Воскресное утро простого деревенского мяча

(Интервью, данное редкостным собеседником)



А сегодня-то, оказывается, – воскресенье!

Ну, если и не воскресенье, то точно какой-нибудь праздник. То-то дядя Миша на своей машине приехал, и тётя Валя с ним, и их сын Алёшка! Мне через окошко чулана, хоть оно и маленькое, хорошо видны ворота.

А ещё через окошко видно, что погода чудесная. Это значит: у меня сегодня будет работа! Вот счастье-то! Вынут меня из сетки, в которой я вишу на крючке в чулане, вынесут на свежий воздух и…

Рядом в такой же сетке спит мой сосед. У него работа теперь почти каждый день. И работа тяжёлая. И по выходным, и в праздники, и по будням, и в любую погоду. Возвращается он иногда уже в сумерках, уставший и избитый. Иногда довольный, а иногда злой, как кобель Серафимы Сергеевны.

Спрашиваете, кто такая Серафима Сергеевна?

О! Это целая история.

Что, интересно? Тогда расскажу обо всём по порядку.


***


Пока меня не купили, я долго, из месяца в месяц лежал в корзине в спортивном отделе большого деревенского магазина вместе с другими мячами. Мои бока тогда были белыми-белыми, гладкими, блестящими и чистыми, и только на лбу фиолетовым фломастером была выведена моя цена. Надо сказать, не такая уж маленькая. Другие мячи были самых разных размеров и стоили куда дешевле: резина – она и есть резина. А я был кожаный, с панелями, сшитыми очень красивыми ровными швами. Загляденье!

Впрочем, рядом со мной в корзине лежал и мой нынешний сосед по чулану, тоже довольно дорогой, тоже кожаный, но какого-то уж очень пронзительного оранжевого цвета. Лёжа в корзине, мы с ним часто беседовали. Спрашиваете, о чём? Естественно, о футболе! О текущих событиях, о великих именах, о знаковых матчах, об итогах чемпионатов разных лет. Остальные мячи болтали всякие резиновые глупости и обычно не вмешивались в наши беседы, а внимательно прислушивались к нам, рассчитывая поучиться уму-разуму.

Оранжевый был покрепче и покрупнее меня, но был скромным, даже, я бы сказал, довольно застенчивым. Он явно стеснялся своего нелепого цвета. Нелепого – это так мы думали тогда. Должен, увы, признаться, что я в глубине души очень гордился своей белоснежностью, и потому меня частенько заносило в наших с ним спорах. В таких случаях он предпочитал признать мою относительную правоту и вежливо замолкал до того, как спор начинал превращаться в ссору. И я, гордый очередной своей победой, светился важностью наверху нашей общей корзины. Спорили мы с ним часто, но в одном были едины: нет лучше спорта во вселенной, чем футбол!

Господи, как мы были наивны, когда рассуждали о мире, глядя на него из той самой магазинной корзины! Наивны и даже глупы ничуть не менее, чем простые резиновые мячи на её дне.

Но тогда я очень нравился себе. И потому вёл себя в корзине довольно вызывающе. Впрочем, в том, что остальные мячи лежали ниже меня, я нисколечко не был виноват. Просто меня так положили, стараясь прикрыть мной мячи подешевле. Однако черты лица, осанка и благородные манеры, поверьте, имеют немалое значение даже в обществе спортивных мячей. Так что недаром мальчишке, зашедшему одним майским утром в отдел спортивных товаров, приглянулся своей благородной белизной именно я.

— Тётенька, а это футбольный мяч? — ткнув в меня пальцем, спросил он хорошенькую продавщицу моего отдела, которая безмятежно подкрашивала губки, глядя в зеркальце.

— Ну а какой ещё, — ответила та, целиком сосредоточенная на своей красоте.

— Ма-а-а-а-а-а-ам!!!! — вцепившись в меня, заорал мальчишка на весь магазин так, что все вокруг вздрогнули. А продавщицу вообще подбросило над прилавком, словно её ударило током: этот сорванец издал свой вопль буквально у неё под ухом.

— Чтоб тебя перевернуло! — визгливо крикнула она на мальчишку, глядя в зеркальце на леденящий душу помадный зигзаг на своём лице.

— Тут я! Чё орёшь? — к своему голосистому отпрыску спешила мать.

— Мам, купи мяч!

Мамаша посмотрела на мою цену, и у неё глаза на лоб полезли.

— Ты что, рехнулся? Да чтобы его купить, мне нужно пятьдесят таких поросят, как ты, продать. Если нужен мяч, вон на тот, зелёный, денег дам, — она ткнула пальцем в резиновый детский мячик для карапузов. — И ни копейки больше! Ясно?

— Этот хочу! — заныл мальчишка. — Хочу этот! Этот! Этот! ЭТОТ!

Мамаша и слышать не хотела о таких убытках и, уходя из отдела, решила поворчать:

— Чего ж он такой… ухх… доро…гой? — мамашу аж передёрнуло от испуга, когда она подняла глаза на бедную продавщицу, которая, ожесточённо сражаясь со стойкой помадой на лице, к тому времени лишь равномерно размазала её по всей физиономии.

— Дорогой – не берите! — захныкала продавщица, доставая уже десятую свежую салфетку. — А лаяться будете – я и ущерб могу истребовать! Надо ж, горластый какой паршивец… До сих пор руки дрожат…

Ошарашенно глядя на малиновую с переливом образину за прилавком, мамаша безропотно вынула кошелёк. Так небывало быстро было принято решение о моей покупке.

— Урррра-а-а-а-а-а-а!!!! — смерчем пронёсся мальчишка по магазину сквозь толпу отпрыгивавших посетителей, держа меня в тёплых ладонях и ничего не замечая вокруг.



На мясо мамаше денег в тот день не хватило, и семье пришлось ужинать гречневой кашей с овощами. Ворчал отец. Ворчал старший брат, ковыряя ложкой. Скривив ротик, отставила тарелку в сторону старшая сестра. А мой новый хозяин, не выпуская меня из одной руки, другой наяривал гречку за обе щёки как никогда в жизни. За папу, за брата, за сестру. Отдельно – во славу сговорчивых матерей.

Мамаша молча переносила укоры остальных домочадцев. Она их не слышала. Ей было не до того: время от времени у неё перед глазами возникало видение пунцовой рожи за прилавком, и она никак не могла понять, что такое умудрился натворить её младшенький в магазине, чтобы добиться такого чудовищного эффекта.

Первую ночь мой хозяин Яшка спал со мной в обнимку. И завтракал в обнимку тоже, давясь кашей, чтобы побыстрее бежать во двор их частного дома, ибо было воскресенье и в школу идти было не нужно. А когда позавтракал – началось…



Яшка решил потренировать штрафные удары по футбольным воротам, роль которых должны были выполнять ворота обыкновенные, деревянные, закрытые на засов.

Он отсчитал одиннадцать шагов от ворот, положил меня в пыль посреди двора и, разбежавшись, пнул мне в голову, стараясь попасть мной в ворота. Но в ворота я не попал, потому что сшиб одну из кур, сдуру оказавшуюся на моей траектории. Я полетел в одну сторону, курица, вращаясь центрифугой и рассыпая перья, – в другую. Свидетель этой впечатляющей сцены цепной пёс Рейган*, до того умиротворённо дремавший поблизости, взвизгнул, взвился и, поджав хвост, молнией метнулся в свою конуру, с грохотом влетев в её заднюю стенку.

----------
* До сих пор не понимаю, зачем приличному псу мои хозяева дали такую оскорбительную кличку. Лично для меня криворотая ухмылка давно истлевшего в земле президента США Рональда Рейгана, империалиста, русофоба и антикоммуниста – тьфу, тьфу! – отвратительнее слюнявой пасти гнусного кобеля Серафимы Сергеевны (примечание простого деревенского мяча).
----------

Яшка, рыча и проклиная курицу-диверсантку, положил меня на прежнее место и снова пнул. На этот раз я врезался в конуру. Пёс Рейган внутри страшно завыл.

Яшка, чертыхаясь, снова установил меня перед воротами и, разбежавшись от са'мого нужника, умудрился не пнуть по мне, а на меня наступить. Должен сказать, что катился Яшка в пыли довольно сносно для некруглого предмета. Разбегись он помощнее, первый гол забил бы я – им, а не он – мной. Яшкина ярость в тот момент могла бы освещать Землю получше Солнца, если бы к его ушам приделали провода.

Понемногу он разыгрался и начал-таки попадать мной в ворота, каждый удачный раз вскидывая руки и вопя: «Го-о-о-о-о-ол!!!!»

— А ну, брысь отсюда на улицу! — выглянув в окно, приказала мамаша, у которой от его рёва уже гудело в голове.

Яшка втянул голову в плечи, подхватил меня и сделал вид, что уходит на улицу, но вместо этого вернулся обратно и решил потренироваться в ударах по воротам «сухим листом» в «девятку». То есть: закрутив мяч в самый верхний уголок под перекладину, что, как известно даже тёмным и отсталым, не сведущим в футболе лососям, является инструментом футбольного форварда экстра-класса.

Снова я лежу в пыли. Снова разбегается Яшка. Бабах! И опять я влетаю в дурацкую конуру! Пёс Рейган завыл снова, уже каким-то заупокойным воем.

Яшка, ругаясь шёпотом, чтобы мамаша не услышала, снова положил меня в пыль, поглядел на ворота с ненавистью, снова отошёл до са'мого нужника, разбежался и изо всех своих чертенячьих сил запнул меня в синее небо. Далеко внизу остались и ворота со своей «девяткой», и конура с псом Рейганом, и Яшка с раскрытым ртом, и двор, засыпанный куриными перьями.

«Зарядил так зарядил…» — подумал я, пробивая листву растущих у забора деревьев и вылетая «парашютом» на улицу.

Великолепное ощущение! В тот раз я испытал его впервые. Не катиться по земле, по щепкам, по каплям птичьего навоза, поднимая клубы пыли, подскакивая на кочках, камнях и поленьях, а лететь. Лететь! Лететь наперегонки с птицами, чувствуя себя совершенно невесомым. Лететь, ощущая себя не мячом, а воздушным шариком.

Но тут моя траектория пошла вниз, и я, к своему ужасу, понимаю, что лечу прямиком в точку вселенной, в которую через пару секунд переместится голова тучной гражданки, мирно идущей по улице с двумя толстенными пакетами.

Яшка вслепую сделал потрясающе точный пас. Только об этом ещё не знает. И гражданка тоже пока не в курсе. Ей бы сейчас хорошенько сыграть «на втором этаже», принять меня головой, скинуть себе под ногу и на оперативном просторе с растяжечкой заколотить Яшке гол в обратную сторону ворот. Но гражданка, на свою голову, абсолютно не догадывается о первоклассной голевой передаче в её адрес. А я лечу себе в небесах и одновременно – в полной безвестности ближайшего будущего для них обоих. И, главное, никуда не свернёшь, если мячом родился! Ни-ку-да!

Всё ближе гражданкина голова… Я аж глаза зажмурил. Всё-таки весу во мне – треть килограмма! А голова с мозгами на плечах – это не конура с собакой на земле. Что буде-ет…

Бах! Гражданку срезало наповал. Падала она уже в беспамятстве, но пакетов из рук не выпустила. Видать, хватательный рефлекс у неё – отдельно от мозгов, как у хорошего футбольного вратаря. Падая, она, словно птица крыльями, взмахнула этими пакетами, да так, что они лопнули, и всё содержимое – сыры, колбасы, буханки, консервы и конфеты – разлетелось фейерверком по улице.

Ну, а я, энергично отлетев от её головы, притаился в кустарнике на другой стороне улицы. Сижу там и выглядываю со страхом. Что буде-ет… Если мой бесёнок сейчас выйдет меня искать, да ещё и найдёт, да ещё и на глазах очнувшейся гражданки из кустов вынет… Что буде-ет…

А что ему будет, паршивцу? Ну, подзатыльник. Ну, до вечера в чулане сидеть. Ну, телевизор до понедельника не смотреть. Ну, без сладкого неделю жить. Но не он же гражданку контузил. Мяч! Коварный снаряд в треть килограмма. Вот и возьмут меня за бока мои белые и шилом-то проколют. Да на помойку и выкинут. А для того ли я родился и жил, чтобы догнивать свой век на помойке?

И так мне жалко себя стало, что я чуть не заплакал. Отнесите меня, люди добрые, в родную корзину в магазине! Хотя бы на самое дно! Буду лежать тихо, скромно. Готов принять даже чёрный цвет! Не знаю, как и выразить-то. Аут* полный! Слив, разгром! Нет, всё не то. Нету подходящих слов в футбольном лексиконе, чтобы выразить!

----------
* А'ут (от англ. out of bounds – за пределами границ) – здесь: вылет мяча за пределы футбольного поля.
----------

Слушайте! И весу во мне – всего-то каких-то треть килограмма, а свалилась так, будто её голову бутсой* с разбегу снесли! Был бы рядом арбитр**, она б ещё кататься по дороге затеяла, скрипя зубами и поглядывая на него с надеждой, чтобы штрафной удар в сторону Яшки назначил! И вообще, что за головы нынче пошли – мячиком не попади!

----------
*  Бу'тсы (от англ. boot – ботинок) – спортивная обувь для игры в футбол; полуботинки с шипами и усиленным носком.
** Арби'тр (от лат. arbiter – судья) – здесь: футбольный судья; специальный спортивный чиновник, контролирующий ход футбольного поединка.
----------

Смотрю: поднимается гражданка, кряхтит, охает, причитает. Пустую улицу осматривает. Понять не может, что произошло. И тут мой Яшка в калитку вылетает меня искать. Выскочил, увидел гражданку в пыли, разбросанную по улице снедь и аж остолбенел. Про меня забыл, обратно бросился, орёт мамаше:

— Мам! Там тётя Сима на дороге валяется!

Мамаша из дома во двор выскочила, да как заверещит, увидев куриные перья, разлетевшиеся по всему домашнему стадиону:

— Паршивец этакий, никак квочку подбил!

Опять вылетел мой Яшка в калитку – уже спасаясь от мамаши. А тут и мамаша на улицу выбежала, запричитала:

— Ой, что это с тобой, Симочка?

Бросилась к гражданке, стала поднимать её, а та головой ворочает, припасы свои, дезертировавшие в подножный корм, рассматривает.

— Как это тебя угораздило? — продолжает причитать Яшкина мамка.

— Не знаю… Вроде как в голове что-то взорвалось… Может, инсульт? Хотела же начать худеть… — плаксивым голосом заныла гражданка.

— А сейчас как себя чувствуешь?

— Да, вроде, ничего…

Мамаша стала отряхивать знакомую да счищать с неё грязь.

— Откуда у тебя перья в волосах? И навоз вроде птичий…

Они машинально осмотрелись вокруг. Но вокруг – только лёссовая* пыль.

----------
* Лёсс (нем. Loss – рыхлый, осыпающийся) – глинисто-песчаная порода, из которой состоит покрытие светло-жёлтых грунтовых дорог в степных районах России.
----------

— И пакеты порвались… Я сейчас мигом сумку притащу.

Пока мамаша бегала за сумкой, да пока обе ползали потом по дороге, конфеты собирая, мой бандит таки меня отыскал. Отыскал, заржал от радости, вынул меня из кустов и, торжествуя, на вытянутых руках, словно победный кубок, домой поволок.

Женщины так и замерли, как были: в позе кочерги. Уставились на меня глазами, не моргая. Яшка прямиком между ними топает, ликует, опасности не чует. Откуда ему знать, что он блеснул точным навесом, а тётя Сима этот навес проморгала. А я-то понимаю, что когда женщины молчат, вытаращив глаза, – они думают. И догадываюсь, о чём именно они думают, глядя на меня. Что буде-ет! Мысль у них медленная такая, но упорная. Это по их глазам видно, в которых туман начинает рассеиваться. Ох, думаю, сейчас доберётся их мысль до сути дела, и несдобровать Яшке. Проснётся в Яшкиной мамке арбитр, и назначат моему бандиту такой штрафной удар, что тошно будет! А там, гляди, и мне тоже…

Выпрямились женщины одновременно. Добрались, значит. До сути. Осенило.

— Футболист чёртов! Так это ты тётю Симу с ног сшиб! Чёрт дёрнул меня тебе этот мяч купить! Ну, попадись мне, зараза такая!

Мамаша рванула в контратаку с ускорением первоклассного центрфорварда*. Яшка метнулся в калитку да грохнулся тут же, в куриные перья, споткнувшись о пса Рейгана, который вылез из конуры понюхать запах рассыпавшихся на улице колбас. Изо всех собачьих сил рванул в спасительную конуру пёс Рейган, чуть не втащив вместе с собой Яшку, запутавшегося в цепи. Участь Яшки была решена.

----------
* Фо'рвард (от англ. forward – передний) – здесь: нападающий в футболе; один из игроков, находящихся ближе всего к неприятельским воротам, задача которых – забивание голов. Центрфорвард – центральный нападающий.
----------

Отгрузили Яшке по его штрафной площади основательно. Он ревел как олимпийский стадион в тот момент, когда американские бегуны выясняют на стометровке, кто из них больше нажрался допинга. Меня сунули в сетку, повесили в чулане на гвоздь, а чулан заперли на ключ. Слава футбольным богам, жив остался!

Да, кстати! Так прошло моё… э-э… близкое знакомство с Серафимой Сергеевной.



Почти целую неделю висел я в сетке безвылазно. Яшка с внешней стороны несколько раз на бочку забирался на меня через окошко поглядеть. Может быть, выкрасть хотел? Но, во-первых, окошко маленькое – ни мне не пролезть, ни Яшкиной башке. А во-вторых, застеклённое. Вряд ли мой бандит решился бы расколотить стекло, чтобы рискнуть получить очередное пенальти* от мамаши.

----------
* Пена'льти (англ. penalty kick) – здесь: удар мячом с одиннадцати метров по воротам, защищаемым только вратарём. Назначается в футболе в качестве одного из наказаний за нарушение правил.
----------

Яшка всю неделю старался быть примерным, заискивающе заглядывал мамаше в глаза, помогал ей с подчёркнутой покорностью. Это я видел в окошко. Он усердно учил уроки, чтобы получать только хорошие отметки, если вызовут к доске или устроят контрольную. Но, как назло, контрольных не было, а к доске вызывали не его, яростно тянувшего руку, а тех, кто прятался за спины одноклассников. Я слышал его перебранки с мамашей за дверью.

Наконец в четверг вечером до меня донеслось звяканье ключей. В чулан зашёл Яшкин отец. Взял удочки, сапоги, рюкзак, плащ и стал озабоченно вертеться, не найдя чего-то важного. Он вышел из чулана, не затворив дверь, и спросил, видимо, у мамаши:

— Ты не помнишь, куда я ведёрко дел?

Что ответила мамаша, я не услышал, потому что в чулан проворной мышью проскочил Яшка. Воровато оглянувшись на раскрытую дверь, он схватил меня и, не вынимая из сетки, молнией проскочил к себе в комнату. Там он плюхнулся на пол и сунул меня под кровать.

Батюшки! Чего там только не было! И плюшевые игрушки, и детские кубики, и конструкторы, и автомобильчики разной степени разобранности, какие-то спичечные коробки с неведомым содержимым. Были и старые резиновые мячи, вроде тех, с которыми мне довелось делить корзину в магазине. Мячи сразу зашептались, ревниво разглядывая меня. Яшка сунул меня за большую плюшевую собаку, чтобы меня не было видно. Под кроватью было пыльно, и я несколько раз чуть не чихнул.

Утром, едва проснувшись, Яшка соскочил с постели, гулко стукнув пятками в пол, и сунул руку под кровать, чтобы проверить, на месте ли я. Было очень приятно, когда его тёплая рука погладила мне щёку. Удостоверившись, что всё в порядке, он стал собираться в школу. Умывшись, позавтракав, схватив рюкзачок, он убежал на учёбу, ещё раз потрогав меня перед уходом. Разошлись по своим делам и все остальные.

В полдень, едва закончились уроки, вихрем примчался из школы мой бандит. Первым делом он вытащил меня из-под кровати и освободил от сетки. Выскочив из школьной одежды и впрыгнув в пахнущую лавандой свежевыстиранную одежду для улицы, он рванул вместе со мной во двор.

От яркого солнца я даже на секунду ослеп. Пёс Рейган, увидев меня в Яшкиных руках, взвизгнул и тут же сиганул в конуру.

Яшка положил меня на землю, довольно крякнул и не очень сильно пнул по воротам. Попал. Довольно осклабился и пнул посильнее. Так с полчаса он тренировал удары «щёчкой» и «шведкой». Лососям, не сведущим в футболе, поясняю: техничные удары внешней и внутренней сторонами стопы. Хотя лучше всего Яшке удавались удары «в молоко». То есть такие особо выдающиеся удары, после которых мячи летят мимо ворот: в калитку, в стенку курятника, на улицу, в конуру. Пёс Рейган, повыв некоторое время, постепенно замолк, поняв, что вой – не вой, а Яшкин боевой настрой сломить шумом с вражеских трибун невозможно. Когда мне приходилось вылетать за ворота, Яшка выскакивал за мной на улицу и моментально осматривался по сторонам, проверяя, не появилась ли на горизонте в очередной раз возвращающаяся из гастронома Серафима Сергеевна.

Устав от заковыристых техничных ударов, Яшка решил заняться более привычными ударами «пыром», то бишь носком стопы. Проще говоря, пинать по мне так, чтобы воротины скрипели на своих стальных петлях. Один раз Яшка что есть силы засадил меня «под перекладину». Были бы ворота настоящими, завяз бы я в смиренно затрепетавшей сетке. Но я отскочил от самой верхушки воротины и спланировал по пологой дуге обратно во двор. У Яшки фонариками загорелись глаза: впервые представилась возможность сыграть головой и слёту забить ненавистному сопернику второй гол за две секунды. Он прицелился в меня своей башкой и, подпрыгнув что есть силы, наподдал меня макушкой.

И случилось самое плохое, что бывает в футбольном матче! Нет, не промах мимо ворот за секунду до финального свистка при проигрыше в один мяч. И не вынос тела главного бомбардира* команды, подбитого в спортивной борьбе.

----------
* Бомбарди'р (от фр. bombarde – бомбарда, первое артиллерийское орудие) – здесь: результативный игрок в футболе.
----------

Автогол! Гол в собственные ворота!

Вообще, я должен сказать, что человеческая голова имеет довольно смешную форму. Когда я в первый раз увидел людей, то дохохотался до головной боли. У того, кто творил людей, не хватило ума поставить перед собой хоть какой-нибудь захудалый футбольный мяч, чтобы был нормальный, красивый, практичный образец. Вместо этого он сотворил нечто мячеподобное, с какими-то выпуклостями, выступами, впадинами, с нелепыми ушами, уморительным носом и мочалкой дурацких волос. Неудивительно, что мы, футбольные мячи, отскочив от неровных футболистских голов, зачастую летим не согласно пожеланиям бьющих, а туда, куда нам, мячам, будет симпатичнее лететь.

Но в тот момент мне было не до смеха. Я отлетел от Яшкиной головы не вперёд, в ворота противника, а назад, в окно собственной Яшкиной комнаты. У меня аж дух захватило. Думаю, и у Яшки тоже. Что буде-ет…

Бабах! Жалобно звякнули стёкла в раме, неплотно прижатые штапиками*, и я свалился во двор. Оборачиваюсь: а стёкла-то целые! Я даже перекрестился! Смотрю на Яшку и глазам своим не верю: мой бандит, стерев пот со лба, тоже осеняет себя спасительным крестом: фух, пронесло! Упорная рама попалась, да и стёкла достойные, не из слабаков.

----------
* Шта'пик – узкая длинная деревянная рейка для крепления стёкол в оконной раме.
----------

Взял меня в руки Яшка, стал тренировать более спокойный, техничный удар подъёмом стопы. Проще говоря, чеканить меня, стараясь, чтобы я не падал на землю. Получалось у него не очень. Но упрямства у этого бесёнка было предостаточно. И вот, в один момент, пытаясь установить новый личный рекорд, он подопнул меня сильнее обычного и к тому же совсем криво. Подлетел я в сторону огорода и покатился, балансируя, по верху забора, огораживавшего некое неизвестное мне до сих пор помещение. Но стоило мне потянуть носом, и я понял: это свинарник…

Боги футбольные, всемилостивые! Не дайте мне свалиться туда, в смрад и грязь! Пусть я паду в другую сторону, на ароматную травку, на тёплую гальку дорожки! Пусть мои белые бока не осквернит грязное свинство!

Однако стукнулся я о штакетину и свалился туда, в навоз! В зловонное месиво! Прямо румяным лицом да в вонючую жижу!

Бя-я-я! Закрыл глаза и не дышу. Всё, кончено! Такой позор пережить невозможно! Охотники треплются, что, преследуя горностая, нужно его загнать на болото, и что горностай предпочтёт сдаться своему преследователю и безропотно принять смерть, нежели испачкать своё снежно-белое брюшко. Кой чёрт треплются? И не треплются вовсе! Так и есть! Лично я, пока в навозе своим белым лицом лежал, очень горностаев понимал. «Убейте меня скорее! — мысленно умолял я. — Или я в этой вонище задохнусь от стыда!»

Борясь с дурнотой, слышу: Яшка за оградой топает. Слышу, открывает дверцу свинарника. А зайти, видимо, не может: грязно. Побежал куда-то. Слышу: свиньи, примолкшие после моего падения, захрюкали, зашевелились, забегали. И вдруг стало совсем тихо. Понятно: убежала свинина на свободу. Что буде-ет!

Вернулся Яшка. Что свиньи сбежали, не замечает. Слышу: что-то шлёпнуло позади. Потом ещё раз, уже ближе. Потом мои щёки что-то царапнуло и стало меня мордой по вонючей гуще туда-сюда возить. Догадываюсь, что мой бандит, видимо, в калитку свесившись, пытается издали брезгливо дотянуться до меня какой-то палкой. Рычит, ругается, а умишка ещё маловато, чтобы уразуметь: Яшка, милый мой, славный, палкой меня отсюда никак не достать!

Вдруг слышу громкий треск и плюх! И плюх такой знатный! А вслед за плюхом – тонкое такое зуденье, прерывающееся всхлипываньями. Понятно: мой спаситель сам упал в то, в чём даже самый отчаянный самоубийца тонуть не пожелает. Хоть и тошно мне так, что жить не хочется, а не могу – ржу шёпотом, остановиться никак не могу: одним маленьким подсвинком в хозяйстве больше стало!

Закопошился Яшка, разревелся как бычок. Ко мне, поскальзываясь, пробрался. Вцепился в меня, старается вытянуть из вонючего киселя, а тот не очень-то отдавать хочет. Яшка поустойчивее встал, потянул сильнее. Чмок! – выскочил я, и Яшка снова в зловонную жижу улетел. Продрал я глаза, и полегчало мне: всё-таки вдвоём с Яшкиной головой терпеть свинство как-то веселее.

А Яшка вылез из свинарника и заревел ещё громче. Идёт, смердит, следы навозные на дорожках оставляет. Что делать, не знает. Но из рук меня не выпускает.

И тут мамаша домой с работы вернулась. Песенку под нос мурлычит. Калиточку отворила. Вошла. Калиточку притворила. Два шага сделала и обмерла: стоит посреди двора шоколадный пупс, в руках у пупса шарик шоколадный, а мимо пупса вокруг дома свиньи с радостным визгом и восторженным хрюканьем носятся, свинячье гран-при устроили.

Баню растопили быстро: благо, поздняя весна. Мыл Яшка меня в пяти водах со скипидаром. Яшку мыли вместе со мною. Тут же стирали его одежду. То, что стирке не подлежало – забросили в печь. Свиней быстро загнали обратно – Рейган помог. Толковая псина, надо сказать, хоть и лосось: футбола не любит.

Поставили сверкающего чистотой Яшку посреди гостиной и учинили строгий допрос: каким это образом я вдруг оказался на свободе. Заревел Яшка, бросился в свою комнату. Вернулся, раскрытый дневник несёт.

— Ы-ы-ы! — ревёт. — Ы-ы-ы! — и всем тычет страницу, а там за сегодняшний день… Батюшки! Не поверите! Четыре пятёрки! Спросили-таки учителя' моего бандита. Вызвали к доске. Добился.

Яшка был моментально реабилитирован. Я тоже. Только спать мне пришлось не в обнимку с хозяином, а снова под кроватью. Хоть свинство из меня и вымыли, но скипидар во мне всё же чуточку ощущался. Дрянь отчаянная, хоть и получше навоза. «Бедные мы оба – я и продавщица!» — подумалось мне в тот момент. Продавщице ведь тоже из-за Яшки лицо отмывать чем-то пришлось.



Назавтра на дворе шёл ливень, и у меня был выходной. А в воскресенье с утра брызнуло солнышко, и Яшка, схватив меня, выскочил во двор.

— На площадку! — зарычала мамаша.

Яшка с готовностью кивнул и припустил к деревенской площадке.

Площадка эта была бывшим лужком. Теперь – чем-то вроде стадиона. Она была покрыта травой, кое-где истоптанной, кое-где высотой почти по колено, но была горизонтальной и довольно ровной. Правда, ничем не огороженной. Вместо ворот лежали валуны.

Сегодня мальчишки устроили там игру в чижика. Дрянь совершеннейшая, чепуха полная. Не игра, а дурь. В сравнении с футболом, конечно. Они бы ещё в классики решили чемпионат устроить. Или в дюба-дюба. Ха-ха! Для тех, кто не в курсе: дюба-дюба – это такая азартная игра, такое интеллектуальное состязание, весьма популярное в среде начинающих девиц.

Яшка, явившийся со мной в руках, устроил настоящий фурор. Полетели в кусты чижик с битой. Мальчишки разделились на две команды. Самым маленьким был Яшка, но он был моим хозяином, поэтому было единогласно решено поставить его центрфорвардом в одной из команд.

Мальчишки разыграли ворота, разыграли право первого удара. Потом пришлось разыграть Яшку, потому как обе команды благородно долго уступали сопернику такого выдающегося игрока. Меня положили в центр, пнули, и игра началась.

Пять часов почти без перерывов эти черти носились по лужайке. Заколотили друг другу бесчисленное количество голов, поставили друг другу бесчисленное количество синяков, два раза крупно подрались, тридцать пять раз подрались не смертельно, разорвали девять штанов и семь маек. Вратари, самоотверженно бросаясь на защиту своих булыжников, не расколотили их своими головами только потому, что булыжники оказались крепче, чем головы. Игра была закончена не тогда, когда игроки выбились из сил, а тогда, когда они сбились со счёта. Им ничего не оставалось, как устроить ещё одну, третью крупную драку, по результатам которой согласились на ничью: 225:225. Первый матч с моим участием окончился.

Яшка вернулся домой чумазый, с пятью шишками на лбу, здоровенным синяком на боку, окровавленными коленями, локтями и подбородком. Но довольный. Из 225 голов он забил пять. Не так уж и много для центрфорварда, скажете вы? Да! Зато, будучи переведённым в защиту, он стоял насмерть, кидаясь под ноги противника с отчаянием солдата, защищающего Отчизну. И единогласно был признан лучшим защитником матча.

Наверное, пора сказать пару слов и о себе. Пять часов бесконечных пинков, прерываемых только теми моментами, когда я, вылетев за пределы поля, пытался удрать подальше, да теми минутами, когда футболисты занимались боксом и вольной борьбой, дались мне очень тяжело. Покидал футбольное поле я с ощутимым ущербом для себя. Со всех сторон было множество ссадин и ушибов. Голова гудела как колокол. Да-а, нелёгкая это работа – быть футбольным мячом! Единственное удовлетворение мог принести лишь тот факт, что я стал непревзойдённым рекордсменом среди футбольных мячей мира по количеству голов, забитых в одном матче.

Яшка закинул меня под кровать и отдал себя на излечение мамаше, чтобы вернуться в высокую футбольную форму к следующему матчу. Я слышал, как мамаша охала, осматривая сына. Она не давала ему назидательных затрещин, видимо, только потому, что на его голове не осталось небитого места. И я подумал: если приплюсовать к итоговому счёту матча ещё и количество увечий, полученных всеми игроками, то выйдет просто астрономическая сумма.



Неделю Яшка болел шишками и прорехами в шкуре и, будучи перебинтованным в локтях, коленях и остальных суставах, ходил в школу как заводной робот. До меня доносились издевательский смех сестры и её едкие комментарии в его адрес. Старший брат, высунувшись в окно, предложил Яшке довезти того до школы в садовой тачке, очистив её от остатков свиного навоза, отчего сестра прямо-таки впала в истерику, в результате едва не задохнувшись от хохота. Но Яшка был невозмутим. Ибо даже лососям известно, что мир есть тлен, и лишь футбол – вечен.

В субботу он категорически потребовал освободить его от повязок. И в воскресенье с едва зажившими ранами проследовал на матч со мной в руках и с гордо поднятой головой. Только так и ходят футбольные звёзды: лучшие бомбардиры и лучшие защитники.

В этот раз на поле собралось ещё больше мальчишек. Подтянулись и те, кто ещё не имел случая выяснить уровень своей футбольной одарённости. Среди таких выделялся Петька. Он казался худым, но ростом был неимоверным. Глянул я на его ноги и чуть в обморок не упал: два кузнечных молота, ей-богу. Если такой, пиная по мне, не промажет мимо меня, та масса, что от меня останется, разом вынесет с поля и защитника, и вратаря, и спортивного репортёра, который сдуру засядет за ворота в поисках незабываемого кадра.

Сначала Петьку не приняли в команду. Посыпались советы заняться бадминтоном ладонями или академической греблей ногами. Или ехать в Америку давить пятками, как тараканов, тамошних баскетбольных звёзд. Посоветовали заняться конным спортом и выразили уверенность, что Петька обязательно победит, потому что шестиногая лошадь в полтора раза быстрее четырёхногой. Но Петька не отступил и незамедлительно привёл веские аргументы в пользу своего футбольного таланта, надавав своими ручищами по ушам тем, кто был против.

Снова меня положили в центр, пнули, и начался новый матч. Всё мне было уже знакомо. И ко всему я уже был готов. Пинали и бодали меня все кому не лень. Я же косился на страшные Петькины ботинки и прилагал все усилия, пытаясь их избежать.

Говорят, мол, что нет совершенно одинаковых мячей, и у каждого спортивного мяча свой характер. Конечно! Кому-то, может, и всё равно, в какую сторону лететь, как лететь, после пинка кого лететь, куда прилететь. Но не мне! У меня тот ещё характер! Я изворачивался как мог: сваливался с ноги, уходил в аут, отскакивал от земли в неожиданную сторону, а футболисты отчаянно мазали мимо меня или сталкивались лбами в попытке сыграть головой, проклиная меня за неожиданную непредсказуемость.

И всё же добился Петька возможности меня пнуть! В кутерьме перед воротами один крендель в горячности шваркнул по мячу рукой. Пенальти! Петька растолкал всех, взял меня, уложил перед воротами и, с издевательской ухмылочкой глядя в испуганные глаза заметавшегося в воротах голкипера*, отошёл для разбега.

----------
* Голки'пер (англ. Goalkeeper) – то же, что и вратарь.
----------

Петька подобрался, напружинился, в три прыжка достиг первой космической скорости и засадил меня ровнёхонько в Луну. У меня аж физиономия чуть не треснула от такого пенделя. Я даже насладиться невесомостью в этом полёте не смог: глаза в разные стороны разъезжались, пока морда студнем после пинка колыхалась.

— Н-ну-у! — раздался, слышу, стон всей команды.

Хоть ворота и состояли из двух булыжников, всем было очевидно, что Петька выстрелил гораздо выше ворот, попав в то самое «молоко». Пнул он меня, может, и в «молоко», а, грохнувшись обратно на землю, я поскакал за лужок и свалился в простую воду: прямиком в речку, что текла с дальнего его края. Свалился и потёк вместе с остальной рекой. Плыву себе в приятной прохладной водичке. Плыву, отдыхаю, избитые свои щёки отмачиваю. Плыву и признаться себе боюсь, что не клеится как-то у меня с футболом. Тяжко мне даются футбольные мои приключения. Уж не знаю, почему. Будь что будет, думаю, поплыву в моря, в океаны, в Южную Америку, где, как рассказывают, младенцы учатся ходить и говорить, играя в футбол.

Пока футболисты добежали до речки, я уже порядочно утёк вниз.

— Уау! — взвыли они.

Часть помчалась за мной по берегу, перепрыгивая через плавник, валуны и впадающие в речку ручьи. Прямо, бег с препятствиями.

Другая часть, смотрю, побежала к своим велосипедам и понеслась по дороге вдоль реки к мосту, под которым мне предстояло проплыть. Смеюсь: вот и шоссейные велогонки!

Двое из них, решив перехватить меня до моста, заехали вперёд, скатились к реке, сорвали с себя одежду, прыгнули в воду и вразмашку поплыли ко мне наперерез. Умора! Ни дать ни взять – триатлон! Только наоборот, поскольку в настоящем триатлоне плавание-то – в начале. Но я уже попал в быстрину, и они меня не догнали.

Услышав вопли моих преследователей, стайка мальчишек, чуть ниже по течению мывших коней в реке, попыталась запустить в меня булыжниками, чтобы выбить с быстрины, но не попали. Ха-ха! Толкание ядра!

Я плыл всё быстрее и быстрее. Уже к мосту подплываю. Смотрю, мальчишки с моста в воду сигают, за опоры хватаются, меня поджидают. О! Ещё одна дисциплина освоена: прыжки в воду, хе-хе!

А за мостом – тузик* от пристани отчаливает, в нём мальчишка постарше, оглядываясь, на фарватер выходит, явно тоже меня стережёт. Мама дорогая! Вот и академическая гребля!

----------
* Туз, ту'зик – здесь: маленькая лодка.
----------

Ловят меня всем мальчишечьим братством, а я с них потешаюсь: обыкновенный мяч в воду свалился, а они всей деревней такую олимпиаду устроили! Такой ажиотаж учинили, такой крик подняли, так подбадривали ловивших меня пацанов, что, ей-богу, даже жаль, что спортивная пресса была представлена лишь бабкой Кузьминичной. Кузьминична была знаменитым вездесущим местным распространителем новостей между лавочками и колодцами, но, правда, специализировалась исключительно на новостях из частной жизни различной степени неподтверждённости, и к спорту имела стойкое равнодушие.

Поймал меня один из мальчишек, что в воду с моста прыгали. Его, чертовски довольного, да и самого' меня на том самом тузике на берег и доставили.

Положили меня на футбольную площадку как свидетельство Петькиной вины. Рядом со мной самого' Петьку поставили. Смотрю я на него снизу: стоит на лужайке такой печальный подъёмный кран. Вздыхает, с опоры на опору переступает. Кабина Петькина в облаках теряется, сопли из носа как тросы болтаются.

Собралась вся мальчишечья ассамблея, и Петьке, невзирая на его рост, кулаки и ботинки, устроили разнос. Мол, почему так неумеренно силу применяешь? Почему так и норовишь в космос чужие мячи зафигачить? Почему такие ноги отрастил? Почему с трёх шагов в ворота не попал, мазила?

Не выдержал Петька, стал божиться, что не виноват. Что виноват прадед по материнской линии. Мол, он единственный был здоровенного роста во всей родне. Да и мамка, с табуретки Петьке до подмышки не достающая, как-то бездумно, без Петькиного спросу, передала Петьке прадедовы гены. Вот теперь за прадеда и мамку отвечать приходится. А пенальти бил первый раз в жизни. Не пристрелялся, вот и промазал.

Аргументы защиты частично были отклонены из-за невозможности привлечения к суду соучастников преступления: прадед давно и безответственно помер, а Петькину мамашу угораздило быть на работе. Так что выносили приговор Петьке одному. Приговорили его к отрыванию ног. Условному. И вечному запрету играть в футбол. До конца дня. С исправительным сроком на триста лет.

Команды поменялись воротами. Петьку изъяли из нападения, поставили в защиту. В благодарность за возможность играть, не дожидаясь окончания вечности, Петька обещал беречь ворота, не щадя ничего.

Никого и не пощадил. Весь второй тайм кто-нибудь обязательно крутился юлой в траве, воя от Петькиного пинка по ногам. Петькина команда постепенно увеличивала разрыв в счёте. И незадолго до конца матча их нападающего снесли во вратарской площадке. Опять пенальти!

— Дайте мне! — заорал Петька — Дайте мне! Потренируюсь. Дайте!

Товарищи по команде великодушно позволили.

Петька снова уложил меня перед воротами, теперь противоположными и, сосредоточенно глядя на издевательскую ухмылочку голкипера, снова отошёл для разбега.

Бабах! У меня потемнело в глазах. Чувствую: что-то щекотнуло под подбородком. Видимо, я пролетел над самой макушкой вратаря, взъерошив его волосы. Снова я лечу, снова в невесомости. Слышу:

— Го-ол! — это орал Петька. — Го-ол! Вы видели?!

Вернулось зрение. Лечу, вращаясь, но замечаю: вдалеке позади, на площадке, Петька скачет от радости. А все мальчишки смотрят на меня, и на лицах вроде как озабоченность. «К чему бы это?» — думаю. Пробиваю листву и падаю куда-то во двор. Приземлился мягко, на газончике, откатился на клумбу.

Лежу среди цветов, ароматы вокруг меня. Нормально. Осматриваюсь. Вижу: двор как двор, дом, забор вокруг, яблоня, ворота, калитка, рядом с калиткой – конура. Из конуры собачья голова свисает. Всё почти как у нас с Яшкой.

Смотрю: собака из конуры вылезает. Кобель. Чёрный, здоровенный такой, мускулистый. Удивительно, как он в той конурке помещался! Зарычал и – ко мне!

Мамочки мои! Киньте меня в мой свинарник! К моим родным свиньям! Они хоть и пахнут противно, но зато не кусаются. А этот выродок рычит, пасть открыл – с клыков слюна течёт, красное нутро вибрирует от ярости, – и своими зубищами меня грызёт!

О, боги футбольные! Куда смотрите?! Пеле* всесущий и Яшин** всемогущий! Освободите меня от этого животного! Выньте из пасти слюнявой! Спасите тело честного футбольного трудяги! Впиваются клыки в панели кожаные, проникают в швы между панелями! Так и норовит убийца проткнуть зубами мою камеру, и тогда испущу я дух! И выкинут меня на помойку! А для того ли я родился и жил, чтобы догнивать свой век на помойке? Не дайте этому гнусному пожирателю костей загубить душу футбольную! Всё сделаю! Исправлюсь! Обещаю кур больше не сшибать! Пса Рейгана обещаю лососем не называть! Ну, чего ещё пообещать, чтобы весомее было?! Обещаю в ауты далеко не укатываться! Обещаю сильно выше ворот с пенальти не лететь! Обещаю с угловых ударов сам в ворота закатываться! Боги-и!! Ну-у!!

----------
*  Пеле' (порт. Pele; наст. имя Э'дсон Ара'нтис ду Насиме'нту, порт. Edson Arantes do Nascimento; 1940-2022) – бразильский футболист, лучший игрок XX в.
** Я'шин Лев Иванович (1929-1990) – советский футболист, лучший вратарь XX в.
----------

Фух! Выплюнул меня волкодав чёртов, скакнул обратно к воротам. А ведь подействовала моя молитва! Так! Чего наобещал? Нёс ведь чепуху со страху, а попробуй потом выполни!

О! Над забором ушастые головы обеих команд торчат, псину ругательствами кроют. А та наизнанку выворачивается, скачет, сожрать их всех хочет. Ой, спасибо, братцы! Спасли меня мои мучители от смерти неминучей!

Э-э! Обратно чёрный убийца несётся. Никак докончить своё чёрное дело хочет! Мамочки мои!

Фу! Мимо проскакал! Мои пацаны что-то крик бешеный подняли. А-а! Это пока они дразнили этого дикаря, мой Яшка во двор пробрался, выкрасть меня хотел! Сигай за забор скорее! В нос ботинком бей! Во! Будет, гад, знать, как кусать чужие мячи!

Ну, Яшка! Ай да мальчишка! Мелюзга, а каков! Настоящий герой!

Назад к воротам несётся кобель, аж трясётся от ярости. И не лопнет ведь от злости! Не разойдётся ведь от злости по швам!

Примолк, поганец. Это пацаны ему кусок колбасы кинули. Рычит, но жрёт.

Вах! Ой, братцы! Умора! Петька того пса за хвост поймал, вытащил хвост между штакетин заборных на улицу и держит. Пёс воет, рычит, на забор бросается. Пацаны опять дикий крик подняли.

Чувствую, схватили меня руки тёплые. Яшка! Родной! Кончились мои мучения в этом дворе. Э-э… по крайней мере, на сегодня. Скорее выноси меня отсюда!

Выбросил меня Яшка за забор, сам вслед за мной перелез. Вдруг слышу: вопль женский, да такой, что не только мальчишки подскочили, а, я уверен, и чёрный кобель заикаться начал.

Ясно! Серафима Сергеевна в очередной раз из гастронома пришла. И кроет мальчишек, что её собачку обижают. Оказывается, это её двор. Наверное, увидела Петьку, вцепившегося в огрызок, к которому её барбос задницей приделан. Вот голос у тётки! И какую жуть кричит! И язык ведь не прикусит!

— Я вам покажу мячик! Я вам такого мячика покажу! Пусть только ещё раз ваш мячик во двор упадёт, возьму нож и сама лично его продырявлю! Про-ды-ряв-лю! Я вам покажу!

И ведь продырявит… Ребятки, милые, вы уж постарайтесь как-нибудь, чтобы того-этого…

Положили опять меня на футбольную площадку как свидетельство повторной Петькиной вины. Рядом со мной опять Петьку поставили.

Не оправдал. За двести девяносто девять лет, триста шестьдесят четыре дня и двадцать три с половиной часа до истечения испытательного срока умудрился нарушить доверие. Поступило предложение Петьку-футболиста уничтожить, а остатки перевести на выбор: либо в заслуженные болельщики, либо в ничего не заслуживающие шахматисты. Петька стал проситься во вратари. Обещал играть босиком, чтобы не пинаться. Обещал на четвереньках бегать и играть руками, поскольку, якобы, руки у него слабее ног. Ассамблея была непреклонна. Объявила автором са'мого яркого пенальти в истории местного футбола и перевела в вечные запасные до тех пор, пока не состарится и не разучится метать мяч, как гаубица – снаряды.

Яшка устало поволок меня домой. Вот денёк сумасшедший выдался!

Да, кстати! Так прошло моё близкое знакомство с кобелём Серафимы Сергеевны. Близкое. Куда уж ближе. Едва не сожрал, сатанюга!



Что-то не клеится моя футбольная карьера. Как-то не в радость мне голы, угловые, свободные, штрафные, даже пенальти. Радуют ауты почему-то. Немного. Совсем чуть-чуть бывает прикольно, когда головой играют. А всего приятнее, когда в руки берут. Прямо петь хочется! Когда взлетаю, хотя бы невысоко, тоже приятно. Но это редко бывает. Мальчишечий футбол – это значит, что почти всегда катишься или скачешь по земле.

Вишу в своей сетке в чулане и о судьбе своей думаю. Яшка умудрился схлопотать двойку, и его засадили за учёбу. Ни улицы, ни друзей, ни футбола. Я даже тут, в чулане, слышал, как его чихвостили. Через три дня он двойку исправил, выцарапал меня из сетки, и я отправился на работу. И скажу, особой радости я от этого не испытывал.

Начался очередной матч. Пинки, передачи, игра головой, голы, вбросы из-за боковой линии после аутов, угловые, вопли радости и досады – всё как обычно. И так каждый день. Не зря мальчишки, вырастая за лето на пять, а то и десять сантиметров, при этом умудряются терять в весе – к неудовольствию закармливающих их матерей.

И вот однажды почти перед самым концом матча я после удара за линию ворот выкатился далеко, почти до са'мого забора Серафимы Сергеевны. Мимо меня в тот момент проходил местный электрик, слегка подвыпивший, что, впрочем, было едва ли не обычным его состоянием. Уставшие футболисты в несколько голосов закричали ему:

— Дядь Гена, дядь Гена, пни мячик!

Дядя Гена осмотрелся вокруг себя, увидел меня, лежавшего в траве у обочины, кивнул, вынес на дорогу, положил на землю и отступил для разбега. Я обернулся в сторону футбольной площадки и вижу, что как-то неудачно он меня положил: прямо передо мной метрах в трёх стоит столб. Обычный такой квадратный бетонный столб с проводами наверху. Я ещё подумал тогда: не влипнуть бы в него. Не видит, что ли, думаю, дядька, что ему столб мешает? И либо меня, либо хотя бы столб метра на два в сторону перенести бы следовало! Гляжу назад, а дядя Гена уже начал разбег…

Хорошо он меня пнул, крепко, умело. Видать, не лосось, в юности в футбол погонял славно. Оборачиваюсь, чтобы приготовиться к приземлению на площадке, и вижу…

Боги футбольные! Всё, как предвидел: лечу прямо в столб, врезаюсь в него подбородком, отскакиваю обратно и взлетаю над забором прямо во двор Серафимы Сергеевны и её злобного кобеля!

Ну, всё, думаю, спета моя песенка! Интересно, что скажут над моим истерзанным телом, когда понесут на помойку. Вспомнят хоть, что именно я – держатель абсолютного рекорда по забитым голам?

И такая апатия мной овладела, что даже стало безразлично, куда свалюсь, во что врежусь. Вижу только открытую створку окна, из которого доносятся звуки какого-то телевизионного шоу, и понимаю, что Серафима Сергеевна из гастронома сегодня уже вернулась. Куда б ни упал – всё равно конец. Либо она меня ножом зарежет, либо её пёс меня загрызёт. Теперь и мальчишки не помогут: просто не успеют.

Апатия апатией, а чувствую, что лечу прямо в окно. Вот звону будет! Вот крику будет! Но я даже представить не мог, какой это будет звон и какой крик!

Не ударился я в то окно. Пушечным снарядом влетел в открытую створку! Влетел внутрь и со всей бешеной скоростью влип в посудный шкаф!

Стеклянными брызгами разлетелись его стеклянные дверцы, в тысячи кусков разнесло его стеклянные полки. Стеклянным водопадом посыпались обломки хрустальных фужеров и хрустальных вазочек. Рухнули на пол с верхней полки большие вазы, мирно и безмятежно скучавшие там до моего эффектного антре. А когда наступила тишина, из комнаты высунулась испуганная голова Серафимы Сергеевны.

Увидев разрушения, она сперва заохала и запричитала. Но мощь её голоса всё увеличивалась, пока она наконец не сконцентрировала все накопленные впрок проклятья в один вопль, протяжный и оглушительный, как корабельный тифон.

Как ни старался я спрятаться за занавеской, это оказалось бесполезно. Серафима Сергеевна, рыча и воя, схватила меня и выбежала во двор. Как была босиком, выскочила на улицу, пихнув калитку так, что она чуть не слетела с петель.

На улице перед калиткой стоял Яшка. По его грязным щекам текли слёзы. Он тянул свои маленькие руки к Серафиме Сергеевне и лишь ныл тоскливо и беспомощно:

— Ы-ы-ы!

Остальные мальчишки смотрели на эту сцену, прячась за пресловутый столб.

— Ты?! — взвизгнула Серафима Сергеевна. — Опять ты?!

— Ы-ы-ы! — мотал головой Яшка. — Ы-Ы-Ы!!

— Не ты? Кто тогда?! А?! — она схватила Яшку свободной рукой за шиворот, и он повис, как костюм на вешалке.

— Я обещала, что проколю ваш мяч ножом? Обещала?! — Серафима Сергеевна встряхнула Яшку.

Я почувствовал, что Яшка, продолжая плакать, мягко, но настойчиво отнимает меня у злющей тётки, только бы не допустить моей гибели.

— Не серчай, Серафима Сергеевна, — послышался тихий голос дяди Гены. — Мой грех. Отпусти мальчишку-то.

От неожиданности она выпустила из рук нас обоих. Яшка подхватил меня и, прижав к себе, стал медленно отходить задом, шмыгая и моргая.

— Вы?! — Серафима Сергеевна сначала оторопела, потом окинула себя стыдливым взглядом: домашний халат и босые ноги. — Ой, я не одета! — и шмыгнула в дом.

Вернулась она минут через пять, слегка припудренная, с прибранным волосом, в крахмальной блузке в талию, в юбке слегка выше колен и в лёгких изящных туфельках. И с укоризненной улыбкой на лице. Дядя Гена выпрямил спину, незаметно проверил, все ли пуговки застёгнуты на брюках, бросил взгляд, нормально ли заправлена рубашка, и откашлялся.

— Ну как же вас так угораздило, Геннадий Ильич?

— Да вот, ребяткам мяч хотел обратно пнуть, да столб не заметил, — дядя Гена развёл руками в стороны и вздохнул. — Веди, Серафимушка, показывай ущерб.

Они скрылись за дверью дома. Мальчишки обступили Яшку, похлопали его по плечу и пошли гурьбой обратно на поле. Мир есть тлен, а футбол – вечен.



Нет, ну везёт же другим футбольным мячам! Они работают на больших стадионах, в свете прожекторов и под объективами многочисленных камер! Забитым ими голам восторженно радуются миллионы зрителей. Вылетая за пределы полей, они не рискуют свалиться в реку, упасть в чей-либо двор или угодить в свинарник. Они не рискуют попасть в пробегающую мимо курицу, в острый угол собачьей конуры, оказаться в собачьих зубах или в руках отчаянных тёток.

С другой стороны, говоря философски, мне грех жаловаться. Ведь я и не воздушный шарик, который хоть и летает в небесах и радует глаз, зато живёт всего пару дней.

И всё-таки жизнь всё меньше и меньше радовала меня. Я покорно катился или летел после пинков, нимало не интересуясь, в какую сторону лечу, куда прилечу.

И наконец наступил день, который стал началом необыкновенного, просто невероятного перелома в моей жизни, хотя событие, произошедшее в ту жаркую летнюю субботу, было настолько трагичным, что никто и предположить не мог ничего хорошего в моей дальнейшей судьбе.

Солнечное утро. Очередной футбольный матч. Упорная борьба двух сражающихся не на жизнь, а на смерть мальчишеских команд. Для пацанов – новая битва, напрочь застилающая всё прошлое. Для меня же – всё как обычно. Только вдруг чувствую, что с каждым мгновением мне становится всё тяжелее лететь и катиться. Что отскакиваю от земли не так упруго, как ещё пару секунд назад. Что с каждым следующим пинком ботинки того или иного юного футболиста проникают всё глубже внутрь меня.

Боги мои футбольные! Случилось! Из меня стал выходить дух! Я размяк, и после очередного отчаянного удара по воротам один из швов разошёлся и я, совсем сдувшийся, шлёпнулся на поле, распластавшись как медуза.

Спрашиваете, откуда мне, простому мячу, знать про горностаев да медуз? Отвечу без излишней скромности. Видите ли, очень часто футбольные мячи гораздо умнее и начитаннее, чем пинающие их футбольные знаменитости.

Всё! То, чего я так страшился, произошло! Теперь только на помойку!

Жуткая тоска охватила меня. Оторопевшие мальчишки столпились вокруг. Матч окончен до истечения времени по техническим причинам – так говорится на сухом протокольном языке. А по-человечески… Смотрю я на печальные грязные рожицы, склонившиеся надо мной, и вроде как-то даже легче делается. Скорбят. Значит, не зря жил. Не зря трудился. Глядишь, и рекорд мой помнить будут, а?

— Лопнул, — озвучил очевидное один из мальчишек.

— Шов разошёлся… — пробурчал другой.

— Наверное, кобель Серафимы всё-таки его прокусил тогда, — озабоченно сказал третий.

— Пойдём, ему палкой по башке настучим! — энергично предложил четвёртый.

— А он что? Поймёт, что неправ, и мячик заклеит? — ироничным тоном возразил пятый.

Яшка отлепил меня от лужайки и, волоча ноги, поплёлся домой.

А дома были гости: Дядя Миша, его жена тётя Валя и их сын Алёшка. При появлении зарёванного Яшки все сразу замолкли. Яшка, не замечая никого, шмыгая и кашляя, протопал к себе в комнату, положил меня на пол и бросился ничком на кровать.

Домочадцы и гости столпились в дверях.

— Ну, куда на подушку грязный такой! — воскликнула мамаша.

Яшка не ответил и даже не пошевелился.

Дядя Миша тихо вошёл и взял меня на руки.

— Ну, это излечимо, — громко сказал он, вертя меня в руках. — Слышь, Яков! Камеру заклеим, шов зашьём, накачаем. Будет всё пушисто!

После этих слов во мне просто музыка зазвучала! Не выбросят меня на помойку! Поживём ещё! Ещё не один матч сыграем! Яшка, очнись! Оторви морду свою от подушки!

Тут и Яшка на кровати подпрыгнул:

— Дядь Миш, правда? — и глаза как фонарики светятся.

— Законно! Только он какой-то потёртый у тебя. Во что ты им играешь-то?

— Как во что? В футбол!

— Ха! Вы бы ещё в пинг-понг им играли. Это ж волейбольный мяч!

Сказать не могу, что со мной в этот момент сделалось! Я не футбольный! Я – волейбольный!

Вот почему мне так тяжело давались эти футбольные матчи! Моё предназначение – не катиться по грязи и пыли, а летать! Летать! Летать, чёрт побери! Летать, будь неладны все эти футбольные боги! Летать! Кто ж мог подумать? И некому было подсказать этим бесенятам, что меня не пинать надо, а на руках носить!

И Яшка рот раскрыл:

— А тётенька в магазине сказала…

Тут и мамаша взорвалась:

— Это ты орал на весь магазин: «Хочу этот, хочу этот»!

Тут же, в Яшкиной комнате, развернулась операционная. Яшка носился по поручениям дяди Миши как сайгак:

— Яшка, бегом в машину, аптечка там для колёс в багажнике. Чё ты принёс?! Это для людей аптечка. Там в маленькой коробочке в инструментах клей и латки. Во! Она самая!

— Яшка, наждачка нужна. Спроси у бати.

— Яшка, бензин у бати попроси на тряпочку капнуть. Да не нюхай ты его, сюда давай! Чего «вкусно»? Там в вазе апельсины на столе – их, иди, нюхай!

— Яшка, иди сюда. Наступи вот тут и стой так три дня, не шевелясь, пока клей не возьмётся. Чего? В школу послезавтра? Ха! Ну, тогда стой двадцать минут. Ну, вот тебе часы. Когда большая стрелка вот тут будет, зови.

И Яшка героически стоял на мне, сдутом и плоском, не шевелясь, скучая и шмыгая, пока не прошли двадцать минут. Меня в сон стало клонить.

Разбудил меня Яшкин вопль:

— Дя-а-а-адь Миша-а-а-а-а-а!!! Двадцать минут прошло-о-о-о-о-!!!!

Явился дядя Миша, взял меня в руки и цыганской иглой с продетой капроновой нитью стал аккуратно стягивать разошедшийся шов. Делал он это не спеша. А я, удобно развалившись на его руках, смотрел на него и думал: «Как красивы человеческие глаза, когда люди сосредоточены на тонкой ручной работе».

Когда моё тело было излечено, дядя Миша принялся возвращать в меня дух. Он осторожно подкачивал меня автомобильным насосом, прислушиваясь, не утекают ли из меня жизненные силы. Я прислушивался тоже, и мне казалось, что я совершенно здоров! Когда я обрёл былую крепость, мой спаситель довольно крякнул и подкинул меня на руке.

— В волейбол бы сыграть!.. Яков, есть у вас тут волейбольная площадка?

Яшка замотал головой:

— Нету! У нас и футбольной площадки хорошей нет. Около школы есть, даже с настоящими воротами, только без сеток. Но она мелкой щебёнкой посыпана. Грохнешься – и штанам капец, и рукам капец, и лицо как… как о наждачку. Вот.

— Жаль. Мячик покидать хотелось… А где ж вы тогда в футбол играете?

— А тут, на лужайке у реки… Дядь Миша, а чем же я теперь в футбол играть буду?

— Так надо футбольный мяч купить.

Яшка втянул голову в плечи:

— А там только этот был.

— А пойдём, поглядим! Вдруг чего нового в магазин привезли.

Меня положили на пол и ушли в магазин.

«Не, люди добрые! — думаю. — Реанимировали меня? Дали новую жизнь? Новый смысл внушили? Так будьте любезны и новую работу дать!»

О том, что Яшке купили новый мяч – теперь уже футбольный, – я услышал издалека. И полдеревни вместе со мной.

— Урра-а-а-а-а-а-!!!!! — сотрясался воздух.

Пёс Рейган загавкал, узнав голос хозяина.

Грохнула калитка, Яшка влетел домой как ураган. И что я вижу?! Яшка держит в руках моего оранжевого соседа по корзине в магазине!

— Здоро'во! — орёт Оранжевый. — Давно не виделись!

— А ты с какой стати тут?

— Ха! Я, оказывается, тоже футбольный!

Я, честно говоря, оторопел.

— Как так? А почему цвет такой цитрусовый?

Он хмыкнул и задрал нос:

— Цвет редкий: оранж. Это чтобы я на снегу заметным был. Мной и зимой можно играть. Понял?! Это Яшкин дядя объяснил. Ну во-от, — довольно протянул Оранжевый. — И я для дела послужу. А то я уже отчаялся, сидя в корзине, — и он засмеялся от радости, что его купили. — А тебе как здесь живётся?

— А я всё это время по нелепой ошибке исполнял обязанности футбольного мяча.

У Оранжевого вытянулось лицо:

— По ошибке?

— А я, оказывается, не футбольный вовсе.

— А какой?

— Я – для художественной гимнастики. Знаешь, нет? Симпатичные девочки танцуют со мной под музыку.

Вы бы видели его рожу! Он аж рот раскрыл! А я мурлыкающим голосом продолжаю:

— Дэ! Подбрасывают меня, прижимают к себе, перекатывают по своему телу… Красота!

Клянусь, этот апельсин-переросток даже завидовать мне начал! А потом спохватился:

— Врёшь ведь! Врёшь?

— Отродясь не врал! — отрезал я с деланной обидой. — Уж пошутить нельзя, — я улыбнулся и задумчивым таким тоном, романтическим, произнёс: — На самом деле я для кегельбана. Меня на руках носят, по гладкой дорожке пускают, чтобы я кегли сбивал. «Фол с королевой», «шведская стенка» там, то да сё. «Королева-страйк». Это тебе не пинки получать. Тут и особая ловкость нужна, и глазомер ого-го!

И опять Оранжевый рот раскрыл. Морду аж перекосило. Глазами лупает. Соображает, а сообразить не может. Как будто не нормальный воздух в голове, а свиной навоз. Не знает, дурак, что кегли не мячами сбивают, а почти что бомбами чугунными. Такой глупый вид, что со смеху лопнуть можно! Сжалился я над ним, когда отсмеялся.

— Да волейбольный я. Первый темп, организованный блок, обратный крест, эйс, доигровка – вот моя стихия.

— А-а, — довольно протянул он. — То-то ты казался мне поменьше и полегче, чем я.

— Да! Нам, волейбольным мячам, присуща стройность и воздушность. Мы ведь для полётов рождены. Но, знаешь ли, я и футбольной чести не посрамил, пока тебя тут замещал! — и я рассказал ему о своём выдающемся футбольном рекорде.

Он аж запрыгал, так ему захотелось на работу. Мой рекорд побить, видно, задумал. Мечтатель!

Мы ещё долго с ним разговаривали. О чём? О спорте, конечно! С уважением поговорили о теннисных мячах. Поговорили о велоспорте. Всё-таки велосипедные колёса – тоже что-то вроде надувных мячей, размазанных по ободьям. Отдали должное хоккею с шайбой, хоть она и кусок резины. Оранжевый признался, что тайно болеет за наших лыжников. А меня немного унесло, когда я с восхищением разглагольствовал о победе трёх наших девушек-фигуристок на последнем чемпионате мира. Когда оба пришли в себя, сошлись на том, что всё равно лучшие виды спорта во вселенной – это футбол и волейбол. Вернее, так: волейбол и футбол.

— А куда это Яшка с дядей Мишей подевались? — спохватился я.

И правда, на Яшку не похоже было, чтобы он новую игрушку бросил так надолго.

— А они решили для меня футбольную площадку с мальчишками обновить, — заявил Оранжевый. — Ворота настоящие поставят вместо тех булыжников позорных, между которыми ты свой рекорд ставил.

Ха! Задело его моё достижение! А ничего, мне не жалко. Только вот зародилась в моей душе тревога. Ну, футбольную площадку они сделают для Оранжевого. А для меня?

— Придумают что-нибудь и для тебя! — фыркнул Оранжевый. — Не выдумывай! Если б планировали тебя на помойку выбросить, с чего бы тогда с того света возвращали?

На помойку, на помойку… Я не только помойки боюсь. Не меньше помойки боюсь, что на пенсию отправят. Вон колёса старого Яшкиного велосипеда тоже заклеили и накачали, а велосипед стоит тут же, в чулане, и ржавеет. И никому он не нужен!

Много времени прошло. Уже, вроде бы, дело к вечеру. Вдруг слышим: Яшка бежит. Воздух от воплей дрожит – значит, он.

Влетает, хватает нас обоих под мышки и несётся обратно на улицу. Подбегает к футбольной площадке…

Мамочки мои! А это уже не площадка, не лужок, а поле почти настоящее! Мальчишки под руководством дяди Миши, Яшкиного бати и дяди Гены – который электрик, если вы ещё не забыли – и ворота из берёзовых хлыстов установили, и траву скосили, и линии на поле извёсткой обозначили. И сетки на ворота повесили! И даже вокруг поля столбы вкопали и сетку на столбах повесили, чтобы мяч во двор Серафимы Сергеевны не улетал и чтобы коровам не захотелось на поле нагадить. Сети, видно, у рыбаков старые дырявые выпросили.

А рядом с футбольным полем… Боги мои волейбольные! Карполь-громовержец* и Торрес-спасительница**! Площадка с сеткой поперёк! Для волейбола площадка!

----------
*  Карпо'ль Николай Васильевич (род. в 1938 г.) – самый титулованный волейбольный тренер мира. Известен своей весьма экспрессивной манерой руководства волейболистками в ходе матчей, обусловленной, по его словам, стремлением поднять «эмоциональный уровень игроков».
** Ре'гла То'ррес Эрре'ра (исп. Regla Torres Herrera; род. в 1975 г.) – кубинская волейболистка, центральная блокирующая. Лучшая волейболистка XX в.
----------

У Оранжевого улыбка до ушей. Не только за себя, но и за меня радуется:

— А?! Что я говорил?! И ты без работы не останешься!

Не останусь! Ай да дядя Миша!

Яшкин батя, дядя Миша с женой и сыном кликнули соседей и сколотили две волейбольные команды. Дядя Гена раздобыл свисток и стал футбольным арбитром. И на обеих площадках началась игра! Да с криками, да с азартом! Тут же стали и зрители собираться.

На футбольном поле – битва! Побоище! Вой стоит такой, будто черти с лешими схлестнулись. Дядя Гена, суровый, совсем как настоящий судья, – свистит, руками красивые жесты делает, мальчишечьих споров с собой не допускает. О! Даже горчичник* кому-то показывает! Ну, дела!

----------
* «Горчи'чник» – разговорное наименование жёлтой карточки, которую в случае грубого нарушения правил арбитры показывают футболистам.
----------

А на моей поляне* – соперничество интеллигентное:

----------
* «Поля'на» – разговорное наименование волейбольной площадки.
----------

— Простите, сударь, не сильно ли я вам мячом по физиономии заехал?

— Ничего, милостивый государь, не беспокойтесь. Не сильнее, чем я вам пять подач назад в лобешник залимонил.

А я летаю. Летаю! Летаю над сеткой. Сверху на всех посматриваю. Вижу двенадцать замечательных человеческих глаз принимающей команды. Вижу отсюда и Оранжевого, который мечется среди сорока детских ног. И реку сверху вижу, в которой однажды искупался. Орать от счастья хочется. Летаю! Иногда меня гасят, и я врезаюсь или в блок, или в газон. Но это чепуха! После таких шлепков я даже музыкально так звеню. Добьют меня до земли, а потом новая подача, и я снова – летаю!

Раз улетел я в аут, прикатился к сетке, а с другой стороны Оранжевый в сетку влипает – тоже аут.

— Чего, — спрашиваю, — кряхтишь?

— Нормально! — хрипит он в ответ. — Наша с Яшкой команда ведёт в счёте! Ты видел, как я лихо с углового в ворота залетел?

— Э-э! Ты не подыгрывай Яшкиной команде!

— А ты что, не подыгрывал?

— Даже некогда было сообразить!

— Да и мне, в общем-то, некогда… Ох и силён тот, длинный!

— Так то Петька и есть, я про него тебе рассказывал.

— А ты как? Доволен?

Тут нас растащили по разным площадкам.

Спрашивает, доволен ли я. Я доволен! Потому что я летаю! А Оранжевый пинки получает. Кого к чему готовили, тот то и получил. Он на своём месте, и я – на своём. Летаю!

Жаль, что Солнце стало заходить.

Прозвучал финальный футбольный свисток. Дядя Гена заставил всех футболистов пожать друг другу руки. Одни – злые, другие – радостные, рты до ушей. Боясь дисквалификации, все обменялись-таки рукопожатиями. Злые пообещали неминуемый реванш. На том собрались расходиться.

Закончился и наш матч, волейбольный. Вдоволь мои волейболисты напрыгались. Поотбивали об меня руки. А я, представьте, рад этим пощёчинам. Это, знаете ли, не Петькиными ботинками в челюсть получать.

И тут… Ни за что не догадаетесь, что тут произошло!

Представляете? – появляется Серафима Сергеевна с целой корзиной свежеиспечённых пирожков! Злые футболисты враз забыли, что они – злые. А я смотрю на дядю Гену и вижу в его глазах что-то такое, что ни в футбольных жаргонах, ни в волейбольных терминах не опишешь. Вижу я это в его глазах и понимаю: то, что ему не досталось пирожка, – че-пу-ха! Ему другая награда уготована. Повесомее! Какая? Замнём для ясности.

Принесли нас с Оранжевым домой, засунули в сетки и повесили в кладовке на крючки. Мы с ним полночи не спали: всё делились впечатлениями первого в жизни настоящего дела, к которому судьбой предназначены. Только Оранжевый устал больше. На полуслове заснул.



А мне в ту ночь совсем не спалось. Так и чудилось, что у меня крылья выросли. Что дядя Миша не только шов заштопал, но и по доброте своей крылья мне пришил.

Целое лето мы работали. Оранжевый – если и не каждый день, то через день. Я – по тем выходным, когда не было дождя и собирались команды. Оранжевый иногда важничал, кичился своей востребованностью и популярностью футбола как вида спорта. Это продолжалось, пока я не попросил его подумать над тем, что хотя мировая аудитория волейбола в четыре раза меньше, чем мировая аудитория футбола, но хороший волейбольный мяч стоит так же дорого, как и хороший футбольный. Задумался Оранжевый и важничать с того времени перестал.

К концу лета к волейбольному сообществу прибился Петька. И сразу стало ясно, что и он, играя в футбол, бегал не на своей площадке. И его стихия, как оказалось, – волейбол. Мои щёки будут помнить всю жизнь его атаки и его подачи навылет. И те, кому он отрывал пальцы на блоках, тоже будут помнить. Для лососей, не сведущих в волейболе, поясню, что «отрывать пальцы» – это больно гасить мячом по рукам защитников у сетки, пытающихся отразить мощные атаки подобных Петьке сильных, рослых и жилистых игроков.



Наступила осень, приблизилась зима, и меня спрятали в чулан до весны. Оранжевый по выходным иногда работал даже зимой, возвращаясь с очередными спортивными новостями. А я висел и думал. Думал о многом. О разном. О чём? Да тут кратко и не расскажешь.

Вспоминая всё, что со мной случилось, думал и о том, что ведь и у людей часто случается подобное. Откуда знаю? Когда люди не играют в волейбол, они разговаривают. В перерывах между партиями или матчами, например. А пока они разговаривают, я лежу и слушаю, как слушали нас с Оранжевым резиновые мячи в магазинной корзине.

Меня по недоразумению занесло в футбол. И у людей зачастую так же. Иной олух мечется, то одним займётся, то другим. И то и другое выходит так себе, не хуже, чем у других таких же олухов. Покалечится, все бока ему отобьют. А свою площадку так и не найдёт. Ту, для которой предназначен. Придёт время – и бездарно отправится гнить на помойку сдутым и разлезшимся по швам. И всё потому, что на этикетках, которые к человеку приделаны, пишут что угодно, всякую чепуху: цену, вес, габариты, рабочее давление, наименование производителя и дату производства, – а того, что действительно нужно: предназначение человеческое, – не пишут. Кто для чего был создан – поди, разберись.

Меня занесло в футбол по ошибке. А сколько в человеческом обществе шариков для пинг-понга, которые всерьёз мнят себя шарами для боулинга! Но в сто тысяч раз больше таких, что родились крепкими футбольными или волейбольными мячами, но по недоразумению служат воздушными шариками и оставляют после себя лишь резиновый плевок на этой земле.

Каждый должен заниматься своим делом, играть на своём поле и в ту игру, для которой был создан: катиться по траве или летать над сеткой. И тут должно подсказать внутреннее ощущение самого' себя. Если же оно молчит – конечно, приходится слушать и советы со стороны. Вдруг ты на самом деле – мяч для игры в водное поло, а то и вовсе – в мотобол.

И вот что важно: не каждому слову можно верить. А то ещё попадётся кто-нибудь красноречивый или, наоборот, многозначительно немногословный, но глубоко равнодушный внутри. Вроде той продавщицы, что попалась Яшке, и из-за самовлюблённого безразличия которой моя жизнь едва не закончилась безвременно на помойке. Ей были небезразличны только три вещи: зеркало, мода и продать товар. А верить можно лишь тому и только тому, кто, будучи убеждён в своей правоте, при этом готов нести полную ответственность за эту убеждённость, если всё-таки окажется неправ.

А сколько, оказывается, человеку в жизни встречается людей, которые, будучи включёнными в команду, играют вполсилы, вполруки, вполдуши, только бы не утомиться. Или таких, которые рады твоей ошибке и ревнуют к твоему успеху, поскольку ликуют, лишь собственноручно забив мяч сопернику. А то и вовсе таких, кто, играя в твоей команде, готов этому сопернику подыграть.

Непонятно это мне, простому футболь… тьфу!.. волейбольному мячу. Но знаю точно: дядя Миша воистину на своём месте. Он совершил чудо. Нет, я не о том, что он спас меня, простой волейбольный мяч. Я о том, что Яшка и ещё полсотни мальчишек до самой смерти будут помнить тот день в своей жизни, когда простой газон превратился в маленькую, но наполненную настоящими спортивными страстями арену. Да и газон ведь тоже мечтал быть чем-нибудь больше, нежели простой площадкой, на которую ходят гадить коровы. Не знаю, кем конкретно дядя Миша работает там, среди людей, но уверен – и там он на своём месте.

Я взывал о помощи к моим спортивным богам. А помог мне простой человек. Хотя, какой он простой? Он совсем не простой! Он добрый и чуткий. И к людям, и к несчастным безымянным волейбольным мячам. Прощайте, боги! Спасибо вам за то, что вы были и есть. Но живое тепло человеческих рук в этой жизни всё-таки дороже.

Я счастлив тем, что люди, поиграв со мной, чувствуют себя уставшими и отдохнувшими одновременно. Вдумайтесь, какое это волшебство: люди, с каждой неделей старея на неделю, каждый месяц старея на целый месяц, чувствуют себя помолодевшими и посвежевшими, лишь часок поиграв со мной на площадке! Они несут меня домой, благодарно приобнимая руками, будто я тоже молод и свеж, будто я не заштопан, не заклеен, будто мои бока не пошарпаны, будто я только что куплен в магазине.

Вы ещё помните мой рекорд? Забудьте! Как я был смешон с этим своим рекордом! Не в достижениях счастье. Не-ет! Счастье – это процесс! Это жизнь! Это движение! Счастье – это полёт!


***


Вот такая история со мной приключилась.

Теперь уже снова весна в разгаре. Дядя Миша приехал, погода отличная – значит, будет работа!

Да! Что ж вы не спросите, как там Серафима Сергеевна и её кобель?! Кобеля я, слава бо… э-э… дяде Мише, с тех пор не видел и не слышал. Только во снах иногда. Ффух! Наверняка ещё жив, чтоб он сдох! А если не сдох, то долгих ему лет жизни! А Серафима Сергеевна похудела. Даже в волейбол стала маленько поигрывать и замуж засобиралась. За кого? Не маленькие, сами догадаетесь!

Кто-то за дверью топает. Похоже, дядя Миша! Судя по всему – за мной! Ура! Будет волейбольный матч! Полетаем! Оранжевый, хватит дрыхнуть!

Хорошо быть волейбольным мячом!

Нет, не так! Хорошо быть волейбольным мячом, которым играют в волейбол! И небо близко, и никакая собака тебя не кусает.

Жизнь – прекрасна!



----------
Весна, 2021