Путешествие в город N портал в бездну

Мой друг, эксцентричный предприниматель с горящими глазами, однажды пригласил меня в город N. Это место окружали легенды: говорили, что оно — разлом в ткани реальности, портал в трансцендентные миры, где время и пространство изгибаются, как лист Мёбиуса. Предсказание Нострадамуса о "веке обновления" звучал в моих ушах, и жажда приключений, острого психонавтического треша, вела меня вперёд. Что-то подсказывало: в бескрайней России нет места более дикого и загадочного. Я собрал рюкзак и отправился в путь.

Город N встретил меня холодным ветром и серыми улицами, но дом моего друга на окраине был настоящей крепостью. Просторные комнаты, стены, покрытые странными символами, и двое помощников, которые, как мне объяснили, должны были помочь мне адаптироваться к "пространственно-временной кривизне" и местной "орнитологической фауне". Я чувствовал, как воздух дрожит от предвкушения чего-то грандиозного и пугающего. Два дня я провёл в прогулках по городу, ленивой дрёме и барах, где местные шептались о странных птицах и тенях, что движутся без источника. Эти дни пролетели, как сон, но я знал: главное впереди.

Для путешествия в многомерное пространство города N я выбрал, не помню что. Дозу я рассчитал с помощью карт Таро Тота, созданных Алистером Кроули и Фридой Харрис. В полдень, перекрестившись — странно, ведь я считал себя последователем Будды и Магомета, — я проглотил капсулу. Через полтора часа мир начал дрожать, и реальность поплыла, как мираж.

Я вышел на улицы города N, и всё вокруг преобразилось. В сугробах застыли школьники, их лица были белее снега, глаза — пустыми. Стая бродячих псов с рубиновыми глазами терзала чьё-то тело, их пасти алели кровью. Я двинулся дальше, пробираясь сквозь толпу. Люди с остекленевшими взглядами шатались, как зомби. Из их вен, раздутых до предела, выползали красные коралловые змеи, а в телах торчали шприцы и иглы. Стены домов, на которые я смотрел, оказались сложены не из кирпичей, а из шприцов, перевязанных жгутами, между которыми кровоточили ватные прокладки. Улыбки зданий были оскалами смерти.

Вдруг небо разорвал крик. С Птичьей гавани поднялась стая чаек, огромная, как туча. Они набросились на прохожих, выклёвывая глаза с хирургической точностью. Глаза падали с высоты, разбиваясь в стеклянные иглы или скача по земле, как камни, под истерический хохот птиц. Иглы впивались в тела горожан, превращая их в подобие стекловаты. Я замер, не в силах отвести взгляд от этого кошмара.

Небо разверзлось, и начался Всемирный потоп. Бурные воды хлынули на город N, поглощая улицы, дома, людей. Над поверхностью торчала лишь телебашня, 177 метров, как гигантский шприц, пронзающий небо. Город ревел, и я вспомнил слова из Писания: "Они ревут, как ревут сильные воды". Космический гул Пранавы ОМ, "глас вод многих", вибрировал в воздухе, сливаясь с 12-балльным штормом. "Разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились". Небо и преисподняя слились, портал в иные миры открылся.

Над водами парила птица — огромная, с глазами-огнями, как у Гумилёва. Её крылья взмахнули, и потоп отступил. Город N вновь возник из пены, а на берегу реки лежала гигантская рыба-кит, проглотившая пророка Иону. Толпа горожан с топорами и секирами набросилась на неё, вспорола брюхо и вытащила Иону. Он, весь в слизи, начал пророчествовать, предрекая гибель города. Горожанам это не понравилось. Они схватили его, ввели передоз Сибири— местной субстанции богов, — и Иона умер, поняв в последний момент, почему его бог пощадил N. Его плоть и кровь они съели с жадностью, а из черепа сделали чашу для причастия. Каждый, кто пил из неё, начинал изрекать пророчества, их голоса сливались в хор безумия.

Вдруг ворона, чёрная, как сама бездна, спустилась с небес. Она клевала сердца и души горожан, и я услышал голос, исходящий из свёрнутого, как лист Мёбиуса, неба: "Отныне блаженны мертвые, умирающие в Сибири. Аминь!" Горожане превратились в светящиеся скелеты, их кости пели "Аминь", а вороны уносили эти звуки в небо. Там они становились икринками, похожими на чёрную икру, залитую слезами облаков. Мириады глазков искрились, создавая голографический фрактал — чёрный свет на чёрном фоне, покрытый белёсой дымкой. Это была мантра ОМ Сохам Кали, воплощённая в бидже Бхайравы.
Из икринок вылупились мальки, стремительно вырастая в огромных рыб. Одна из них росла без остановки, достигая циклопических размеров. Я смотрел, заворожённый, пока не почувствовал взгляд той самой птицы. Её чёрные глаза сверкнули, и в последний момент я понял: пасть гигантской рыбы сомкнулась надо мной.

Я оказался во чреве рыбы, как Иона, в полной тьме, где время остановилось. Три дня и три ночи — или так мне казалось — я пребывал в этом трансцендентальном аду. Вокруг меня плавали тени: путники, заблудившиеся в многомерном пространстве города N, ведомые той зловещей птицей. Их глаза были пусты, они цеплялись за иллюзии, отвергая милость бытия. Птица взглянула на меня, её крыло манило, и леденящий ужас сковал моё сердце.

Я закричал, призывая своё вечное "Я" на иврите: ;;;;;;;;;;;; ;;;;;;;; — "Спасение в Яхве!" Мой крик разорвал тьму, и меня вырвало из чрева рыбы. Я рухнул на диван в доме друга, мокрый от пота, но живой. Реальность медленно возвращалась, но город N оставил во мне след — ощущение, что я прикоснулся к чему-то запредельному.

Позже, сидя с чашкой чая, я пытался осмыслить увиденное. Было ли это лишь трипом, порождённым Сибирью, или я действительно заглянул в разлом реальности? Город N, с его шприцами, чайками и пророками, казался аллегорией человеческого безумия, но в нём было что-то большее — портал в измерения, где время и пространство подчиняются иным законам. Птица, рыба, фракталы чёрного света — всё это были символы, но чего? Может, прав был Нострадамус, и век обновления уже здесь, скрытый в трансцендентных пространствах?

Я знал одно: город N изменил меня. Я стал видеть мир иначе — как ткань, сотканную из света и тьмы, где каждый шаг может открыть дверь в бездну. И где-то там, в глубине, ждёт птица с огненными глазами, готовая увести в новое приключение.