано. Солдат впереди падает, не успев укрыться за перевернутым грузовиком.
Он уже врывается в эти песчаные развалины. Стрелявший в окно талиб изрешечен подпрыгивающей в его руках винтовкой.
– Макс, – слышит он крик сзади. – Осторожно!
И только тогда замечает движение. В груде хламья и обгоревших лохмотьев кто-то шевелится. Слишком много опасности, разум не думает, не пытается оценить обстановку. Он велит стрелять.
Груда мусора задергалась, сокращалась, словно живая. Из наваленной кучи тряпья выпала детская рука. Теперь он различил грязное лицо, которое невозможно было рассмотреть раньше, как если бы на него было наложено какое то заклятье. На низком, глубоком подсознательном уровне на мгновение пронесся ураган злости. Но не на себя, и не на ребенка – на весь мир. Еще одно знание медленно неслось к нему сквозь пространство.
Время затормозилось. Из обессилевшей детской руки медленно выкатывалась граната.
– Ложись!
Он успел юркнуть за груду наваленной мебели.
Его швырнуло. Макс не видел, но почувствовал, как над ним пронеслась целая гора хлама. Щека остро заболела. В спину ударило нечто тупое и твердое. Глаза слепила попавшая пыль. Песок скрипел на зубах.
Макс не был уверен, что ему не показалось, но где-то рядом расплылось тусклое сияние. Он понял, что уже несколько секунд что-то кричит. И его напугало то, что он не только не понимает, что именно, но и не слышит. Ничего не слышит.
Почувствовал, что его правая рука в плену чего-то горячего и влажного. Он попытался понять, как же именно она лежит, и испытал еще один укол страха, когда до него дошло, что правая рука подвернута под корпус. Теперь он не только голой рукой, но и грудью ощущал мокрую рубашку. Испуг подействовал как нашатырный спирт, отрезвляющим приливом активности.
Он не может валяться, не имеет права! Его ждут дома. Он должен вернуться. Макс стал выбираться из завала, сбрасывая с себя обломки мебели, осколки стекла и куски штукатурки. От руин песчаной халупы и вовсе почти ничего не осталось, кроме почерневшего шлака. Звуки очень медленно возвращались. Максу показалось, что в его голове стало очень тесно. В висках ритмично стучали молотки, мозг обливался кровью – еще чуть-чуть, и она струей хлынет из ушей.
Первым делом осмотреться: крови было много, в щеке застрял осколок стекла – это он почувствовал первым. Но серьезных ранений не обнаружил, и это приятно удивляло. Нервная система перезагружалась, участок за участком подсчитывая потери. Откуда столько крови? Вся левая сторона рубашки мокрая и липкая. Огромный синяк на груди – наверно перебиты пара ребер. Много ссадин и неглубоких порезов. Ему несказанно повезло – он еще жив, и при том держится на ногах. Макс вырвал осколок с тихим стоном.
Грязь разъедает глаза. Песчаный туман, ни дуновения. Воздух статичный настолько, что даже пыль настойчиво не желает оседать. Свой рюкзак он не нашел, точно тот испарился. Никакой аптечки, никакого обезболивающего. Старая тряпка, по случайности прихваченная в одном из карманов, обвязалась вокруг рта, спасая от песка и пыли.
«Сколько я провалялся?» – зазвенела в голове мысль. Одиночные выстрелы щелкали впереди. Не может быть, его не могли бросить. Его же кто-то окликнул? Кто-то должен был знать, что внутри был свой солдат. Как его могли забыть? Где свои? Где вообще тут что?
Он вертелся на пятачке, охваченном песчаным туманом, и не мог понять в какую сторону ему идти. Небо было похоже на глазунью, с желтком огромного рубинового солнца. Ему показалось, что это солнце давит на него своим невероятным весом, медленно приближаясь. Вдалеке прогремел взрыв, задушенный плотным горячим сухим воздухом.
Рация пропала вместе с рюкзаком.
– Это невозможно, – сказал он вслух для большей убедительности. Как будто словесная форма могла бы дать этой мысли какую-то особенно вескую причину на существование.
Выстрелы стихали – удалялись. Перед ним встала дилема: попытать счастье, и без рации найти свой лагерь в пустыне, либо искать своих в городе. Но скоро поднимется буря, на то и был расчет операции. После недолгих раздумий, он выбрал второе.
Видимости хватало на десяток метров. Улицы совершенно опустели. Ни воплей раненых, ни криков о помощи, ни тихой молитвы умирающих. Но другая мысль сформировалась, и набухла где-то в затылке, отчетливо барабанящей дробью.
– Где чертовы трупы?
До него вдруг дошло насколько прекрасную цель он из себя представляет. Он же солдат! Макс перебежками добрался до ближайшей стены здания. Её испещрили почерневшие воронки разных размеров. Заглянул внутрь – яма взрыва. Через потолок проглядывала разорванная сетка арматуры, а за ней грязно-желтое небо. Двигаясь вдоль стены, он обретал уверенность с каждым шагом.
Стена, перебежка. Выгоревшая легковушка, перебежка. Проверить крыши зданий – чисто. Переулок, перебежка. Черную дыру окна обнюхивает ствол винтовки. Быстро заглянуть – гарь, сажа и обуглившиеся ошметки.
Пробегает дом насквозь. Большая улица. Сгоревшие и догорающие машины: перевернутые, поставленные набок, раскиданные, словно рукой капризного бога. Он знал, что это был за бог, но не слышал шума его лопастей.
Где вертушки? Весь этот проклятый город, что ли вымер? Где трупы? Чей-то стон заставил прижаться спиной к днищу перевернутого автобуса. Как копьем, Макс нервно протыкал воздух винтовкой. Он не понимал куда целиться – рядом никого не было.
В поисках источника звука, он осторожно пробежал улицу. Между машинами валялся труп талиба, рядом валялся автомат Калашникова. Макс ненавистно глянул на брошенное оружие. Как же ему надоели бесконечные, нескончаемые автоматы Калашникова. Раздавшиеся вдали приглушенные выстрелы, отвлекли от этих мыслей.
Морпех в заученной манере принялся перебегать от укрытия к укрытию, следуя на звуки все чаще доносящихся криков.
– Сюда… – прошелестело в окне рядом.
Может кто-то из своих? Макс последовательно обыскал небольшой дом, но тщетно, и это вселяло неуверенность. Он с опаской поглядывал в открытые дверные проемы, словно за каждым мог притаиться враг, хотя сам только что обыскал все здание.
Боль нанесла удар внезапно, сложив Макса пополам. Скомканные звуки вырывались из сведенного в судороге тела. Макс схватился за грудь: внутри что-то щемило и трепетало. В глазах потемнело. Ему показалось, что он слышит неразборчивые голоса.
Приступ растаял довольно быстро, растворившись отравой по всему телу. Все раны заболели с новой силой. Стекавший соленый пот доставлял сильные неудобства. Солдат распрямился и, тяжело дыша, отступал к стенке. Что с ним? Внутреннее кровотечение? Макс не в первый раз представлял себя в инвалидной коляске, и со злости стукнул кулаком по стене. Этого не будет! Не с ним. У него впереди колледж, дослужить осталось всего ничего.
Этот проклятый жгучий тяжелый воздух душил. Как ему хотелось прохлады, свежего ветерка. Перед глазами плясали разноцветные круги. Боль в груди медленно отпускала.
Сквозь внезапно проявившиеся, болезненные краски, он увидел что-то, что заставило его вскинуть винтовку. Что-то тусклое и неразборчивое метнулось через комнату. Что-то таилось в углах, неестественно темных. Они собирали в себя темноту, или Максу просто кажется?
Солдат встряхнул головой, отгоняя наваждение. Теперь темные углы не казались ему такими уж искусственными. Но стоило в них всмотреться, и они словно темнеют.
Сердце подпрыгнуло без особой причины. Заскрипели сведенные челюсти. Он заставил себя двигаться. Бежал из дома, и злился сам на себя, за глупый бессмысленный испуг – это же просто последствия болевого шока, такое уже и раньше было. Бежал по улицам, уже не таясь. Перепрыгивал все чаще появляющиеся трупы, даже не отмечая про себя этот факт.
Его сознание сейчас бездействовало. А ощущения были заняты другим: Максу вдруг показалось, что за ним наблюдают. Он чувствовал это спиной, как между лопатками горит чей-то недобрый взгляд.
Горло пересохло. Мозг не торопясь, возвращал полный контроль над телом. Потребовал прекратить судорожный бег, и безрезультатно обыскать несколько трупов в поисках воды. Сдавленный шепот заставил подпрыгнуть на месте. К нему обращались на арабском.
Макс тщетно пытался определить признаки жизни вокруг себя. Взгляд, ищущий объяснимого врага, которого можно было бы нашпиговать пулями, никого не находил.
На мгновение ему представилось, насколько глупо он подставляется: мечется посреди улицы в сбивающей с ног, песчаной буре, и вертится во все стороны, как потерявшийся в лесу ребенок. А стрельба и крики, меж тем приближались. Он подыскал себе укрытие в ближайшем доме и пристально всматривался в рассеивающую свет, пылевую завесу.
От напряжения в глазах проявилась резь, когда мимо пронеслась тень. Непредсказуемо и без малейшего шума. Он уже и не был уверен, что видел её. Все естество сжалось в предчувствии удара. Макс снова почувствовал себя маленьким мальчиком, в бессильном страхе смотрящим на занесенный кулак старшего брата. Даже в самых жестких боях, к нему не возвращалось это чувство бессилия и растерянности. Оно не всплывало уже очень давно.
«Пол пропойца! Он ничто. Он никто. Пусть только посмеет сейчас ко мне подойти. Я разорву его на куски», – перед взглядом встал образ избитого, истекающего кровью брата. Он был жесток в тот раз. Так, как сам Пол, не был никогда. И он хотел сделать это еще и еще раз. Из глубины подбирался пьяный смех отца, и шипение открывающейся пивной банки.
В момент, когда Максу уже захотелось орать от накатившей злобы, пытающейся прорвать очередную преграду отупляющего страха, из тумана выступила вторая тень; третья; четвертая. На него с гиканьем и улюлюканьем неслись морпехи. Хлынули из миража песчаной бури, силуэтами проносились мимо, оставляя лишь паривший следом, полный угрозы, неистовый крик.
– Черт. Подождите! Нет, стойте.
Макс вышел из столбняка, бросился им вслед. Выстрелы щелкали впереди. А вопли, только что, пробежавших солдат, словно приходили из другого мира. Обволакивали, раздаваясь сразу отовсюду.
Цвета куда-то пропали – даже солнце стало огромным грязно-багровым диском. Макс понял вдруг, что оно ему напоминает – подсыхающую на песке лужу крови. Это солнце истекало кровью.
Тени метались в мареве набирающей силу песчаной бури. Мозг отказывался воспринимать то, что видели глаза. Сквозь канонаду выстрелов прорывались крики ужаса и боли. Солдаты, сами бывшие тенями, разрывались на куски клубящимся мраком, исчезающим и появляющимся в полутьме умирающего солнца.
Максу хотелось закричать что-нибудь, просто чтобы почувствовать, что он это еще может. Чтобы его крик, беспристрастный, живой, настоящий, пробил ему дорогу к реальному миру. Потому что то, что он сейчас видел, было похоже на сумасшествие.
Одна из огромных теней остановилась напротив него, и он снова почувствовал этот взгляд. Рукоятка винтовки сразу стала влажной и скользкой. Макс не выдержал этого взгляда, и бросился в недра переулка; в выбитую дверь дома; выскочил в окно на улицу; упав пару раз, сшибленный ветром, он бежал и бежал.
«Пошло оно все к черту!» – визжала в его голове восставшая мысль. – «Всё и все! Эта тупая операция, поганая армия, эти ублюдские арабы, их вшивые города, это подыхающее солнце».
Последними словами посыпая каждый, склеивающийся в его сознании, образ, Макс несся через улицы разрушенного города, вспоминая лишь то, что хотел бы послать. То есть почти все, пока его взбешенное сознание не побороло примитивный страх, и не потребовало остановиться. Циркулировавшая в мозгу, спасительная мысль остывала, притормаживала штормовые валы паники, разбивающиеся по телу осколками нервной дрожи.
Тогда перед лицом всплыл новый образ.
– Мари, я вернусь к тебе. Я к тебе вернусь. Я вернусь, что бы ни случилось.
Макс остановился, чтобы прислушаться, сам уже не зная, что ожидал услышать. Он почти забыл про иссушенное горло. Каждый глоток слюны резал изнутри по глотке бритвой. Но чаще он глотал горячий воздух с пылью через вонючую тряпку. Он пытался отдышаться, не решаясь двинуться с места. И простоял так несколько минут, силясь осознать, что же он видел.
Первое, что Макс почувствовал, это стыд за собственное бегство. Хотя несколько минут назад оно ему казалось очень важным, жизненно важным. Не таким он себя представлял в подобной ситуации – крутого парня, с винтовкой наперевес. Испугался какой-то тени?
– Что я, действительно, не стрелял?
Макс так старательно создавал вокруг себя образ отчаянного, опасного сорвиголовы, что и сам давно в это поверил. Но где-то на грани сознания, маленький гаденький мальчонка нашептывал ему – «Ты трус, Макс. Ты всего лишь трус, убедивший себя в собственной смелости».
Нет, он не бросил своих ребят. Что он мог сделать раненный и изнуренный?
«Пошли они все. Выживай, парень», – снова прозвучал гнусный голосок разума. – «Тебе есть к чему вернуться». И это звучало очень убедительно. Настолько, что он вытер слезящиеся глаза и побежал: что бы с теми сослуживцами не случилось, нужно двигаться на звуки отдаленного боя, к центру города, ближе к своим.
Улицы сменяли друг друга. Ветер поднимал в воздух и кружил обрывки бумажек, метал клочки материи, бил в лицо щепками и мелкими камешками. Узкие переулки были завалены мусором, осколками стекол, обломками деревянной мебели, оконных рам, и изуродованными телами своих жильцов. Словно тесно стоящие дома, просто стошнило всем этим на улицы города.
Макс и сам почувствовал тошноту – «вот слабак». Но тут дело было хуже. Чем больше он остывал от бега, тем тяжелее ломило в левом боку. Вскоре, тупые колики заставили его упасть на колени. Вместо ругательств, из иссушенной глотки вылетал лишь свистящий шепот, и тот душился тряпкой.
Он больше и не помышлял об участии в боевых действиях – только укол морфия, может быть два, и ждать вертушки с другими ранеными. Судя по тому, что он видел, у них должно быть много раненых. Возможно, их погружают прямо сейчас, где-нибудь ближе к центру города, с последующей пересадкой на летящий домой самолет. Как он мечтал сейчас оказаться в этом самолете.
Шорох заставил дыхание застынуть в груди. Сердце испуганно подскочило. Кололо, саднило, и рвалось из плена поломанных ребер.
– Сюда.
Макс моментально вскочил, забыв про все мысли и даже боль. Но не про злость. И бросился от голоса в противоположную сторону – хрен он на это купится. Обходил он долго и осторожно.
– Сюда.
Тверже и требовательней послышалось за его спиной. Еще один непонятный звук, и он выпустит очередь в любую тень. Хоть в свою собственную.
– Помоги.
Простонал голос вдалеке, проглоченный свищущим, подвывавшим ураганом. Макс не шевелился. В сущности, ему было уже наплевать, кто это кричал, и чего хотел. Его вниманием овладел вихрящийся, в огромной темной расщелине стены, мрак.
Он заметил краем глаза, как ветер откусывал от него, и развеивал черные курящиеся дымки. Макс медленно, боясь потревожить видение, поворачивался. Он почти физически почувствовал напряжение в этой темноте. И узнал это ощущение. Пол однажды заставил его подойти к гремучей змее, которая заползла к ним во двор. Это была беззубая соседская змея, и отец не раз вышвыривал её обратно к соседям, чокнутым мексиканцам. Макс почти слышал, глухо и угрожающе, трещавшую погремушку в глубине мрака. Эта опасность ощущалась отчетливо, физически, как занесенная над огромной циркулярной пилой голая рука. Еще одно движение, всего сантиметр вперед, и она с радостью оторвет тебе пальцы.
Прозвучавшие выстрелы разорвали чары темноты: искры высвечивали нутро расщелины, хлам, обломки, мусор. Он расстрелял свой детский страх.
– Там ничего нет, – проскрипел он высохшим горлом пришедшие в движение связки, вместо уверенности, принесли только ощущение ломоты в горле. А следом за растерянностью, подкрадывалось отупляющее смятение. Скреблось в двери его души, оставляя глубокие, исходящие страхом борозды. Мрак в трещине глумился над ним.
Он бежал, и готов был поклясться, что нечто несется следом. То догоняя, и смеясь в черных провалах окон, то отставая, и гнусно хихикая позади. Получая удовольствие от этой травли.
Макс выбежал на какую-то площадь, чуть не рухнув, когда ощутил вне стен домов всю мощь песчаной бури. Он всматривался через прицел в полутьму переулка, из которого выбежал. Ждал долго, пока дыхание не улеглось, и снова закололо в боку. Все выглядело так, словно он убежал от собственного разыгравшегося воображения.
Он отделился от стены. И, через некоторое время, начал себя ругать за идиотизм. И здесь давно не было уже ни одного нового слова. Так, что самые грязные оскорбления потеряли смысл. Они больше не задевали его. Он пытался сам себя раззадорить, и у него ничего не получалось.
«Ты становишься неудачником, Макс», – сказала ему как-то Мари. Не потому, что хотела уйти – потому, что пыталась помочь. Он и сам это понимал. Через два дня он сказал ей, что записался в армию – она расплакалась.
Это было три года назад. Сейчас, Максу казалось, что за эти три года пролетела целая жизнь. Осталось два месяца. По возвращении его ждет его будущая жена и колледж. Армия оплатит этот чертов колледж. Сначала, Макс думал о нем с благоговением, он был символом новой жизни.
Вратами в запретный ему, полунищему оборванцу, мир. Мир дорогих машин и огромных домов, престижной работы, и уважения. Мир, где к нему будут обращаться «сэр», потому, что он этого заслуживает. Сейчас, чем ближе становилась его мечта, тем сильнее он на неё огрызался. Макс не понимал, но чувствовал, что его где-то подло и цинично обманули.
Хитро, тайно, как его обманывал отец, подсовывая пару центов на сладости, посылая за пивом. Макс тоже внес свою лепту в их общее разложение. И не нужно говорить, что он еще ничего не понимал – это не имеет значение. Слова пусты. А реальность бьет, и пульсирует в боку, разливая по телу гремучую смесь щемящей, неотступной боли и инстинкта самосохранения. Этот яд отчаяния вгрызается очень глубоко, толкая на необдуманные поступки. И звенящая, тревожная, угрожающая тишина лишь приближает ощущение беды.
– Да пошли вы все! Я здесь. – Макс разрядил короткую очередь прямо в черное солнце. – Ну, возьми меня, попробуй, гадина!
В переулке послушно начал клубиться мрак, словно только и ждал приглашения. Облако тьмы, явственно различимое даже под мертвенно-бледным светом гигантского выгоревшего угля солнца, подбиралось, сжималось в пружину.
Снизу вверх по Максу прокатилась нервная дрожь, вызрев в понимание, что это не галлюцинация, когда добралась до его головы. Его тело подсказывало, диктовало эту мысль сопротивляющемуся разуму. Кожа ощутила прикосновение множества противных ледяных лапок, зашевеливших волосы и, проникая глубже, завязывая в тугой узел похолодевшие кишки.
– Я тебя не боюсь. Я уже ни черта не боюсь! Я тебя порву, гадина. Вылезай!
Слово «отступление» пропало из понятий Макса, вместе с тысячами других слов. Он чувствовал, как в противостояние леденящему кровь ужасу, на него накатывает невыносимо жаркая волна звериной ярости, вымещая собой в сознании все мысли. Еще чуть-чуть, и подавленный боевым исступлением разум, совсем потеряет способность вызывать к жизни членораздельную речь. Но и даже этими воплями он бы смог распорядиться, что бы запугать своего врага. Загнанная в угол крыса может броситься на кого угодно.
Крик морпеха ритмично сглатывался выхлопами винтовки. Вспышки пороха весело раскатывались красными всполохами по площади. Густеющая чернота ела свой свинец и, Макс был уверен, ухмылялась ему в ответ.
Гигантская черная змея ринулась на него из темноты. Внезапная, нестерпимая вспышка боли выбила землю из-под ног. Перед глазами заходили разноцветные круги, и у каждого из них была своя боль, а у каждой боли свой вкус. Да, у боли есть цвета, теперь он это понимал. Все нервы Макса запели на самых своих высоких нотах.
Какие-то голоса прорывались к нему из неведомой дали.
«Разряд».
Макс настойчиво не понимал их смысл, словно он так и не вышел из того животного состояния. Слова, сначала одно за другим, потом тонким ручейком, потом широким потоком, возвращались к нему. Так, что он даже смог сейчас подобрать подходящее:
– Черт.
Все, что мелькало перед его внутренним взглядом – молния преградившая дорогу бросившейся на него со всех сторон тьме. Внезапный свет слепил, глаза слезились от испытанного им страдания.
Он снова лежал в луже крови. Это просто невозможно – сколько же в нем крови? Макс почувствовал себя мумией. Во всем теле, казалось, не осталось жидкости. Даже слюны – смочить губы шершавым языком.
Морпех поднимался долго, и уже ничему не удивлялся. Солнце светило как прежде – он просто принял это как факт. В левом боку снова слабо покалывало. В сдавленную грудь со свистящим усилием врывался воздух. Атмосфера, вдруг показалась ему очень легкой и разреженной. А сам себя он – слишком тяжелым. Голова кружилась, словно спьяну.
«Просто ты ранен, братишка».
Макс окончательно разлепил ссохшиеся веки, и угрюмо разглядывал окружающих людей.
«Это все какой-то опыт. Правительственный опыт. Так же не бывает?» – Макс слышал, что правительство испытывало на солдатах во время Вьетнамской войны ЛСД. Может и сейчас он под кайфом? Как такое возможно?
Арабы, как ни в чем не бывало, ходили по своим делам. Обычные арабы. Женщины, с ног до головы укутанные в просторные одеяния, тащили на головах разнообразные тюки. Нищий старик стучал в табалу, и слепо пялился на него белесыми глазами.
– Помогите.
Его старательно обступали, избегая лужи крови, с таким видом, словно рисковали заразиться проказой. Макс видел здесь, в этой стране, проказу. Только здесь он её и видел.
– Воды.
Он ничего от них не получит, кроме плевков. Готов он принять эту влагу? Арабы теснились по краям улицы, настороженно поглядывая на него, как на опасное животное на привязи. Внезапно, ему это понравилось.
– Бу! – рявкнул он на остановившуюся девчонку.
В огромных зеленых глазах вспыхнул испуг, и она с визгом унеслась. Мать, приняв её в объятия, тревожно разглядывала Макса, как бы размышляя, не бросится ли на них этот дикарь.
– Бегите, мартышки.
Лающим смехом рассмеялся морпех.
Никто не смел вставать у него на пути. Макс не был уверен, что все это не плод его воображения. Но если и нет – их страх опьянял. Их страх требовал оправдать свои ожидания. Мир перевернулся с ног на голову, и он чувствовал себя в нем победителем. Самой опасной, самой хищной тварью.
– Пошел вон.
Морпех отшвырнул тощего араба. Грязная тряпка, служившая тюрбаном, полетела в сторону. Макс вытащил бутылку из пластмассового ящика, и зло уставился на испуганного пялившегося продавца. Достал другую третью, пинком скинул ящик. Дребезжащее стекло резало уши.
– Какого черта ты тут продаешь, песчаная крыса? Воздух?
Макс расшвырял ящики, полез за прилавок – ничего. Абсолютно все бутылки были пустые. В ушах стоял перезвон бьющегося стекла. На солдата опускалась медуза ярости, затмевая здравый смысл своими колеблющимися прозрачными щупальцами. Пропуская все через свою призму и искажая звуки. Максу казалось, что они издеваются над ним. Он ударил прикладом в лицо нерешительно натягивавшему тюрбан торговцу.
Люди стояли и молча смотрели на него. Никто не пошевелился, никто ничего не предпринял. Араб оставил на белой стене очень яркий красный след, и затих среди бутылок. Что-то было не так с этими людьми. С этим местом, с самого начала.
Макс почувствовал, как на затылке зашевелились волосы – все прилавки были пустые. Арабы молча стояли у них, и с задумчивым видом рассматривали грязные некрашеные доски. Как если бы там лежали пряности, фрукты, овощи, домашняя утварь и все полагающиеся для маленькой лавки мелочи. И теперь они все поворачивались в его сторону.
Отчаяние снова стало медленно сдавливать на шее удавку.
Трясущимися руками Макс выпустил пустой магазин, и принялся судорожно выдергивать запасной из набедренного кармана. Вырванный из плена, магазин мгновение еще сопротивлялся, но встал до щелчка в винтовку. Передернутый затвор подогрел его смелость.
Но ничего так и не изменилось – все стояли без движения, и лишь смотрели с укором и неприязнью. Как на жирную лоснящуюся зеленую муху. Только набат табалы нарушал общее оцепенение.
Солдат пошел вдоль прилавков, отвечая им таким же молчаливым натужным вниманием. Единственным движением на улице были отступающие с пути арабы. Солдату показалось, что это не они расступаются перед ним, а он идет по открываемой дороге.
Но пробиваться в сторону уже не было сил. Их немые ряды угрожающе смыкались все плотнее и плотнее.
– Сюда.
Кричал мальчишеский голосок впереди.
– Помоги.
«Я помогу», – сжал Макс рукоять винтовки, – «Я помогу… Только покажись».
Путь сквозь толпу арабов кончился, как обрезанный шланг, выплюнув его на огромную площадь.
Древний избитый мрамор шелушился под ботинками. Опять, крадучись, непреклонно надвигалась темнота. Отброшенный сорняк, с меньшей настырностью тянется к ухоженной земле. В ней тонули редкие блики отполированных мраморных колонн, где большие плиты еще не были вырваны самым безжалостным вандалом – временем.
Во времени нет ничего мудрого. Оно, как одержимый ненавистью варвар уничтожает все самые великие творения. На сотни, тысячи лет пережившие своих создателей, одушевленные их, отмытым от меркантильной шелухи, возвышенным творческим порывом. Самых дремучих мерзавцев, и воспетых мудрецов, оно неумолимо старит и клонит к смерти. Ни для кого не делая исключения. И, что самое главное, Макс знал, что оно ни хрена не лечит.
Его тело выжимало из себя последнюю влагу, и тратило их на слезы отчаяния. Капли стекали по щекам, оставляя на лице грязные следы. Он уже понимал, где то в глубине, позаимствованным из самых корней своей сущности знанием, что не выберется. Эта мысль щекотала его внутренности холодком. Но он продолжал, как заведенный, выговаривать онемевшим ртом «Я вернусь, Мари. Я вернусь». Он верил в это почти так же фанатично как в собственную храбрость.
Ослепленный великолепием мусульманского храма он не видел окружающего. Не видел поднимавшегося снизу, и тянувшегося в небо песка. Всплывавших булыжников. Откалывавшихся, уносящихся ввысь гранитных осколков облицовки колонн. Не видел, рождающейся за своей спиной песчаной бури.
Никогда Макс не вкушал чего-то до такой степени грандиозного. Эта мечеть не столько поражала размерами, сколько правильностью, сбалансированностью своих форм. Каждая деталь в отдельности, казалась не отвлекающей своими большими размерами и не святотатственно маленькой. Целиком, убираясь в поле обзора, и не закрывая других деталей. Но все вместе они составляли непостижимое ощущение, впечатление необъятности и монолитности. И даже главный купол скрывался за бордюрами крыши, как заходящая за грань мира неизведанная планета. С таким же успехом, можно пытаться проникнуть взглядом за горизонт.
Где-то на грани его восприятия, целиком впитанного этим зданием, маячили образы остального полудикого города. Рассыпавшиеся глиняные хибары, открывавшие свои подгнивающие деревянные кости. Разворовываемые ветром песчаные кварталы.
Дикость этого соотношения начала подгрызать слепое восхищение. Вопиющая дисгармония образа и формы, словно мечеть построили руки совсем других людей. Не тех невежественных варваров, что облепили её муравейником своих ветхих домиков.
Макс опускал немигающий взгляд. Теперь перед ним представали множественные раны на теле храма. Его величие стремительно таяло, улетучивалось. Легкомысленный ветер выпивал его, и плевался этим величием во все стороны. Ветер-проказник, ветер-безумец. Из теней отколовшихся плит и обвалившихся арок на него смотрели призраки былой красоты. От того особенно безобразные, что первоначальная красота их умерла безвозвратно.
И купол больше не был загадочной планетой. Кроваво красный глаз солнца пожертвовал свою предсмертную каплю крови, брызнувшую на позолоте купола, и последний лучик магии был сожран упавшей темнотой. Оставив только мертвый камень, апатичных призраков выветриваемой с площади жизни, и одну смертельно уставшую мумию. Жесткий корень языка которой, не мог повернуться в своем логове, что бы разбить гнетущую тишину хоть каким-то живым звуком.
За спиной вступавшего в темноту огромной арки морпеха, в самом сердце песчаной бури, рождались первые клубы мрака. Они хищно метались в своем плену, норовя добраться до законной жертвы.
Он шаркал по истоптанным до зеркального блеска и ледяной скользкости мраморным плитам. Макс поборол мимолетное желание снять ботинки, отдавая дань древней традиции и уважения этому месту. Он никого не оскорбит – эти залы были мертвы задолго до его рождения, и уже были не более, чем надгробным памятником самим себе.
Приступ боли вывел его из благословенного транса. Безжалостно и грубо, агония плоти сметала жалкий налет духовности в изъеденном пороками сознании. Ощущение было, что его за шкирку окунули головой в ледяную воду в момент самого . А все тело горело, пожираемое изнутри червями боли.
Нездоровые цвета, ничего не имеющие общего с нормальной реальностью, снова проступили перед глазами. Он сам не заметил, как свалился на гладкий мраморный пол, дергаясь в конвульсиях. Подступившая тошнота грозила вывернуть наизнанку. Спазмы медленно тушили о стенки желудка окурок припадка. Прорывающаяся к иссушенному горлу желчь, раздирала раскаленным напильником, забиваясь в потрескавшуюся глотку. Воспаленные покрасневшие глаза напрасно силились выдавить хотя бы каплю влаги.
Через покрывало боли к нему проникал чей-то вой. Через целый разноцветный каскад боли. Через все их покрывала, надежно спеленавшие от остального мира. Вой лязгал в сознании, усиливающимся, доходящим до грохота, мятежным эхом. Именно он вывел его из оцепенения, разметав непреодолимую плотину боли. Макс задергался, приходя в сознание для последнего рывка. Времени у него больше нет, он понимал.
– Сюда-а. Сюда. Помоги.
Жизнерадостно, предвосхищая удачу, журчал впереди голос мальчика.
Морпех волочился на ватных ногах. Левая рука онемела, в ладони слабо покалывали иголки, но пальцы и не думали шевелиться.
Огромный открытый зал, комнаты, переходы. Голос мальчика звал его, а вой позади метался по коридорам в бессильной злобе ему в след. Он чувствовал спиной эту змею. Снова услышал злорадную трель её погремушки.
В затылке натужно заскрипело. Ему показалось, что кровь с большими усилиями проходит через его шею. И особенно, через чертов немеющий затылок.
Тени сбивались в углах коридоров. Это не было похоже на обычную темноту, его взгляд заволакивала непроницаемая пленка. Темнело именно в глазах, нить реальности стремительно рвалась.
– Сюда.
Единственный источник света – блеклое неразличимое пятно, скрылось за поворотом. Макс волочился к нему вдоль стены, скребя лбом грубую шершавую поверхность. За поворотом его поджидает смерть. Разум силился опорожниться, напоследок, бессмысленным, но красивым и успокаивающим, философским изречением.
Но ни одна мудрая мысль не посетила угасающее сознание Макса. Он так и дополз до поворота с дребезжащим в голове воплем: «Я сейчас умру! Прямо сейчас!». Пока и он не испарился, оставив только неистово мечущуюся звенящую пустоту.
В комнате, размеры которой искажались, наезжавшими друг на друга, и отступающими во тьму, стенами. Посередине воцарился мрак. Стягиваясь из провалов в углах комнаты, чернильный, вязкий и тяжелый как жидкость. Он вздымался клубами к потолку, концентрируясь в, лоснящиеся мерзким слизким глянцем, острые хаотичные структуры. Руки-лезвия, такие твердые на вид, неестественно кривились. Огромный треугольник головы, своим широким основанием скрывался во мраке.
Даже сами слова, которыми могла бы облечься в истерию, исчезли из этого мира, обнажив извечную, бесформенную стихийную агонию. Страхом переполненный рассудок до такой степени, что выходил уже за рамки подсознания, отменяя краеугольные инстинкты. Оставляя обезволенному телу лишь способность бессвязно мычать. И выполнять заранее внесенную, элементарную программу.
«Стреляй!» – вспыхнул в его голове крик мальчишки. Винтовка поднялась в механически двигающейся руке. «Стреляй» – было единственным вернувшимся к нему с того света словом. Палец надавил спусковой крючок. «Стрелять» – было последним существующим во вселенной образом. Порох взорвал в его руке маленький вулкан, устремляя свинец во все стороны.  Стрелять – было внесенной, элементарной программой организма.
Винтовка ходила ходуном в ослабевшей хватке. Послышался звук бьющегося стекла. Ринувшиеся к нему лезвия и пики лопались как обычное, беспомощное перед металлом, стекло. В их звоне было разочарование и бессильная ярость. Таких масштабов, какие он мог вообразить лишь сейчас, переполненный до предела ужасом. Запоздало ворвался в комнату посланец мрака. Он нашел его. Черные врата пасти целиком поглотили взгляд.
«Разряд!»
Снова молния. И слова прилетали из ниоткуда. Он не понимал их смысла. Ни единой мысли не трепетало в сфере сознания. Разве лучик света мерцал и носился посреди комнаты? Он занят был чем-то очень важным, пока, вскоре, не всплеснул импульсом торжествующего света. Этот лучик был бы охвачен обидой, глядя на своего убийцу. Но это не имело значения. Он мог бы светиться мягким, добрым светом благодарности.
Лучик сверкнул прощальной слабенькой вспышкой, пытаясь донести простую истину:
«Ничто из прошлого, больше не имеет значение».
Но, «стреляй» – было последним, что бесповоротно стерто из вселенной сознания Макса.

– Разряд!
– Хватит. Он мертв.
– Да.
Медик со вздохом отложил дефибриллятор. На пару секунд задумчиво уставившись на мертвого, изрешеченного на весь левый бок осколками морпеха.
– Да.
Пара секунд – это все почести, которые он мог позволить очередному мертвому солдату. Медик подобрал полевую сумку, и отправился к следующему пациенту.
Черные, остекленевшие глаза солдата прошивали взглядом потолок палатки. Пронзали космос, и впивались куда-то, куда не способны были дотянуться живущие, даже своим воображением.

Гусеницы танков крошили мощеную старым камнем дорогу. Несколько хаммеров с визгом остановились перед входом в главную мечеть. Вокруг оцепленного храма стихийно собирались толпы мусульман, грозили, кидались камнями, проклинали американцев. Но на большее не решались.
Осторожными шагами солдаты приближались к комнате. Впереди, перебежками, прикрывая друг друга, передвигались морпехи.
– Сержант, вам стоит глянуть.
По подвальному помещению, отнимая у темноты пространство, гуляли лучи подствольных фонарей. Сержант уставился на одного из мертвых террористов, на смуглом лице которого окаменела печать нечеловеческого ужаса.
В темном пространстве тихо вибрировала какая-то установка. Фонари высветили странное устройство. Открытые провода, допотопные реле вперемешку с выглядящими вполне технологично камерами – устройство выглядело собранным в гараже, из автоматизированного станка и ржавого трактора, приводом космического корабля.
– Это что, боеголовка?
– Вышли все отсюда.
Сержант пробежался взглядом по импровизированной, из наконечника ракеты, ядерной бомбе. И уставился на устаревший ламповый монитор – DISARMED