Киев без детей

                Посвящается моему мужу Давиду и нашим друзьям: Тане,
                Игорю и Любе Кирносам, а также Тане Ивониной.

Как я хочу вернуть тот день,
Тот 25-ый день апреля!*
Теперь его накрыла тень,
И в жарком пламени сгорели
Его наивные мечты,
Его неясные тревоги...

Там, у невидимой черты,
Сидит мальчишка босоногий
И важно роется в песке.
Еще чиста вода в реке,
И рыжий лес покуда зелен,
И без опаски можешь ты
Погладить лапы сонной ели -
Там, у невидимой черты...

*В ночь с 25 на 26 апреля 1986 года
 произошла Чернобыльская катастрофа.


 1.

Сейчас, когда с момента Чернобыльской катастрофы прошли десятилетия, я помню Киев того времени так, как будто это было вчера. Разумеется, то, что перенесли киевляне, ничто по сравнению с теми испытаниями, которые выпали на долю жителей Чернобыля, Припяти и, конечно, ликвидаторов аварии, отдавших свое здоровье, а иногда и жизнь. Но и киевлянам пришлось пережить немало.
Больше всего страшила полная неизвестность. С 26 апреля по 6 мая радио и газеты молчали, как говорилось потом, чтобы предотвратить панику. Но эффект был обратный. У кого-то были знакомые радиометристы, кто-то слушал «голоса» по радиоприемнику («Авария на атомной электростанции ЧернобЫля» – запомнилось ударение это неправильное).
Сначала ветер понес радиоактивное облако на северо-запад, поэтому первой заволновалась заграница. Рассказывали анекдот: "Чернобыльской катастрофы удалось бы избежать, если бы не финны." 30 апреля ветер переменился, и радиоактивные аэрозоли полетели в сторону Киева, расположенного всего в 90 километрах от Чернобыля. Врачи в Минздраве Украины предлагали обратиться к населению с разъяснениями о мерах предосторожности, но до 6 мая это не было сделано. Как ни в чем не бывало, прошла первомайская демонстрация и  заранее намеченная велогонка мира.
В первые дни, когда главную опасность представлял радиоактивный йод, некоторые «знатоки» советовали выпить йодной настойки, чтобы насытить нерадиоактивным йодом щитовидную железу, и многие обожгли пищевод. В действительности было достаточно смазать йодом участок кожи или принять йодистый калий. 3–6 мая по городу распространились слухи, что реактор вот-вот опять взорвется, так как его пылающая сердцевина может прорваться сквозь бетонную оболочку и встретиться с водой, находящейся в специальном резервуаре. Ходили слухи, что готовится эвакуация Киева. Но воду удалось слить. Это сделали три героя-добровольца - Валерий Беспалов, Алексей Ананенко и Борис Баранов. Они спустились в водяной резервуар в непосредственной близости от ядерного реактора, вручную открыли затворы и осушили бассейн.
Только 14 мая по телевидению выступил Горбачев, но даже после этого масштабы аварии продолжали замалчиваться, СМИ несли  белиберду о пользе небольших доз радиации, по телевизору показывали какую-то дуру с ребенком, которая приехала в Киев и рассказывала, как ей здесь хорошо. Остряки говорили: «Знаете, что такое миллирентген? Это рентген, пропущенный через программу “Время”».
Как было принято в СССР, данные о качестве воды  Днепра и Киевского моря засекретили, а населению разъяснили, что в Днепре можно спокойно купаться и использовать его воду для орошения. На самом деле после аварии водоемы были загрязнены в радиусе не 30, а 2000 километров. В водах Дуная стало  цезия в 80, а стронция в 40 раз больше, чем до аварии, была заражена радионуклидами Волга. Что в таком случае говорить о Днепре, в который впадает Припять! На рынке исчезли молочные продукты и зелень. Радиометрический контроль проходили молодая картошка, редиска, лук и клубника. «Та ий-Боже, людоньки, немае в ний ниякои радиации!» – клялись бабульки на Бессарабке и других киевских рынках, пытаясь продать клубнику по невероятно низким ценам. Но киевляне, напуганные слухами и дефицитом правдивой информации, уже ничему не верили.
А информация была! Когда впоследствии, став кандидатом в депутаты райсовета от партии «Зеленый свит – Гринпис», я имела право знакомиться с картами радиоактивного заражения, то увидела, как подробно они составлены (в частности, во дворе логопедического садика, куда мы собирались отдать сына, кроме радиации, было значительное превышение допустимых концентраций тяжелых металлов).

2.
Но вернусь к послеаварийной лихорадке. Измученная слухами, я решила пойти к своему школьному учителю математики Владимиру Львовичу Гохману. Никогда не прощу себе, что взяла с собой полуторагодовалого сына. Во дворе школы ученики сгребали прошлогодние листья и мусор и жгли костер, чего делать было ни в коем случае нельзя. С Владимиром Львовичем посоветоваться не удалось – его не было. По дороге домой мой Илюшка ухитрился соскочить с коляски и упасть в пыль, а потом сунуть в рот одуванчик (позже мне рассказывали, что когда в комнату вносили букетик одуванчиков, радиационный фон возле них становился почти таким же, как на улице).
Когда мы пришли домой, на меня налетела вернувшаяся с работы мама: «Где вас носило? Знакомым звонили из санэпидстанции, надо оставлять обувь на лестнице, окна закрыть, положить на подоконники мокрые тряпки, Илюшу немедленно выкупать!» Все это мы сделали, но как быть дальше? Несмотря на жару, окон открывать нельзя, молока ребенку давать нельзя, зелени тоже, гулять – Боже сохрани! А Киев, как назло, был так красив этой весной! Улицы, дворы, детские площадки беспрерывно поливали водой. Рассказывали анекдот: внук спрашивает деда: «Кто такие были  киевляне?» «Это были такие люди, – отвечает дедушка, гладя внука по головке, – которые думали, что радиацию можно смыть водой», – и гладит внука по второй головке… Вообще расплодилось множество анекдотов и присказок, вроде «если хочешь быть отцом, оберни себя свинцом» и т. п. – люди пытались как-то вытеснить из сознания ужас происшедшего.
Мне становилось все более ясно, что ребенка надо увезти, хотя бы на время, пока не уберут листву. Но это будет осенью. А что сейчас и, главное, куда? Московские родственники, которые во время Отечественной войны жили в маминой семье в Горьком, не спешили нас приглашать. И опять вспоминается анекдот. Звонят в московскую квартиру. Нет ответа. Звонят опять, стучат – нет ответа. Ломают дверь – из квартиры, наконец, спрашивают: « Кто там?» – «ОБХСС» – «Ну, слава Богу! А мы думали – родственники из Киева».
Жизнь между тем продолжалась. Мы ходили на работу, я после работы бегала в библиотеку, помогала отцу собирать материалы для диссертации. И вдруг нам позвонили друзья из Свердловска. Когда-то они подолгу жили у нас, приезжая в командировки, и вот давно сделанное добро неожиданно вернулось к нам. Сколько буду жить, не забуду, что они тогда для нас сделали. Тут позвонили и из Горького, тоже пригласили нас, но мы уже решили – в Свердловск, тем более, что у моего мужа Давида были со свердловчанами совместные работы, он ездил туда в командировки и смог бы иногда проведывать нас.
Но все это было еще только полдела. Надо было как-то раздобыть билеты. Говорили, что наше киевское начальство отправило своих детей в первый же день, и, несмотря на жару, все были в наглухо застегнутых плащах и в респираторах. Правда ли это – не знаю, но похоже на правду. А теперь в кассах «Аэрофлота» творилось что-то невообразимое. Там роилась огромная толпа, и жильцов дома, в котором помещались кассы, не пропускали домой, а оттаскивали с криками «Вас здесь не стояло!» Давид простоял в очереди целую ночь (это когда надо было поменьше бывать на улице!) и принес два билета – мне и Илюше. Я уволилась с работы из института хирургии им. Стражеско, где работала переводчицей.
И вот настал долгожданный день отъезда. Давид загодя отвез нас в аэропорт Борисполь, а сам помчался на работу – к ним в Институт Патона должна была приехать какая-то делегация. Мы остались ждать посадки, изредка с опаской поглядывая на толпу, вскипавшую то и дело у выхода на летное поле. И вот объявили наш рейс, и нам настал черед ринуться в эту мясорубку. Илью так стиснули, что он закричал. Получив несколько увесистых толчков, мы снова очутились в зале ожидания. Все мои попытки прорваться к самолету оказались тщетными, да я и боялась, что мне задавят ребенка. В итоге наш самолет улетел без нас.
Таким образом мы промаялись до вечера, при том, что улететь другим рейсом было практически невозможно. Наконец, уже ночью, вместе с группой своих подруг по несчастью – таких же мам с малыми детьми, отставших от своих самолетов, – мы оккупировали кабинет дежурного по аэропорту. У него был загнанный вид и пристальный, чуть косящий взгляд, как у бешеной собаки. Мы сказали, что будем ночевать в его кабинете, если он нас немедленно не отправит. Там было несколько женщин из Припяти, эти еще более измученные, чем киевлянки… И вот – о, чудо! – глубокой ночью самолет с женщинами и их хнычущими или спящими младенцами уносил нас в Москву. Там я с Ильей должны были пересесть на самолет, летящий в Свердловск. В Москве нас встретила родственница и до тех пор рассказывала о том, в каком они сейчас ужасном положении, все больны и т. п., что я поняла – она нас боится, боится, что от нас исходит радиация, в общем, рассчитывать на ночлег не приходится. Поэтому мы с Илюшей сразу поехали из Внуково в Домодедово и там уже без всяких приключений сели в самолет и вылетели в Свердловск.
Впрочем, в Свердловске судьба преподнесла нам новый сюрприз. Там шел снег, а микроавтобуса, который отвозит пассажиров от самолета к зданию аэровокзала, не было. Я попросила одного молодого человека, который путешествовал налегке, взять наш чемодан и Илюшину коляску. А сама завернула спящего Илью в свое пальто (вся его одежда к тому времени была мокрая – памперсов тогда у нас еще не было) и помчалась к зданию аэровокзала. Влетев туда и подождав немного, я убедилась, что парень исчез вместе с нашими вещами, а заодно и с номером телефона  друзей, который был в чемодане. Но есть Бог на свете! Прошло минут двадцать, и наш помощник появился. Оказывается, аэропорт Кольцово в Свердловске размещается в двух зданиях, и мы попали в разные, так что он нас с трудом нашел. Поблагодарив молодого человека и водрузив спящего Илью на коляску, я стала думать, что делать дальше. Было очень холодно.
И вдруг ко мне подходит незнакомая женщина и спрашивает: «Вы Наташа?» Это оказалась Таня, жена сослуживца наших друзей – Толи Ивонина. Несмотря на поздний (или ранний?) час и ангину, она примчалась встретить нас на такси. Когда мы приехали к Ивониным, я хотела оставить коляску на лестнице, но Таня все вещи внесла в ванную, а утром, когда мы встали, все было уже вымыто и выстирано.
Распрощавшись с милой Таней, мы переехали в семью наших давних друзей – Тани и Игоря Кирносов с их двухлетней дочкой Любочкой. Любочка была большая умница, читала Илюше нравоучения вроде: «Нельзя писаться! Потому что Праздник мая!» Друзья уступили нам целую комнату, Любочкину кроватку, перильца которой Илюша все изгрыз – у него резались зубки. Кроме этого, он ухитрился свалить на себя музыкальный центр, что хозяева стоически выдержали. Они делились с нами своими скудными пайками. Здесь я впервые увидела, как пайковую вареную колбасу держат в морозилке, чтобы хватило на месяц. Для Ильи, благодаря их хлопотам, удалось добиться направления в садик и в молочную кухню. В молочной кухне Илье выдавали, кроме молока и кефира, еще несколько ложек жилистого и хрящеватого мясного фарша – под его крики: «Мьяся! Дай мьяся!» Иногда в командировку приезжал Давид, привозил из Москвы свежие овощи и мясо, которое Игорь готовил сам, никому не доверял.
С садиком, правда, не получилось. Вначале Илья с охотой пошел в группу, но потом заметил, что меня нет, и начал кричать, укусил девочку, которая пыталась его удержать, когда он рвался к выходу. Его посадили в загородку для «кусачих», и к тому времени, как я пришла, он с этой девочкой уже помирился, и она протягивала ему через заборчик забинтованной ручкой резинового петушка. Я пыталась еще пару раз отвести Илью в садик, но все повторялось сначала. Вообще с тех пор, как Илюшу напугали при попытке сесть в самолет, да еще неизвестно куда исчезли любимые бабушка и папа, Илья боялся отпустить меня даже на шаг. Когда я мылась в ванной, он рвался туда и бился головой о дверь. Как-то вечером, когда он уснул, я пошла звонить в Киев. Обычно он не просыпался, но тут сразу проснулся и плакал до моего прихода.
С моим устройством на работу ничего не вышло, и через два месяца стало ясно, что нельзя больше сидеть на шее у наших друзей. Мама достала мне с Илюшей путевку в дом отдыха в Полтавской области, чистой от радиации. Тепло простившись со свердловчанами, мы на несколько дней заехали в Киев. Город был прекрасен, как всегда. Не верилось, что от изумрудной листвы, янтарных пляжей, детских песочниц может исходить опасность. Воздух был уже относительно чист, потому что радиоактивный йод успел распасться. Поэтому в безветренную погоду мы выносили Илюшу на прогулку и не спускали его с рук. В городе почти не оставалось детей, на два пятиэтажных дома Илья был единственным. Люди подходили посмотреть на живого ребенка…
Потом – дом отдыха под Полтавой. Там Илья, который раньше был таким крепышом, настоящим Ильей Муромцем (как-то босой выскочил на снег на балконе – и ничего), начал почти непрерывно болеть. Очевидно, сказалось пагубное действие радиации на иммунную систему. Мамина сокурсница и лучшая подруга, профессор-микробиолог Алла Леоновна Лазовская рассказывала, что к ним в лабораторию туберкулеза в Горьком обратились врачи из Белоруссии с вопросом, почему теперь так тяжело протекает туберкулез у детей – может, изменилась туберкулезная палочка? Нет, микроб остался прежним, просто организм детей был ослаблен. После гриппа у Ильи анализ обнаружил серьезные нарушения в составе крови (и не только у него). Моя мама, десятилетия проработавшая в клинической лаборатории, говорила, что никогда не видела такой реакции на грипп до Чернобыля. Еще она отмечала, что может по анализу крови определить, в каком районе – «чистом» или «грязном» – живет пациент.
К слову, Киев так и не получил статуса населенного пункта, пострадавшего от Чернобыльской аварии, в отличие от многих пригородных деревень. Государство сэкономило на киевлянах.
Свекровь увезла Илюшу в Полтавскую область, где ей удалось приучить его к садику. Я начала работать в доме пионеров, вела кружок юннатов, и иногда вырывалась проведать сына. Он по-прежнему сильно скучал в садике. Однажды, когда я его забирала, Илья рассказал мне такую душераздирающую историю: «Тебя все не было, тогда я разбил окно, летел, летел, как самолет, упал и умер без тебя».

  3.
Каждое лето во время каникул я устраивалась вожатой или руководителем кружка в пионерские лагеря, чтобы увезти Илью в чистую зону – в Полтаву, Новые Санжары, в Подмосковье и т. п. Вспоминается лето 1987 года, пионерлагерь в Новых Санжарах. У меня был младший отряд, куда в тот год принимали детей самого разного возраста – от пяти до восьми лет. Моя напарница поругалась с начальником лагеря и уехала, а я осталась с восемнадцатью детьми мал-мала меньше. Ночью я высаживала на горшки тех, кто мочился в постель. Но это было еще ничего. Больше всего я боялась купания в Ворскле – как бы кто-нибудь не утонул!
В довершение всего Илья поранил живот стеклом – бежал ко мне показать пойманных лягушек и упал, разбив банку. Когда я рассказываю эту историю детям, они всегда спрашивают: «А что стало с лягушками?» Очевидно, с радостью бросились врассыпную. Илье наложили швы, и несколько дней ему нельзя было купаться. Поэтому когда весь отряд входил в речку, окрестности оглашались визгом Ильи, рвавшегося из моих рук в воду. Когда отряд выходил погреться, визг ненадолго затихал, потом все повторялось.
И, наконец, то, чего я боялась, чуть не случилось. Мои питомцы резвились в реке, а я считала, сколько голов торчат из воды, изредка напоминая: «Не нырять!» Место было проверенное, тут перед нами купали два отряда. И вдруг смотрю: одна голова то появляется, то – буль-буль-буль! – уходит под воду. Кто это? Конечно, Димка – известный озорник. Прошу стоящего в двух шагах Сашу: «Скажи Димке, чтобы не нырял!» Саша делает шаг и вдруг кричит: «А тут яма!» С размаху сажаю на песок Илюшку, который от неожиданности даже не успел воспользоваться своей свободой, и бросаюсь к Димке. Слава Богу! Успеваю вытолкнуть его из ямы. (В конце смены Димкина мама устроила мне скандал из-за пропавшего носка.)
И так семь лет до нашего отъезда в Израиль каждое лето у меня был «рабочий отпуск». В конце его мы возвращались в Киев, нагруженные «чистыми» продуктами для Ильи.
Илюшка постепенно стал большим специалистом по радиационной защите. Папа тискает его, целует, приговаривая: «Я тебя скушаю! Скушаю!» Илюшка веско отвечает: «Не скушаешь! У меня в косточках вадивация!» В школьном дворе куча чернозема. Очевидно, привезли для устройства клумбы. Женщина набирает чернозем в ведро. Илья кричит ей: «Вы что делаете?» Женщина столбенеет, глядя на трехлетнего защитника социалистической собственности. Илюша: «Вазве можно землю – вуками? Там же вадивация!» Зато потом, летом, когда мы уезжали, он отводил душу. «Чистый песок можно брать?» – «Можно». – «И обсыпаться песком?» – «Можно». – «И есть песок?» "..."

Ребенок мой!
Ромашка цветет –
Не дотронься.
Трава растет –
Не дотронься.
…..................
Без детей
В это лето словно вымер Киев,
Без детей...
Владимир Коломиец. «Боль того лета».

Я перечитываю написанное и думаю, что рассказ на грустную тему получился слишком весёлым - шутки, анекдотики. Но мы смеялись - смеялись, чтобы не заплакать...

P.S. Милый, милый мой Киев, где я прожила больше 30 лет! И сейчас ты снова в беде!