Талант

На заднем фоне сочно украшенной сцены дворца культуры - манящая надпись в три ряда «Алло, мы ищем таланты!». Ниже  - в один ряд - «Межрайонный творческий конкурс». Всю субботу в волнующей ауре этих словосочетаний и оваций полного зрительского зала соревновались съехавшиеся со всех окраин самодеятельные музыканты и вокалисты, танцоры и рукодельники, поэты и чтецы, фокусники и даже изобретатели робототехники. На улице вечерело, утихал транспортный поток, но во дворце культуры ещё царила будоражащая атмосфера общего праздника. 
Уставшие члены жюри уже посматривали на часы, когда на сцену, заметно смущаясь,  вышел последний заявившийся участник. Это был лет семидесяти изрядно облысевший мужчина в синем не по размеру сидящем широком пиджаке, мятой чёрной футболке, поношенных джинсах и основательно побитых кожаных ботинках. Поверх пиджака был наброшен лёгкий коричневый плащ родом из восьмидесятых годов прошлого столетия, который мужчина сразу снял и манерно повесил на спинку  стоящего в центре сцены стула. В руке у старичка была такая же немолодая гитара, сделанная, по всей видимости, каким-то гитарным мастером пятидесятых годов или раньше. Мужчина потрогал рукой микрофон,  тихо извинился, присел на стул, провёл пальцами по струнам, проверяя точность гитарного строя.
- Это ещё что за фрукт? Кто его выпустил на сцену? – громко возмутилась Виктория Яковлевна Корж – лет сорока от рождения директор дворца культуры и одновременно председатель жюри конкурса.
- Да он с утра здесь обитает, - почти шепотом, но так, чтобы смогли услышать  все члены жюри, прогудел Олег Борисович, сотрудник районного управления культуры.
- Да, Виктория Яковлевна, с утра, я его, как говорится, сразу сфотографировала с этой странной гитарой,  - подтвердила директриса местной музыкальной школы Ольга Михайловна. -   Сначала болтался в вестибюле, рассматривал картины, фотографии. Потом пробрался за сцену, сидел возле гримёрки, всех рассматривал, всё слушал. И улыбался. И как-то так улыбался безумно, глаза мутные, ничего не выражающие. Господи… Я всё сижу и думаю: неужели полезет на сцену? И, как видите, таки полез…
- Да вот я и смотрю: как можно было в таком бомжовском виде выходить на сцену? Там у нас на конкурсе кто-то вообще следит за дресс- кодом? – продолжила возмущаться  Виктория Яковлевна, повышая голос так, чтобы могли услышать не только зрители, но и сам уже приготовившийся к выступлению старичок. – Это же уму непостижимо, вы посмотрите на него. Да и вообще, мы планировали конкурс не для людей пенсионного возраста. Зачем вот это? Что он нам тут собирается показывать?   
В жюри роптание и замешательство, в зале – лёгкий смешок. Виктория Яковлевна Корж – непререкаемый авторитет в культурной сфере района. Два высших образования – одно режиссёрское, второе музыкальное по классу вокала – позволяли ей своё мнение легко превращать в общее. Да ещё безупречная репутация, мощная личная харизма, владение словом и стремительный напор – известные коньки Виктории Яковлевны, против которых  никто не мог противопоставить никаких аргументов.
- И всё же я предлагаю послушать человека, - раздался звонкий голос с самого дальнего края стола для членов жюри – это произнёс Николай Иванович Брагин – белобородый представитель районного совета ветеранов и тенор местного ветеранского хора.
- Вы, знаете, Николай Иванович, вам, может быть, это в силу вашего возраста и интересно, - строго сдвинув брови, возразила Виктория Яковлевна. – Но оглянитесь назад, посмотрите в зал, там молодёжь одна. Давайте заканчивать, нас ждёт совещательная комната и накрытый стол. Пора опускать занавес. Это позор какой-то… Все сегодня были наряжены, красивы, талантливы. А вот это мне слушать, честно слово, не хочется. И, надеюсь, что члены жюри со мной согласны.
За столом ладно и согласно закивали. Зал недовольно гудел. Мужчина на сцене покорно ждал сигнала о начале выступления. Пауза затянулась.
- И всё-таки я настаиваю. Если человек подал заявку и уже, извините, вышел на сцену, нельзя ему отказывать, иначе мы будем выглядеть предвзятыми, более того – невоспитанными, не уважающими участников, -  не согласился Брагин, в его тонком голосе вдруг появились басовитые ноты.
- А он нас уважает? Вот, взять и выйти в таком виде - это уважение? Да и возраст… Ну, куда ему в таланты? - недовольно простонала Виктория Яковлевна. – Хорошо, пусть будет по- вашему, - утверждающе кивнула Корж и, взяв в руки микрофон, недовольным тоном назидательно обратилась к мужчине на сцене, - участник, представьтесь, пожалуйста!
- Назаров Евгений Максимович, - вытянув худую шею, неуверенно сказал мужчина.
- Что вы будете исполнять, Евгений Максимович?
- Песню собственного сочинения «Наш путь», -  ответил Назаров.
-  Ещё и собственного сочинения… - бросив на стол микрофон и закатив кверху ярко накрашенные глаза, вздохнула Корж. – Представляю, что мы сейчас услышим. И откуда они только берутся – вот эти доморощенные сочинители и графоманы?
- Виктория Яковлевна, конкурс называется «Алло, мы ищем таланты!» - негодующе буркнул Брагин, его руки тряслись, лицо покрылось испариной. – И в данный момент именно мы с вами являемся искателями этих талантов и вершителями судеб участников. Таланту не обязательно выходить на сцену в костюме с бабочкой или, извините, в сверкающих трусах. И возрастной ценз на конкурсе установлен не был…
- Я услышала вас, Николай Иванович, пусть поёт, потерпим ещё пять минут. Правильно, коллеги? – откинувшись в кресле, метнула Корж, за столом снова утвердительно закивали.
Евгений  Максимович, уже подстроивший свою гитару, элегантно потянул в лёгкие воздух, закрыл глаза и взял первый аккорд. Нет, это не был привычный, протёрший первые лады на миллионах гитар всего мира,  примитивный ля минор -  это был очень мудрёный, какой-то  рассеянный, растекающийся в нескольких плоскостях джазовый аккорд, уловить гармонию которого сложно даже опытным музыкантам.  Но дальше вместо ожидаемого голосового баритончика и набора банальных песенных фраз весь зал услышал трубу.  Да, да, зазвучал самый настоящий трёхпомповый альт с идеально  режущей застывшее пространство медью на выходе. 
- Как он это делает? Это он так губами играет или чем? – зашумели в зале.
 Духовое начало песни, морозным вихрем пролетевшее над столом членов жюри,  уступило место проникновенному и необычайно тонкому и уверенному голосу, бережно перебирающему образные слова поэтического сочинения. Сама песня – её музыка и текст идеально сочетались в своих звуковых и смысловых вибрациях. Заскучавшие было зрители задышали в такт приятной музыке, некоторые даже начали подпевать. Олег Борисович из районного управления культуры как мармелад расплавился в улыбке:
 - Вы знаете, коллеги, а мне нравится. Неожиданно.  Конечно, образ исполнителя не соответствует качеству и уровню исполняемого произведения. Но, чёрт возьми, вполне профессионально!
- Вот именно, что образ не соответствует, а образ на сцене порой важнее самого исполнительского мастерства, -  с равнодушным видом скучающего человека пробурчала Виктория Яковлевна. – Да и мастерства я здесь особого не вижу, если уж говорить откровенно и начистоту. Бардовская песня – это не моё, увольте.
- Но это вовсе не бардовская песня! – уже не на шутку возмутился Николай Иванович. – Где вы тут слышите что-то бардовское? Я слышу джазовое исполнение. Хотя нет, это синтез нескольких стилей, очень гармонично сочетающихся именно в этом произведении. И эта труба… Какая-то фантастика. Пытаюсь понять, как  это делается, и не могу. Удивительно…
Назаров сыграл яркую коду, закончив песню каким-то незавершённым аккордом, словно должно было последовать продолжение. Но его не было. Евгений Максимович, встал со стула, опустил гитару, элегантно поклонился залу и, не произнеся ни звука, прихрамывающим шагом удалился за кулису.
- Слава богу, - протянула Виктория Яковлевна, вновь включила микрофон и сделала объявление, попросив не расходиться ни участников, ни зрителей, которых после совещания жюри ждала церемония награждения.
Совещательная комната располагалась за сценой в комнате, с советских времён именуемой кабинетом президиума. Здесь стоял длинный жёлтый лакированный стол, на котором размещались угощения – нарезанные бутерброды с копчёной колбасой, шпротами в масле, помидорами и огурцами,   конфеты, печенье, бутылки с минеральной водой, красным вином и крымским коньяком.
- Николай Иванович, ну, вы прям сегодня в ударе, я вас не узнаю. Настоящий член жюри, да ещё и имеющий позицию, ух! - то ли в шутку, то ли всерьёз бросила Брагину уже успевшая принять внутрь рюмку коньяка Ольга Михайловна.
- Ничего вы не понимаете. Николаю Ивановичу захотелось женского внимания, - хитро улыбаясь, пошутила Виктория Яковлевна. – Чего вам налить, Николай Иванович? Вы такой серьёзный, мне просто не по себе.
- Водички, если можно, - смущённо проговорил Брагин.
- Ну-ну-у, Николай Иванович, водичка это несерьёзно, - ублажающее протянула Корж.
- Нет, я серьёзно, Виктория Яковлевна, водички. Ничего больше не надо…
Корж подала Брагину полный фужер шипящей минералки.
- Да отвлекитесь вы уже от своих чёрных мыслей, вернитесь к коллективу, Николай Иванович, - сказала Виктория Яковлевна. – Мы сегодня с вами, можно сказать, совершили подвиг. Уже и не помню, когда в последний раз проводили такой масштабное мероприятие. Целый день высидеть, всех услышать, всех узреть – это, друзья мои, действительно героизм. Я благодарна за работу каждому из вас. Все очень устали, А Николай Иванович, наверное, больше всех. На нём лица просто нет. Но, тем не менее,  нам предстоит сделать последний рывок – определить победителей конкурса.   У меня есть свои соображения на сей счёт, однако хотелось бы выслушать мнение каждого. Николай Иванович, вы у нас самый главный антагонист,  вам и первое слово.
- Антагонист? А кому, извините, я противостою? Кто у нас главный герой на нашей судейской сцене? – съязвил Брагин. - А-а-а, догадываюсь. Наверное, вы Виктория Яковлевна? Ну, хорошо, у меня тоже есть мнение, хотя я понимаю, что оно для вас ничего не значит. Я ведь не первый раз приглашаюсь в члены жюри, и всегда, в принципе, соглашался с вами. Но сегодня, наверняка,  не соглашусь, как и вы, все вы, не примете моё предложение. Мой претендент на победу в конкурсе – Назаров. Всё остальное на меня не произвело должного впечатления. Нет, были вполне приличные номера, достойные уровня районной самодеятельности. Но Назаров на голову выше всех. Я почувствовал, что это профессионал. Уж не знаю, где он играл и пел, и играл ли вообще где-то. Но это не столь важно. Я услышал, как отреагировал на его произведение зал. Зал слушал. Боковым зрением видел, как девочки во втором ряду шевелили губами и пытались ловить и повторять слова текста так, как будто песня уже популярная, где-то звучала, а, может быть, стала народной. Да я и сам бы подпевал, не заседай я в арбитрах.
- Хм, странное предложение, – недовольно подняла брови Корж. – Хотя Николай Иванович сегодня сам не свой. У вас всё нормально дома?
- Вы имеете в виду, все ли у меня дома? Да, все. Вот как раз сегодня у меня абсолютно все дома, уж не знаю, как там у остальных коллег, - пыхнул Брагин и откинулся на спинку кресла.
- Угу, - прогудела Корж. – Ну, ладно. Раньше это называлось особое мнение. Учтём его при составлении протокола. В конце концов, мы же живём в демократическом обществе, должны соблюдать процедуры.  И что же вам так понравилось в исполнении этого бомжа?
- Зачем вы так, Виктория Яковлевна? Вы ведь совершенно не знаете этого человека. Мне кажется, это открытие для нас всех. Почему мы не знали Назарова раньше? – прохрипел разволновавшийся Брагин. – Вы вдумайтесь в слова его песни. Я не запомнил всё, но последний припев, ну,  хорош же: «Нам по-прежнему всласть на вершину ползти по изгибам мирских показух…Бог давно рассказал нам о цели пути в миг, когда потеряли мы слух…».
-  Поэтический суррогат. Людям не нужна эта дешёвая философия, людям нужен дух оптимизма и заряд патриотизма, - изображая на лице томную скуку, перебила Брагина Виктория Яковлевна. – И этот джаз… Господи, ну, веет каким-то протухшим самодельным вином. Кабацкая культурка – не более.
- Вы действительно так считаете, Виктория Яковлевна? – удивлённо спросил Брагин.
- Да, это моё мнение. И оно, если нужно, может быть аргументировано моим профессиональным экспертным заключением.
- Да нет уж, не надо заключения. Не стоит потери драгоценного времени. Люди в зале расходятся, надо успеть подписать грамоты. А в них особое мнение не впишешь. Тем более мнение, противоречащее убеждению профессионала и эксперта. Я человек простой, консерваториев не заканчивал, вся жизнь с шахтой была связана. И зачем вы меня только в жюри приглашаете постоянно? – задался вопросом Брагин.
- Значит, больше не будем приглашать, - парировала Корж.  – Приглашали из уважения к вашему таланту хорового певца, к вашему возрасту, к организации, которую вы представляете, наконец. Какие проблемы? Будем в следующий раз звать кого-то другого.
- В таком случае, не вижу смысла оставаться в вашей компании, - выкарабкался из объятий кресла Брагин.
- А это пожалуйста, никто не задерживает, Николай Иванович, - решительно сказала Корж. – Может, ещё догоните вашего подопечного - составит вам компанию, раз наша компания вам неприятна. 
Раздосадованный и чувствующий себя немного униженным Николай Иванович молча поклонился и покинул кабинет президиума. По пути к выходу обратил внимание, что в зрительском зале половина мест уже пустовала. По дворцу культуры расплывалась вечерняя тишина. В дверях  дворца  Брагин резко остановился, словно вспомнил что-то очень важное - в вестибюле за небольшим журнальным столом пили кофе  и что-то громко обсуждали две девушки, с самого утра занимавшиеся регистрацией участников - Николай Иванович обратился к ним:
- Девушки, извините, пожалуйста, за вторжение в вашу беседу. Скажите, а списки зарегистрированных участников конкурса в настоящий момент у вас?
- Да, да вот они, - девушки показали Брагину заполненные бланки.
- Меня интересует последний участник конкурса – по фамилии Назаров…Вот имя и отчество запамятовал, старость…
- Да, был такой. А что нужно?
- Его номер телефона хотелось бы.
- Назаров Евгений Максимыч… Телефона у него нет… - читая бланк, проговорила одна из девушек с толстой русой косой. – И домашнего адреса нет. Написано, что проживает на западных  дачах.
- Ого-го! – воскликнул Брагин. – Туда ехать полдня. И где он проживает на этих дачах, не написано?
- К сожалению, это всё…
- Не густо.
- Да там можно у сторожей на дачной вахте спросить, они всех хозяев участков знают. Раньше там строго было, - предложила вторая девушка.
Брагин поблагодарил и вышел на высокие ступени дворца. «Евгений Максимович… Почему на дачах? С женой, наверное, разбежался… Или детям квартиру оставил… Нет, определено, я найду его. Такой талант должен быть на виду и обязан дарить своё творчество людям», - подумал Николай Иванович,  с сомнением допуская, что после унижения на сцене дворца культуры Назаров может и не захотеть общаться с представителем необъективного жюри.
*
Девушка регистратор, подсказавшая алгоритм поиска места проживания Назарова, оказалась права. Престарелый охранник в сторожевом домике на вахте внимательно изучил паспорт Брагина, потом долго водил указательным пальцем по спискам хозяев дачных участков, наконец, взялся руками за голову и сказал:
- Фу, ты, забыл совсем. Это вы, наверное, ишете того, лысого, што из Рубежного. Если бы сказали Лысый, я бы сразу понял. Он у нас олигарх – сразу три пустуюших участка обрабатывает. Но он не хозяин на них. Живёт в сестринском домике, што на двадцать восьмом участке стоит, а за пустуюшими соседскими приглядывает. Вообше он там на птичьих правах – сестра померла, домик пустовал. Ну, не на улице же жить человеку. Тем более, што он в некотором смысле наследник. Племянник-то, сын сестры, всё равно на Украине, и сюда вряд ли вернётся. Кто его вернёт? Шас с этим строго. Может, после войны когда-нибудь и надумает. Но когда та война закончится? И чем закончится? И нужна племяннику эта дача? Они шас привыкли всё готовенькое в супермаркетах покупать, а так, штоб вырастить своими руками – кумеки не хватает. Это только мы, люди нашего поколения. Вы какого года?
 - Я? – удивился Брагин. – Пятьдесят пятого.
- А, ну, вы ишо застали то время… Я-то чуток постарше буду, - задумчиво вздохнул охранник, не пояснив какое именно время застал Николай Иванович. – В обшем, Лысого найдёте на двадцать восьмом участке, это вон туда, прямо. А метров через сто повернёте в проулок направо, там найдёте. Или спросите у кого… Там его, шитай, все знают, самогон и винишко у него берут…
«Из Рубежного человек - из города, который в двадцать втором году был разбит буквально на камни… Вероятно, беженец… Значит, не местный. Жаль. Но, может, ему помощь какая-то нужна?» - думал Брагин, спускаясь согласно указанному курсу по узкому переулку.
Николаю Ивановичу вспомнилось, что где-то здесь, на западных дачах, когда их ещё даже не было в проектах застройки, росли райки – так в Донбассе называют дикие лесные яблони. Отец Брагина часто привозил маленького Колю  в эти места, которые ярко запомнились  мелкими кислыми плодами, растущими на  огромных деревьях. Поговаривали, что этим яблоням больше ста лет, они застали ещё царские времена, когда здешними землями владела помещица Краснобаева.  Коля часто представлял, как она, молодая и красивая, наряженная в пышные платья, приезжала сюда на лошадях и тоже рвала райки для домашнего компота, который подавали в семье Краснобаевых на обед. Если бы у Николая Ивановича спросили, с каким вкусом у него ассоциируется его детство, он непременно бы ответил, что с компотом из диких яблок. 
Двадцать восьмой участок утопал в зелени и размещался на пологом склоне, ведущем в заросшую многолетними дубами балку. За невысоким забором в углу опрятного вымощенного железобетонными затяжками  двора копошился мужчина в чёрной бейсболке. Рассмотреть под ней лысину было невозможно, но Брагин узнал Назарова – уж слишком был запоминающимся его профиль – мужественно скуластый, с массивными надбровными дугами, подвижными глазами и необычно маленькими ушами.
- Здравствуйте, уважаемый!- поприветствовал хозяина Николай Иванович. – Нежданных гостей принимаете?
- А как же? Гость не кость – за двери не выкинешь, - отозвался Назаров, снимая кепку и обнажая свою запоминающуюся лысину. Одет он был во всё те же старые джинсы, ту же чёрную футболку и обшарпанные ботинки.
- Евгений Максимович, правильно ведь? – проходя в калитку, спросил для завязки знакомства Брагин.
- Он самый. Чем могу быть полезен? – Назаров выпрямился, прищурился, внимательно рассматривая гостя, словно музейный экспонат – проводя взглядом сверху вниз, из стороны в сторону.
- Вы меня не узнали? – спросил Брагин, шелестя полиэтиленовым пакетом.
- Извините, нет. Хотя что-то в вашем лице мне до боли знакомо, - ответил Назаров. – У меня в последнее время со зрительной памятью не лады. Вот лица людские узнаю, а кому принадлежат не помню.
- О-о, да эта болезнь у всех с годами появляется, - тепло усмехнулся Брагин, наконец-то достав из пакета бутылку креплёного вина и несколько крупных апельсинов. – Меня зовут Николай Иванович, фамилия моя Брагин. Вы, должно быть, её слышали на вчерашнем мероприятии. Меня там представляли как члена жюри.
- Ах, вот оно что, - засветился взаимной улыбкой Назаров. – Так вы с официальным визитом?
- Нет, нет, нет, - никакого официоза, - запротестовал Брагин. – Вчера меня со скандалом списали в запас местной культуры. Но скорее всего – навечно вычеркнули из списка благонадёжных. В общем, проштрафился я, Евгений Максимович, пытаясь по достоинству оценить ваше вчерашнее выступление. Не поняли меня остальные члены жюри.
- В чём именно не поняли?- удивлённо сморщил высокий лоб Назаров.
- Пытался я выдвинуть на соискание диплома первой степени вас, уж больно понравилась мне ваша песня, ваш голос, да ещё эта ваша невидимая труба потрясла. Но оказалось, что я в одиночестве. Не оценили вас мои так называемые коллеги. Да и коллеги ли – так – случайное сборище случайных свидетелей талантов. Разругался я с ними. И вот нашёл вас, чтобы так сказать принести извинения и познакомиться поближе,  - витиевато пояснил Брагин, делая виноватое лицо.
-  Да я чисто случайно там оказался, на этом конкурсе, - скромно отмахнулся Евгений Максимович. – Какой с меня конкурсант в мои-то годы? Сосед по даче, Виталик, как-то послушал мои песни, приехал ко мне ни свет, ни заря – чуть ли ни затолкал в машину и привёз во дворец культуры. «Так надо», - говорит. «Ну, раз надо, значит, надо» - ответил я, не в состоянии отказать хорошему человеку. Виталик мне во многом помог по жизни. А вот это вы зря, Николай Иванович, - показал на бутылку с апельсинами Назаров. – Октябрь на дворе, у меня полный подвал своих фруктов и самодельного вина. Ваше магазинное? Спрячьте. На презент кому-нибудь пригодится. Это химия, я вас лучше угощу своим, натуральным. Проходите в дом, если можно так сказать. Условия не ахти какие, удобства – на улице, но жить можно, уже  к третьей зимовке здесь готовлюсь.
Брагин неохотно сунул обратно в пакет свои угощения и поднялся  по ступеням в высокий домик, состоящий из двух комнат – большой прихожей с угольной печью и просторным то ли залом, то ли гостиной. Посредине дальней  комнаты стоял накрытый белой скатертью старинный стол с ножками ручной работы, старенький, но крепкий диван и четыре стула, собранных из разных гарнитуров.
Николай Иванович без приглашения хозяина сел на стул напротив окна, откуда открывался живописный вид на дубовую рощицу. Обстановка в домике показалась Брагину уютной и даже в некотором смысле неповторимой, мысленно он назвал её дачным минимализмом – мизер мебели, максимум свободного пространства и света. Ощущалось, что с вечера скромное жилище было протоплено.
- Я, к слову, вам, Евгений Максимович, не помешал? - продолжил Брагин. – А то знаете как  - у вас планы, а я тут как в песенке: паровоз катится, колёса стёрлися, вы нас не ждали, а мы припёрлися.
-Что вы, Николай Иванович, - учтиво отозвался принявшийся нарезать овощной салат Назаров. – В моём убогом обиталище не так много бывает гостей.  Дачный посёлок наполовину пуст. Я как сюда с любезного согласия председателя садоводческого общества заселился, так вот вы – третий человек, кто ко мне заглянул. Заходил только сам председатель и  заезжает Виталик, он на три домика ниже  к балке живёт. Они мне, в общем-то, и помогли паспорт сделать, так что теперь я полноценный гражданин России. А то ведь два года меня юридически не существовало. На бывшей Украине я – враг народа, в России – я неблагонадёжный человек без адреса, имени и биографии. По гроб теперь обязан Виталику за то, что катал меня кругом, прописал у себя, гитару подарил, ещё и продукты мне подбрасывает, гуманитарную помощь, так сказать. Есть всё-таки добрые люди на земле.
- Да-да, - согласно протянул Брагин. – Вот, ещё и на конкурс вас привёз, вы говорите…
- Конкурс… - протестующее махнул рукой Назаров. – Забудьте об этом нелепом эпизоде. Просто случайный прохожий, попавший на праздник жизни.
- Ну, не скажите, Евгений Максимович. Не скажите, что случайный. Я бы скорее назвал случайными тех людей, кто вызвался быть судьями участников этого в целом нужного для культуры всего района мероприятия. Так вот я и хотел сказать, что обида у меня на этих зацикленных на собственной важности спесивых дамочек, назвавшихся компетентным жюри. А в чём их компетенция? В том, что имели физическую и финансовую возможность  в своё время  закончить образовательные культурные учреждения и усесться на должности. Я, например, не мог этого сделать. Во-первых, пахать приходилось так, что сил на учёбу просто не оставалось. А если бы и оставалось, то в те далёкие времена, когда я был молод и перспективен, конкурсы на поступление в культпросветучилище был человек двадцать на одно место. Немыслимая конкуренция. Я уж не говорю про институты культуры, какая борьба за места  существовала там. И отбирали ведь действительно лучших, точнее самых талантливых.
- С вами, Николай Иванович, не поспоришь, - довольно закивал Назаров. – Я и сам с некоторых пор стал противником платного образования. Получается, что деньги заменили и талант и умение. Если у тебя богатенький папенька, то нужная корочка у тебя, считай, уже в кармане. И тёпленькое местечко тебе родитель обязательно подыщет, подсидев на нём человека, обладающего и способностями, и знаниями и опытом. Вот и получили мы по всей стране вал некомпетентности и себялюбия вместо профессионализма и самоотдачи. Я последнее время зачастил к сестре на  кладбище, будто уже привыкаю к своему последнему населённом пункту в этом мире. И вот ведь какая оказия, вы как-нибудь заострите на этом своё внимание: тот, кто при жизни был при деньгах, тот и после смерти при помощи своих родственников выпендрёжничает. Если стоит памятник на могиле - так чтоб из чистого мрамора или гранита,  да в два человеческих роста, и чтоб обязательно на самом видном месте где-нибудь вдоль центральной аллеи. А поэт или музыкант, коих действительно бы людям надо знать и поминать,  лежит себе за скромной стальной оградкой на самом краю кладбища в могильной тишине и всеобщем забвении. Между нами говоря, откровенно считаю, что честно заработать большие деньги нельзя. Я подчёркиваю слово заработать, то есть получить деньги за работу. У нас же обладателями денег стали те, кто  обманул, обхитрил, кинул. То есть урвать и заработать стали словами синонимами, что крайне печально. А помните, были времена, когда в России чиновники получали не заработную плату, а жалованье. То есть народ своим служивым не платил, а жаловал.  Чувствуете  разницу?    
- Хорошо сказали, Евгений Максимович. А вы, судя по тому, что мне посчастливилось услышать, имеете музыкальное образование?
- Да какое там образование, Николай Иванович? Лабух я, - жёстко отрезал Назаров. – Самый настоящий лабух.
- То есть как это?
- С детства играл в ансамбле при родной школе и местном дворце культуры. Музыкальную школу по классу скрипки, правда, закончил. На обучение игре на гитаре просто не взяли, не было блата.  Ну, а потом - всю жизнь по кабакам и ресторанам. В Воркуте играл, в Норильске, потом в Тюмени. Хорошее было время, скажу я вам.
- Да-да, - протянув Брагин. – Было время неплохое. Ну, и что, что по ресторанам? Раньше-то и отношение к музыкантам было иное. Музыкант – это звучало!
- Ваша правда, Николай Иванович.  И звучало, и оплачивалось достойно. Порой за вечер могли зарплату инженера в карман  положить.
- Честно заработать, замечу…
- Ну, не сказать, чтоб совсем честно. По тем временам это были нетрудовые доходы. Назывались они парнас – это то, что помимо ставки музыканта, посетители ресторанов бросали в вазу на оркестровой сцене. И бросали они, скажу откровенно, немало. И всегда снимали шляпу перед музыкантами. А потом времена поменялись. Приходит такой вот посетитель с пачкой денежных купюр, считающий себя пупом земли, и командует: «Слишь, ты, э! А, ну, сдэлай мнэ пэсню, а-а!». И вместо предусмотренной в таких случаях традиционной благодарности – панибратски хлопает тебя по плечу и говорит: «Карашо! Маладэц! Сдэлай эщо!».   
- Противно…
- Да, именно так. Потому и бросил я это ремесло. И вернулся в родное Рубежное, - Назаров поставил на стол тарелки с салатами и нарезанными фруктами и устало присел на диван. – Ну, что, за знакомство? Вы вино будете, а у меня их целых четыре вида? Или по крепенькой?
- А у вас и самогончик имеется? – лукаво улыбаясь, переспросил Брагин.
- А то. Весь дачный посёлок знает, что у Лысого всегда всё есть. Лысый – это моя местная кличка. Я самогоном и вином два года промышлял, с того, считай, и жил. А что – плантацию покойная сестра оставила большую, тридцать кустов винограда, двадцать шесть плодоносящих деревьев, ещё и соседские участки под моим чутким надзором, а там и смородина, и крыжовник, и клубника с малиной. Всё привёл в порядок, теперь только успевай поливать и урожай снимать.
- Ну, тогда лучше по крепенькой. Говорят, после пятидесяти вино вредит здоровью – ибо продукт брожения.      
- Смотря какое вино. В Грузии старожилы и в сто лет вина потребляют. Ну, по крепенькой, так по крепенькой, - Назаров достав из небольшого шкафчика старинный, сталинского периода, круглой формы стеклянный графин, до самого горлышка наполненный прозрачной жидкостью. Разлил по хрустальным рюмкам, по всей видимости, когда-то привезённым на дачу  покойной сестрой Евгения Максимовича. 
- Х-х-х-х… Хорошо пошла! – зажмурив глаза,  ухнул Брагин. – Так, значит, вернулись вы в Рубежное. И чем там занимались?
- Чем только не занимался я, Николай Иванович… - прохрипел обожженными спиртом голосовыми связками Назаров. – И на стройках работал, и на пилораме,  и по заработкам катался, пока ещё здоровье позволяло.
- А как же музыка?
- Да какая музыка?   Семью кормить надо было. К музыке я вернулся уже почти перед самой войной, - Назаров улыбнулся, точно вспомнил что-то очень для него приятное. – В родной школе   не было учителя музыки. Ну и пригласили меня, трудоустроив по самой низкой квалификационной сетке. Но я ни на кого не в обиде. Ведь можно сказать, что попал в свою среду. Общение с коллегами уважительное, всё по имени, да по отчеству, детки все задорные, интересные и главное – к гитаре тянутся. Я как стал учительствовать, так ко мне помимо уроков половина школьников стала приходить. Все захотели научиться и стать гитаристами. Ну, а мне-то что? Раз дети хотят – учил. До самой войны…
- А потом что? – вздрогнул от неожиданно наступившей тишины Брагин.
- А потом надо выпить по второй, - пошутил Назаров. Выпили, помолчали немного в печальной задумчивости. – Я, Николай Иванович,  уркой стал. Не пугайтесь только,  никого не убивал, ничего не крал. Политическим. За организацию избирательной комиссии в нашей школе меня попёрли ещё в  четырнадцатом году, после референдума о независимости Донбасса, когда в Рубежное Украина на танках вернулась. Сидел тихо,  как говорят пацаны, не отсвечивал. Меня сразу предупредили: попробуешь выехать с Украины - не получится – задержат и посадят. Ну, что, кормила жена, сын из России подбрасывал лишнюю копейку, как-то жили, всё ждали крушения этого нацистского режима.  А он на американских, да европейских денежках только крепчал да расширялся как фекалии на дрожжах. И к семнадцатому году так проник во все щели, что протиснуться мимо было некуда - тесно стало русскому человеку. Что, наверное, должно было случиться, то и случилось. Задержали,  в общем, доблестные спецслужбы, до меня уже давно раскрутившие сотни или тысячи простых людей – организаторов референдума.  Состряпали дело по статье о посягательстве на территориальную целостность и неприкосновенность Украины. Вот такой великий я посягатель. На допросе  вместо того, чтобы признать вину и покаяться,  заявил, что уголовные дела надо было стряпать на Турчинова, Яценюка и прочих нелюдей, устроивших государственный переворот в Киеве. Вот, где спецслужбы должны были порядок наводить, а не народное волеизъявление глушить прикладами в затылок.  Но прозвучали мои слова словно в пустоту. Какие к чёртовой матери спецслужбы, когда там только одна только вывеска филиала, а за вывеской – американская военщина. Не все это тогда соображали, не все понимают и сейчас. Ну, а я, весь такой понятливый, с отбитыми внутренними органами, пытанный током и огнём,  угодил за решётку.
- И сколько дали?
- Пять лет, Николай Иванович. Пять долгих невыносимых лет. Отбывал наказание в Ивано-Франковске. Ни гитары, ни детей, ни нормальных людей рядом. Не с кем даже обмолвиться добрым словом. Среди тамошних урок – ни правды, ни чести, ни уважения, глупец на глупце и стукач на стукаче. Но об этом меня ещё на этапе предупредили, чтобы никакой дружбы и ни с кем. 
- А на каком языке общались?
- Начальство на украинском. Осуждённые -  кто на каком – и украинский был, и русский, и румынский, и даже венгерский с цыганским. Ну,  польского суржика, именуемого галицкой говиркой,  так наслушался, что на несколько жизней хватит, до рвоты. Но не это мучило. К этому привыкнуть можно, хоть иногда просыпаюсь ночью, а в мыслях страх – не услышу ли эту речь снова? А  вот как жить без творчества – не представлял. И знаете, что меня спасло? Я стал писать стихи.
- Да вы что?  - удивился Брагин, не заметив, как откупорил бутылку домашнего вина,  и молча налил сам себе половину рюмки -  чтобы попробовать. – Была такая возможность - писать стихи?
- В том-то и дело, что возможности не было. Политическим не положены ни карандаш, ни бумага, я уж не говорю о средствах связи. Это вообще исключалось, - с некой радостью в глазах расправил плечи Назаров.  – Я писал стихи иначе. Просто сочинял их в голове и запоминал. Что такое поэзия? Это другая форма той же музыки. Я называю стихотворения музыкой слов. А музыку я помню очень хорошо. Я лабух - мне не нужны ноты, я каждую песню, которую играл ещё в школьном ансамбле, готов исполнить хоть сейчас. Это оркестровым музыкантам, приученным играть только по листочку, кажется непосильной задачей – взять и сыграть что-то просто так, на слух. Услышать или придумать мелодию, и тут же её изобразить на гитаре. А лабуху такие музыкальные канделябры совершенно не кажутся фокусами, это обыденная рутинная деятельность. Когда я учился в школе, не обладал даром запоминать стихи. Учил их с большим трудом, иногда учительница литературы ставила мне двойки за слабое запоминание куплетов.  Но на зоне у меня не было никакого другого варианта творить стихи, кроме как делать это в голове. И я начал запоминать сочинённое.
- Интересно. И сколько, Жень, тебе удалось таким способом написать? – спросил слегка захмелевший и уже расслабленный Брагин.
- Я не считал. Но думаю, что больше тысячи.
- Сколько-о-о? – загудел старым баяном Брагин.
- Больше тысячи. Так вот, поначалу запоминание было сложным. Тогда я стал придумывать к стихам мелодии, а мелодии, как я уже сказал,  запоминаю очень хорошо. Сначала появилась первая песня. Потом вторая. Затем этот процесс приостановился. Как говорят, не шло. И вот однажды меня посетила муза. Самая настоящая муза. Она как будто почувствовала в своей параллельной реальности, что я её позвал.
-  Так, Женя, надо выпить. Иначе я подумаю, что ты сумасшедший.
Назаров гулко засмеялся, разлив остатки беленькой:
- Главное, чтобы нас не посетила белка…. Я не шучу -это была она, муза. Ах, сколько прекрасных эмоций я с ней испытал, мог бы кто-то только это понять! Она и сейчас приходит ко мне, и я по-привычке продолжаю писать стихи и мелодии к ним. Вот, даже ту, которую  исполнил на конкурсе, я придумал буквально накануне вечером. Точнее не  придумал, мне эту песню надиктовала прозрачная, еле видимая девушка, которая является ко мне каждый день и каждую ночь. И только благодаря ей я смог пережить потерю сына на белгородском фронте, куда он пошёл добровольцем, и гибель моей любимой Настеньки, Анастасии Валериевны, супруги. Она погибла там, в Рубежном, в двадцать втором году. Снаряд угодил в дом, или мина, или ракета - я в этом не разбираюсь. Я музыкант, а не военный, надеюсь, вы меня понимаете. Я вернулся после освобождения в Рубежное, где уже шли бои. Добирался какими-то попутками, подвезли гуманитарщики, потом украинские военные. Это было безумие, но я не мог по-другому. Меня вела моя муза, она диктовала мне тексты, манящие на малую родину.  Добрался до своего дома, а его нет. И никого нет. Только я и война. И ужас без конца. Я перебирался из подвала в подвал, где можно было укрыться и погреться. Я пил воду из луж и ел мартовский снег. Когда в город вошли российские войска, меня эвакуировали сначала в Первомайск, потом в Луганск, а затем я уже сам перебрался сюда, на дачи. Жена ещё в зону успела мне сообщить, что умерла моя сестра. Это было примерно за год до начала специальной военной операции. В квартиру сестры я попасть, конечно, не мог никак. Там объявились какие-то родственники её упокоенного мужа.  А про дачу они и не знали. И вот я здесь, Коля…Такой, какой есть…И тоже меня сюда привела она, моя муза, тихо нашёптывая мне строки про дубовые низины, родниковые воды и дикие яблони.
- М-да, настрадался ты, Женя…И никого из родных у тебя нет? – проскрипел Брагин.
- Почему нет? Ты невнимателен. Я же говорю, что со мной моя муза. Поверь Коля, музы существуют. Я не знаю, кто они, но мне кажется, что это посланницы божьи, которые ищут таких немного сумасшедших, как я, и делают из нас ретрансляторов каких-то мирских или божественных смыслов и истин. Чтобы мы словом и музыкой меняли этот порочный свет.
Брагин недоверчиво сузил глаза, махнул непослушной из-за выпитого спиртного рукой. Ему было в диковинку услышать на склоне лет байку про муз. Но рассказ про сочинённые в тюрьме стихи его вдохновил.
- Ты знаешь, Женя, я вот считаю, что твои стихи надо набрать на компьютере и положить на бумагу. То есть распечатать. А потом предложить какому-нибудь издательству. Ты - талант!
- Наверное, надо, ведь мы не вечные. Но издательство не по моей части. Я просто лабух, Коля, - Назаров молодецки подскочил, снял со стенного крючка свою невзрачную гитару.  – А хочешь, муза явится прямо сейчас?  Хочешь?
- Это как?
- Ты читал сказки из «Тысячи и одной ночи»?
- Ну, давно когда-то…
- А «Старика Хоттабыча»?
- Читал, конечно, внучке не так давно читал.
- Откуда там появляется джин?
- Из бутылки.
- И моя муза приходит из бутылки, причём не важно, с чем она – с водкой, вином, соком или водой. Как только я её допиваю, так она и выходит, освобождается так сказать. И я её вижу. И мы вместе творим. Я музыку сочиняю, а она сразу диктует мне стихи. Вот я сейчас последние капли из графинчика вылью и всё…
- Что всё?
- А увидишь и услышишь.
Евгений Максимович опрокинул стеклянный графин, из него в пустую рюмку упали несколько капель. Брагину показалось, что в этот момент он услышал то ли шипение, то ли отдаленный шёпот. Но ничего и никого не увидел. А Назаров в этот момент лихо заиграл переборы на гитаре. А потом запел какую-то удивительно мелодичную песню с мудрёными непонятными словами, заполнившими всё пространство обеих комнат дачного домика.
*
Николай Иванович проснулся в девять часов утра. Так поздно в последние годы он ещё не поднимался. Чувствовал себя на удивление превосходно, будто пил вчера вечером не самогон, а бальзам жизни. Назарова в домике не было.  Он с охапкой дров зашёл минут через пять, чтобы растопить печь.
- Как спалось, Коля?
- Не помню вообще, как отрубился. Ничего не помню. Жене даже не позвонил, схлопочу теперь от неё. Но так хорошо было, как в сказке.
- Да ты и был в ней, в сказке. Музу-то видел?
- Не видел, Женя. Но, кажется, слышал.
- А я тебе говорил…Голова не болит?
- Да, вроде, нет, но неудобно как-то получилось. Развалился у тебя на диване. А ты где спал?
- Да на мансарде, у меня там летняя лежанка имеется. Раскладушка называется.
- Ох, неудобно…
- Всё удобно, Коля. Хорошо посидели. И ещё посидим, ты теперь у меня гость желанный. Не думай, что я тебя выгоняю,  но я тут  кое-чего на дорожку приготовил: водочку - тебе, вино -  жене, чтобы не ругала,  в следующий раз с ней приедешь. Ну, и  по мелочи – кортошечка, морковочка, тыквочка и парочка банок компота из раек. Обещаю, что понравится. Говорят, что здешние райки ещё до октябрьской  революции некая помещица Краснобаева обожала собирать. Ты главное пей компот с хорошими помыслами, от этого и зависит – увидишь ты свою музу или обойдёт она твой дом стороной. Какие помыслы у тебя, то к тебе и является в этой жизни.
- Райки? – немного взволнованно дрожащим голосом спросил Брагин. – А где они у тебя растут?
- Да вот же, прямо за окном, их тут целый ряд торчит, - не понимая внезапной перемены в настроении гостя, показал Назаров.
Николай Иванович, спотыкаясь, быстро обулся  и вышел из дома. Вдоль его стены, от угла и до самого соседского ограждения он увидел знакомый с детства ряд лесных красавиц-яблонь, густо усеянных розовыми плодами.  «Надо же, до октября продержались, как будто меня ждали», - подумал Брагин, удивляясь,  как это он вчера их не заметил. Но вчера была другая сказка, а сегодня начинается новая.
Апрель 2025 г.