Квест-Палас

Что вы простонете?
Что вы просто не те?
Заказ и нож дали –
За казино ждали.
Игру стих, лад открыл,
И грусти хлад от крыл…
Ночи тают, оскудев,
Но читаю тоску дев.
Не закон – чучело вечное:
Не закончу человечное,
Ибо где точка?
И Бог – деточка:
Утро – бабочка,
Утроба – бочка.

Дмитрий Евгеньевич Авалиани
«Антология русского палиндрома,
комбинаторной и рукописной поэзии»

=========

… А затем объявляют победителей, и через несколько секунд на высоких потолках с треньканьем загораются две лампы дневного света. Изрядно набегавшиеся по запрятанным в потайных уголках номеркам, промокшие и изголодавшиеся, но не жалея исцарапанных ладоней, мы аплодируем вплывающей в финальный зал Белой Императрице, не погнушавшейся почтить своим высочайшим августейшим присутствием всех участников Квеста. – Встать! Ссут!.. – Идёт.

– Виват, Ваше Зиятельство! – вопиет подавляющее меньшинство большинство надсаженной глоткой – одной на всех! – покуда Государыня величаво рассекает выращенную ею толпу. – Виват, виват! Феличита!

 Утешительный приз урывает брюзга Брейн, вусмерть доставший всех своим нытьём, что «уж ему-то точно ничего не достанется». Почётным вторым местом награждена шебутная старушонка Прозерпина Лорецки, не дотянувшая до пальмы первенства совсем чуть-чуть. Самые же сладкие лавры – к немалому удивлению игроков и даже самого лауреата – обрушиваются на плешивую головёнку дроздобородого Пелли Кана, «профессора острологии», как окрестили пожилого и застенчивого господина с первых же минут знакомств.

– Ну-с, г-н Стоциев! – мило путая имена фаворитов, ласково шлёпает Императрица чемпиона по готовым вспыхнуть бакенбардам шёлковой гловелеттой. – Ну-с, какой приз изволите выбрать? Смелее, голубчик, не тушуйтесь, здеся все свои!

Голубчик еле отрывает заплаканные счастьем гляделки от заляпанного нашими похождениями железного пола, задирает востротупую морду с прилипшей к усу туалетной бумажкой к небосводчатому потолку и завывает – как только могут выть дети, которым не досталось билета на кукольного «Жаржакомытца Телисейского». Грустиня с Кусыней вполголоса присоединяются – ещё бы! подлизки ещё те! Спотыкающееся псердце лупит дуплетом в прокисшее молоко и несётся на убыль. Отмозговывая сказёвое получительство, Ник Зимовьев купирует файлы на своём КПК и виновато разводит руками – увы, не вытянул сей Квест хвалёный электронный помощник, посрамил своё полупроводниковое недостоинство. А ты чего хотел, Джобс недоделанный: когда вместо новой версии любимой проги 7.10.5 тебе слышится «СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ» – это признак возраста и замыленности мышления.

– Я бы… – блеет Пелли Кан, украдкой глотая пилюльку навыкаина. – Я бы… счёл величайшей честью… посрать в Царь-унитаз… конечно, ежели Ваше Зиятельство не…

– Наше Зиятельство не против, – мягко подёргала Императрица за подставленную бородёнку. – Отнюдь, отнюдь. Господа! Прошу пройти к транспорту, быро!

«Профессор острологии» частит было дребезжащими благодарками, но Самодержица грозит ему перчаточным перстом судьбы и назидательно ставит точку:

– Заместо «Спаси Бог» истинному игроку надлежит молвить «Благо дарю». Что это у вас на морде? Чтоб отлепить! Не было! Ну-с, чо стали?

Выходим на волю: были ДОвольные – стали вольные! Справа стеной стоят старенькие девятиэтажки, слева – заснеженный Парк Скрипящих Статуй, не то спящий, не то мёртвый. Над Парком облака – как наметённый из-под двери вьюжный налёт. Озеро схватилось, деревья задумчиво помешивают простуженный воздух своими артрическими ветвями. За припудренными снегом соснами – вечнолетнаяя река Лимбопо, у крыльца – гербовый экипаж, похожий на присевшего на измену аквамаринового китёнка. Едва набиваемся, вышколенный возница трогает, да так, что приходится прикрыться форточками. Стоит ли упоминания, что Императрица остаётся у Квест-Паласа, иронично махая нам вослед так-таки стянутой перчаточкой и как бы ненароком полуприслонившись к косяку. Её Зиятельство выглядит донельзя довольной, а надпись над дверью – не то дурашливо-карнавальной, не то названием детской книжки. Вот бывает «от ворот поворот», а и бывает – «отворот приворот».

Мы летим сквозь Парк, и демисезонное небо ясное как свежий чай, но какое-то… тяжкое: трещиноватое, клешнятое, пылеватое, всё в ожогах и потёртостях. В его синеве присутствует угроза, и находиться под ним – как стоять под стрелой крана. Поли Валка начинает хныкать, Гудремзор-Малышевский спрашивает одну капсулку у сияющего триумфатора, потом ещё одну, и ещё – и разом заталкивает за щеку, ни с кем не делясь. Марти-Smarty – он, право, славный! – что-то напевает под нос, не отрываясь от окна. Промелькивает медная Дама-С-Дамасским-Пером, за нею проносится чугунный Лежачестный-Подлецейский. На паркетах и в столицах такого не увидишь.

Возница искусно вписывается в повороты, тормозя об разбросанные по Парку каменные блоки-стопоры – тогда мы дружно ойкаем и поминаем дорожную службу злым нетихим словом. Теперь мы обречены быть друг для друга партнёрами, может быть, даже слегка товарищами – но не более. Брейн всё не унимается:

– Какой позор для моего канала!.. так низко я ещё не падал!.. почему… почему не я?.. почему не мне?.. о-о-о… вместо того, чтобы заглянуть в исторический музей, который есть практически в любом слегка большом городе…

Наконец, придрёмывает – и все незаметно вздыхают. Истина всегда одна, но язык позволяет употреблять это слово во множественном числе… так, на всякий случай.

Экипаж стаёт, мы высыпаемся. Невыспавшийся мрачный и подавленный Брейн молчит – видать, в душе записного гуманиста сейчас состязаются любовь к человечеству и инстинкт самосохранения. Холодное майское небо такое, каким видится только в старых фильмах про горы, где те неизменно появляются в кадре следом за фразой одного из героев: «На перевале снег лежит».

Далее неинтересно. Мы вползаем в надлежащее помещение, и Пелли Кан, присев, взбрызг разрождается нехилым коричневым конгломератом своего вожделенного гран-при. Будь благословен, о кишечник, справляющий торжество своей нужды! Любое трёхразовое питание является одноразовым! Постоянная необходимость решать проблемы становится чем-то вроде пагубной привычки, и, верно, приятно иногда ненадолго сбросить это иго – хотя бы и на других. Ведь если вести себя как все – рано или поздно сойдёшь за своего.

Насравшись, «профессор острологии» берёт нестираемый мелок, помечает каменной блок-стопор светящимся в сумерках лозунгом «КОМПОТ + КАПУСТА = КАПУТ», садится в подводу и уходит под воду. Над признать, слова звучат с особой весомостью, когда произносятся с натугой, даже впечатанные в иную скрижаль: взгляд всегда на чём-то фиксируется, а что-то упускает – слух же регистрирует всё. Толпа шевелит губами, впрок забивая наизусть свой коллективный бессознательный слухопровод чужой мудростью, но тут тайны бытия вновь становятся невидимыми: их перекрывает яркий до боли свет, смешанный с пронзительным омерзением к происходящему… Это была и есть жизнь, и она – даже такая – была и есть невыносимо прекрасна.

Осанистый осиново-осиный лес, осиянный осенней синью, оседает, осенён осанной ос. На засеянном кукурузой и сорняком поле зрения беседуют двое: малорослый малоросс и странным образом выглядящий победнее и победнее проказник с проказой. Базарят конкретно некорректно:

– Ой ты, гой…

– Yes? И?

Судя по их виду, они точно знают, что общего у плеч и времени (только, пожалуйста, без примитивностей): время – плечит.

Мы стоим размноженным подобием окружающих нас Скрипящих Статуй. Чудо несовершенно. Любовь преходяща. Вечность забывчива. Никак не истребить в себе арбитра, арбитра дней твоих прискорбных, мироздания безжалостного… и об этом я обязательно напишу, отдельно напишу… но не здесь, а куда надо. О да! История, достойная пира Шекспира, будет безупречна и восхитительна: в трёх действиях, пяти декорациях, с превращением, с действием на суше и на море, с громом. Сам Main Read обзавидуется. Но это завтра… завтра… когда подействует навыкаин, и пройдёт голова… специально не стану исправлять ни строчки, чтобы звенел в нравственной пустоте нашего века обнажённый нерв моей запрещённой искренности. Писатель должен иногда быть эмоциональным себе во вред! Есть проблемы, которые лучше решать по правилам Добра, и есть проблемы, которые можно решить только хирургически!

Так что кому что должен – всем прощаю. Кстати, «прощально» – это «прощаясь» или «прощая»? А «прощаться» – это «прощать ся», то есть «прощать себя»? Хм-м-м…

Москва, переполненная красотой, живёт прошлым… и в прошлом. По крайней мере для уфимца – на целых два часа, учитывая временные пояса. Что уж тут говорить о Городе Мантр Омске!

– БУДИ ГОТОВ! – пугая блестящих стрекоз, летит наш хоровой клич в фиолетовую мешанину облаков, галок, тревог и надежд…

* * *

… и, словно очнувшись от летаргии, возвращаются вдруг разом и колодец, и ледяная зловонная вода, и кровать с шершавой деревянной спинкой, куда нужно намертво вцепиться, чтобы снова не упасть вниз, в серую мокрую мглу, и любой ценой удержаться до прибытия всемогущего несу-светного Героя, который приходит только тогда, когда сгущается Тьма. Исключений не бывает: сначала должна прийти Она, а потом уже Спаситель.

Она – уже ЗДЕСЬ.

=========

В произведении использованы фрагменты романа Б. Акунина «Яма», романа В.О. Пелевина «Круть», русской народной сказки «Солдат-бедняк и графская дочь» (тридцатичетырёхтомник «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока», том №7 «Русский сказки Сибири и Дальнего Востока: легендарные и бытовые», сост. Н.В. Соболева при участии Н.А. Каргаполова), романов С.В. Лукьяненко «Форсайт» и «Холодные берега», статьи «Кельтская символика. Новоделы – от узлов любви до кельтской пентаграммы» (сообщество «Celtica: кельты, друиды, Шотландия, Ирландия», https://vk.com/kelti.celtica), первой книги откровений С.И. Шуляка «Дары данайцев» (трёхтомник «Тьмы и просверки. Афоризмы и откровения»), трактата достопочтенного Дзонгсара Джамьянг Кхьенце Норбу Ринпоче «Отчего вы не буддист», поэмы Н.В. Гоголя «Похождения Чичикова, или Мёртвые души», романов С.А. Клочкова «Дар Монолита» и «Время туманов», а также повести Ф.М. Достоевского «Записки из Мёртвого дома».