(Повесть об одном-единственном брошенном камне)
I
Обычное утро. Совершенно обычное. Обычное утро обычного дня. Йорг широко открыл окно и глубоко, с наслаждением вдохнул. На площадке перед окном шумно возились воробьи. Он повернулся к столу, отломил ломоть хлеба, энергично растёр его в ладонях и бросил крошки в окно. Воробьи разом вспорхнули, но тут же камешками упали вниз поглощать добычу. Йорг смотрел на птичью суету и улыбался:
«Ешьте, мелюзга. Радуйтесь жизни! Ну, а вы чего дерётесь, болваны? Пока вы набрасываетесь друг на друга, те, что посмирнее, благополучно всё слопают. Так и кошку в драке прозеваете…»
Всё хорошее на свете заканчивается. Закончился и хлеб у воробьёв. Они скакали по камням, с надеждой выискивая в щелях хоть малую крошечку, и выглядели, как казалось Йоргу, растерянно и совершенно расстроенно.
Он снова отломил кусочек, растёр, но не стал бросать на улицу, а вытянул руку далеко в окно, держа ладонь горстью. Птицы были слишком увлечены поисками пищи внизу и не обращали внимания на его руку, пока воробей, сидевший на каменной ограде и зорко наблюдавший за опасностями, которые могли грозить стае, не чирикнул каким-то особым образом. Тут же на его место поднялась пара других воробьёв, а сам он стремительно промчался над горстью крошек и сел на створку окна, открытую наружу, настороженно поглядывая на Йорга то одним, то другим глазом.
Йорг стоял, не шевелясь, не моргая и почти не дыша. Лишь глазами следил за смельчаком. Тот ещё минуту помедлил, расправил крылышки и спрыгнул на горку крошек. Крохотные коготки на мгновение уцепились за большой палец Йорга. Воробей моментально схватил крошку и стрелой метнулся вниз, чтобы её склевать. Тут же на него кинулась едва ли не вся стая, стараясь отнять хлеб. Храбрец в потасовке выронил добычу, за которую моментально развернулась настоящая битва.
Йорг стоял неподвижно, с умилением вспоминая лёгкое прикосновение почти невесомого живого существа. Ему было очень жаль, что смелая птичка осталась без добычи. Но одновременно было радостно, что ему, такому страшному, вдруг доверилось беззащитное создание, пусть даже на одно лишь мгновение.
Поскакав по каменным плитам, храбрый воробей снова вспорхнул и, сделав круг над площадкой, снова сел на оконную раму. Снова глянул на Йорга, мгновение подумал, снова спрыгнул и, трепеща крылышками, мягко уселся на его ладонь.
Ликующий Йорг окончательно окаменел. Воробей, сжимая лапками его палец, подёргивая хвостиком, непрерывно вытягивал шею, нервно вертел головой и клевал, клевал, клевал крошки, словно пытаясь наесться на всю свою короткую жизнь.
В церкви Успения Богоматери, самой большой в Шонгау*, громко ударили в колокол, созывая прихожан на мессу. Испуганная внезапным звуком воробьиная стая с шумом взлетела. Заражённый общей птичьей паникой, стрелой взлетел и воробей с ладони Йорга, разметав крошки. Колокол звонил громко и настойчиво.
----------
* Шо'нгау (нем. Schongau) – город в Южной Баварии.
----------
Йорг глубоко вздохнул, жалея, что закончилось маленькое чудо. Он ещё немного постоял, глядя на пустые каменные плиты перед окном. Пора собираться в церковь.
II
Сегодня обычное утро. Поэтому в церкви будет обычная служба. Но Йорг привык одеваться каждый день словно на праздник, в добротную, даже несколько щеголеватую одежду.
Длинный чёрный кафтан из отличного лодена*. Голубой жилет с богатой вышивкой по бортам. Штаны до колен из тонкой, мягкой, шелковистой на ощупь кожи. На ногах – крепкие и тяжёлые, подбитые снизу железными гвоздями башмаки с начищенными бронзовыми пряжками и белые чулки с изящным рисунком.
----------
* Ло'ден (от средневерхненем. lode или от древневерхненем. lodo – грубая ткань) – особая тёплая водонепроницаемая ткань на основе шерсти.
----------
Вопреки указам, предписывавшим простолюдинам носить скромную одежду без украшений, на его кафтане и жилете сверкали серебряные пуговицы, а воротник и рукава его рубашки, словно у аристократа, были украшены тонкими брабантскими кружевами. На голове – шляпа с загнутыми кверху широкими полями, которые были приколоты к низкой тулье золочёными брошами. На руках – чёрные шёлковые перчатки.
Прихожане торопились к началу мессы, подгоняемые колокольным звоном, но Йорг шагал не спеша, намеренно смягчая и растягивая шаг, чтобы меньше стучать каблуками. У дверей храма стояли нищие, и он раздал заранее приготовленные для щедрой милостыни монеты.
— Благодарю, господин Абриэль. Дай вам Бог долгих лет, — тихо говорили нищие, сжимая деньги.
Он лишь кивал в ответ.
Йорг вошёл в церковь, когда месса уже началась и когда священник уже заканчивал первую фразу обряда: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti»* — а прихожане хором выдохнули: «Amen!»
----------
* Во имя Отца и Сына, и Святого Духа (лат.)
----------
На мгновение задержавшись в притворе, он не спеша снял шляпу, стянул перчатки и тихо, стараясь не стучать башмаками, склонив голову и втянув её в плечи, шагнул в храм. Зал был наполнен прихожанами. Йорг незаметно встал справа от входа так, чтобы видеть спину священника перед алтарём и большое распятие над ним.
— Fratres, agnoscamus peccata nostra, ut apti simus ad sacra mysteria celebranda. Kyrie eleison!* — распевно говорил священник.
----------
* Братья, осознаем наши грехи, чтобы с чистым сердцем совершить Святое Таинство. Господи, помилуй! (лат.)
----------
— Kyrie eleison! — громогласно вторили ему молящиеся, и эхо разносилось под сводами.
— Kyrie eleison… — шёпотом произнёс Йорг, прижимая шляпу к груди.
Когда настало время проповеди, священник с амвона долго говорил, как силён и хитёр дьявол и как велики его искушения. Что давно вышел из темницы возненавидевший человека за тысячу лет заключения сатана и обольщает народы, и многие идут в услужение к нему. Что сам сатана принимает вид ангела света, а служители его – вид служителей правды. Что все беды прихожан, все болезни, нищета, голод, неурожаи – дело их рук. Что сатана и его прислужники накопили столько зла в мире, что скоро наступит конец света. Что потому долг истинного христианина – сообщать о своих малейших подозрениях в сглазе, порче, появлении необычных болезней, изобличать ведьм и колдунов, доносить на еретиков. И что только таким способом можно противостоять неизбежной гибели мира.
Прихожане слушали его с бледными лицами. Некоторые плакали. Йорг слушал проповедь и думал, что теперь ему работы прибавится.
В витражах высоких стрельчатых окон показалось солнце, и на белых мраморных колоннах заиграли разноцветные зайчики. Зазвучал орган, хор запел протяжный гимн.
Торжественность обстановки наполнила душу Йорга каким-то детским восторгом. Он, как и большинство прихожан, не знал латыни, а потому не различал слов. Но непонятный певучий язык, красивая возвышенная музыка, чистые голоса певчих и разноцветный полумрак заполняли пространство удивительным волшебством, и каждый раз Йорг испытывал что-то сродни очищению, катарсису. Он настолько глубоко ушёл в себя, что очнулся лишь, когда священник пропел последнюю фразу обряда:
— Benedicamus Domino!*
----------
* Благословим Господа! (лат.)
----------
— Deo gratias!* — вместе со всеми тихо произнёс Йорг, торопливо, стараясь не столкнуться ни с кем из прихожан, вышел в притвор и поспешил наружу, на ходу надевая шляпу и натягивая перчатки.
----------
* Благодарение Богу! (лат.)
----------
Площадь перед церковью была пуста, и он зашёл в трактир. В полутёмном, с маленькими окнами зале он устроился на лавке в дальнем углу одного из длинных столов. Мальчишка-прислуга, не глядя на него, молча поставил перед ним большую кружку пива. Йорг, не поднимая глаз и не снимая перчаток, так же молча выложил на стол пару медных монет. Пиво было хорошее, свежее, прохладное, и Йорг с наслаждением сделал несколько долгих глотков.
В трактир стали входить горожане, спешившие промочить горло после мессы. Кто по одному, кто группами. Одни молчали, другие негромко разговаривали. Изредка кто-то громко шутил, поддразнивая собеседника, слышался смех. Звенели монеты, стучали кружки. Людей в зале становилось всё больше, и привычный гул питейного заведения достиг своего максимума.
Йорг словно не замечал ничего, что происходило вокруг. Он так и сидел, уткнувшись взглядом в чёрную дубовую поверхность стола. Никто не сел ни рядом с ним, ни напротив. Он думал о своём, но изредка слышал слова, произнесённые достаточно громко.
— Слыхал? — говорил один из посетителей другому. — Старина Крассмюллер здорово покалечился. Сломал себе обе руки. Свалился с крыши.
— Вот бедняга… И что говорят?
— А что говорят… Городской лекарь сказал, что работать он уже не сможет, да и ложку держать самостоятельно тоже. Да что там работать и есть! У него пена изо рта от боли. Как бы Богу душу не отдал. Заказали пресвитеру* елеосвящение. А во здравие или же за упокой – одному Богу известно.
----------
* Пресви'тер (от др.-греч. presviteros – «старейшина, глава общины») – то же, что и священник.
----------
— Помоги ему Господь! Пять ртов осталось голодных…
Йорг лишь неторопливо потягивал пиво. Со стороны казалось: ничто не может отвлечь его от мыслей, – но на самом деле слух о несчастье очень его заинтересовал.
Он выпил пиво, тихонько встал и, ни на кого не глядя и стараясь ни к кому не прикасаться, пошёл к выходу. Бюргеры, замечая его, отводили глаза и расступались пошире. Снова выйдя на площадь, он прикрыл глаза рукой от яркого солнца, поправил шляпу, загнув поля книзу, чтобы они лучше скрывали его лицо, и не спеша пошёл домой. Горожане, встречая его, переходили на другую сторону улицы.
— Чёрный дьявол! Будь проклят! — услышал Йорг приглушённый женский крик за спиной, но не подал вида и не обернулся.
«Помоги, Господи, этой несчастной», — лишь подумал он.
Дорога домой была не особенно длинной. Это было удобно для города, когда церковь, кабак, ратуша и тюрьма располагались поблизости друг от друга. А высокая каменная, в полтора человеческих роста, ограда его дома примыкала как раз к стене городской тюрьмы.
Кованая калитка из толстых железных прутьев закрывалась на крепкий замок. Йорг достал было ключ, но передумал и дёрнул за шнур, висевший слева от калитки. Во дворе прозвенел колокольчик. Послышались быстрые шаги, к калитке подошла его жена и молча отпёрла замок. Йорг толкнул калитку, зашёл во двор и, захлопнув дверцу, сквозь решётку оглядел улицу из-под опущенных полей шляпы.
Проходя к дому, он вспомнил, как утром на каменных плитах его двора суетились воробьи, как смелая птичка брала хлеб из его рук, и у него потеплело на сердце.
— Что нового? — спросил он у жены, не оборачиваясь.
Та не ответила и только пожала плечами, глядя на крепкую спину мужа.
— Кто такой Крассмюллер, знаешь? — снова спросил он и обернулся.
Жена остановилась, глядя ему в глаза:
— Ты о Крассмюллере из Нижнего Города?
— Не знаю, откуда он, — Йорг помолчал и поднял брови: — Ну?
— Жена его торговала на рынке домашней утварью, чеканкой. Умерла полгода назад, оставив ему пятерых малых детей. Упокойся душа её в мире… А что?
— Пятеро детей? Он самый… Чем занимается?
— Хороший жестянщик.
— Мастер… Это хорошо! Значит, деньги должны быть.
— А что случилось? — снова спросила жена.
Йорг снова помолчал.
— Найди его! Скажи: моя помощь будет стоить пятнадцать золотых. Может заплатить, когда поправится. Он сломал руки, а лекарь, видимо, посоветовал лишь усердно молиться за упокой души.
Жена молча перекрестилась.
— Пусть принесут его, — продолжал Йорг, — когда станет совсем темно, и бросят камень во двор. Иди прямо сейчас.
Он прошёл в дом, снял шляпу и кафтан, подошёл к статуэтке Божьей Матери, опустился на колени и сложил руки на груди. Молился он долго, шёпотом, закрыв глаза и кланяясь глубоко, до самого пола.
III
Колокол на ратуше пробил полдень. Йорг раскрыл глаза, неторопливо перекрестился, глядя в миловидное лицо статуи, и поднялся с колен. Затем повязал вокруг волос красно-чёрный платок, надел кожаный фартук, вынул из кожаных ножен лежавший на столе широкий плоский меч и, держа его на плече, вышел во двор. На улице у калитки его уже поджидали двое стражников с алебардами.
Теперь Йорг шагал по улице твёрдым размеренным шагом, и характерный стук его тяжёлых башмаков был слышен далеко. Заслышав этот звук, горожане втягивали головы в плечи, ускоряли шаг и старались свернуть в переулок.
У рабенштайна*, круглого помоста в двадцать футов окружностью и шесть футов высотой, сложенного из пригнанных друг к другу крупных камней, уже собрались люди, зазванные городскими глашатаями. У подножия стояла повозка, крытая дерюгой. На краю рабенштайна, возвышаясь над толпой зевак, стоял обвинитель, зачитывавший приговор. Позади него, сложив руки на круглом животе, стоял священник. Подручные Йорга уже заканчивали приготовления, укладывая последние горбыли в поленницу, сложенную посреди помоста в виде колодца.
----------
* Ра'бенштайн (нем. Rabenstein) – «Вороний Камень», место для публичных наказаний в старой Германии
----------
Йорг медленно поднялся на каменное возвышение по деревянным ступеням, прислушиваясь к их знакомым голосам.
Первая ступенька – самая крепкая. Беззвучная и твёрдая, как мрамор.
Вторая ступенька слегка прогибается под ногами и тихонько чирикает. Совсем как воробей. Йорг даже улыбнулся, вспомнив утренних воробьёв.
Третья ступенька протяжно скрипит. Негромко, но забавно. Как сорока на тополе.
Четвертая тоже тихо поскрипывает. Но её звук более отрывистый. Словно коростель покрикивает в луговых травах.
Пятая каркает, словно старый ворчливый ворон, который, как думают люди, может накликать беду. Старая почерневшая доска, которую давно уже стоит заменить. А то, что думают люди про ворона – чепуха!
Шестая негромко стонет. Как иволга в конце своего распева.
Седьмая отзывается громким криком сумеречного домового сыча – таинственно и волшебно.
Всего семь ступеней. И каждая – со своим характером.
Йорг знал их уже много лет. Он знал их голоса, их цвет, помнил до тончайших деталей рисунки их древесины. И каждый раз, поднимаясь и спускаясь, он видел и слышал только их.
Поднявшись на Вороний Камень, он остановился позади и несколько правее обвинителя, повернулся к толпе, неторопливо опустил с плеча меч, уперев его округлым концом лезвия в помост, и взялся за рукоять обеими ладонями, расставив ноги. Так, молча думая о своём, он ждал команды.
Обвинитель говорил долго, горожане слушали его лениво.
Когда обвинитель закончил, священник воздел руки к небу и воскликнул:
— И да будет анафема! — и, обернувшись к Йоргу, кивнул.
Йорг передал меч подручному, взял у того небольшой факел и неторопливо зажёг поленницу с четырёх сторон. Огонь быстро объял сухое дерево, дрова затрещали, над костром заметались огненные вихри. Йорг сделал жест подручным, те скинули дерюгу с повозки и стали передавать ему лежавшие там книги.
— И да будет анафема! — повторял священник, воздев руки.
Йорг, напрягая все силы, разрывал книгу и бросал в огонь. Он не смотрел, что это были за книги. Это было неважно. Он делал своё дело, не испытывая к преданным анафеме книгам никакого праведного гнева, которое, наверное, должен был бы испытывать достойный христианин. Даже когда книга не поддавалась сразу, он нисколько не сердился, даже мягко уговаривал её про себя не упрямиться и поскорее, с меньшими страданиями, сгинуть в огне.
Когда была брошена в огонь последняя книга, народ зашевелился и стал медленно расходиться.
Йорг дождался, когда прогорят дрова, и тщательно проверил, не осталось ли от книг какого-либо уцелевшего кусочка, несколько раз переворошив пепел и подняв густые снопы искр. Потом стал и сам собираться домой. Утёр вспотевшее и покрывшееся гарью лицо большим платком, который предусмотрительно, ещё дома, заткнул сзади за пояс. Взял из рук помощника меч. И снова шагнул к ступеням.
IV
Дома его уже ждали лохань прохладной воды, чистое полотенце и накрытый стол. Сев обедать, он шёпотом прочитал благодарственную молитву, закрыв глаза и сложив руки в замок под подбородком.
— Тебе за эту работу что-нибудь заплатят? — спросила жена, когда он уже отодвинул тарелки и взялся за кружку пива.
— Ты про книги? Конечно! Я жёг бумажных еретиков. Их жечь проще, но одна книга опаснее, чем любой еретик. Правда, сжёг я их десяток, а получу всего восемь гульденов, как за одного еретика, — он сделал глоток и в свою очередь спросил: — Что ты узнала о том парне?
— Сегодня ночью соседи принесут его. Крассмюллер сказал, что заплатит тебе не пятнадцать, а тридцать гульденов, если сумеешь вернуть ему руки.
Йорг молча допил пиво.
В полночь он сидел в комнате с зажжённой свечой и слушал стрёкот сверчков за окном.
Во дворе раздался стук упавшего булыжника. Йорг ждал этого звука, поэтому даже не вздрогнул. Он быстро поднялся и вышел к калитке, прикрывая свечу ладонью:
— Кто там?
— Хайнца Крассмюллера принесли, — шёпотом ответили ему.
Йорг быстро отворил калитку.
— Несите его за мной.
Стонущего жестянщика внесли на носилках в дом. Йорг молча указал на стол и большую тёмную бутыль:
— Кладите его на стол и дайте ему выпить два стакана шнапса. Так он меньше будет страдать от боли.
Подождав, пока Крассмюллер уйдёт в пьяное небытие, Йорг выгнал всех во двор, достал приготовленные заранее дощечки и широкие льняные ленты, быстро и аккуратно привязал грудь, плечи, пояс и ноги жестянщика к столу. Затем очень осторожно подложил под опухшие поломанные руки жестянщика длинные рейки, привязал их в районе плеч, локтей и запястий и стал медленно ощупывать руки дюйм за дюймом, пытаясь понять, где и как сломались кости, чтобы сложить их правильно. Иногда жестянщик громко вскрикивал, весь напрягался и пытался подняться. Тогда Йорг ослаблял нажим своих пальцев, и хмуро говорил:
— Терпи… Всё будет хорошо…
Переломы были довольно сложными, и работа была окончена, только когда на востоке уже начинало алеть небо. Руки Крассмюллера были плотно, но не туго привязаны к рейкам множеством льняных лент.
Йорг вытер пот со лба и вышел во двор. Провожатые спали, прижавшись друг к другу.
— Просыпайтесь! — громко и отрывисто сказал он. — Живо просыпайтесь!
Спавшие завозились.
— Забирайте его домой!
— Как он?!
Йорг устало хмыкнул:
— Через месяц-полтора ему нужно будет снова учиться держать инструмент в руках. Ничего, научится.
V
В то утро Йорга снова разбудили воробьи. Он улыбнулся сквозь сон и потянулся всем телом:
— Прилетели, бродяги!
Йорг не выспался, голова была тяжёлая, но он как всегда энергично открыл окно и глубоко вдохнул утренней свежести. Как обычно, отломил ломоть хлеба, растёр его и кинул крошки во двор. Воробьи кинулись драться за добычу.
Вдруг во дворе снова раздался глухой стук упавшего камня.
«Утром? — удивился Йорг. — Что это значит?»
Он вышел во двор и увидел лежавший на плитах камень, завёрнутый в кусок материи.
Поднял его Йорг не сразу. На мгновение ему вдруг стало не по себе, словно этот непонятный предмет мог хранить в себе неведомую угрозу.
Он бросился к калитке и сквозь прутья оглядел улицу. Какой-то человек быстрым шагом направлялся в сторону площади. Йорг не узнал его. Но в этом не было ничего удивительного. Йорг нечасто появлялся в людных местах, почти ни с кем не общался и потому знал сравнительно немногих. К тому же, как показалось ему, человек явно старался остаться неузнанным. Тёмная шляпа с опущенными полями, коричневый плащ, белые чулки с традиционным синим баварским рисунком – обычный наряд очень многих горожан.
Йорг вернулся к лежавшему во дворе камню. Подумав, решительно поднял его и развязал узел. К ногам упал мешочек, звякнули деньги. Кошелёк!
«Что за чепуха?! — подумал Йорг. — Я же сказал этому Крассмюллеру, чтобы деньги отдал, когда поправится!»
Он поднял кошелёк и вошёл в дом. Сел за стол и осторожно развязал кожаную тесёмку. Внутри оказался небольшой клочок бумаги, сложенный пополам, и пятьдесят гульденов.
«Почему пятьдесят? Он же обещал, что заплатит тридцать монет».
Йорг недоумённо развернул записку.
«Досточтимый господин Абриэль. Моя мать взята по подозрению в колдовстве. Заклинаю Вас во имя Всевышнего, сделайте так, чтобы она умерла как можно быстрее, не приняв на себя греха лжесвидетельства и не оговорив под пытками ни себя, ни других ни в чём не повинных людей. Спаси Вас Господь и Пресвятая Дева».
Йорг смял записку в руке и быстро сунул за пазуху. Оглянувшись на всякий случай вокруг, он подумал с негодованием:
«Послал пятьдесят монет… Даже не узнав, захочу ли я это сделать! А если и захочу, то смогу ли! А если и смогу, то получится ли это у меня! Этот болван, видимо, считает, что я всемогущий!»
«А что, если это провокация?! Хотят подкупить и донести…» — неожиданная мысль вдруг заставила его напрячься.
Смятая бумага стала ощутимо жечь его грудь. Слишком много недругов было у него. Слишком многие считали его источником зла. И многие не преминули бы ему отомстить.
«Не-ет!.. Чепуха! Провокатор не стал бы посылать такие большие деньги! Пожадничал бы!» — он немного успокоился.
Йорг Абриэль никогда не брал денег, которых он не заработал. Пятьдесят гульденов – это довольно большая сумма, но её нужно или честно отработать, или вернуть. Или донести о попытке подкупа. Он взвесил кошелёк в руке и решил не торопиться и всё обстоятельно обдумать.
Неплохо было бы узнать, кто он такой, сын той женщины. И он ли подбросил деньги. О подкупе лучше молчать. Во-первых, иначе сам рискуешь оказаться под подозрением. Мол, раз дают, значит, даёшь повод. И значит, у людей есть основания думать, что ты готов за деньги отвести от ведьмы достойное наказание. А это уже чревато. Ну а во-вторых, он, Йорг Абриэль, не доносчик. Он – рука Господня. Но не язык сатаны.
Вернуть деньги можно. Но опять же, нужно узнать, кто её сын. Только сделать это нужно как-нибудь поосторожней. Ведь если кто-нибудь узнает о деньгах, пойдут разговоры, и опять-таки не уйти от подозрений.
Отработать деньги? Сейчас это очень непросто!
Йорг в землях южной Германии был известным изобличителем ведьм. Его услугами, довольно-таки дорогостоящими, иногда пользовались даже при дворах герцогов. Авторитет его был очень высок. Лишь одного его жеста и пары слов хватало, чтобы женщину схватили и сожгли: «На её теле печать сатаны!».
И одного твёрдого слова: «Она чиста!» – было достаточно, чтобы её, измученную ожиданием и насмерть перепуганную, отпустили восвояси: «Ступай с миром!»
И чтобы заработать эти пятьдесят золотых, просто было бы достаточно не найти на этой женщине меток дьявола…
Но если сатана и вправду оставил на ней эти отметки? Тогда женщина в любом случае обречена. Тем более теперь, когда вся Германия настолько поражена страхом.
Йорг не знал, что Баварским герцогам, у которых придворные лекари находили всё новые болезни, а их придворные исповедники – новые страхи, раз за разом указывали на одну и ту же первопричину всякого зла – вероотступничество и засилье сатаны в народе. И словно с цепи сорвавшись, герцог Вильгельм*, наставляемый своими советниками-иезуитами, издал эдикты о тотальном уничтожении колдунов в Баварии, после которых подозреваемых в колдовстве просто стали пытать. И пытать бесконечно. До тех пор, пока люди, теряя рассудок от невыносимых страданий, не сознавались в своих связях с дьяволом и, главное, к великой радости судей, не называли своих «сообщников». А брат герцога Вильгельма Фердинанд готов был лично присутствовать на процессах, контролируя ход следствия и неизбежной казни. Йорг не знал всего этого, но он чувствовал, как поменялся тон следователей и как изменился ход судебных заседаний.
----------
* Вильге'льм V Благочестивый (нем. Wilhelm V der Fromme; 1548-1626) – герцог Баварии с 1579 по 1597 год из рода Ви'ттельсбахов.
----------
Ещё несколько лет назад суд мог бы проверить подозрения в колдовстве и подвергнуть женщину водной ордалии*. Связав, Йорг бросил бы её в воды Леха**. И если бы она утонула, была бы оправдана как невинная жертва, забранная Богом в лучший мир. И была бы по-христиански похоронена внутри церковной ограды. А если бы каким-то образом спаслась – была бы тут же сожжена как ведьма, спасённая дьяволом. И обугленные её останки расклёвывали бы во'роны на рабенштайне. Так или иначе – смерть. И эти пятьдесят монет он бы тоже честно заработал. Но пошлют ли её на такую проверку теперь?
----------
* Орда'лия (от лат. Ordalium) – «Божий Суд», средневековый способ установления юридической истины путём обращения к «божьей воле»: испытанию огнём, раскалённым железом, водой.
** Лех (нем. Lech) – река, на берегах которой стоит город Шонгау.
----------
Теперь повсеместно в Баварии суды решают просто: подозрения есть – значит, ведьма. Сомнения в виновности подозреваемого в колдовстве нынче стали опасны: как бы самого сомневающегося не подвёл враг рода человеческого под герцогский указ.
«Колдунья она на самом деле или нет, — думал Йорг, — теперь особо разбираться не будут. А значит, прикажут пытать. И как тогда заработать эти деньги? Как сделать, чтобы женщина скончалась под пытками, и при этом не вызвать подозрений у судей?.. Мерзавец! Кинул деньги и не оставил никакого выбора!»
Плата за работу Йоргу была оговорена магистратом особо: два золотых – за день пыток и восемь – за казнь. Значит, чтобы заработать пятьдесят гульденов, ему нужно пытать женщину недели три. Это невозможно. При тех видах пытки, что сейчас назначают судьи, невозможно мучить человека так долго. Уж он-то, Йорг Абриэль, знает это лучше всех. Да, самое большее – три-четыре дня, потом – плаха или костёр. Но если она выдаст кого-нибудь…
«На скольких она может донести, пока будет способна хоть что-то говорить? — думал он. — На пятерых-шестерых? Пусть так. Допустим, по три дня пыток на каждого, плюс казнь. Итого где-то около ста гульденов за всех. Неплохо! — Йорг перестал хмуриться. — Правда, придётся возиться со всеми месяц, а то и два. Да и возвратить те пятьдесят, что прислали вместе с письмом…»
Йорг ещё раз взвесил мешочек в руке:
«Нужно всё-таки попробовать за пару дней заработать эти полсотни».
От раздумий его оторвал звон колокольчика. Йорг от неожиданности даже вздрогнул. У калитки стоял посыльный:
— Господин Абриэль! Вас просят!
— Что, трибунал уже собрался?
— Да. Ждут только вас.
VI
Как всегда неторопливо Йорг оделся в свою лучшую одежду.
Он не ровня учёным судьям. Они будут важно сидеть на покрытых мягкими коврами креслах и скамьях со спинками, а он будет перед ними стоя исполнять их волю. Пусть так! Такая у него судьба. Но оденется он достойно.
Йорг вошёл в залу, когда судьи уже расселись: председатель, богослов-иезуит, епископский викарий*, секретарь, городской лекарь.
----------
* Епископский вика'рий – помощник епископа.
----------
Он вошёл неторопливо, нахмурив брови и не глядя никому в глаза. Он знал: немногие способны выдержать его взгляд. Каждый из них чувствует его скрытую, неявную власть. Ведь он уже сейчас богаче каждого из них.
Войдя, он остановился прямо перед ними, медленно стягивая свои перчатки. Кто знает, не уготовано ли судьбой кому-нибудь из них попасть в руки, к которым сейчас прикованы их взгляды? Йорг столь же медленно снял шляпу и глубоко поклонился судьям. Они ответили ему сдержанными кивками.
Йорг передал своему подручному перчатки, шляпу и плащ. Потом долго расстёгивал три десятка серебряных пуговиц своего жилета. Судьи терпеливо ждали, пока палач приведёт себя в порядок. Наконец Йорг надел кожаный фартук, и повязал на голову платок.
— Я полагаю, теперь можно начинать, — прокашлявшись, проговорил председатель суда.
Через несколько минут ввели женщину. Пока судьи задавали ей предварительные вопросы и брали с арестованной обязательство говорить только правду, Йорг изучающе рассматривал её.
Испуганные глаза и страшно бледное лицо. Дрожащие руки и быстро произносимые хриплым голосом слова. При первом же взгляде на женщину Йорг понял: долго она не продержится.
«Да-а, такой много не надо. Лишь сдавить ей пальцы – и наговорит разной чепухи. И про себя, и про своих соседей. Как бы вообще половину женщин города сходу не отправила в огонь».
Увидев показанные по приказу судьи для острастки орудия пыток, женщина просто упала без чувств. Едва ли не целый час понадобился Йоргу, чтобы вернуть ей сознание. И судьи, которым надоело ждать, решили отложить допрос на послеобеденное время, распорядившись вернуть подозреваемую в камеру.
— Кто твой сын? — тихо спросил Йорг, когда женщина пришла в себя и выпила с его помощью несколько глотков воды.
Та несколько мгновений молча смотрела на него округлившимися глазами, потом поднялась на колени и, протянув к нему руки, запричитала:
— Нет, нет! Господин палач, мой сын ни в чём не виноват! Он простой ремесленник. Он ходит в храм. Исповедуется. Постоянно жертвует деньги церкви. Он ни в чём не виноват! Господин палач! Мой сын – честный христианин!
Голос женщины становился всё громче, и Йоргу стало не по себе: её могли услышать. Он украдкой посмотрел в раскрытую дверь. В тюремном коридоре на скамье сидел вооружённый охранник. По его позе было видно, что происходящее его нисколько не интересует. Но, может, он просто делал вид?
— Успокойся. Твоему сыну ничто не угрожает. Просто скажи, кто он и как его зовут. Слышишь?! — вполголоса пытался он успокоить женщину, но та исступлённо кричала, пытаясь обхватить его ноги руками.
Её глаза стали совсем бешеными, и Йоргу стало страшно. Отпихнув женщину, он вышел из камеры, закрыв дверь на замок.
Когда он проходил мимо охранника, ему показалось, что тот как-то странно на него посмотрел. Йорг хорошо понимал, что наступили такие времена, когда никто не может чувствовать себя в полной безопасности. Ни бедные, ни богатые, ни простолюдины, ни дворяне. Даже те, что сегодня вершат суд, завтра сами рискуют остаться без головы. Чей донос станет поводом для ареста, о чём расскажет доносчик, что напридумает – арестованный может этого никогда не узнать. Йорг решил напасть первым и остановился.
— Ты что так смотришь на меня? — грозно спросил он солдата, звякнув связкой ключей. — Жалеешь эту ведьму, что ли?
Солдат мгновение очумело смотрел ему в лицо, потом подскочил, едва не уронив алебарду.
— Нет, что вы! — пролепетал он.
— Смотри же у меня!.. — пророкотал Йорг, глядя в испуганные глаза солдата, медленно повернулся и пошёл по коридору, впечатывая шаг.
«Дьявол дёрнул меня спросить её о сыне! Надо же быть таким глупцом!» — Йорг, злясь на себя, сплюнул.
Вернувшись домой, он тут же вынул смятое письмо из-за пазухи. Теперь эта записка стала опасной. Йорг бросил её в огонь камина и тщательно, как это он делал, сжигая еретические книги, переворошил угли. Потом внимательно осмотрел все монеты, не мечены ли они каким-либо образом, чтобы по метке на монете можно было уличить его во взятке.
Угрюмо поедая поданный женой сытный обед, он вновь и вновь обдумывал, как ему следует поступить. Ничего толком не решив, он подошёл к статуэтке Божьей Матери, опустился на колени и, глядя в смиренное лицо изображения, шёпотом долго просил вразумления и помощи.
«Будь что будет», — решил он, поднимаясь с колен.
В зал он пришёл раньше судей. Он ждал их, уже переодевшись, стоя чуть в стороне, немного расставив ноги и крепко уперев свои мощные руки в бока.
— Итак, продолжим! — громко сказал председатель. — Приведите подозреваемую! Господин Абриэль, соблаговолите осмотреть её внимательно на предмет наличия на ней клейма дьявола.
За прошедшее время женщина заметно осунулась. Она едва передвигала ноги, и охранник подталкивал её в спину, чтобы та шла быстрее. Женщина стонала и едва не теряла сознание от стыда, когда обнажали её тело.
Прокалив над огнём освящённой свечи серебряную иглу для проверки, Йорг осмотрел несчастную один раз, осмотрел другой, но на белом нежном теле, к своему удивлению, не нашёл ни единого подозрительного пятнышка. Увидев его озадаченное лицо, председатель суда спросил:
— Ну, что скажете? Мы и так затянули.
— Абриэль, его высочество принц Фердинанд лично интересуется этим делом, — сказал иезуит.
«Она чиста!» — выпрямившись и отложив иглу, хотел было сказать Йорг, довольный, что так просто заработал свои пятьдесят золотых, но, услышав про среднего из братьев Виттельсбахов, осёкся.
— Так что же? — снова спросил председатель.
— На её теле нет клейма! — медленно сказал Йорг.
— Господин Абриэль, этого не может быть!
— Клейма нет! — твёрдо повторил он.
— Посмотрите внимательней, Абриэль!
— Я многое видел, но никогда ещё не было так, чтобы на теле не нашлось ни единого пятнышка, — ответил Йорг. — От Бога это или от дьявола, я не знаю.
Судьи переглянулись, и по их напряжённым лицам он понял, что его авторитета сейчас недостаточно. Вспомнив бешеные глаза женщины, виденные в камере, он сказал:
— Отметок нет. Но она выглядит очень похоже на ведьму. Может быть, имело бы смысл призвать самого Господа в помощь, чтобы проверить её в водах Леха?
Судьи задумались. Йорг напряжённо ждал их решения.
— Что ж, наше исконное право, начиная с Баварской правды*, одобряло суд Божий в случае, когда другого пути к решению дела не имеется, — обратился председатель к судьям. — Но наш ли это случай? У нас нет оснований воззвать к участию самого Творца для установления истины в деле, способ решения которого очевиден. Мы расследуем не что иное, как crimen exeptum**, а значит, нам безотлагательно следует применить tormentum conveniens***. Есть сомнения у кого-нибудь?
----------
* Баварская правда (лат. lex Baiuvariorum) – письменный кодекс обычного права (имущественного, договорного, семейного, уголовного и т. п.), сложившегося в VII—VIII веках у германского племени баваров.
** Преступление исключительной тяжести (лат.)
*** Соответствующая пытка (лат.)
----------
«Стало быть, всё-таки пытка…» — подумал Йорг.
— Тем более, — продолжал председатель, — что уважаемый Грегор Валенцианус* ясно выразил своё отношение к нашим сомнениям в известном вам изречении: «Argumentum optimum in iudicio confessio venefic; fuit via tormenta est»**. Приступайте, Абриэль!
----------
* Григо'рий Вале'нсийский (каталан. Gregorio de Valencia, лат. Gregorius Valentianus; 1549-1603) – известный испанский богослов-иезуит, профессор Ингольштадтского университета, советник герцогов Баварии, сторонник кардинальных мер против еретиков и колдунов.
** Лучшее доказательство в суде – признание самой ведьмы, полученное под пытками (лат.)
----------
— С чего прикажете начинать? — хмуро спросил Йорг.
— Всё как обычно.
VII
Он всё сделал правильно. Он честно заработал эти пятьдесят золотых, ни в чём не уступив сатане. Не донёс на того, кто бросил деньги во двор. С самого начала попытался узнать, кто сын этой женщины, чтобы вернуть деньги, если ничего не выйдет. Сомнения в её виновности вынудили его просить судей обратиться за помощью к самому Господу. Не получилось. Пытался сделать так, чтобы судьи выбрали для неё смерть без тяжких мучений. Не вышло. Видно, такова была судьба её: умереть под пытками. И ни на кого не донести, как доносили другие, лишаясь разума от страданий.
Она не могла терпеть сильной боли – сразу лишалась способности разговаривать и теряла сознание. Словно неведомые силы берегли тех, кого она могла бы оговорить. Она и умерла в полузабытьи. Не перенесла трёхчасовых страданий. Он выполнил то, о чём его просили. Ему было сложно, но у него получилось. Он честно заработал пятьдесят золотых. И ещё два – за поиск чёртовой метки и пытки. Он не потратил так уж много физических сил, но душевно перенапрягся изрядно.
Разошлись судьи, отправив глашатая на площадь объявить, что женщина, испустившая дух под пыткой, будет сожжена как нераскаявшаяся ведьма завтра в полдень. Подручные Йорга занялись телом, прибрали инструменты и погасили огонь в жаровне. Йорг снял фартук и платок, вымыл лицо и руки, неторопливо оделся и вышел в небольшую галерею, которая вела к выходу.
— Абриэль! — услышал он и обернулся.
К нему подошёл городской лекарь:
— Ты лечил поломанные руки того ремесленника?
«Уже узнал!.. Интересно, от кого?» — подумал Йорг.
— Иногда приходится помогать людям. Не всё же их калечить, — спокойно ответил он, глядя в глаза собеседнику.
— И сколько тебе заплатили?
— У меня денег достаточно, чтобы кормить и себя, и семью. И жертвовать на богоугодные дела, — Йорг едва заметно усмехнулся.
— Ты хорошо знаешь человеческое тело… Я ничем не смог помочь чеканщику. Собрать его поломанные руки было просто невозможно. Но ты сумел это сделать.
— Я столько поломал человеческих рёбер, рук и ног на своём веку, что научился разбираться в том, из чего они состоят, — снова ухмыльнулся Йорг.
— Вот-вот, — лекарь пододвинулся к Йоргу вплотную и быстро сунул ему в руку мешочек.
— Что это? — хмуро спросил Йорг.
— Тридцать дукатов… Мне тоже нужно знать человеческое тело.
— Ты что, хочешь купить моё место? — с усмешкой спросил Йорг. — Оно стоит гораздо дороже.
— Мне нужны останки казнённых. Это плата только за твоё согласие и молчание. За останки будешь получать в зависимости от их качества.
— Хорошо, — снова усмехнулся Йорг. — Когда у меня будут подходящие останки для тебя, я у себя во дворе около калитки буду ставить горшок или кувшин, — он повернулся и пошёл прочь.
— Абриэль, почему женщина умерла так быстро?! — громко спросил лекарь.
«Вот ты куда гнёшь! — Йорг весь напрягся. — Ты догадываешься или знаешь?»
Он неторопливо обернулся:
— Женщина оказалась слишком слабой.
Лекарь помолчал. Было видно, что он обдумывает слова, которые хочет произнести.
— Ты хорошо знаешь человеческое тело. Знаешь, как убить человека. Знаешь, как убить его, чтобы он не ощутил боли. Знаешь, как убить, чтобы он страдал, прежде чем умереть. Ты знаешь, как сделать больно, но чтобы он не потерял сознания и не лишился бы способности думать и говорить. Но женщина умерла, Абриэль, вообще ничего не сказав! Такого ещё не бывало!
— Может быть, сам дьявол умертвил её, чтобы она не дала признаний?
— Я сам донёс на эту ведьму! — злобно зашипел лекарь. — Я лечил её, а она попросила сделать всё так, чтобы боли было поменьше. Эта колдунья пыталась обмануть Бога, стараясь избежать страданий! Но сам Господь учит, что страдания очищают душу. Кто смеет усомниться в этом? Только слуга дьявола, прячущий свою грязь от Господа! Но она умерла, не испытав на себе и малой доли предназначенных ей очистительных мук. И не выдала никого из своей бесовской секты! Значит, они и впредь продолжат творить зло на нашей земле!.. Ты не нашёл на ней бесовского клейма. Это что? Значит, я ошибся?! — лекарь едва не кричал.
«Вот оно что», — подумал Йорг, с неприязнью глядя в маленькие глазки лекаря.
А вслух спросил:
— А ещё на неё доносы были, кроме твоего?
— А что, моего мало? Ты ведь сам видел, как страшно это отродье боялось предстать перед судом Божьим! Этот страх выдал её с головой!
— А ты не боишься? — спокойно спросил лекаря Йорг, придвинувшись к нему.
Тот отступил и осёкся:
— Мне нечего бояться… Я чист перед Богом.
Йорг демонстративно подбросил в руке мешочек с деньгами:
— Если ты прослывёшь колдуном, мне прикажут тебя сжечь. Людям ведь не объяснишь, зачем на самом деле тебе нужны останки казнённых. А может быть, ты собираешься делать из них снадобья? — Йорг сделал многозначительную паузу. — Какой огонь ты предпочитаешь: быстрый или медленный? — он наслаждался эффектом, который его слова оказывали на лекаря. — Если хочешь гореть побыстрей и поменьше испытать этих самых… очистительных мук, клади ещё двадцать монет сверху!
Лекарь оторопело стоял, не зная, что ответить, а потом заговорил:
— Абриэль, я хочу изучать человека, как это делаешь ты. У тебя есть такое право, потому что ты – палач. Это понятно. Тебе ведь нужно учиться работать с этой мразью так, чтобы не покалечить. Или покалечить так, чтобы не убить. Или убить, не причиняя боли. Я тоже хочу изучать тело человека. Я – лекарь, и должен понимать, почему болеют люди. И хочу я изучать анатомию не где-нибудь в Болонье, издали глядя на то, как профессора держат в руке нож. Я хочу изучать самостоятельно. Здесь, у себя дома, в Баварии!
Йорг спрятал кошелёк в карман:
— Язык придержи. В своих же собственных интересах. И вот что я тебе скажу, лекарь… Все боятся боли. Все! И ты боишься! И я. И если бы я не напоил того ремесленника водкой, он умер бы от страданий у меня на столе, пока я собирал его косточки. Так что мой тебе совет: впредь не бойся ослаблять боль. И больные не будут бояться идти к тебе, и ты будешь поменьше завидовать моему искусству, — Йорг помолчал, глядя лекарю в глаза, и добавил с улыбкой: — Итак, за то, что я сожгу тебя на быстром огне, когда на тебя донесут – двадцать монет. И ещё десять монет – за ценный совет. Итого – тридцать! И поспеши, пока я не передумал.
VIII
Когда Йорг проснулся на следующее утро, над городом висели тяжёлые серые тучи и шёл дождь.
Йорг глядел во двор, упёршись лбом в холодные неровные стекла окна, по которым стекали струйки воды, и думал: открывать или не открывать. На каменных плитах перед окном не скакали воробьи, а только разбивались тяжёлые крупные капли. Йорг не слышал привычного воробьиного щебета, который будил и так радовал его по утрам, и потому настроение его было под стать погоде.
Воздух в комнате был тяжёл: камин сегодня разгорался очень неохотно и здорово надымил.
«Пожалуй, лучше бы проветрить комнату», — подумал Йорг и растворил окно.
К его изумлению, тут же отовсюду под окно градом слетелись мокрые воробьи.
— Ах вы, мои хорошие! — у Йорга даже дыхание спёрло.
Он кинулся к столу, отломил ломоть хлеба и энергично стал бросать кусочки продрогшим птицам.
— Бедняги! Ждёте меня… Надеетесь… Ешьте на здоровье!
Струи дождя лились по его лицу, затекали за пазуху, но он не обращал на это внимания.
В разгар спешного воробьиного пиршества в небе промелькнула крупная чёрная тень. Воробьи притихли и затаились, но через мгновение продолжили прыгать по камням как ни в чём не бывало. На ограду сел ворон. Вытянув шею, встряхнувшись и взъерошив горловые перья, он зычно каркнул. Йорг разглядывал его с некоторым сочувствием. Ворон был мокрым и явно голодным, ведь он так внимательно смотрел, чем же настолько заняты воробьи. Но одновременно ворон ясно видел Йорга, а потому боялся подлететь ближе. Йорг бросил хлебную горбушку во двор в сторону ворона. Ворон нервно взмахнул крыльями, когда Йорг замахнулся рукой, но удержался и не улетел. Потом внимательно посмотрел на хлеб, спрыгнул на камни, подхватил горбушку и, громко хлопая крыльями, снова взлетел на ограду, держа хлеб в клюве. Йорг довольно улыбнулся.
Всё-таки напрасно люди боятся воронов, наделяют их злой магической силой, считают предвестниками беды. Ещё в детстве Йорг знал одного старого крещёного цыгана-птицелова, у которого был ручной ворон, настоящий артист. Он умел говорить, удивительно точно подражая голосу своего хозяина, танцевать на одной ножке, забавно носить шутовской колпачок, складывать мозаичные картинки из разноцветных камней и многое, многое другое. После представления он собирал медяки со зрителей, уморительно наклонив голову и жалостливо произнося: «Хоть грошик на хлебушек». Цыган очень любил ворона и всем рассказывал, какая это умная и понятливая птица.
Вот и получается, что страшен ворон для людей лишь потому, что носит чёрное оперение. Да ещё потому, что каждый раз после казней слетаются во'роны к разбросанным по стране рабенштайнам и га'лгенбергам* на дармовое пиршество. Но птицы ли виной тому, что люди лишают людей жизни? И если бы ворон был белым и клевал бы трупы, разве меньше боялись бы его люди?
----------
* Galgenberg – Гора виселиц (нем.)
----------
Йорг тоже носит кафтан чёрного цвета. И люди шарахаются от него, прячут глаза, боятся увидеть его взгляд. Боятся не только прикоснуться к нему или сесть рядом – им страшно просто дышать одним воздухом с ним. Как будто он сам, Йорг Абриэль, решает, кому сегодня жить, а кому – умереть. Как будто он – источник опасности и рассадник неизбежного зла для всех и каждого. Словно зло способно так же расползаться, как чума или проказа.
И даже если бы он носил кафтан другого цвета, ничто бы не изменилось! Не он и не во'роны виной тому, что люди вынуждены защищать себя от сатаны. Ему лишь предназначено исполнять чужую волю. Такая судьба!
Йорг смотрел на ворона и на секунду вдруг позавидовал ему. Ты тоже чёрен, тебя тоже ненавидят люди. Но ты можешь вспорхнуть ввысь, перекрестить крыльями эту землю и улететь прочь! Туда, где нет рабенштайнов и галгенбергов. Туда, где люди живут, не боясь жить. Не боясь смерти. Не боясь друг друга. Где не мучают своего ближнего из-за собственного страха жить и собственного страха умереть.
Есть ли где-нибудь такая земля?
В церкви ударили в колокол. Ворон сорвался с ограды и исчез, вспорхнули воробьи. Йорг с некоторым неудовольствием подумал, что пора идти в церковь.
Дождь барабанил по чёрному полотну голландского зонта. Мелкие брызги изредка попадали в лицо и за шиворот. Настроение Йорга испортилось. То ли погода была тому виной, то ли чёрный ворон.
«Всё-таки недобрая птица, — вдруг подумал Йорг и тут же оборвал себя: — Да ну! Чепуха! Не хватало ещё повторять дурацкие мысли вслед за дураками… Палач – это тоже ремесло. Я богат и уважаем! Ношу дорогую одежду с дворянского плеча. Пусть меня боятся люди. Тот, кто боится палача, тот и меньше грешит. А я – просто рука Господня!»
Он занял своё привычное место позади всех прихожан у дверей храма. Со сложенного под мышкой зонта по чулку прямо в башмак текли струйки воды. Но Йорг не замечал этого. Он лишь рассеянно повторял вслед за всеми заученные фразы.
Прекрасно и тревожно зазвучал орган. Йорг задышал, всем телом воспринимая мятущиеся звуки гимна. Взгляд его остановился на большом старинном распятии над алтарём. Йорг вглядывался в изображённого в муках Христа, в его измождённую фигуру, в каждую чёрточку его наполненного страданиями лица, во вздутые вены на его пронзённых гвоздями руках, и ему вдруг стало страшно, захотелось бежать на воздух. Пусть дождь, пусть промозглость, но там живут птицы, которые единственные верят, что он – очень хороший человек, и прилетают к нему, чтобы напитаться от его доброты. Которые знают: есть окно, которое отворится утром. Которое обязательно отворится утром! Отворится для того, чтобы вот эти самые человеческие руки сеяли только жизнь и добро!
«Kyrie eleison… Помилуй меня, Господи!»
IX
Члены суда препирались и никак не могли решить, переносить по случаю дождя сожжение умершей ведьмы на следующий день или нет. Никому не хотелось мокнуть, да и назидательное значение экзекуции будет слабее: зрителей ведь придёт намного меньше. Но епископский викарий был настойчив: прилюдно объявленная казнь должна состояться вовремя, чтобы люди знали: закон непреклонен.
Труп женщины провезли по городу в открытой повозке, и подручные Йорга в промокших рубахах согревались, стегая мёртвое тело плетьми. Горожане неохотно выходили на улицы и плелись вслед за повозкой.
Сухие дрова сложили высокой поленницей на рабенштайне вокруг столба и укрыли от дождя парусиной. Пока обвинитель читал приговор, подручные примотали цепями мёртвое тело к столбу. Йорг не спеша взошёл на помост.
Обвинитель торопился. Ветер задувал дождевые струи под зонт, который держал секретарь, и чернила на копии приговора расплывались. Йорг подошёл к поленьям и вынул огниво. Всё, приговор зачитан. Пламя вспыхнуло неохотно, но, раздуваемое ветром, понемногу охватило всю поленницу. Было очень сложно добиться, чтобы огонь под дождём горел сильно и равномерно. Но палач Абриэль Йорг умел многое. Сумел и это.
Однако сжечь тело так и не получилось – оно только сильно обгорело и обуглилось. Не хватило сухих дров. Впрочем, ни судьи, ни горожане не дождались окончания казни и, продрогшие, уже успели разойтись. Йорг шагнул к ступеням. Ступени намокли и звучали иначе, но Йорг помнил их голоса.
Верхние две ступени уже пожилые, видавшие виды, но ещё вполне крепкие. На них не страшно встать и вдесятером.
Следующая, старая каркающая ступень, уже ждёт своего часа. Но Йорг помнил время, когда её голос был свеж и чист, как песенка деревенской ласточки. И всё откладывал и откладывал тот день, когда придётся ткнуть в неё пальцем, чтобы глуховатый плотник отправил её на тот свет. Сегодня она прогнулась ещё сильнее и скрипнула уж совсем отвратительно.
Три ступени пониже были бывалыми, но крепкими. Солнце и дожди, конечно, делали своё дело. Но из года в год их голоса оставались неизменными. А вторая снизу ступень вообще была для него самой любимой. В сухую погоду она пела воробьём! А Йорг любил воробьёв настолько, что с улыбкой прощал только им одним, когда они будили его спозаранку своей обычной весёлой болтовнёй.
Самая нижняя молчаливая ступень – самая новая. Старую, надтреснутую, ставшую уже небезопасной, заменили этой весной. Йорг давал задание плотнику с неохотой. Ему казалось, что старая ступень, мелодичный, почти соловьиный голос которой он помнил с юности, слушает его слова с обидой и укором. Теперь на её месте – гордая и надменная безголосая деревяшка. Она молчала и в сырую погоду, и в солнечную.
X
— Господин Абриэль! Вас просят! — посыльный у калитки переминался с ноги на ногу.
Йорг вошёл в зал, когда допрос уже начался. Перед судьями стоял человек среднего роста, лет сорока – сорока пяти, со слегка вьющимися, заметно седеющими волосами. Одет он был в недорогую одежду, обут в поношенные башмаки. Отвечая на вопросы, он нервно сжимал ладонью кулак другой руки и старался придать голосу уверенность и спокойствие. По вопросам, которые задавали судьи арестованному, Йорг понял, что допрос уже не первый.
— Имеете ли что-нибудь добавить к тому, что сообщили суду ранее? — спросил председатель, подняв подбородок и глядя на арестованного.
— Нет. Я всё сказал, — негромко ответил тот, мотнув головой.
Председатель пристально посмотрел на него и неторопливо проговорил, отчётливо выговаривая слова:
— Прежде чем вы продолжите отвечать на наши вопросы, вам сто'ит взглянуть на те инструменты, с помощью которых мы заставим вас говорить только правду, если вы вздумаете что-либо утаить от суда. Господин Абриэль, покажите!
Йорг подошёл к столу и сдёрнул с него рогожу. Потом кулаком стукнул по цепям, висевшим над ещё пока не разожжённой жаровней, и они хищно зазвенели. Арестованный вполоборота посмотрел на стол, на тиски и цепи, на клещи и жаровню и вновь повернулся к судьям:
— Христос говорил: «Sit autem sermo vester: «Est, est», «Non, non»; quod autem his abundantius est, a Malo est»*. Я поклялся на Святом Евангелии говорить правду. Чего же вы хотите ещё? Чтобы я сказал ту правду, какой сам не знаю и которая Богу неизвестна?
----------
* Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого (лат., Новый Завет, Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 37).
----------
Председатель беззвучно постучал по подлокотнику кресла пальцем, сделал паузу и, сложив руки на груди, уселся поудобнее:
— Тогда вернёмся к рассказанному вами в прошлый раз. Вы говорили, что оставили Шонгау в марте. Куда вы поехали потом, с какой целью и что там делали?
— Я отправился во Франкфурт. В ноябре я получил письмо своего давнего друга, доктора Масса, с которым учился в университете, с предложением познакомить меня с издателями и помочь с изданием моей книги.
— Вы там остановились у доктора Масса?
— Нет, во Франкфурте я жил в гостинице, не желая стеснять семью друга. Но мы регулярно беседовали в его доме…
— О чём вы разговаривали? — прервал его магистр-иезуит.
— У нас с ним давний спор. Ещё со студенческих лет мы делились друг с другом своими представлениями о человеческом счастье.
— Кто ещё, кроме вас, участвовал в ваших беседах? — спросил магистр-иезуит.
— Несколько раз на наши диспуты приходили его знакомые учёные, имён которых я не помню… — допрашиваемый вздохнул и добавил: — У меня неважная память на имена.
Магистр-иезуит недоверчиво сощурил глаза:
— Это были публичные диспуты?
— О нет! Это были частные беседы, о которых мы не объявляли публично. Это ведь был наш личный спор с ним.
Магистр-иезуит помолчал, председатель вновь взял инициативу на себя:
— Кроме бесед с доктором Массом, чем занимались ещё?
— В апреле была большая книжная ярмарка, мне удалось купить несколько очень интересных, на мой взгляд, философских книг. Много общался с издателями, с авторами. Ну а в начале лета я вернулся сюда, в Шонгау.
— С кем из авторов вы вели беседы? — снова подключился иезуит.
— Особенно интересны для меня были беседы с доктором Брунусом. Мне даже пришлось пересмотреть некоторые моменты в своём труде. Так что свою книгу я не издал и вернулся домой, чтобы её переписать.
— О чём ваша книга?
— О человеческом счастье, — сделав паузу, ответил арестованный.
В зале ненадолго повисла тишина. Йорг посмотрел на допрашиваемого и даже удивился спокойствию на его лице.
— О человеческом счастье… — медленно повторил председатель и, посмотрев на остальных судей, вполголоса произнёс: — Каков замах!.. Расскажите кратко её содержание, — обратился он к арестованному.
— Это непросто… — тот ненадолго задумался. — Но я попробую. Счастье – это наивысшее благо для человека. И основное движение в нашей жизни – это движение к счастью. Так философы понимают цель жизни ещё со времён великого Аристотеля*. Аристотель определял счастье как деятельность души в полноте добродетели, а значит, именно добродетели, нравственные и мыслительные, ведут нас к счастью. Развивая понимание о нравственных добродетелях, Святой Томас Аквинат** говорил, что наивысшее счастье заключается в созерцании Бога. Но это счастье невозможно в настоящей жизни, оно достижимо лишь после смерти именно путём развития добродетелей, пока человек жив.
----------
* Аристо'тель (др.-греч. Aristotelus, 384–322 до н. э.) – древнегреческий философ, труды которого оказали влияние почти на все формы знания на Западе. Его называют отцом логики, биологии, политологии, зоологии, эмбриологии, естественного права, научного метода, риторики, психологии, реализма, критики, индивидуализма, телеологии и метеорологии.
** Фома' Акви'нский, То'мас Акви'нат (лат. Thomas Aquinas, итал. Tommaso d'Aquino; 1225-1274) – итальянский философ и теолог, наиболее авторитетный католический религиозный философ, который связал христианское вероучение с философией Аристотеля.
----------
Начав рассказ немного скованно, арестованный понемногу становился живее:
— А в этом мире, пока человек живёт, наивысшее счастье есть здоровое тело, не обременённое болезнями и страданиями, и чистая, спокойная душа. Покой для души может дать опять-таки только нравственная добродетель, поскольку только она не ведёт к сожалениям и раскаянию. Но как достичь телесного здоровья? — арестованный сделал паузу, оглядел судей и продолжил:
— Исследуя нравственные добродетели, учёные изучали великий Божий дар – человеческую душу. Но практически оставили в небрежении изучение другого великого Божьего дара – человеческого тела. Мы живём в нашем теле и умираем, окружённые природой, ещё одним великим Божьим даром. И тело наше, по сути – не что иное, как часть этой природы!
Арестованный заговорил громким голосом:
— Вот и получается, что долг человека, искренно стремящегося к счастью, не только в том, чтобы воспитать в себе добродетели нравственные, но и воспитать в себе добродетели мыслительные – для того, чтобы постичь природу, чтобы постичь взаимосвязь всех явлений и чтобы изучить человеческое тело. А значит, роль наук естественных в достижении человеческого счастья огромна и в настоящее время недооценена.
Судьи молчали, размышляя над услышанным.
— Упомянутый вами Аквинат сказал: «Всякое познание – грех, если оно не имеет целью познание Бога», — иезуит опять сощурил глаза.
— Золотые слова! — воскликнул арестованный и продолжил с улыбкой: — Природа не только сотворена Богом, она всецело проникнута им и наполнена его мудростью. Изучая природу, мы постигаем эту мудрость. Постигаем замысел Творца в его прекрасных творениях. Мы постигаем красоту и гармонию Божественной идеи, чтобы вечно благодарить Бога за этот мир. Значит, познание природы – это не что иное, как познание Бога. Но верно и обратное: стремясь познать Бога, мы обязаны изучать природу. А изучая природу, изучать и своё тело. А изучая своё тело, понимать причины болезней и учиться излечивать их. И, наконец, освобождаясь от болезней, приближать счастье на этом свете.
— Судя по всему, вы хорошо знаете Священное Писание. Разве не сказал апостол Пётр: «Все заботы ваши возложите на Бога, ибо Он печётся о вас*»? — спросил председатель.
----------
* Новый Завет, Первое послание Петра, гл. 5, ст. 7.
----------
— Бог действительно печётся о нас. Он дал нам руки, — арестованный протянул руки к судьям, — чтобы мы могли обогащать наш практический опыт. Дал ум, чтобы мы могли постигать взаимосвязи в природе. Дал сердце, чтобы мы могли верить в Бога, любить его, чувствовать его любовь и понимать, что он тоже любит нас и тоже верит в нас, — он прижал руки к груди. — Верит в наш ум и сердце, верит, что зло, творимое болезнями, будет побеждено.
— Вы говорите о болезнях… Апостол Павел сказал: «Господь, кого любит, того наказывает; бьёт же всякого сына, которого принимает. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?*» — назидательным тоном сказал иезуит.
----------
* Новый Завет, Послание к евреям апостола Павла, гл. 12, ст. 6-7.
----------
— Но отец бьёт сына ведь не ради собственного удовольствия, а чтобы вразумить его! — арестованный покачал головой. — Умный сын должен понять, за что испытал боль, и научиться избегать побоев, не повторяя своих ошибок. Именно об этом говорит апостол: «Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным через него доставляет мирный плод праведности*». Но разве о телесных болезнях апостол ведёт речь, господа? Он говорит о наказаниях духовных. Я уже объяснял, что для счастья человеку нужна чистая душа, которая очищается только всемерным душевным трудом и сознательным развитием добродетелей. Но, повторюсь, для счастья нужно и здоровое тело. Как говорил пророк: «Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою**». Если болезни тела посланы Богом в наказание за глупость предков, то долг потомков – перестать быть глупыми и научиться эти болезни побеждать! — уверенным голосом договорил он.
----------
* Новый Завет, Послание к евреям апостола Павла, гл. 12, ст. 11.
** Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 4, ст. 5.
----------
— В своей идее освободить человека от недугов вы забываете слова великого апостола: «Qui passus est carne, desiit a peccato*»! Не значит ли это, что вы, стремясь освободить человеческий род от страданий, уводите его в греховную погибель? — спросил председатель.
----------
* Страдающий плотью перестаёт грешить (лат., Новый Завет, Первое послание Петра, гл. 4, ст. 1.).
----------
— Да, страдающий плотью действительно перестаёт грешить. Тот, у кого болят руки, не может воровать. Тот, у кого гниёт язык, не впадает в чревоугодие. Умирающий от боли в животе не думает о блуде. Но верно ли обратное, господа, что тот, кто не страдает плотью, – обязательно грешник? Нет! Для победы над грехом необходимы и достаточны душевные добродетели. Вспомните историю Иова, господа! Был ли счастлив он, обладая лишь душевным здоровьем, но корчась в муках телесных? Нет! И Господь сделал его счастливым, исцелив от болезней в награду за душевное здоровье. А потом, я говорю вовсе не об освобождении от страданий. Я говорю о счастье…
— …Одним из условий которого вы считаете освобождение от болезней! — перебил его иезуит.
— Да! Но ведь сам Христос делал людей счастливыми. Невзирая на лица, творил чудеса на земле, исцеляя людей от болезней и уродств. И люди шли к нему отовсюду! — воскликнул арестованный. — Ведь сказано у пророка: «Нет богатства лучше телесного здоровья. Лучше смерть, нежели горестная жизнь и продолжающаяся болезнь*». Разве не угодно Богу, если тело, что он дал нам по своему образу и подобию, благодаря нашему усердию в науках излечится от болезней, избежит страданий и будет многие годы сверкать красотой и свежестью юности? — он сделал паузу. — Я верю, что Бог посылает людям страдания для того, чтобы побудить наш разум искать пути к вечному избавлению от них.
----------
* Ветхий Завет, Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, гл. 30, ст. 16-17.
----------
В зале снова воцарилась тишина. Обычно Йорг не особенно вслушивался в речь допрашиваемых, предпочитая глубоко задумываться о чём-нибудь своём. Но сегодня он чувствовал какую-то необычность в стоявшем перед судьями человеке. Кое-что из того, о чём говорилось, Йорг не понимал. Или просто не успевал понять. Тем более, когда судьи и допрашиваемый произносили цитаты по-латински. Но Йорг сердцем чувствовал, да и видел по мрачнеющим лицам судей, что арестованный говорит довольно убедительно. Человек всё больше становился ему интересным.
— Что можете ещё добавить к сказанному? — спросил председатель, снова постучав пальцами по подлокотнику.
Арестованный помолчал, подумал и продолжил:
— Рассуждая так о счастье, после упомянутых диспутов во Франкфурте я осознал, что телесные страдания людей вызваны не только болезнями, но и вечной враждой народов друг с другом. Вечной враждой идей человеческих. Научившись излечивать больную плоть, мы не сможем защитить её от гибели и увечий в военных сражениях. Скорбь моя была безмерна, когда я понял, что все мои мечты о счастье человека бессмысленны и все усилия тщетны. Однако мне посчастливилось прочитать несколько купленных во Франкфурте бесценных для меня книг, и у меня появилась искра надежды…
При этих словах иезуит вновь прищурил глаза. Арестованный продолжал:
— Его преосвященство Николаус Кузанус* в своём труде «De visione Dei»** утверждал, что человечность едина во всех людях, и что в ней нет ни восточности, ни западности, ни южности, ни северности. Я уже говорил, что, как христианин, главным источником счастья наряду со здоровым телом считаю чистую и спокойную душу. К радости моей я узнал, что и в нехристианских верованиях покой души и её чистота – главное условие счастья человека. Если в таком важном вопросе видна общность столь разных мировоззрений, то мои идеи совсем не напрасны. Их время обязательно настанет! Я несколько раз подолгу разговаривал с доктором Брунусом из Неаполя, — иезуит при этих словах едва заметно закивал. — Тоже являясь последователем идей Кузануса, он с огромным вниманием слушал меня. Его книги и комментарии к книге Коперникуса*** поистине неоценимы для меня. Идеи всепроникновения Божьего в каждого человека, бесконечности Божьей вселенной, взаимосвязи всех явлений природы, высказанные Кузанусом, в трудах доктора Брунуса обрели научную достоверность. Ведь если в бесконечной вселенной существует бесчисленное количество солнц, равных нашему, и бесчисленное количество планет, подобных Земле, вращается вокруг них, если во вселенной живёт бесконечное число народов, говорящих на бесконечном количестве языков, если сам Создатель является этим народам в разных обличьях и под разными именами, то эта бесконечность и это разнообразие очевидно угодны самому Создателю! И если человечность едина в каждом человеке, то нет прав ни у кого отрицать и порицать эти бесконечность и разнообразие, хотя бы они и выражались в различии языков, идей и верований! А значит, нет и объективных причин для вражды и войн! И значит, всякая идея, обуславливающая гибель, мучение и увечье людей, идёт не от Бога! — на лице арестованного появился румянец, он начал ярко жестикулировать. — И долг всякого искренно верующего человека – отставив в сторону всё, что по воле Создателя отличает людей, и храня в сердце великий образ Божий, смиренно и прилежно изучать законы природы, которые едины во всех бесчисленных мирах Божьей вселенной и которые единственно могут объединить всех людей. И изучать законы природы для того, чтобы постигнуть премудрость достижения счастья путём освобождения от телесных страданий и душевного непокоя.
----------
* Николай Куза'нский (нем. Nicolaus Kusanus (von Kues) наст. фамилия Кребс, нем. Krebs; 1401-1464) – кардинал Римской католической церкви, крупнейший немецкий мыслитель XV века, философ, теолог, изобретатель, математик, церковно-политический деятель, один из первых немецких гуманистов.
** «О видении Бога» (лат), 1453 г.
*** Николай Копе'рник (польск. Mikolai Kopernik, нем. Nikolaus Kopernikus; 1473-1543) – польский астроном, математик эпохи Возрождения, автор гелиоцентрической системы мира, положившей начало первой научной революции.
----------
Снова все помолчали.
— Известны ли вам слова Екклесиаста*: «Qui addit scientiam, addit et laborem»**? — спросил иезуит.
----------
* Книга Екклесиа'ста – ветхозаветная библейская книга, авторство которой приписывается Соломону.
** Кто умножает познания, умножает скорбь (лат., Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 1, ст. 18).
----------
— Конечно, известны, — ответил арестованный с удивлением. — Но ведь сам Екклесиаст сказал: «Omnia tempus habent, et momentum suum cuique negotio sub caelo»*. Все ли познания, умножавшие скорбь во времена Соломона, умножают скорбь и поныне? И все ли знания одинаковы? Может быть, есть злые знания и добрые? — он внимательно посмотрел на судей и продолжил:
----------
* Всему своё время, и время всякой вещи под небом (лат., Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 3, ст. 1).
----------
— Вот мы все используем предметы, сделанные кузнецами. Разве мастерство кузнецов не является следствием их знаний? Кузнец достигает совершенства в своём деле, умножая свои знания о металле. Он может выковать цепи, которым долго не будет износа. На эти цепи подвесят мост через реку. Умножат ли людскую скорбь его знания в этом случае? Нет! Но эти цепи могут принести в тюрьму и отдать палачу, чтобы истязать людей… — арестованный повернулся к Йоргу и указал на него пальцем.
Йорг невольно вздрогнул и стал ещё внимательнее слушать его речь.
— …Вот в таком случае, — продолжал допрашиваемый, — знания и умножают скорбь. Значит, нет знаний злых и добрых. И не знания как таковые умножают скорбь, а лишь применение знаний во зло. И ещё сказал Екклесиаст: «Всё, что может рука твоя делать, по силам делай»*. Пусть тот, кто умеет и жаждет изучать природу, делает это! Но, изучая природу, пусть не оставляет в небрежении свою душу. Добродетели не даются нам от рождения, и воспитание нравственных достоинств совместно с накоплением знаний и развитием умственных добродетелей – долг человека, искренно стремящегося к счастью.
----------
* Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 9, ст. 10.
----------
Арестованный сделал паузу и заговорил потише:
— Помните, Екклесиаст ещё говорил: «Нашёлся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот город»*. Если бы я думал только о себе, о своём теле, грех был бы мне. Но как сказал Святой Павел: «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других»**. Вот и хотел я написать книгу, чтобы подвигнуть мыслящих людей изучать природу мира, природу человека и их взаимосвязь более усердно, чем это было ранее, и указать людям и целым народам путь к счастью на земле.
----------
* Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 9, ст. 15.
** Новый Завет, Послание к Филиппийцам, гл. 2, ст. 4.
----------
— Считаете ли вы, что развитие наук поможет исцелению болезней, и человек будет способен совершать чудеса, подобные исцелениям, которые совершал Иисус Христос? — спросил председатель.
— Я убеждён, что развитие естественных наук обязательно будет способствовать и телесному оздоровлению людей, и оздоровлению душ! — горячо воскликнул арестованный. — Но развитие знаний – это тяжёлый труд ума не одного поколения учёных, а может быть, десятков и сотен. Опять же приведу слова Екклесиаста: «Всему своё время». Что касается чудес… — он подумал и продолжил:
— В наше время происходят исцеления безнадёжных увечий и болезней, которые кажутся просто чудом. Примером тому труд доктора Теофраста Гогенхаймского по прозвищу Парацельсус*, который спас безнадёжно умиравших маркграфа баденского** Филиппа, бургомистра Санкт-Галлена*** Штудера, маршала Богемии**** Иоганна Лайпникского. Их безуспешно лечили толпы лекарей. Он излечил известного издателя Иоганна Фробена в Базеле, которому лекари собирались отрезать ногу. Там же спас от смерти умиравшего каноника Корнелиуса Лихтенфельского. В Нюрнберге***** вылечил нескольких человек от чудовищной слоновой болезни…
----------
* Фили'пп Аурео'л Теофра'ст Бомба'ст фон Гогенха'йм (лат. Philippus Aureolus Theophrastus Bombastus von Hohenheim; 1493-1541), псевдоним Параце'льс (лат. Paracelsus) – знаменитый швейцарский врач и алхимик, предтеча современной фармакологии.
** Ба'ден (нем. Baden) – курортный город в южной Германии. В конце XVI века был католическим.
*** Санкт-Га'ллен (нем. St. Gallen), Ба'зель (нем. Basel) – города в северной Швейцарии, центры реформаторского движения в XVI веке.
**** Боге'мия (от лат. Boiohaemum, Bohemia) – историческая область, на которой образовалось государство Чехия. В XVI веке была частью Австро-Венгрии, католической империи.
***** Ню'рнберг (нем. Nurnberg) – в XVI веке свободный город Священной Римской империи, принял реформацию и стал лютеранским.
----------
— Я слышу о Базеле, Санкт-Галлене, Нюрнберге, которые поражены реформаторской ересью, — перебил его иезуит. — И не о том ли Иоганне Фробене вы упоминаете, что печатал книги Дезидериуса Эразмуса*, труды которого под страхом кары запрещены Святым Престолом?
----------
* Дезиде'рий Эра'зм Роттерда'мский (лат. Desiderius Erasmus Roterodamus, наст. имя Ге'ррит Ге'рритсзон, нидерл. Gerrit Gerritszoon; 1469-1536) – голландский философ, мыслитель и гуманист.
----------
— Разве тела истинных католиков Шонгау отличаются от тел жителей Нюрнберга? Разве различаются болезни, которыми болеют люди здесь, в Южной Баварии, и там, во Франконии*, и лечить их следует разными способами? — на лице арестованного появилась грустная улыбка. — Жители кальвинистского** Базеля пьют воду великого Рейна. А ниже по течению эту же воду пьют жители славного Кёльна***, оплота Святого католического Престола на немецких землях. Так что ж, католикам Кёльна нужно отказаться пить воду Рейна лишь только потому, что эту же воду пьют и еретики Базеля? Нет! — арестованный помолчал и продолжил:
----------
* Нюрнберг находится в исторической местности Франко'ния.
** Кальвинизм – одна из ветвей протестантизма.
*** Кёльн (нем. Koln) – город в западной Германии; Кёльнский университет в XVI в. – один из центров католицизма в Европе.
----------
— Что, нужно запретить полководцам-католикам изучать труды полководцев нехристианского древнего Рима и запретить учиться военному искусству у наших врагов? Вы же понимаете, что это будет безумием! Ведь они будут терпеть одни только поражения! — он снова помолчал. — Значит, и врачи-католики должны изучать труды иноверцев, чтобы учиться побеждать болезни. Ни одна война не унесла столько жизней, сколько унесли нашествия болезней, не взирающие ни на вероисповедание, ни на подданство людей! И только объединившись, люди разных верований могут одолеть всеобщего единого врага – болезни!
Он снова сделал паузу и понизил голос:
— Впрочем, и среди католиков есть множество замечательных учёных-медиков, которые обогащают науку своими опытами. В прошлом году в Париже умер славный доктор Амбруаз Паре*. Мне рассказывали, что он искусно и невероятно быстро лечил полученные в бою тяжёлые раны солдат, которые раньше или мучительно долго заживали, или – чаще – вовсе приводили к смерти от страшной чёрной гангрены. В наши дни в Болонье живёт и работает доктор Гаспар Тальякоцци**, который с успехом исправляет изуродованные лица: создаёт новые носы из кусочков живой кожи.
----------
* Амбруа'з Паре'(фр. Ambroise Pare; 1510-1590) – французский хирург, один из основателей современной медицины.
** Гаспа'р Тальяко'цци (ит. Gaspare Tagliacozzi; 1546-1599) – итальянский хирург, один из основоположников современной пластической хирургии.
----------
Арестованный оглядел судей, словно ожидая увидеть на их лицах удивление. Судьи же слушали его хмуро и равнодушно.
— Всё это кажется иным людям просто чудом, — продолжил допрашиваемый. — Но только кажется, поскольку результаты их труда – плод упорной учёбы и многолетних опытов. Чудеса же Господни совершались мгновенно, ведь Бог всемогущ. Единственное, что роднит успехи искусных лекарей и чудеса Христовы – что и те и другие совершаются по воле Господа на благо человека, его лучшего творения, и во славу Всевышнего.
Иезуит воскликнул с саркастической улыбкой:
— Что могут врачи? «И сделался Аса болен ногами на тридцать девятом году царствования своего, и болезнь его поднялась до верхних частей тела; но он в болезни своей взыскал не Господа, а врачей. И почил Аса с отцами своими»*. Так записано в ветхозаветной летописи. Разве не ясно говорил пророк: «В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя»**?
----------
* Ветхий Завет, Вторая книга Паралипоменон, гл. 16, ст. 12-13.
** Ветхий Завет, Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, гл. 38, ст. 9.
----------
— Как же тогда понимать, — воскликнул в ответ арестованный, — другие слова пророка? «Для того Он и дал людям знание, чтобы прославляли Его в чудных делах Его: ими Он врачует человека и уничтожает болезнь его. Приготовляющий лекарства делает из них смесь, и занятия его не оканчиваются, и через него бывает благо на лице земли. Дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен. В иное время и в их руках бывает успех; ибо и они молятся Господу, чтобы Он помог им подать больному облегчение и исцеление к продолжению жизни»*. Пророк ясно говорит, что нужны и врачи, и врачебные знания! Да, не помогли врачи ветхозаветному Асе. Но кто именно его лечил? Этого мы не знаем! И вообще, как много умели врачи во времена Моисея? Ведь верили тогда, что Земля – центр Вселенной, а сейчас мы знаем, что Вселенная бесконечна и центра у неё нет!
----------
* Ветхий Завет, Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, гл. 38, ст. 6-8, 12-14.
----------
Допрашиваемый закашлялся, а потом продолжил чуть спокойнее:
— Знания и умения развиваются. Во времена Моисея были луки, стрелы и мечи. Сейчас воины стреляют из пушек и пищалей. Вот и врачи сейчас умеют и знают побольше… А может, Асу лечили невежды? Если и среди священников есть нечестивцы, — иезуит вытаращил на арестованного глаза, — и среди полководцев есть тру'сы, то и среди врачей не может не быть мошенников. Имя хорошему врачу создают его дела, а не умная речь, осанка и богатая одежда.
— Считаете ли вы, что человека следует освободить от всех страданий, в том числе и страданий за веру? — жестом остановив напрягшегося иезуита, спокойным тоном спросил председатель.
Арестованный кивнул:
— Понимаю… Святой Павел говорил: «Vobis hoc donatum est pro Christo, non solum ut in eum credatis, sed ut etiam pro illo patiamini»*. Но разве о болезнях здесь идёт речь? Здесь апостол говорит о твёрдости христианина перед искушениями, о готовности даже с оружием в руках защищать свою христианскую родину и веру от поработителей-иноверцев. Впрочем, как я уже говорил, я считаю, что нет никаких причин для розни искренно верующих людей, каким бы образом они ни исповедовали Бога. «Мудрость лучше воинских орудий»** – говорит пророк.
----------
* Вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него (лат., Новый Завет, Послание к Филиппийцам, гл. 1, ст. 29).
** Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, гл. 9, ст. 18.
----------
— Разве не следует из всего текста Священного Писания, что каждый верующий во Христа должен с благодарностью принимать всякое страдание? — спросил иезуит.
Допрашиваемый закрыл глаза, помолчал, а потом опустил голову, вздохнул и проговорил, глядя на судей исподлобья:
— И снова вспомните страдания Иова. Когда он славил Бога громче? Пока был болен или когда выздоровел? Ну, вспомните, вспомните!.. Вот смотрю я на вас, господа… Вы сидите предо мной белые, цветущие здоровьем. Руки, ноги у вас целы. Я вижу, что у вас хороший аппетит и достаточно денег, чтобы этот аппетит удовлетворить. А не хотите ли сами принять какое-либо страдание, чтобы вознести особые благодарности Богу? Проказа, язвы, горячка, сифилис? — он повысил голос и вскинул голову. — Впрочем, мне сдаётся, вы-то как раз рассыпаетесь в горячих благодарностях Всевышнему именно за то, что он хранит вас от этих страданий. Пока хранит. Пока! А доведётся заболеть, сразу побежите к врачам!
Судьи несколько мгновений сидели в оцепенении. Маска фальшивого благодушия слетела с их лиц.
Йорг тоже напрягся. Такой дерзости ему слышать ещё не доводилось. Он смотрел то на допрашиваемого, то на судей, понимая, что ярость оскорблённого трибунала теперь уже ничем не остановить. Он ощущал странное сочувствие к человеку, который стоял сейчас перед судьями. В зале снова воцарилась полная тишина, а затем вопросы судей посыпались один за другим.
— Вы цитируете и берётесь комментировать Священное Писание. Имеете ли вы докторскую степень в богословии? — резко спросил председатель и сжал губы.
— Я доктор права. Но я четыре года изучал Священное Писание и получил степень лиценциата* богословия…
----------
* Лиценциа'т – в средневековых университетах: учёная степень, промежуточная между бакалавром и доктором, давала право преподавать в университете и занимать профессорскую должность.
----------
— Это ничего не значит! — отмахнулся председатель. — С какой целью вы держали в своём доме книги, запрещённые Святым Престолом?
— Я – философ. Чтобы постичь истину, нужно уметь отличать её от заблуждений. Взгляды на пути к счастью человека излагались в разных религиозных трактатах и книгах многих философов. Меня интересовали не их умопостроения, противоречащие установлениям Католической церкви, а только лишь мнения о счастье человека. Я уже говорил, что был обрадован, узнав, что в различных восточных верованиях счастье человека тоже определяется как покой добродетельной души в здоровом теле.
— Во время диспутов вы чаще соглашались или выражали несогласие? — спросил магистр-иезуит.
— Я не вёл подобных подсчётов, — едва заметно усмехнулся арестованный.
— То есть, вы соглашались с оппонентами настолько часто, что не можете сказать, что именно вы делали чаще?
— В спорах оппоненты не всегда противоречат друг другу. Бывает, противники и соглашаются друг с другом.
— Но вы соглашались с врагами Католической церкви!
— Иногда и враги произносят истину.
Судьи оторопело переглянулись. Арестованный заметил это и пояснил:
— Например, когда упоминают, что Солнце восходит на востоке. Или когда цитируют слова Господа нашего Иисуса Христа о том, что нужно любить своих врагов.
— А уверены ли вы, — зло спросил председатель, — что враги, произнося слова Господа, не вкладывают в него иной, дьявольский смысл?
Арестованный слегка покачал головой:
— Разве смогу я полюбить своего врага, если буду подозревать, что он всегда вкладывает дьявольские смыслы в свои речи?
Председатель не нашёл, что ответить. Магистр-иезуит выждал немного и спросил арестованного, внимательно всматриваясь в его лицо:
— Будучи во Франкфурте, получали ли причастие у еретических священников?
— Нет, никогда! — мотнул головой арестованный
— Придерживались ли вы установленных Католической церковью постов и воздержаний от мясной пищи, будучи во Франкфурте?
Арестованный помедлил с ответом:
— Со всей искренностью говорю: не всегда… Когда я присутствовал на диспутах, то не мог отказаться от подаваемых там блюд, рискуя оскорбить дух гостеприимства…
— А вообще, с какой целью вы участвовали в упомянутых диспутах? — перебил его председатель, брызнув слюной и вытерев рот.
— Единственный вопрос, занимавший меня тогда и занимающий меня сейчас – это вопрос человеческого счастья. В публичном обсуждении собственных взглядов есть немалое преимущество: сразу видишь либо недостаточность изложенных тобой доказательств, либо собственные ошибки, либо ещё более утверждаешься в своей правоте.
Голос арестованного зазвучал потише. Видимо, он понял, что перегнул палку.
— Обсуждали ли вы публично или во время частных диалогов положения, противоречащие установлениям Святой Римской Церкви? — снова взял слово иезуит.
— Нет. Я уходил от обсуждения этих вопросов. Меня интересовали лишь вопросы человеческого счастья…
— Осуждали ли вы деятельность Святой Матери Церкви, поддерживающей христианский народ на пути Господнем и расправляющейся с еретиками, уклоняющимися от католической веры?
— Нет. Открыто я не обсуждал эти темы. Но я уже говорил, что убеждён: если в бесконечной вселенной существует бесчисленное количество солнц, равных нашему, и вокруг них вращается бесчисленное количество планет, подобных Земле, то, несомненно, во вселенной живёт бесконечное число народов, говорящих на бесконечном количестве языков. Так же, как и на Земле, повсюду Создатель является этим народам в разных обличьях и под разными именами, значит эта бесконечность и это разнообразие определены самим Создателем. И нет прав ни у кого отрицать и осуждать эти бесконечность и разнообразие. Никто в здравом уме не осуждает сотворённое Богом бесконечное разнообразие языков на Земле. Значит, ни у кого нет и права осуждать различие идей и верований. А значит, нет и объективных причин для вражды и войн, и всякая идея, обуславливающая гибель и муки людей, идёт не от Бога.
Председатель едва дождался, пока арестованный договорит. Он приподнялся с подушки и наставил на него указательный палец:
— Уже этими своими словами вы опровергли то, что произнесли в ответ на предыдущий вопрос. Ибо Господь сказал: «Те, которые не познали Меня, получая при жизни благодеяния, и возгнушались законом Моим, когда ещё имели свободу и когда ещё отверсто было им место для покаяния, те познают Меня по смерти в мучении»*. Кто отвернулся от веры истинной, от того отвратится и лицо Божье!
----------
* Ветхий Завет, Третья книга Ездры, гл. 9, ст. 10-12.
----------
Председатель удовлетворённо откинулся на спинку кресла.
— Вы говорили, что на мысли о веротерпимости вас подтолкнула беседа с неким доктором из Неаполя? — спросил арестованного иезуит.
— Нет, я говорил, что эти мысли пришли ко мне после прочтения трудов его преосвященства кардинала Кузануса. Относительно доктора Брунуса я сказал, что в его книгах и в его схолиях* я нашёл научное подтверждение идей Кузануса, который был генеральным викарием Его Святейшества, и авторитет которого в нашей Святой Матери Католической церкви, разумеется, бесспорен.
----------
* Схо'лий (из греч. sholion, первонач. «школьный комментарий» от греч. shole «досуг, школа») – в средние века комментарий к тексту на полях книг, сделанный читающим, или труд, представляющий собой сокращённую компиляцию из нескольких сочинений с пояснительными комментариями автора компиляции.
----------
— Вы порочите имя верного слуги Святого Престола, имея дерзость видеть в его творчестве идеи, разрушающие сами основы Святой нашей Матери Католической церкви! — повысил голос иезуит и, повернувшись к председателю, проговорил:
— Воистину прав был пророк, говоря: «Stultus factus est omnis homo absque scientia»*…
----------
* Безумствует всякий человек в своём знании (лат., Ветхий Завет, Книга пророка Иеремии, гл. 10, ст. 14).
----------
— А знаете ли вы, что книги, изъятые в вашем доме, были сожжены четыре дня назад перед народом за ересь, в них напечатанную, и за еретические схолии, написанные вашей рукой и руками еретиков? — спросил председатель.
Арестованный помолчал, вздохнул и заговорил:
— Я пытался рассуждать только о счастье людей. Пытался понять, что нужно человеку, чтобы достичь счастья. Вы ведь сами не слепы, чтобы не видеть: сейчас нет счастья среди людей. А вы в каждом, кто задаёт вопросы и пытается на них ответить, сразу видите еретика. Точно так же, как простолюдины видят в чёрном цвете символ тьмы, зла, несчастий. Взрослые, увидев чёрный плащ нашего палача, стараются спрятаться в подворотне, — он снова указал на Йорга, — как будто это он – причина смерти, а не суд, который выносит приговор. Дети кидают в воронов камнями, потому что они стаями собираются на рабенштайне, чтобы клевать трупы казнённых…
Йорг ошеломлённо смотрел в глаза арестованного. Не бесовщина ли? Он ведь сам только недавно думал о том же…
Тем временем арестованный продолжал говорить:
— Когда я был ребёнком, я тоже ненавидел воронов, тоже кидал в них камни. Но пришёл в наш город как-то один бродяга, и был у него ручной ворон, которого он нашёл больным и вылечил. Так тот ворон научился говорить совсем по-человечески, словно артист показывал разные штуки, любил своего хозяина, как собака…
Йорг невольно схватился рукой за цепи. Кто это? Усы, бородка… Вот ведь как бывает! Совсем не узнать! Но глаза такие же холодные, колючие, светло-серые. И губы, сжатые в тонкую линию. Сколько же лет прошло…
— …После этого я словно прозрел, — продолжал арестованный, — и понял, что чёрный цвет сам по себе ничего не значит. И если во'рона кормить хлебом из рук, он не полетит клевать трупы. Но взрослые изгнали бродягу из города и чуть не убили его во'рона. Словно озверевшие, кричали: «Дьявол!» И спасло птицу только слёзное заступничество детей. Вот и вы теперь кричите: «Еретик!» — арестованный замолчал.
Йорг разжал руки. Цепи едва слышно звякнули. Но в тишине этот звук прозвучал словно гром. Все на мгновение повернулись к Йоргу. После паузы председатель каменным голосом произнёс:
— Вы впали в еретическую гордыню. Как сказал Иисус Сирахов: «Начало гордости – удаление человека от Господа и отступление сердца его от Творца его; ибо начало греха – гордость, и обладаемый ею изрыгает мерзость»*. Хранение и чтение еретических книг, извращённое понимание установлений Святой Церкви, несоблюдение её законов, хула на её священников, призывы к веротерпимости, искушение Святого трибунала… Вы всё твердили о врачах. Вот вам ответ: «Кто согрешает пред Сотворившим его, да впадёт в руки врача!»** Мы и будем врачами для вашей души.
----------
* Ветхий Завет, Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, гл. 10, ст. 14-15.
** Там же, гл. 38, ст. 15.
----------
— Я и не надеялся увлечь вас рассказом о человеческом счастье… Я только хотел помочь людям! И рассуждал лишь о счастье! — развёл руками арестованный.
— На какие цели господин фон Грединг дал вам деньги? — спросил иезуит.
— На издание моей книги.
— Вы издали её?
— Нет. Я уже говорил об этом.
— Господин фон Грединг читал ваши рукописи?
— Нет. Я лишь говорил, что хочу написать книгу о счастье и посвятить её Господу, сотворившему Вселенную, и ему, господину Гредингу, благодаря милости которого моя книга увидела бы свет.
— Итак, на что вы употребили деньги господина фон Грединга?
— Я жил на них во Франкфурте и купил книги, важные для развития моих идей.
— Значит, вы купили еретические книги вместо того, чтобы издать свою книгу? А вы потрудились получить разрешение господина фон Грединга употребить деньги на покупку книг?
— Нет. У меня не было возможности послать ему письмо. Я полагал, что доброе отношение ко мне господина Грединга …
— Значит, вы просто украли эти деньги! — перебил иезуит.
— Не смейте! Я готов написать вексель в пользу господина Грединга! И вернуть потраченные деньги сполна! — воскликнул арестованный.
Его возглас повис в тишине. Заговорил викарий:
— Если вы не принесёте покаяния, не перестанете упорствовать в том, что противоречит католической вере и установлениям Святой Церкви, то Святая Служба будет вынуждена выступить против вас. Со всей строгостью законов, какие может и должна применять против нераскаявшихся и тех, кто не желает признать милосердие Божье. Наша святая обязанность – стремиться со всем истинным благочестием и христианским милосердием вывести к свету истины тех, кто пребывает во мраке лжи и ереси, и повести их путями праведности к дороге вечной жизни во славе Христа.
Арестованный, помолчав, негромко проговорил:
— Возможно, я впадал в заблуждения и отступления от установлений Святой Церкви, но я искренно прошу Святой трибунал проявить снисхождение и милосердие и учесть, что единственным моим желанием было исследование путей достижения счастья для людей в этой жизни. Этот вопрос столь сложен и неоднозначен, что учёному трудно очертить границы своих исследований, чтобы избежать риска выйти за пределы дозволенного.
— Имеется ли в Шонгау, вообще в Баварии или где-либо в другом месте ваш враг или человек, недоброжелательно относящийся к вам и способный по какой-либо личной причине оговорить вас? Если есть, то назовите причину вашей вражды, — спросил председатель.
— Нет, я не знаю таких.
— Не намерены ли добавить ещё что-либо ко всему сказанному?
— Нет, мне нечего добавить.
Судьи переглянулись.
— Уведите арестованного! — приказал председатель.
Лязгнули двери за охранниками. Судьи некоторое время сидели молча.
— Господа! — обратился ко всем магистр-иезуит. — Он назвал имя некоего доктора Брунуса. Я думаю: не тот ли это ноланец Джордано Бруно*, беглый монах, которого преследует Святая инквизиция уже больше десяти лет? В любом случае, я срочно пишу в Рим о том, что некий доктор Брунус сейчас во Франкфурте распространяет еретические идеи. Если это тот самый Бруно, пусть там позаботятся о том, чтобы задержать его**.
----------
* Джорда'но Бру'но (итал. Giordano Bruno, лат. Iordanus Brunus; при рождении Фили'ппо Бру'но; 1548-1600) – итальянский монах, философ и поэт. Последователь идей Коперника. Высказывался о бесконечности Вселенной и бесконечном количестве космических тел в ней. Был родом из города Но'ла близ Неаполя.
** Джордано Бруно, будучи во Франкфурте в 1591 году, получил от венецианского аристократа Джова'нни Мочени'го приглашение стать его учителем и выехал в Венецию. Весной 1592 года Бруно был схвачен инквизицией по доносу Мочениго и 17 февраля 1600 года сожжён.
----------
Председатель кивнул:
— Вы правы. Однако что мы решим относительно нашего еретика?
— Я полагаю, что не стоит торопиться с решением, — заговорил епископский викарий. — В любом случае следует дать ему сорок дней на раздумья и душеспасительные беседы со священником. Ведь возвратить в лоно Святой Церкви заблудшую овцу – это честь и великая радость для слуги Божьего. Я бы рекомендовал обратиться в Ингольштадт* в Коллегию духовных советников за рекомендациями по этому делу, приложив копию сегодняшнего протокола.
----------
* И'нгольштадт (нем. Ingolstadt) – город в Баварии, университет которого в XVI веке стал центром контрреформации и одним из оплотов ордена иезуитов.
----------
— Кто ещё скажет своё слово? — спросил председатель. — Есть у кого-нибудь возражения?
Члены трибунала промолчали.
— Да будет так! — подумав мгновение, сказал председатель.
Судьи стали подниматься с сидений и разминать затёкшие ноги.
Йорг стоял задумавшись. Он очнулся только тогда, когда заметил, как смотрят на него проходившие к выходу члены трибунала.
Он никак не мог понять причину своего волнения. Йоргу доводилось и раньше испытывать и неуверенность, и сомнения. Ему были знакомы и сострадание, и сочувствие. Бывало, откуда-то из небытия появлялись страх и злоба. Но все эти чувства не были уж очень глубоки. По крайней мере, не настолько, чтобы сильно или надолго вывести его из знаменитого по всей Баварии спокойствия.
Йоргу и раньше случалось встречать давнишних знакомых. Но ничто и никто никогда прежде не ввергал его душу в такое смятение, как этот человек. Может быть, всё потому, что он так странно, настолько мистически высказал ту же самую мысль, которая пришла в голову Йорга только позавчера утром. О том, что глупо видеть в чёрном оперении ворона метку сатаны.
Единственным по-настоящему глубоким чувством для Йорга стала радость, которую он ощущал, глядя на птиц и общаясь с ними. Что ж, получается, есть ещё на свете взрослые люди кроме него, которым удалось сохранить детское восхищение способностью птиц смотреть на Землю свысока!
XI
Арестованный сидел на подстилке из толстого слоя старой соломы, обхватив колени. Йорг вошёл в камеру, чтобы привычно замкнуть на замок кандалы, приковав заключённого к стене. Вошёл и остановился. Арестованный медленно поднял на него глаза.
— Вытяни руки! — приказал Йорг.
Пока он делал своё дело, арестованный обречённо смотрел на железные кольца на своих запястьях. Йорг украдкой поглядывал на него, не зная, как начать разговор.
Закончив с кандалами, Абриэль неторопливо выпрямился и неспешно пошёл к выходу. У двери задержался и, посмотрев на заключённого через плечо, хрипло спросил:
— Ты тоже помнишь того ворона, который был у цыгана?
Арестованный поднял на него недоумевающий взгляд.
— Я тоже не сразу тебя узнал, — проговорил Йорг.
Арестованный приподнялся, зазвенев цепями, и долго смотрел на него:
— Кто ты?
— Видимо, я сильнее изменился, чем ты, Маркус, — Йорг повернулся к нему лицом.
— Йорг?.. Так значит, это всё-таки ты?..
— Я.
Наступила долгая пауза, которая стала терзать Йорга:
— Ты знаешь, я вспоминаю того ворона всю жизнь. А ты?
— Вспоминаю, — не сразу ответил Маркус.
Йорг немного оживился:
— Знаешь, я поэтому люблю птиц. Каждый день с утра открываю окно и кормлю воробьёв хлебом. Они прилетают целыми стаями… А на площади иногда рассыпаю крупу для голубей, — он тихо засмеялся. — А вчера и ворон прилетал. Я ему скормил хлебную горбушку.
Маркус слушал его молча.
— А ты любишь птиц? — спросил его Йорг.
Тот сделал движение губами, но не ответил.
— А я иногда, — продолжил Йорг, — толкаюсь на ярмарках около птицеловов. Покупать – не покупаю. Хожу, слушаю, как птицы щебечут. Как-то купил себе дрозда в клетке. Часами его слушал. Пел прекрасно. Но я всё-таки его выпустил. Жаль было держать в неволе.
Маркус по-прежнему молчал.
— Мне так нравится птичье пение, что я слышу его даже в других звуках. Вот, например, деревянные ступени. Их семь штук. Каждая скрипит по-своему, когда на неё наступаешь. Одна чирикает, как воробей. Другая дребезжит, как сорока. Следующая стрекочет, как коростель. Четвертая совсем как иволга. Есть такая, что кричит прямо как настоящий сыч. А шестая – представь себе – каркает вороном. Просто удивительно!
— А седьмая ступень на кого похожа? — без интереса спросил Маркус и опустился на солому.
— Седьмая?.. А, она молчит. Ещё совсем свежая, из сырого дерева сделана.
— Я бы у себя дома не выдержал таких ступеней. Отправил бы в печь.
— Я бы выдержал, — улыбнулся Йорг. — А эти ступени вовсе не у меня дома. Дом у меня большой, и лестниц несколько, но они все как раз молчаливые. А те ступени, о которых я рассказывал – это ступени лестницы на эшаф… — он осёкся и замолчал.
Маркус звякнул цепями и поднял голову:
— Что же ты замолчал? На эшафот?
Йорг сжал губы, подумал и сказал:
— Не вешай голову, Маркус! Просто покайся и признай свои заблуждения. Кто знает, может быть, трибунал и оставит тебе жизнь.
Маркус внимательно посмотрел на него:
— Ты считаешь, что это так просто: раскаяться в том, в чём прав?
— Помнишь, твой отец говорил нам, когда мы были мальчишками: «Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать»*?
----------
* Новый Завет, Послание Иакова, гл. 4, ст. 6.
----------
— Это апостол Иаков говорил.
— Я слышал это от твоего отца, когда он учил нас читать.
Маркус ничего не ответил и отвернулся.
— Ты считаешь, что ты прав? — спросил Йорг. — Ты на самом деле считаешь, что счастье достижимо на этом свете? И что для счастья нужно иметь покой в душе и здоровое тело?
— Ты ведь сам слышал. Если слушал… — нехотя ответил Маркус.
— Значит, я счастливый человек, Маркус. Спокойная душа, говоришь?.. Я не чувствую никакого беспокойства. Живу. Если говорить о деньгах, то их у меня много. Одеваюсь хорошо. Хорошо питаюсь. Могу купить что хочу. И мне хватит до конца моих дней, и внукам останется. Так что о том, что буду есть и во что одеваться, не забочусь. В Бога верую. Регулярно причащаюсь. Отпущений грехов у меня приобретено на три тысячи лет вперёд. Что касается здоровья… Здоровья во мне более чем достаточно! Не помню, болел ли я чем-нибудь за свои сорок лет. Железный прут могу связать в узел. Вот и получается, что я достиг настоящего счастья. Так?
Маркус внимательно его оглядел.
— Ты считаешь, что достиг покоя в своей душе? Богат, сыт, одет, регулярно причащаешься… Значит, тебя нисколько не трогает то, что тебе приходится подходить к причастию последним? Что стоять в храме тебе приходится у дверей? Что никто не садится с тобой рядом в кабаках? Что все обходят тебя стороной, боясь прикоснуться к тебе или встретиться с тобой глазами? Что смотрят тебе вслед с ненавистью, страхом или отвращением? Значит, тебя всё это нисколько не трогает?!
Йорг горько усмехнулся:
— Я – палач. Наверное, к палачу никто и нигде не относится иначе. Слишком силён в людях дьявол. Это он творит в людях злобу и ненависть. Моими руками Господь выпалывает сорняки. Вот сатана бесится и настраивает людей против меня.
— Почему сатана не настраивает против тебя всех людей? Скажем, твою жену? Или судей инквизиционного трибунала?
Йорг пожал плечами и промолчал. Маркус продолжил:
— Люди, которые будут жить после нас, обязательно припомнят твоим потомкам, что их предок был палачом. Что ж, получается, сатана заранее настраивает людей, которые, может быть, ещё не родились, на ненависть и презрение к твоим внукам и правнукам? И почему воля и голос сатаны так сильны, а Всевышний, выпалывающий сорняки твоими руками, ничем не желает помочь ни тебе, ни твоим потомкам, чтобы заглушить этот голос?
Йорг молча подошёл к зарешёченному окошку.
— Твой покой, Йорг, — продолжал Маркус, — это высокие стены вокруг твоего дома и охранники, которые сопровождают тебя… У тебя есть дети?
— Дочь.
— Кто её возьмёт замуж? Кто возьмёт замуж дочь палача? Только сын такого же палача из какого-нибудь другого города! Выбор невелик. Как бы тебе не пришлось выдать её за какого-нибудь дурака или урода. Что, твоей душе это безразлично? А если у тебя родится сын? Ничего не поделаешь – придётся воспитывать себе замену на эшафоте!
— Судьба, Маркус. Это судьба. Не нам и не нашим потомкам роптать на то, что предначертано нам свыше, — сказал Йорг, глядя на облака. — А по-твоему получается: чтобы быть счастливым, нужно жить только ради себя и подальше от других людей? Заботься только о своём теле и с утра до вечера читай молитвы?
— Нет, Йорг. Сейчас ты здоров. А если ты заболеешь? Если ты сломаешь ногу? Кто тебя напоит, если рядом не будет ни жены, ни детей, ни доброго соседа? Кто тебя вылечит, если где-нибудь недалеко не будет жить знающий врач? Счастливые не умирают от жажды в одиночестве. Нет, Йорг, счастье человека – это жить среди таких же счастливых людей! Счастье нужно строить сообща!
— Сообща… — Йорг с сомнением покачал головой. — У каждого – своё собственное счастье.
— Пока у каждого будет своё собственное счастье, на свете будут нужны палачи.
— Да, я – палач! — Йорг резко повернулся к Маркусу. — Думаешь, я не пытался уйти от своей судьбы? Пытался! Но её не обманешь, Маркус! Когда я был мальчишкой, я хотел или обучиться хорошему ремеслу, или стать учёным, как твой отец. Я восхищался им! Я радовался, когда удавалось убегать к вам в дом от кулаков своего отца, чтобы учиться читать и слушать рассказы твоего отца о героях прошлых лет и мире, который нас окружает. Помнишь?
— Помню… — медленно кивнул Маркус.
— Мне исполнилось шестнадцать, когда раз за разом в моей жизни стали происходить события, которые и привели меня сюда. Не раз и не два! А раз за разом! Удар за ударом!.. Судь-ба… — последнее слово Йорг проговорил по складам.
— Какие же события?
— Какие? Сперва мой отец решил быстро разбогатеть. Сколотил банду из таких же пропойц, как сам. Когда его поймали, он, чтобы спасти свою шкуру, выдал всех своих дружков. Но его всё-таки не помиловали и предложили на выбор: или он идёт под топор, или сам становится городским палачом вместо постаревшего Кюрбиса. Отец с радостью остался жить, продолжив отправлять людей на тот свет – теперь уже по закону. Это раз!
— Да, я помню… — сказал Маркус.
Йорг вздохнул и продолжил:
— Он стал палачом, а я вмиг стал сыном палача. Пока я был сыном бандита, ко мне никто не относился плохо. А теперь передо мной сразу закрылись все двери. Все стали гнать меня и издеваться. Кидали камнями, обливали помоями, посылали проклятия в спину. Никто в Шонгау тогда не взялся меня обучать ремеслу. Никто! Это два!
Он помолчал, глядя на Маркуса.
— Как оказалось, мой отец, чтобы сохранить свою жизнь, не только стал палачом, но и договорился с магистратом, что подготовит себе достойную смену в моём лице. Отцов города можно понять: желающих заниматься этим ремеслом найти трудно, а хорошего палача нужно готовить не один год. Так я стал не только сыном палача, но и будущим палачом. Это три!
Маркус внимательно смотрел на него, нахмурив брови. Йорг продолжал:
— Я сбежал из дома, пытаясь наняться подмастерьем в городах поблизости. Как я ни хитрил, меня поймали. Содрали кожу. Так что стать ремесленником хоть где-нибудь у меня не получилось. Это четыре! Я ещё раз сбежал из дома, назвался чужим именем и поступил послушником в монастырь Святого Креста в Миндельхайме*. Раз не быть мне ремесленником, думал я, то буду учёным. А сначала пусть будет монастырская школа. На исповеди я имел неосторожность признаться, что сбежал из дому, не желая становиться палачом. Мой исповедник донёс на меня, и меня снова вернули домой. Пять! Вот тогда я и начал осознавать, что от судьбы не уйдёшь…
----------
* Ми'ндельхайм (нем. Mindelheim) – город в Германии, в земле Бавария.
----------
— Что же дальше? — спросил Маркус замолчавшего Йорга.
— Дальше?.. Тогда меня не отдали отцу, а посадили в тюрьму. Каждый день приходил иезуит наставлять меня. Пугал карами за ослушание воли отца и нарушение христианских заповедей. Искушал высоким жалованием, пожизненной пенсией, хорошим жильём, которое предоставит город. Говорил, что хороший палач – чиновник важный и необходимый. Что он – рука Господа и истинный враг сатаны. Это шесть! И я смирился…
Он усмехнулся:
— Почти смирился. Когда меня отвели домой и отец встретил меня кулаками, во мне снова вспыхнуло бесовское пламя. Наутро я бросился в церковь, кинулся к ногам Пресвятой Богородицы, молился и просил помощи. Ко мне подошёл какой-то монах, посмотрел на мою разбитую морду, выслушал меня. Когда я признался, что хочу стать ремесленником или учёным, он кивнул и сказал, что бандитские убийства – тяжкий отцовский грех, который сильно отягощает участь потомков. Но этот грех можно выкупить. Монах сказал, что он лично послан волей Святого Престола и готов за пятьдесят гульденов предоставить мне индульгенцию от имени папы, освобождающую меня от должности палача. Я видел, с каким почтением разговаривал с монахом наш священник, и во мне вспыхнула искра надежды. Я поверил, что Пресвятая Дева услышала мои отчаянные молитвы и послала этого святого отшельника. Такие большие деньги я мог попросить в долг только у одного человека на свете – твоего отца. Это было последней возможностью, и я побежал к нему. Но увы…
Йорг задумался, сжал губы.
— А ничего! Ремесло как ремесло, — добавил он через мгновение с улыбкой. — Свой шедевр* я сделал через три года. Снёс голову одному несчастному, пока он с эшафота разговаривал с зеваками. Он даже не успел испугаться.
----------
* Шеде'вр (фр. chef-d'oeuvre – венец труда) – в средние века образцовое изделие, самостоятельно созданное подмастерьем на свои средства, только после изготовления которого он мог вступить в цех, открыть собственную мастерскую и стать мастером. Применительно к палачам – первая образцовая казнь, совершённая собственными руками.
----------
— Что тебе ответил мой отец, когда ты пришёл к нему за деньгами? — Маркус, нахмурившись, посмотрел Йоргу в глаза.
— Я его не видел, — не сразу ответил Йорг.
Маркус вдруг невесело усмехнулся. Йорг глянул на него исподлобья:
— Тебе смешно?
— Сколько, ты говорил, ступенек в лестнице на наш эшафот?
— Семь! — глухо ответил Йорг.
— Забавно… Семь ступенек. И событий, которые сделали тебя палачом, ты тоже назвал семь. Семь ступеней в ад… А тебе бывает жаль твоих жертв, Йорг?
Абриэль медленно пошёл к выходу. У двери он задержался:
— Думай что хочешь! А всё-таки я счастливый человек, Маркус. Если бы я был учёным, то меня, наверное, уже давным-давно сожгли бы на костре. А я жив, богат и уважаем. Ношу дорогую одежду с дворянского плеча. Мои познания в строении человеческого тела таковы, что я могу лечить раны, ушибы, переломы и многие другие недуги, пожалуй, получше многих лекарей. Приговорённые дают мне деньги, чтобы я отправил их на тот свет быстро и настолько безболезненно, насколько смогу. Пусть меня боятся люди. Тот, кто боится палача, тот и меньше грешит. Ну а те, кого я сумел вылечить, уже не боятся меня… Ты спросил: бывает ли мне жаль людей? Конечно! Я не испытываю к приговорённым иных чувств, кроме жалости. Ни злобы, ни презрения, ни ненависти. Это моё ремесло. Разве кузнец, когда куёт железо, ненавидит его? Мне всегда жаль лишать человека жизни. Но моя работа – это мой долг. А поэтому мой тебе совет: покайся, не доводи дело до эшафота.
XII
Йорг шёл по тюремному коридору, думая о своём разговоре с Маркусом. Он вдруг вспомнил, как сделал свой шедевр, первую самостоятельную казнь, чтобы заслужить звание палача.
К тому времени его мышцы, натренированные на коровьих тушах, налились железом, а глазомер стал таким, что получалось гасить свечу, махом срубая тяжёлым мечом едва торчащий фитиль.
Он с достоинством поднялся на эшафот, где вместе с подручными его ждал отец. Йорг расчехлил меч, специально для него выкованный кузнецом, и плоское полированное лезвие сверкнуло на солнце.
Он встал в позу, которую долго придумывал к этому случаю — расставив ноги, уперев лезвие меча в каменный настил рабенштайна между ступней и взявшись руками за длинную двуручную* рукоять. На голове его был повязан узлом назад красно-чёрный платок. Белоснежная рубашка и чёрный кожаный фартук довершали образ. Ему казалось, что в такой позе и таком наряде он выглядит очень внушительно и гордо.
----------
* Двуру'чный меч – тяжёлый длинный меч, которым действовали, держа рукоять двумя руками.
----------
Но едва показалась повозка, на которой везли приговорённого, он вдруг почувствовал нарастающую слабость в ногах. Отец увидел перемену в его лице, подошёл и вполголоса сказал:
«Ты – рука Господня. Не пристало выказывать слабость и неуверенность! Сожми крепче кулаки, чтобы суставы хрустнули! Зубы стисни, чтоб заскрипели! И главное: не смотри этим презренным тварям в глаза, иначе можешь ослабнуть. Дрогнет рука и размякнет сердце. Не давай бесовской силе, что мечется в их взгляде, войти в тебя через твои глаза!»
Йорг сжал руки на рукояти так, что они задрожали от напряжения, стиснул зубы, аж круги в глазах поплыли радугой – и полегчало. И никакой неуверенности, никаких переживаний.
Пока приговорённый стоял на коленях перед толпой и просил помолиться за него, Йорг мягко подошёл сзади, держа меч перед собой за рукоять на вытянутых руках, примерился и размахнулся. И на выдохе – молниеносное движение справа налево.
«Великолепно, мой мальчик! — хлопнул по плечу отец. — Теперь ты – мастер!»
Стараясь не глядеть себе под ноги, Йорг передал меч подручному. В толпе местами звучали одобрительные возгласы. Но большинство людей хмуро молчало: всё-таки родился ещё один палач.
С тех пор Йорг уже очень много раз выходил на эшафот. Его наряд и его поза стали для жителей германских земель воистину легендарными. Только качество тканей его одежды значительно улучшилось, к вороту и рукавам белой рубашки добавились дорогие кружева. На кафтане вместо деревянных появились серебряные пуговицы.
Он больше никогда не чувствовал волнения, подобного тому, какое испытал в первый раз, потому что мысленно уходил глубоко в себя, слушал ветер и скрип ступеней на эшафот.
XIII
Через три дня трибунал собрался вновь. Йорг был уже в зале.
— Господа, думаю, можно продолжить допрос обвиняемого? — обратился к присутствующим председатель.
— Позвольте мне, — поднял руку магистр-иезуит. — Три дня назад, как мы и договаривались, я написал о нём письмо в Ингольштадт. Сегодня я получил ответ, — он развернул бумагу. — Так вот. Советники опасаются, что этот еретик за те сорок дней, что мы намеревались дать ему на покаяние, вполне может прилюдно отречься от своих заблуждений, но, будучи прощённым, втайне так и остаться еретиком. И издаст свою богомерзкую книгу если не сейчас, то потом, когда наш суд над ним немного забудется. Они также считают, что сожжение этого еретика привлечёт к его имени и к его делам излишнее внимание в немецких землях. Коллегия рекомендует нам использовать против него донос о нецелевой трате двухсот золотых и квалифицировать его преступление как простую кражу. Так мы сможем опозорить его имя в глазах тех, кто, быть может, прислушивался к его словам. Пусть останется в памяти людей простым вором.
Йорг не поверил собственным ушам. Раньше он никогда не задумывался над приговором, который выносил подсудимому суд, и лишь добросовестно исполнял его. То, что Маркус – еретик, для него было бесспорным. Его и арестовали как еретика. Но Йорг знал: еретики не считаются безнадёжными, как колдуны и ведьмы. Еретикам дают время и возможность опомниться и раскаяться. С Маркусом же почему-то выбирают, как поступить: либо по закону, либо проще и побыстрее. Считают возможным выбирать.
— Я, собственно, сам предложил коллегии такое решение, — продолжал иезуит. — Признание в растрате записано со слов самого обвиняемого в протокол. А разбирать его заблуждения, касающиеся веры, как мне кажется – это лишь потворствовать дальнейшей гибели его души.
— Я поддерживаю такое решение, — заговорил епископский викарий. — Как богослов, в вопросах схоластики этот человек довольно-таки преуспел. Он искусно прибегает к услугам рациональной философии, логики и риторики в тех вопросах, которые предполагают лишь глубокую веру. Его отличает и завидная память. Спор с ним бесплоден и бессмыслен. Его показное отречение от заблуждений и притворное покаяние ничем не послужат на благо Святой Церкви. Мы лишь рискуем оставить злейшего врага у себя в доме.
— Есть ещё мнения? — председатель минуту подумал. — Ну что ж… Господин секретарь, внесите в протокол: поскольку следствие пришло к выводу, что публичное обвинение подследственного в ереси принесёт ущерб как в деле борьбы с вселенской ересью, способствуя популярности его имени и его богопротивных дел, так и в деле поддержания в народе образа единства Святой Католической церкви, трибунал Святой Инквизиции постановил передать подсудимого в светский суд города Шонгау по обвинению в краже двухсот золотых монет у господина Макса Генриха фон Грединга. Изложите это по форме, как подобает.
Он прокашлялся и окликнул Йорга:
— Господин Абриэль!
Тот вздрогнул и очнулся от своих мыслей.
— Дрова побережём для другого случая! Готовьте свой меч.
XIV
Когда Йорг открыл дверь камеры, Маркус уже стоял, ожидая, когда с его запястий снимут кандалы.
— Сегодня допроса не будет, — угрюмо сказал ему Йорг.
— Тогда отдохнём ещё денёк, — выдохнул Маркус и опустился на солому, зазвенев цепями.
Йорг стоял и думал, как начать разговор.
— Ты что стоишь? Спросить что-то хочешь? — посмотрел на него Маркус.
Йорг ответил не сразу:
— Тебе вынесли приговор.
— Вот как?.. Ты же утверждал, что дадут время раскаяться.
— Не дали.
— Костер?
— Нет!.. Меч.
Маркус закрыл лицо руками. Йорг смотрел на его оголившиеся до локтей узловатые руки, и ощутил какое-то странное чувство, подобное тому, которое он почувствовал в церкви несколько дней назад, когда смотрел на распятие…
— Почему об этом пришёл сообщить ты? — из-под ладоней спросил Маркус.
— Тебя не сожгут за ересь. Тебе отрубят голову за воровство двухсот золотых, — ответил Йорг.
Маркус резко отнял руки от лица и поднялся:
— Господи Иисусе! Меня – за воровство?! Да как же это?! Я ведь никогда даже не мыслил взять что-нибудь чужое! Дева Мария! Мне в страшном сне не могло привидеться, что меня казнят как простого вора!.. Я хочу поговорить с трибуналом! Йорг, я хочу с ними поговорить!
Маркус метался по камере, насколько позволяли ему цепи.
— Это бесполезно, Маркус. Решение уже принято. А потом, не всё ли равно, как умирать? Тебе назначили самую простую, мгновенную смерть. Без мучений. Костер – дело иное. Долгое и мучительное. Уж поверь мне.
— Умирать как вор?! Йорг, мне важно, что я оставлю после себя! Важно, что будут помнить обо мне люди! Боже мой! Они запомнят меня как вора! — лицо Маркуса раскраснелось, глаза лихорадочно горели.
— Маркус, люди о тебе очень быстро забудут.
— Забудут, Йорг, но мне важно, что' именно забудут обо мне люди! Мне страшно даже на мгновение оказаться вором в чьих-то глазах… — Маркус повалился на солому.
Йорг помолчал, дав ему немного успокоиться.
— Слушай, Маркус. Ты должен Гредингу двести монет. Возьми, чтобы заплатить ему. Лучше, если ты это сделаешь перед народом, чтобы все видели, что ты честный человек, — он протянул арестованному увесистый кошелёк.
Маркус медленно повернулся к нему и мотнул головой.
— Почему? — хмуро спросил Йорг.
— Нет, Йорг! — твёрдо сказа Маркус.
— Ты можешь сказать, почему?! — Йорг повысил голос.
— Не знаю, поймёшь ли… Ты получал эти деньги из имущества тобой убитых.
— Ага, понятно. На этих монетах – кровь негодяев, которых я казнил? Так, что ли?!
Маркус промолчал.
— Маркус! Я ведь ещё и лечу людей. Считай, что я заработал это золото как костоправ. А ты избежишь казни за воровство. От своей ереси отречёшься. И останешься жить! Ты же образованный человек! Найдёшь хорошее место службы. Зачем тебе эти скользкие вопросы о человеческом счастье? Бери деньги и не глупи! — Йорг бросил кошелёк на солому к его ногам.
— Я не возьму их, Йорг, — совершенно спокойно сказал Маркус, поднял мешок и протянул Йоргу.
Тот помедлил, зло схватил кошелёк и повернулся к выходу.
— Я благодарен тебе, Йорг, — проговорил Маркус. — Спаси тебя Христос!
Йорг задержался у двери:
— Если бы у меня тогда были эти двести гульденов! Или хотя бы пятьдесят…
Маркус закрыл глаза и устало спросил:
— Ты это о чём? Ты про индульгенцию, купив которую, смог бы освободиться от должности палача?
— Да.
— Так почему же ты не пришёл к моему отцу? Я уверен, он дал бы тебе денег, чтобы ты смог выкупить свою свободу.
— Я приходил к вам.
Маркус поднял голову:
— Постой! Ты же говорил, что не видел его!
— Твоего отца я не видел. Я не смог войти к вам… Ты не пустил… Обкидал меня булыжниками из-за своих ворот. Разбил мне бровь. Куда мне было идти, если кровь заливала мне глаза и голова гудела, как горшок? Я кое-как дотащился обратно домой. А когда поднялся с постели, твоего отца уже не было в городе…
— Я помню, как разбил тебе голову. Тогда действительно все стали плохо относиться к твоей семье. И я поддался общему настроению. А отец решил вложиться в одно дело и уехал на север, в Ганзу*. Больше мы ничего не слышали о нём. Кредиторы через год описали всё имущество за долги, и мы уехали отсюда.
----------
* Га'нза, Ганзе'йский союз (сред.-ниж.-нем. Hanse, Hansa – купеческая гильдия) – политический и торгово-экономический союз городов Северо-Западной Европы в XII-XVII вв. со столицей в германском Любеке. В Ганзу входило до 100 портовых городов Балтийского и Северного морей.
----------
— Если бы у меня было тогда пятьдесят гульденов…
Маркус вдруг издал звук, то ли стон, то ли вздох, заставивший Йорга обернуться:
— Ты что?
— Йорг!.. Прости меня, Йорг!
— Что с тобой? — Йорг посмотрел на него с недоумением. — За что я тебя должен простить? За то, что ты двадцать пять лет назад кинул в меня камнем? — он улыбнулся. — Чепуха! Это ведь было так давно!
— Ты не понимаешь!.. — глаза Маркуса сверкали, румянец пошёл пятнами. — Ты рассказывал о событиях, из-за которых ты стал палачом. О семи твоих ступенях в твой ад. Йорг, ведь это я помешал тебе увидеться с моим отцом! Он обязательно дал бы тебе денег, и ты бы купил ту индульгенцию! Он хорошо относился к тебе: перед отъездом на север вспоминал тебя, говорил, что у тебя светлая голова, и жалел, что ты пострадал из-за своего отца. Получается, что твоя седьмая ступень – это камень, который швырнула в тебя моя рука!.. Пресвятая Мария!..
Йорг опешил и не знал что ответить.
— Мой грех, Йорг! Прости меня! — Маркус стал перед ним на колени, прижав руки к груди.
— Перестань! — твёрдо сказал Йорг. — Не ты виноват. Это просто судьба. Я же тебе говорил, что я вполне доволен своей жизнью. Я богат и уважаем. Ношу дорогую одежду с дворянского плеча…
— Ты уже говорил это, Йорг! И повторяешь снова, как будто этими словами ты привык успокаивать сам себя, когда задумываешься о своей судьбе.
Йорг опустил глаза и подумал:
«Словно мысли читает…»
— Прости, Йорг! Я покалечил тебе жизнь… Двадцать лет пытаюсь решить формулу человеческого счастья, не имея на это права!..
— Поднимись с колен, Маркус, — мягко сказал Йорг.
Но тот словно не слышал:
— Мне казалось, что я в своей жизни никому не причинил большой боли, кроме своей матери при рождении. Когда я был мальчишкой, дрался со сверстниками. Случалось получать камнем от других, бросался камнями сам. Попал лишь раз. В тебя. Но я даже помыслить не мог, что брошенный мной камень может принести столько несчастья другому!.. Видимо, есть поступки, которые на первый взгляд кажутся пустячными: бросил камень, ударил, произнёс слово. Сделал и забыл. И можешь даже не догадываться, что своим поступком убил человеческое будущее. Будешь жить, есть, пить, думать о мнимой добродетельности своей души…
Из глаз у него полились слёзы.
Йорг подошёл поближе:
— Не надо, Маркус! Моя жизнь сложилась неплохо. Я и правда так считаю. Лучше послушай меня! Возьми деньги и выкупи свою жизнь, — он снова протянул кошелёк.
— Ты не понимаешь! — сквозь рыдания крикнул Маркус. — Я и сам понял только сейчас! Твоё несчастье помогло мне понять. Я рассуждал о необходимых условиях для того, чтобы человек был счастливым. Рассуждал о спокойной добродетельной душе, пел соловьём о здоровом теле… Но вот что я тебе скажу, Йорг: для счастья нужна свобода! Я понял это так несвоевременно и очень уж не к месту – сидя в тюрьме и за несколько дней до своей гибели… Всю жизнь пытаюсь решить формулу человеческого счастья, не имея на это права!.. Когда-нибудь кто-нибудь напишет книгу, чтобы люди прочитали и поняли, что нужно бороться за свою свободу, чтобы не зависеть от подонков и глупцов и иметь шанс стать счастливыми!
Маркус поднялся с колен и придвинулся к Йоргу, не замечая его протянутой руки:
— Ты несчастлив! Потому что ты несвободен. Выполняешь чужую волю и не можешь отказаться выполнять. Рубишь головы тем, кому приказано рубить. Ты знаешь своё место в церкви и не можешь занять другого. Не можешь протянуть никому руку, ни с кем не можешь сесть рядом. Твоя жизнь – это каторга, которую тебе создал твой отец… И я заодно с ним… Ты, как и я сейчас, сидишь в тюрьме. Только твоя тюрьма подлее. У меня нет никакой надежды. Ем и пью, что принесут. Если не забудут принести. Выхожу отсюда только на допросы. Ты же в своей тюрьме ешь и пьёшь что хочешь, одеваешься во что тебе угодно, выходишь на свежий воздух, когда тебе заблагорассудится. И тебе кажется, что всё у тебя хорошо. Но твоя жизнь – сплошной обман! У тебя ведь тоже нет никаких надежд! И когда ты сам это внезапно чувствуешь, ты успокаиваешь себя словами: «Я доволен жизнью, богат и уважаем. Ношу дорогую одежду с дворянского плеча». А сам только что с сожалением вспомнил, что будь у тебя тогда пятьдесят гульденов, твоя жизнь сложилась бы иначе. У твоей тюрьмы, Йорг, просто пошире раздвинуты стены. Меня казнят, как еретика или как вора – теперь не важно, но мои дети и внуки от этого не пострадают. Они смогут выбрать для себя свой путь в жизни. И у меня есть надежда, что будут счастливы хотя бы они. Твои же потомки если не навсегда, то на многие поколения будут или палачами, или жёнами палачей. Всё в твоей жизни и жизни твоих детей уже предопределено, и ничто уже изменить нельзя. Ничто уже изменить нельзя! Ты понимаешь, как это страшно?.. Скажи теперь, счастлив ли ты?
Йорг ответил не сразу:
— Это судьба…
— Что, твоя судьба вложила мне камень в руку?
— Ты что, хочешь, чтобы я тебя возненавидел? — спросил Йорг. — Не старайся, Маркус, не выйдет… Мне жаль тебя. И жаль, что ты не взял деньги.
Он повернулся к двери, неторопливо вышел из камеры и закрыл замок.
XV
В то утро Йорг стоял на коленях перед статуэткой Божьей Матери дольше обычного. За окном летали воробьи, ожидавшие привычных хлебных крошек. А он молился. Молился истово, вслух, стараясь сосредоточиться на словах молитвы. Но иногда мысли расползались.
«Ну что сегодня такого особенного должно произойти? — спрашивал он себя. — Обычное утро. Совершенно обычное. Обычное утро обычного дня. Предстоит обычная работа. Довольно-таки несложная. Меч наточен отлично».
Опомнившись, он продолжал читать молитвы.
«…auxilium petam Mater Dei* … Маркусу не гореть на костре, не мучиться на колесе, судьи обошлись без пыток. Быстрая смерть…»
----------
* Прошу помощи, Матерь Божья (лат.).
----------
Опять и опять приходя в себя, он осенял себя крестом и громче проговаривал слова молитвы.
Колокол на ратуше пробил полдень.
Йорг перекрестился в последний раз и поднялся с колен. Привычно повязал вокруг длинных волос красно-чёрный платок, надел кожаный фартук, поднял со стола меч, вынул его из ножен и, немного помедлив, вышел во двор.
У рабенштайна уже собралась большая толпа. Светило солнце, синело безоблачное небо, и люди пришли к эшафоту поразвлечься, как к сцене на рыночной площади.
Йорг поднялся по лестнице. Ступени пели птицами, как и раньше, но он плохо слышал эти звуки. Пока судебный чиновник зачитывал перед людьми приговор, Йорг занял своё место позади него, снял с плеча меч, привычно уперев его концом лезвия в настил, и оперся на его крестовину обеими руками. Всё как обычно. Но сегодня в нём не было обычной отрешённости от происходящего. Он слышал гул толпы и неприятный лающий голос обвинителя.
Подъехала повозка с Маркусом и двумя стражниками. Йорг заметил, как приговорённый осунулся.
Ступив на землю, Маркус задержался перед ступенями, глядя на них округлившимися глазами. Шедший позади стражник толкнул его в спину, и Маркус едва не упал. Он медленно поднялся на эшафот. На верхней ступеньке его подхватили подручные Йорга и поставили на колени перед Йоргом. В глазах приговорённого застыли страх и мука.
— Маркус! — вполголоса сказал ему Йорг, когда подручные отошли. — Деньги при мне. Возьми их, пока не поздно!
Маркус мотнул головой.
— Ты говорил, что твои ступени поют птицами, — проговорил он хриплым, срывающимся голосом. — Они стонут и кричат по-человечески, Йорг! Как ты этого не слышал раньше? Они стонут и кричат! И деньги твои тоже кричат и стонут!
Он смотрел в глаза Йоргу, словно ждал ответа. А Йорг никак не мог отвести взгляд от этих глаз на бледном лице.
— Не смотри на меня, Маркус… — тихо попросил Йорг.
Он почувствовал, как слабеют руки.
— Ты так и не простил мне мой грех, — быстро заговорил Маркус. — Прости меня, Йорг! Трудно уходить с такой тяжестью. Ради всего святого, прости!
— Не смотри на меня, Маркус, — Йорг сказал громче. Он почувствовал дрожь в руках, и ноги словно бы занемели.
Но Маркус продолжал смотреть на него.
— Маркус, не смотри на меня! — крикнул Йорг.
Обвинитель прервал свою речь и недоумённо обернулся. Толпа затихла.
— Повяжите ему повязку на глаза! — приказал Йорг подручным, всё ещё глядя на Маркуса.
Те поспешили исполнить приказание. Йорг прошёлся по эшафоту, стараясь прийти в себя.
— Вы закончили? — резко спросил он обвинителя.
— В общем-то, да… — промямлил чиновник.
— Закончили, спрашиваю?! — взревел Йорг.
Обвинитель даже подскочил:
— Осталось две строчки…
— Дочитывайте!
Пока обвинитель, утирая вспотевший лоб, собирался с мыслями и дочитывал приговор, Йорг сзади подошёл к Маркусу:
— Я прощаю тебя, Маркус. Прости и ты меня… Жаль, что ты не взял деньги… Наверное, это тоже твоя судьба, от которой тебе не дано уйти. Упокойся с миром!
С последними словами обвинителя: «Аминь!» – он примерился и размахнулся. И на выдохе – молниеносное движение справа налево…
Затихшие люди понемногу начали переговариваться между собой и стали неторопливо расходиться. Некоторые оборачивались и со страхом поглядывали на Йорга, не понимая, что с ним сегодня случилось.
Йорг стоял, всё ещё сжимая рукоять меча. Он чувствовал, как сильно у него дрожат руки. К нему подошёл подручный, чтобы принять меч из его рук, но Йорг его не заметил и медленно пошёл к ступеням. Немного задержавшись, он шагнул на скрипучие деревяшки и стал спускаться.
Они и правда сегодня не пели по-птичьему. Напрасно заставлял себя Йорг услышать крик коростеля, ворона, сойки или чириканье воробья. Ступени стонали, вздыхали и кричали. Действительно, совсем по-человечески. Семь стонов, вздохов и криков. Семь? Почему семь?! Йорг остолбенел…
Новая первая ступень, крепкая и молчаливая, как могильная плита, вдруг подала голос. Тихий и тонкий. Почти неслышный. Но подала. И Йорг не выдержал.
С рычанием он размахнулся мечом и изо всех сил ударил по деревяшке, потом ещё и ещё, пока не разломал её пополам. Размахнулся ещё раз – и выбил ступень, которая раньше чирикала воробьём. Следующим ударом он выбил третью и надрубил четвертую ступени. Так, шумно вдыхая и рыча на выдохе, он разметал лестницу. Не успевшие разойтись к тому времени люди со страхом наблюдали за этой невиданной сценой. Йорг, понемногу успокаиваясь, бросил зазубренный меч к подножию эшафота.
— Ты, — сказал он одному из подручных, смотревших на него сверху, с помоста, — отнесёшь меч к оружейнику. Пусть по этому образцу сделает мне новый, да поострее и покрепче. А ты, — он ткнул пальцем в другого, — найди толкового каменщика. Пусть сделает ступени на эшафот каменными. Пусть оба работают побыстрее.
— А как же я слезу теперь отсюда? — жалобно произнёс обвинитель, не успевший спуститься вниз.
Йорг посмотрел на него:
— Захочешь жрать – спрыгнешь! Эй, молодцы, подстелите-ка соломы, чтобы было помягче этому…
Он не договорил, запрыгнул в повозку, на которой привезли Маркуса, и крикнул вознице:
— Пошёл!
XVI
Подъехав к дому, Йорг соскочил на землю и резко позвонил в колокольчик.
— Шевелись! — крикнул он жене, вышедшей отворить калитку. Та поспешила открыть решётку.
Оттолкнув её, Йорг быстрыми шагами прошёл в дом и бросился на пол перед статуэткой Девы Марии. С трудом вспоминая отдельные слова молитвы, он никак не мог собраться с мыслями. Так простоял на коленях он довольно долго и вдруг услышал, что за окном щебечут воробьи.
— Бедные вы мои, бедные! — Йорг подскочил и схватил лежавший на столе под полотенцем хлеб. — Я же вас сегодня не покормил утром!
Он раскрыл окно и стал бросать за окно кусочки хлеба, за которые тут же развернулась шумная битва. Бело-серыми стрелами к воробьям отовсюду стали слетаться голуби. Йорг засмеялся от радости:
— Да не деритесь вы! Всем хватит!
Понемногу раскрошив почти весь хлеб, он с улыбкой вздохнул, и, покусывая оставшуюся в руках горбушку, вышел во двор. Там он уселся на нагретые солнцем плиты, довольно глядя на суетившихся перед ним птиц.
— Бродяги… Ешьте, живите, летайте. Пока я жив, есть кому позаботиться о вас… А вы, если есть у вас свой птичий бог, скажите на том свете хотя бы ему, что Йорг Абриэль не такой уж пропащий человек.
----------
Февраль, 2014
Семь ступеней на эшафот
© Copyright: Константин Смирнов-Владчанин, 2025
Свидетельство о публикации №225042600218
Свидетельство о публикации №225042600218
Рецензии