О несказанном и пределах выражения

В молчании Делёза о буквах таится своя мудрость. Порой отказ от слов красноречивее любого высказывания. Но я скажу несколько слов там, где он предпочел тишину.

Действительно, знать мы можем только то, что имеет конец. Наше познание ограничено формой, контуром, пределом. Бесконечное превосходит наши познавательные способности именно потому, что не имеет края, за который мог бы ухватиться разум. Буква X, палеоеврейская Тав, греческая Омега — все они указывают на полноту завершения, на конец всех вещей, который парадоксальным образом становится их новым началом.

Когда Откровение Иоанна провозглашает: "Я есмь Альфа и Омега, начало и конец", эти слова указывают не на две отдельные точки на линейной оси времени, а на целостность бытия, где начало и конец смыкаются в вечном круге. Знание об этом круге недоступно нам, пребывающим внутри временного потока. Как сказал Августин: "Что такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время. Если же я хочу объяснить спрашивающему, я не знаю".

X и Y действительно относятся к царству времени, к его пределам. X — Крест — воплощает полноту времени, где концы смыкаются, где вечность прорывается во временность. Y — половина креста, начало, ветвление, первый шаг от единства к множественности. X остается для нас непостижимым горизонтом, Y — невыразимой тайной истока.

Y подобно первому звуку, разорвавшему изначальную тишину. Это момент, когда Невыразимое начинает выражать себя, когда бесконечное входит в ограниченные формы конечного. Мы можем лишь указывать на него, танцевать вокруг него, но никогда не схватить его сущность. Как писал Гёльдерлин: "Много пытался человек выразить радостное, наконец, мы выражаем печаль". Эта печаль — тень от невозможности выразить невыразимое, схватить неуловимое.

Y — половинчатая теофания, X — полная, относящаяся к концу времени, когда "будет Бог все во всем". Y — заря, первый луч, X — полдень, полнота присутствия. Между ними разворачивается вся драма бытия, все царство времени, пространства и форм.

Тут мы приближаемся к Айн (;;;;) — непостижимому Ничто, абсолютной негации, и к Эйн Соф (;;;; ;;;;) — Бесконечности, не имеющей ни начала, ни конца. В каббалистической традиции Айн — это такая глубина отрицания, что даже само отрицание отрицается. Это не "что-то", что можно было бы назвать "ничто", но состояние, предшествующее самой возможности различения между "что-то" и "ничто". Эйн Соф — бесконечный свет, предшествующий всем формам, всем числам, всем буквам. Он не может быть постигнут, ибо всякое постижение уже предполагает ограничение, форму, определение.

;; (тав) действительно всего лишь знак, метка, нота для Неизвестного и Невыразимого. Но в этой скромной функции знака скрыта удивительная глубина. Знак не претендует на то, чтобы быть тем, на что он указывает. Он признает свою вторичность, производность, несамодостаточность. И в этом признании он парадоксальным образом становится наиболее подлинным, наиболее честным способом приблизиться к Невыразимому.

Как же быть с хвалой, если мы лишены знания? Как петь достойную хвалу, не ведая всех звуковых диапазонов и октав октав? Эта дилемма напоминает диалог из Упанишад, где ученик спрашивает: "Как познать то, чем все познается?" Невозможно познать абсолютного Познающего, ибо он никогда не может стать объектом познания. Но в этой невозможности раскрывается иной путь — путь не-знания, путь благоговейного неведения.

Дионисий Ареопагит в своей "Мистической теологии" говорит о "божественном мраке", в котором душа соединяется с Богом не через знание, а через незнание, не через видение, а через слепоту. Чем глубже мы осознаем невозможность познать и выразить Невыразимое, тем ближе мы к нему приближаемся.

Возможно, самая достойная хвала — это не пение на одной ноте, а симфония всех возможных нот, включая паузы и тишину. Это признание бесконечности диапазонов и октав, которые нам недоступны, но от этого не менее реальны. Возможно, подлинная хвала — это танец на краю пропасти между выразимым и невыразимым, между Y и X, между началом и концом.

В конечном счете, Y и X, Айн и Эйн Соф указывают на одну и ту же тайну — тайну бытия, которое всегда превосходит наши попытки его описать, понять, ограничить. Как сказал Гераклит: "Границ души не отыскать, по какому бы пути ни пошел". Может быть, это и есть самое глубокое познание — осознание бесконечности души и ее укорененности в еще более бесконечном Источнике.

В этом признании собственной ограниченности перед лицом Безграничного, в этом танце на грани выразимого и невыразимого, в этом благоговейном неведении перед тайной Y и X — возможно, именно здесь и рождается подлинная мудрость и истинная хвала.