По всем фронтам ударить по врагу!

(Фантазия времён развитого социализма, на злобу и нынешнего дня)



Работал Мишка на заводе слесарем. Работал старательно. Работал так, что придраться к его работе никто не мог, даже если бы и очень захотел.

А были и такие, кто рад был бы придраться. Скажем, мастер Савчук. Подойдёт мастер, посмотрит, как ловко Мишка орудует напильником или ножовкой, потянет носом, поморщится, уж рот откроет сказать что-нибудь, да махнёт рукой и отойдёт прочь.

Пахло от Мишки по утрам. Сильно пахло. Мишкин сосед, фрезеровщик Лужин, станок которого был напротив, так с утра аж завидовал, вдыхая исходивший от Мишки запах:

— Чё, Мишка, хорошо вчера посидели?

Мишка, не отрываясь от работы, отвечал:

— Да нормально…

От звонка, означавшего начало рабочего дня, до звонка, сообщавшего о конце работы, работал Мишка, прерываясь только на положенные распорядком перекуры и комплексный обед в заводской столовой. Работу свою любил и передовиком был отчаянным, постоянно перевыполняя план. Никто даже не брался с ним соперничать в соцсоревновании*. Но когда доходило дело до вручения наград за трудовые свершения, у председателя заводского месткома** рука не поднималась и язык не поворачивался как-нибудь отметить его передовые достижения.

----------
*  Социалистическое соревнование – соревнование по производительности труда между предприятиями, цехами, бригадами и отдельными рабочими и служащими в СССР, призванное заменить капиталистическую конкуренцию, победители которого награждались материально и морально.
** Местко'м – местный комитет профсоюзной организации, термин, принятый в СССР для обозначения низовых подразделений профсоюзных организаций на предприятиях и в учреждениях. Председатель месткома назывался профоргом.
----------

А председатель заводского месткома, нужно сказать несведущим в социалистическом реализме читателям, – это не человек. Это явление. Социально-философская категория. Председатель месткома существовал, чтобы проявлять искреннюю заботу о людях. А значит: изредка произносил речи, иногда делал заботливое лицо, временами награждал почётными грамотами, а порой и ценными подарками. В отдельных случаях – даже наручными часами или путёвками на курорт, и совсем уж редко – туристическими путёвками за границу, в соцстраны. А в остальное время – хватал сам и призывал своих подручных хватать в коридорах зазевавшихся рабочих, чтобы те участвовали в очередных соревнованиях по плаванью, городкам или шахматам.

Председателя месткома учили, что хорошего работника нужно хвалить. И ещё учили, что пьющего человека нужно ругать. И напрочь забыли научить, что делать с пьющим человеком, который работает лучше всех.

А Мишка пил. И пил, паразит, сильно. Приедет на завод какая-нибудь комиссия, змеёй походит по цехам, там послушает, сюда посмотрит. А на слесарном участке, не успев посмотреть-послушать, тут же унюхает:

— А что это у вас тут за запах такой?

— Это с лакокрасочного цеха… тянет трохи, — краснея как рак, тут же соврёт мастер Савчук.

Комиссия недоверчиво качала головой, но тут заводской парторг* брал слово, чувствуя, что самый подходящий момент для этого настал:

----------
* Парто'рг (сокращение слов «партийный организатор») – во времена бывшего СССР выборный руководитель партийной группы Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) в государственных учреждениях, общественных организациях, на предприятиях.
----------

— Товарищи, может, отобедаете с дороги?

Комиссия, обернувшись к парторгу, снова вдохнув воздух и судорожно сглотнув, голодной змейкой удалялась за ним.

Председатель месткома со злостью подойдёт к Мишке, посмотрит, как Мишкин напильник продолжает молнией мелькать над верстаком, откроет рот сказать что-нибудь, да махнёт рукой и отойдёт прочь.

Вот заканчивался рабочий день, звонил звонок. Мишка, ещё пару раз тиранув напильником, садился от усталости на свой табурет. Гудели руки, рубаха насквозь была мокрая. В ящике лежала гора обработанных деталей.

— Ну и чё ты? Идёшь? — это Фикус, дружок его, проходя к выходу, намекал, что настала пора соображать на троих.

«Соображать на троих» – это тоже социально-философская категория, родившаяся в эпоху парторгов и месткомов. Есть много версий, откуда взялось это колоритное выражение.

Во-первых, пол-литра водки в те времена стоили 2 рубля 87 копеек, плюс 13 копеек на закуску, роль которой играл плавленый сырок с очень уместным названием «Дружба». Три рубля прекрасно складывались из содержимого трёх карманов, а содержимое бутылки так же просто делилось на троих: ровно по семь бульканий на стакан.

Во-вторых. Ну какой хороший разговор может обойтись без политики? И какая политика может обойтись без войны? Вот третий и нужен был, чтобы было кому ввести свой миротворческий контингент между воюющими противниками, создать демилитаризованную зону и способствовать ратификации сторонами договора о взаимопонимании и сотрудничестве, быстренько сбегав к ближайшему прилавку за очередной бутылкой, если, конечно, позволял объединённый бюджет.

Но, как нам кажется, всё дело в том, что у одного человека слишком мало ног. Ведь не только человек спьяну не держится на своих двух ногах, но даже лошадь, которая ходит на четырёх, ещё как падает, будучи пьяной. А кто-нибудь видел, как падают с ног пьяные мухи? Никто! И всё потому, что ног у них – шесть! Заметьте: столько же, сколько у «сообразивших на троих».

Мишка шёл с завода одной и той же дорогой. Несколько магазинов справа и слева, а дальше – крутая лесенка направо, спускавшаяся в большой шумный подвал под вывеской «Пивбар». Там и ждали его ежедневно двое дружков: Лёнька Фикушев по кличке Фикус и Сашка Борщ по кличке Борщ. Ждали с нетерпением и всегда радостно восклицали, увидев его в дверях: «О! Миха! И без напильника!» Так начинался Мишкин ежедневный досуг.

Домой он приходил не поздно. Такую рань «поздно» не назовёшь. Спали дети. Спала, отвернувшись к стене, жена Нина. Мишка тихонько раздевался, укладывался под одеяло и мгновенно засыпал.

Утром звенел будильник. Мишка с трудом отрывал голову от подушки и долго сидел на кровати, пытаясь хоть немного прийти в себя. Жена собирала детей: младшего, четырёхлетнего Димку – в садик, старшую, семилетнюю Динку – в школу. Собирались они тихо и быстро, выскальзывали за дверь, и Мишка оставался один.

Сидя на кровати, он не смел поднять глаз на жену и на детей, только видел иногда их маленькие ножки, быстро снующие мимо. Как только хлопала дверь, он шёл в ванную и стоял там под холодным душем, чтобы привести себя в чувство. Потом брился, стараясь не смотреть в зеркало. На кухне был приготовлен завтрак, прикрытый тарелочками, чтобы не остыл, бутерброды были намазаны маслом, а в кофейнике ждал горячий кофе. Мишка ел без удовольствия и проглатывал снедь, почти не пережёвывая. На спинке стула висела приготовленная женой чистая выглаженная рубашка, которую он надевал со вздохом и жгучими угрызениями совести.

Он выходил из дома и быстрым шагом шёл на автобус. Заводская проходная, цеховые коридоры, раздевалка… Звонок к началу работы заставал его уже на рабочем месте с напильником или штангенциркулем в руках. А вечером: снова улица с магазинами – и крутая лестница направо…

И так каждый день. Если и пытался Мишка что-то изменить в своей жизни, то в мыслях.

В мыслях он уже много раз приходил домой вовремя и трезвый. В мыслях он уже много раз проходил мимо той лестницы, даже не глядя на неё. В мыслях. А в реальности он выходил из проходной, и ноги сами шли в направлении к пивной, сами поворачивали направо и сами спускались по лестнице вниз.

Однажды Мишка совсем уж было решился остаться трезвым. Это случилось на следующий день после того, как Фикус пришёл на работу контуженным в глаз собственной женой. Тогда же по дороге в пивную Борщ обронил металлический рубль, которой выкатился на мостовую, и пока Борщ вертелся, как юла, в поисках рубля, спланировавшая с крыши ворона стырила монету прямо из-под автомобильных колёс.

Сидя за столиком в компании своих товарищей, Мишка старательно отводил глаза от разбитой морды Фикуса и с досадой слушал, как один из собутыльников весь вечер проклинал тот день, когда женился, а другой только и делал, что ругался на ворону, укравшую рубль, и вообще на всех ворон в мире. Вечер совсем не удался, и Мишка выпил больше обычного. Домой он дошёл сам, сам открыл дверь, но забраться на кровать уже не смог. Так и уснул на полу, как был – одетый.

Утром он проснулся уже на кровати, раздетый и под одеялом. Тихонько сел, как обычно. И когда супруга проходила мимо, он, не поднимая глаз, открыл рот, чтобы что-то сказать, но осёкся и промолчал. А что тут скажешь? «Прости» – нелепо. «Спасибо» – ещё нелепее.

На работе он угрюмо работал, остро переживая случившееся.

Уснуть на полу… И маленькая его жена раздевала его, как маленького. И затаскивала его, здоровенного, почти двухметрового, на кровать. Затаскивала тихо, чтобы детей не разбудить. Затаскивала, чтобы дети не увидели. И из жалости тоже – в этом Мишка не сомневался ни капли. А если бы вообще в подъезде на лестничной клетке свалился? Вышли бы соседи, увидели бы. И стали бы говорить: вот те самые Динка да Димка, отец которых в подъезде валялся…

Стыд-то какой! У Мишки аж в висках застучало.

«Не пойду сегодня в пивную! Всё! Баста! Приду пораньше, по дому что-нибудь сделаю. Дел-то сколько! Вон, в ванной кран течёт. На балкон дверь перекосило – закрывается с трудом. С детворой поиграю… Всё! ВСЁ! ВСЁ!!!»

Мишке аж стало легче. Снова замелькал молнией напильник в его руках.

— Петрович! — заорал он мастеру Савчуку. — Слышь, Петрович!

— Чё тебе! — отозвался тот, выглянув из своего «аквариума».

— Детали закончились!

— Как? Уже?! Ещё ж только четыре часа…

— Работу давай! — весело крикнул Мишка и застучал напильником по верстаку, подобно тому как оголодавший ребёнок стучит по столу ложкой.

— Да щас! Позвоню в литейный, — Савчук скрылся в аквариуме.

А через секунду выглянул снова:

— Эх, Мишка… — покачал головой и снова скрылся.

Работал Мишка с усердием. Но по мере того как приближалось время звонка об окончании работы, его решимость становилась всё меньше.

Идти домой – это значит нужно искать слова, чтобы попросить прощения, чтобы поблагодарить… ну не за то, конечно, что с пола подняла, а за доброту, за терпение, за эту… за кротость. А как их найти, слова эти, если язык к горлу прилипает? Посмотреть в глаза, чтобы она сама всё в них прочитала? А как посмотреть, если самому на себя в зеркало глаза поднять больно? Да и как дети отреагируют, если он домой рано придёт? Не испугаются ли? Уж почитай полгода его раньше полуночи в будние дни домой ноги не приносили. Думал Мишка, пока верстак свой от стружек обметал. Думал, пока переодевался. Думал, пока по коридорам шёл. Когда из проходной выходил, думал. Магазины на улице мимо него проплывали, а он все думал и думал…

Вот и лестница. Пройти дальше? А внизу уже ждут эти чёртовы Борщ и Фикус со своим подбитым глазом. Задержался Мишка, только на мгновение задержался, как правая нога сама шагнула на лестницу, а левая безвольно потащилась следом…

Возвращался Мишка домой глубоко за полночь. Сперва они с Фикусом Борща его жене принесли, потом он Фикуса домой тащил, а затем и сам домой поковылял. Шёл, спотыкался.

Вот уж подъезд его и фонарь над подъездом светится. Кое-как поднялся Мишка по ступеням крыльца, облокотился о стену рядом с входной дверью, нащупал в кармане ключ и вынул его. Вынуть-то вынул, а вместе с ключом из кармана какая-то бумажка вылетела.

Глядит Мишка, а это четвертная* на ступенях лежит, лиловая, новенькая! Откуда такое богатство в его кармане вдруг взялось, обалдевший Мишка даже представить себе не мог. Только наклонился к банкноте, только потянулся, как вдруг откуда ни возьмись ворона! Хвать четвертную и – порх! – на дерево!

----------
* Червертна'я, четверта'к – здесь: банкнота в 25 рублей в СССР, имевшая светло-фиолетовый цвет.
----------

«Ах ты!» — только и успел сказать Мишка.

Подумать только: четвертная!

Спустился он к дереву, стал всматриваться в ветви, держась за ствол и пытаясь разглядеть чёртову ворону в тёмной кроне, да куда там!

Но ведь подумайте только: четвертная!

Взял он тогда камень и что было силы жахнул его куда-то в ветки, да сам не устоял и свалился под дерево. С шумом вспорхнула ворона и полетела, едва заметная на фоне тёмного неба. Хорошо, хоть фонари уличные слегка освещали её снизу!

Мишка кое-как поднялся и – за ней! Перед ним оказался крутой откос и ярко освещённые железнодорожные пути внизу.

Но ведь четвертная же, братцы дорогие!

Скатился он с откоса кубарем и видит: сидит ворона у рельса, лапкой банкноту придерживает и на него смотрит.

«Кыш!» — крикнул Мишка и руками взмахнул.

А ворона хоть бы что! Устроилась поудобнее и своим здоровенным клювом по банкноте – дых, дых!

Слышит Мишка: недалеко идёт поезд, вот-вот из-за поворота покажется. Спугнёт ворону, и – прощайте, деньги! Подскочил тогда Мишка, взвился, да на ворону как прыгнет!

Четвертная ведь!

Только вдруг вылетел из-под его ноги камень, оступился Мишка да со всего маху о рельс головой – бабах! Аж звон пошёл…

…Пришёл в себя Мишка. В голове гудит. Кое-как осмотрелся. И что вы думаете?

Лежит он на крыльце у своего подъезда, а железные лестничные перила ходуном ходят и гудят, прямо как чёртов рельс во сне.

«Вот ведь… — с досадой подумал Мишка сквозь хмельную завесу, потирая лоб. — Такие деньги упустил…»

Поплёлся он домой. Шатаясь и отирая боками стены, поднялся на четвёртый этаж. Стараясь не шуметь, открыл дверь, тихо разделся и осторожно заполз под одеяло. Только он положил голову на подушку, как моментально уснул.

И приснилось ему… Приснится же такое!

Приснилось Мишке, что лежит он на рельсах, перед его лицом ворона терзает четвертную бумажку, а где-то вдалеке раздаётся гудок приближающегося поезда.

Стало Мишке не по себе. Сон сном, деньги деньгами, а поезд ведь и в самом деле приближается! Мишка даже ощутил, как земля под ним легонько дрожит. Хотел встать, да не получилось. Отталкивается руками от земли, а ни на миллиметр от неё оторваться не может!

— Тэк! Ну и чё мы здеся развалились? А? — услышал он справа строгий голос.

Поворачивает голову, а это мастер Савчук стоит да на него смотрит. Только одежда на нём какая-то странная. Вроде, милицейская.

— Товарищ милиционер, — заныл Мишка, — я головой о рельс ударился, встать не могу.

Савчук-милиционер подошёл поближе.

— А почему вы, гражданин, шляетесь здеся в нетрезвом виде и головой своей рельсы портите? А?

Залепетал что-то Мишка о четвертной, которую ворона украла. А тут откуда ни возьмись Борщ взялся и недовольно так милиционеру говорит:

— Врёт он, это мой четвертак из кармана вылетел, — и бац ворону пинком, да так ловко, что от неё только перья полетели.

Савчук-милиционер тут же привязался к Борщу:

— А вы, гражданин, почему здеся в нетрезвом виде шляетесь? А?

— А я в другом виде здеся шляться никак не могу, — ответил Борщ. — Потому как в другом виде я вообще не бываю.

Милиционер хвать его за шиворот! Борщ у него на руке так и повис. Обмяк, как сохнущий комбинезон.

Тут слышит Мишка, что поезд-то всё ближе и ближе!

— Товарищ милиционер, — взмолился он. — Помогите мне встать с этих рельсов. А то меня поезд переедет.

— А как я тебе помогу? — ответил тот. — Вишь, у меня все руки заняты.

Посмотрел Мишка, а в другой руке у милиционера висит Фикус.

А поезд-то всё приближается!

— А как же я? — захныкал Мишка. — Меня же поезд переедет!

— Ну и что? Ну и переедет! Будет тебе наука! Может, пить, наконец, бросишь.

— Я и так брошу! Не надо поезд! Помогите! — застонал Мишка.

— Знаем, слыхали, — усмехнулся милиционер. — Ты сколько раз жене бросить обещал? А?

— Не помню… — прошептал Мишка и заныл: — Но сейчас самый последний раз обещаю… Голову даю на отсечение, что брошу!

— Голову, говоришь? — снова усмехнулся милиционер. — На отсечение, говоришь? Ну что сказать, это ты удачно на рельсы грохнулся.

— Не шутите так! — возмутился Мишка.

— Тут, гражданин, никто шутить не собирается! — отрезал Савчук-милиционер железным голосом.

А поезд всё приближался!

Мишка опять изо всех сил попытался подняться. И опять – никак!

— Борщ! Ты хоть помоги!

Борщ поморщился:

— Не могу, Мишка! И не проси! Мне жена приказала обязательно домой вернуться! А если под поезд попаду и домой не вернусь, она уж точно на развод подаст.

— Фикус! Друг! Помоги хоть ты!

Фикус поднял голову:

— Не шмогу. Не вижу нищево.

Тут Мишка увидел, что у Фикуса заплыли синевой уже оба глаза.

— Что это с тобой, Фикус? У тебя ж вчера вроде один синяк был.

— Што, што… — передразнил его Фирус. — Вщера жена левой рукой жвежданула. А шеводня уже правой. Теперя вообше нещем видеть.

— А чего шепелявишь-то?

— Так это жена потом ещё левой ногой вдарила. Теперя нещем ешть.

— Не перестанешь пить, — вмешался милиционер, — она тебе той ногой, что в запасе осталась, вдарит. Я ей подскажу, куда пинать. Нечем будет жить.

Приближающийся поезд страшно засвистел.

— Товарищ милиционер! — заорал Мишка от страха. — Бросьте этих пьяниц, помогите мне!

— Ну щас! — скривился Савчук-милиционер. — Пусть полюбуются, как твоя вечно пьяная башка покатится. Может, за свои головы возьмутся?

— Почему же именно мне страдать?!

— Потому что ваш профорг сказал, что ты человек конченный. А у этих болванов ещё есть шанс. За голову возьмутся, пить бросят, вернутся в семью, в общество…

— Так, может быть, и я за голову возьмусь! — умоляюще завопил Мишка.

— Вот поезд пройдёт – дадим тебе твою голову, подержишься…

Мишка содрогнулся.

А поезд был уже совсем близко. Он грохотал колёсами, звенел рельсами.

— Если не меня, то хоть мою жену пожалейте! — заныл Мишка.

— Ты что это делаешь вид, что о жене думаешь, паршивец! — прикрикнул милиционер. — Да если хочешь знать, ей без тебя легче будет! Не придётся больше краснеть за тебя ни перед соседями, ни перед детьми. Хорошего мужика наконец встретит. Замуж выйдет! Отец у ребятишек, глядишь, наконец-то хороший будет!

— Не может этого быть! — заорал Мишка. — Она меня любит! Меня!

— Ну да! Как же! Любит… — с иронией произнёс Савчук. — Да кому ты такой нужен, пьяница!

— А я говорю, что любит! — завопил Мишка. — Нина!!

— Что с тобой, Мишенька?! — услышал он.

Мишка приподнял голову. Перед ним стояла на коленях его жена Нина. Правда, её лицо было каким-то расплывчатым, но голос – её голос! – он не спутал бы ни с каким другим на всём белом свете!

Мишка, показывая пальцем на милиционера, начал было объяснять:

— Этот… этот…

— Па-апрашу без оскорблений! — прикрикнул Савчук.

— Всё знаю, Мишенька, — сказала Нина просто, и стала гладить его по голове. — А ты не слушай никого, милый. Они ничего не понимают. Я люблю тебя. Только и я тебе мало чем могу помочь. Я слабая. Только люблю тебя, а больше ничего не могу. Ты сам должен. Понимаешь? Сам!

Заулыбался Мишка, закивал, вздохнул и чуть не забыл о приближающемся поезде.

Только голову повернул, и аж волосы дыбом встали: уже совсем рядом здоровенная, с оранжевым оскалом и хищным прищуром лобовых стёкол тупая электровозная морда! Несётся, лязгая, грохоча и колыхаясь из стороны в сторону!

У Мишки прямо дух перехватило. Молниеносно напряг он руки, снова что есть сил оттолкнул себя от проклятущих рельсов… И снова – никак!

Обмяк, смирился, ждёт гибели неминуемой. Только видит вдруг: а поезд-то несётся мимо него. Не по тем путям, на которых он лежит. Поднял голову Мишка, и видит…

Господи боже, что он видит!.. Поезд несётся по тем самым путям, на которых стоит его ненаглядная Нина. А та улыбается и ни о чём не подозревает!

— Нина!! — закричал Мишка, поднялся на руках, аж жилы чуть не полопались, подобрал под себя ноги, изо всех сил оттолкнулся и прыгнул, руками откинув Нину с рельсов от смертоносного поезда.

А сам упал как раз на те самые рельсы, под самый поезд, и зажмурил глаза…

Пронёсся поезд… С грохотом, с лязганьем и воем.

— Ну всё, Фикус, — услышал Мишка голос Борща. — Кто теперя у нас третьим будет? Придётся завязывать… Эх, какая компания развалилась!

Отрыл глаза Мишка и видит: перед ним – его собственная голова. Как в зеркале.

«Отрезало, значит…» — подумал он и страшно расстроился.

— Нина… — в горле у него застрял комок. — Зачем я теперь тебе такой, безголовый?

— Ничего, Мишенька, — ответила Нина. — Если за голову возьмёшься, то всё снова будет хорошо. Помнишь нашу первую весну? Как гуляли мы у моря, как мечтали о том, что у нас будет двое детей. Мальчик и девочка. А ведь так и случилось, Мишенька. Вон оно наше счастье, за стенкой спит…

Посмотрел Мишка на свою отрезанную голову. Попробовал за неё взяться, да рук не чувствует. Страшно ему стало:

— Нина, а мне что, руки тоже отрезало, вместе с головой?.. Как же я теперь напильник держать буду? Меня Савчук с работы выгонит!

— Да бог с тобой, Мишка! — рассмеялась Нина. — Это ты во сне видишь! На месте твои руки.

— А голова?

— И голова на месте! Это ты просто спишь.

— А то, что ты меня любишь – это тоже во сне?

— Нет, Мишка, — голос у Нины задрожал. — Это не во сне…

— Любишь? Даже такого пьяницу?!

Ничего не ответила Нина, только капля горячая на щеку Мишкину – кап!

И очнулся Мишка.

Видит: в окне – совсем ещё раннее утро, лежит он на кровати, а над ним склонилась жена его, Нина. И гладит, и гладит его по голове, по щекам небритым, по плечам.

— Нина… Живая… — разрыдался Мишка в голос, схватил свою жену в объятия и уткнулся носом ей в грудь.

— Все будет хорошо… Все будет хорошо… — повторяла Нина, гладя его по голове и стараясь успокоить. — Все будет хорошо…

— Ма-ама-а! — из-за приоткрытой двери вдруг позвал тонкий голосок. — А чего папка плачет?..

Нина секунду помолчала.

— Это, доченька, папе дурной сон приснился.

Четыре маленькие ножки быстро прошлёпали босиком от двери до кровати. Мишка ощутил горячее детское дыхание. Маленькие ручки обхватили его со всех сторон.

— Ты не плачь, папочка. Мы тебя очень-очень любим. Тебя кто-то во сне обижал? Да? Мы ему с Димкой так дадим! Правда, Димка?

— Ага… — прошептал Димка. — Так дадим!

— А ты, папочка, — продолжала Динка, вытирая ему слёзы ладошкой, — вовсе и не пьяница. Глупости говоришь! Пьяница под забором грязный валяется. А ты у нас хороший. И сильный! Вон какие ручищи! Тебе пить бросить – раз плюнуть. Мне сложнее. Я слабая. Не могу конфеты есть бросить… Никак… Безвольная я у тебя… — Динка вздохнула и прижалась к нему щекой.

Так и уснули они вчетвером. Все вместе. В обнимку. И проснулись вместе. И вместе позавтракали. И в садик все вместе Димку отводили, и в школу втроём потом шли. Дети долго не могли отлипнуть от папки, прощаясь. И объятия Мишкины с Ниной были такими же долгими, как восемь лет назад.

— Ты прости, что от меня пахнет, — сказал Мишка. — Этого больше…

— Не нужно обещаний, Миша, — с улыбкой прервала Нина.

— Не нужно! — согласился Мишка, усадил жену в автобус и помчался на завод.

В проходную он влетел, когда звенел звонок. Три минуты ему потребовалось, чтобы добежать до раздевалки, полторы минуты – чтобы переодеться, ещё полминуты – чтобы добежать до своего верстака. Там уже стоял Савчук. Ну копия копией вчерашнего милиционера!

— Тэк! Опаздываем?

— В первый и последний раз, Петрович!

— Ффу! — отвернулся Савчук. — Как тебя только домашние терпят?.. Будет тебе выговор за опоздание в приказе, понял!

— Не надо, Николай Петрович, — улыбнулся Мишка. — День сегодня у меня… особенный!

— Что, жена третьего родила? — усмехнулся Савчук.

— Да нет… Я родился! — засмеялся Мишка.

— Чё ты городишь! — скривился Петрович.

— Потом, Петрович, потом… Мастер, детали давай! — заорал Мишка, стуча напильником по верстаку.

Посмотрел на него Савчук, посмотрел, да махнул рукой и отошёл.

Работал Мишка так, как никогда не работал. Двойную дневную норму сделал! С улыбкой на лице и потихоньку припевая разные весёлые мотивчики. Прозвенел звонок. Мишка отработал пять минут опоздания, быстро обмёл своё место и с усталой улыбкой сел на табурет.

Из своего «аквариума» спустился Савчук, увидел его, посмотрел на часы и с удивлением спросил:

— Ты чего сидишь?

— Опоздание отработал.

Савчук посмотрел на гору обработанных деталей, покачал головой:

— Эх, Мишка… — и повернулся, чтобы уйти.

— Петрович! — окликнул его Мишка. — Я пить решил бросить.

Савчук обернулся и посмотрел ему в глаза. Потом подошёл и присел на табурет рядом:

— Хорошее дело… Только это не так просто, Михаил. Ты ведь понимаешь: это ведь не курить бросать. В этом деле постепенно не получится. Сразу надо. По всем фронтам по врагу ударить!

— Понимаю. Я и раньше уже хотел бросить. Да самая короткая дорога домой как раз мимо пивной проходит. Иду мимо и знаю, что там Сашка Борщ с Лёнькой Фикушевым меня ждут. И невольно сворачиваю к ним. Вот я и решил домой другой дорогой ходить. Подальше обойду, чтобы не тянуло.

— Э-э, нет, Мишка! Так не пойдёт! Это как-то трусливо и не по-мужски. Так победу не построишь. Ты ходить прежней дорогой должен! — Савчук рубанул рукой воздух. — Той, которая короче к дому! К дому, понимаешь?! К жене твоей! Красавице, между прочим. Жёны дружков твоих Фикушева и Борща поедом их едят, а твоя – ангел! Помню! На свадьбе твоей гулял. Чтобы уверенным шагом – и мимо пивной! Чтобы жена домой пришла, а ты уже встречаешь её! Сколько у тебя на пивную обычно припрятано?

— Рубль. Бывает, и три.

— Ясно. Так вот! Жена домой пришла, а ты уже встречаешь её! И не с пустыми руками! Вот, допустим, вышел ты из проходной. Идёшь по улице. Слева – гастроном, справа – универмаг, ещё дальше – цветочный ларёк. А там, вдалеке – пивная. А ты, не доходя до пивной – шасть в гастроном, купил по шоколадке детям. Шасть в универмаг – купил жене косыночку или ещё что, да крохотную игрушку мальчишке. Шасть в цветочный ларёк – гвоздичку жене. Дошёл до пивной, а заглядывать в неё уже резону нет: и деньги потрачены, и подарки нужно срочно домой нести, а то завянут. А Фикушев с Борщом посмотрят на твои сияющие глаза и сами, глядишь, черти, пить бросят, — Петрович размахнулся и так хлопнул Мишку по спине, что тот чуть с табуретки не слетел.

Подскочил Мишка, усталость как рукой сняло – так захотелось домой! И подарков накупить, и жену встретить, и детей вместе с женой забрать!

— Спасибо, Петрович! Это ты хорошо подсказал! Спасибо на добром слове!

Поднялся Савчук, в глаза ему посмотрел, руку пожал крепко и сказал просто:

— Ну, до завтра, Михаил!

А потом обернулся и сказал:

— Станки хорошие на завод приходят. Программируемые. Последнее слово техники. Работа страсть какая интересная! Я начальству за тебя словечко замолвлю.

Мишка вытаращил глаза:

— Меня?! Ты думаешь, что меня назначат?!

— Ну а почему нет? Постою за тебя на коленях, партбилет в залог за твою душу отдам… С понедельника учиться пойдёшь, — подмигнул, пошёл к выходу, опять обернулся и, сжав кулак, снова рубанул воздух рукой: — По всем фронтам по врагу ударить! — и зашагал своей дорогой.

Мишка, ног не чуя от радости, рванул по магазинам. И шоколадки взял, и игрушку, и серёжки жене дешёвенькие, но симпатичные приобрёл. И розочку для жены самую лучшую выбрал. И даже дочке гвоздичку купил.

Шёл мимо пивной и радовался, что не тянет его туда. Ну совершенно не тянет! Ну ни капельки!

На лестнице стояли, поджидая его, Борщ и Фикус с прежним синяком под глазом и с удивлением смотрели на цветы в его руках.

— Здоро'во, Братцы Кролики*! — весело приветствовал их Мишка.

----------
* Братец Кролик – персонаж популярных в СССР «Сказок дядюшки Римуса» американского писателя Джоэля Харриса.
----------

— Долго заставляете ждать себя, сударь! — проворчал Борщ.

— О, Мишка нам ш тобой шветы нещёт! — прошепелявил Фикус.

Мишка от изумления аж остановился:

— Что это с тобой, Фикус? Ты чего это пришепётываешь?

— Што, што… Шо швоей ведьмой мир делим, — Фикус показал на опухшие разбитые губы.

Мишка не выдержал и рассмеялся.

— Ну, делите дальше! А я побежал, братцы, — и помчался на автобус.

— Жуб даю, Мишка любовнитшу жавёл, — провожая его взглядом, прошамкал Фикус.

— Не-ет, Лёнька. Не похоже, — покачал головой Борщ. — Любовнице одну розочку не носят. Они меньше трёх не берут. Это он жене поволок…

— А гвождику тогда кому?

— А какая теперь разница? — вздохнул Борщ. — Кто теперя у нас третьим будет? Эх, какая компания развалилась!

А Мишка ехал в автобусе и мысленно ругал шофёра, который вёл автобус подчёркнуто неторопливо и никуда не спешил.


----------
Весна, 2018