Подъезд 68

                ПОДЪЕЗД  68
               
               
               


     Десять пацанов с раскрасневшимися  от мороза рожицами, с горящими глазами,  с крепко сжатыми губами, лихорадочно трясясь, смотрели на одиннадцатого. Тишина полнейшая. Ждали, что он скажет. И дождались.
     - Фильм на букву Ч! – выкрикнул тот.               
     - Чапаев!.. Чапаев!
     Истошный вопль сотряс  подъезд. Все заорали одновременно.  Казалось, что даже на пятом этаже задрожали стекла, хотя действие происходило на лестничной площадке между первым и вторым этажами.
     - Я первый сказал!
     - Нет, я!
      Для приличия  кто-то всё же хотел присвоить себе первенство. Да куда там.             
      Игра, в которую  играли (я тоже был в этой компании), называлась «кадрики». Правила простые, но жёсткие. Один из нас рассказывал эпизод из художественного фильма, мультики не считались. Если никто не угадывал, рты все закрывались  и следовал второй этап. Назывались первые буквы слов из названия кино. Только затем можно было выдать свой ответ. Спорные вопросы решали сообща. К примеру, та же буква Ч. «Человек-амфибия» - это два слова или одно? Попробуй, докажи. Поэтому и рожицы иногда краснели не от погоды, а от внутреннего перегрева. Если отгадал – ход твой.
     Чаще всего собирались зимой, когда набегавшись на улице, чтобы окончательно не окоченеть, отогревались вокруг большой подъездной батареи, под широченным подоконником. Варежки, валенки, шапки торчали между чугунных рёбер нашей спасительницы. Тут и время подходило для культурного общения. В основном, сначала обсуждалась школа. Почти все  были одногодками, росли «сопля в соплю», плюс-минус один-два класса. Своего рода ученический «педсовет». Обсудив учителей, какие «зыканские», а  какие не очень, переходили к своим достижениям. Почему-то пятёрками почти никто не хвастался. Зато кол в полстраницы (кто-нибудь из пацанов приносил из дома свою тетрадь или дневник)  обсуждали как произведение искусства. Кто сколько в «пёрышки» (писали ещё перьевыми ручками)  выиграл, а кто озолотился, играя в «решку». Это когда ребром одной монеты чиркаешь по другой, чтобы её перевернуть. Ставили всегда сначала решкой вверх, потому что так  видно было сколько раз подряд надо перевернуть монетку для выигрыша.  Копейка – раз, гривенник – десять раз. Не смог перевернуть – отдай ход.
     Телевизоров мало было, но соседи никогда не отказывали нам в общественном просмотре передач, особенно детских. Иногда зрителей набивалось в комнате, где стоял телик, в несколько раз больше, чем хозяев.  А когда шли новые фильмы в кинотеатре, то ходили всем двором. Потом  толпой обсуждали увиденное.
     Правила  в «кадриках» менялись со временем. Даже дошло до того, что пришлось исключить Василия Ивановича с Петькой из нашей игры.  Все  смотрели  «Чапаева» раз по сто, и  фильм  знали наизусть. Не принимались во внимание и те картины, которые никто не видел, но кому-то кто-то рассказывал про них.
     Зимой играли в хоккей, в «сопку», заливали ледяную горку. На улице без дела не болтались.
     Отдельно хочу сказать про «сопку». Это та же игра «царь горы», но название было такое только у нас во дворе. Никто даже не заморачивался  почему. Лишь спустя время я понял,  откуда это пошло. У нас были ребятишки, жившие раньше на Камчатке и в Магадане. Не все их родители оказывались там по своей воле. А там сопки…
     Если с одним названием наших игр разобрались, то другое остаётся загадкой для меня до сих пор.  «Румба». Почему именно так?  Румба – это кубинский танец. Больше никто ничего и не знал. А у нас «румбами»  назывались  самодельные  карточки,  схожие с настоящими  картами, только со своими рисунками.  На лицевой стороне звания, от рядового  до генерала, в виде погон, и  числовой номинал, на оборотной - цвет команды. Обычно белые и чёрные.   Сама игра сродни «догоняшкам».  Делились на две команды. И начиналась жуткая беготня. Очень многие сбитые об асфальт коленки и кровоточащие локти будут долго  помнить цену победы в той игре. Смысл был как в картах: выигрывала команда, набравшая больше очков. Если ты  догнал соперника и твоя «румба» старше, чем у него, то забираешь  её себе и его очки плюсуются к твоим. И так дальше, до победы. 
     Всех игр уже и не вспомнить, но они взрослели вместе с нами. В «пёрышки»  перестали играть, когда появились шариковые ручки.  «Войнушку» и «догоняшки»  оставили младшим.  Постепенно и к «кадрикам» стал пропадать интерес. Многие фильмы знали наперечёт. А как тут не угадать, когда называются буквы: ЭББББМ. Даже не узнав эпизода, все знали картину по  буквам -  «Это безумный, безумный, безумный, безумный мир».
     В подъезде уже не собиралась большая толпа. Интересы появлялись  другие. Летом на подоконниках вообще никого почти не было видно.  Дворовый  народец  отдыхал в пионерских лагерях. К учебному году пацаны привозили кучу всевозможных впечатлений, которыми очень хотели поделиться с друзьями. Потихоньку  школа начинала прореживать стройные ряды участников дворовых игр. Спортивные секции и различные кружки тоже нуждались в молодом пополнении. Школьные предметы  становились сложнее, посему и времени для заполнения наших мозгов знаниями требовалось больше. Но и улица не дремала. Её воспитания мало кто смог избежать. Эта вечная борьба между школой и улицей за юные души  стоила многим родителям  немалого здоровья, а детишкам нервов. 
     В школе на трудах делали табуретки, а улица требовала рогатки и мечи.  На русском языке  учили правописанию сложных слов, а за гаражами ты слышал совсем простые слова, но которых не было в словарях. На пении пели хором «Солнечный круг», а по праздникам взрослые пели про какой-то камыш, который шумел. У нас, пацанов, никаких особых вопросов не возникало – жизнь такая. И мы знали, что страна строит коммунизм, а вот там-то будет совсем другая жизнь, светлая и счастливая.  И мы ходили под звуки пионерского горна и  барабана замуровывать в стены  различных  общественных зданий письма к потомкам. Крепили металлические таблички с датой вскрытия…
     Самый неприхотливый предмет в школе был урок  пения. Всего  один раз в неделю. Зашел в класс, сел за парту.  Раскрыл рот. Закрыл рот. Всё – ты готов. Маэстро, музычку, пожалуйста!  Иногда, правда, надо было запоминать слова песни, но мозги на молодую память жаловались редко. Петь любили почти все. «В лесу родилась ёлочка» и «Во поле берёзка стояла»  разучивали ещё в детсадах. Это было одно из первых прикосновений к великой песенной культуре. Дальше без этого человеческая душа уже не могла прожить, что подтверждали такие строки легендарной песни:
     «Через годы, через расстоянья,
     На любой дороге, в стороне любой
     Песне ты не скажешь до свиданья,
     Песня не прощается с тобой!..»
     И никто не скажет, что это не так. Многие из нас запоминали песни из фильмов. Тот же «Чапаев». Идёт какой-нибудь шкет и мурлыкает себе под нос: «Чёрный ворон, чёрный ворон…». А уж «Чижика-пыжика» знали все.
     Постепенно наши «кадрики» превращались в «куплетики».  Всё чаще можно было услышать: «А ты знаешь эту песню? Мне она тоже нравится, но слов не знаю. Напой». И напевали, сколько надо, пока желающий не запомнит слова. И никто не выпендривался. Тогда ещё магнитофоны были большой редкостью, песенники считались больше  девчачьими делами, нам оставались только память, да слух. Менялась форма общения.
     Одной из первых песен  особо понравившейся всем пацанам была «Эй, моряк», из фильма «Человек-амфибия».  Зажигательная мелодия (её даже кто-то называл потом первой рок-н-рольной советской песней), романтический сюжет, ну и бочонок рома, конечно, бередили наши отроческие умы. Родители за столом пели:
    «Огней так много золотых на улицах Саратова, 
     Парней так много холостых, а я люблю женатого…»
     А мы орали во дворе:
     « Эй, моряк, ты слишком долго плавал, 
     Я тебя успела позабыть!
     Мне теперь морской по нраву дьявол,
     Его хочу любить!..»
     В песне было только два куплета с припевом. Откуда взялся третий куплет, не знаю, но мы его пели:
     «Ихтиандр, Ихтиандр рыбой был,
     Гутиэру, Гутиэру он любил.
     Капитан Зурита, на своём корыте               
     Хотел  его поймать».
     Скорее всего, кто-то хотел  продолжить в песне  сюжет фильма. А музыка с экрана звучала просто космическая.
     Кроме подъезда и двора у нас появились ещё места всеобщего обитания: погребушки на пустыре и веранда детского сада. Но это летом.
      Жизнь катилась вперёд по дороге времени, как колесо от велосипеда «Школьник». А уж дороги наши, я думаю, вы  знаете, как в прямом, так и в переносном смыслах.
      Песни доходили до наших ушей по-разному: по радио, по телевизору, по кинофильмам, по пластинкам.  Блатные и  дворовые  познавались только изустно. До сих пор удивляюсь, как некоторые песенные шедевры так быстро опутывали наши чувства  при отсутствии современной техники. Просто вирус какой-то.
      Одной из таких зараз стала итальянская песня  «В путь». Для многих эта вещь явилась открытием в мир рока и осталась в сознании как «Хали-гали».  Сколько было написано пародий и перепевок на эту мелодию, не сосчитать.  В нашем дворе её пели так:
     «Еду дорогой, конца не видно ей.
     Еду дорогой, везу я юных фей.
     Еду дорогой, как будто сто чертей,
     А не девушек везу я в машине своей.
          Е-е-ей, хали-гали,
          Е-е-ей, е-е-е…

     Больше всего запомнился припев с такими словами:
     «Е-е-ей, хали-гали,
     Е-е-ей, самогон.
     Е-е-ей, сами гнали,
     Е-е-ей, сами пьём!»
 
     Даже сейчас мои ровесники помнят «Хали-гали». А некоторые, назло всем чертям, жарясь на раскаленных сковородках на том свете, поют: «…как будто сто чертей, а не девушек везу я в машине своей». Чуть позже, после исполнения  Ю.Никулиным «Хали-гали»  в «Кавказской пленнице», эта мелодия стала всенародной.
     Примерно в это время,  во дворе появилось загадочное слово – барды. Двое наших «гавриков» отдыхали в пионерлагере «Солнечный», что в Академгородке. Это вроде «Артека» для нашего города. Попасть туда со стороны было невозможно, почти. И вот они вернулись. Утром во дворе собрались все, кто в это время был в городе. Они вышли вдвоем, поздоровались. И вдруг запели дуэтом:
     «От злой тоски не матерись,-
     Сегодня ты без спирта пьян:
     На материк, на материк
     Идёт последний караван…»
     Мы слушали, раскрыв рты, пока они пели. Эта же парочка смотрела на нас свысока. Потом узнали, что песня бардовская, а барды – это те, кто поёт свои песни под гитару. Но слова цапанули за душу, хотя толком мало кто что-то  понял. Несколько повторов и весь двор советовал не материться от злой тоски.
     Нам повезло, даже вдвойне. Начиналась эпоха рока. С увеличением счастливых обладателей магнитофонов и бардовская песня становилась достоянием широких масс.
     Подъезд для нас был ещё и спортзалом. Ни ветра, ни дождя, ни снега.  Бегали на скорость с первого этажа до пятого. А одно время все увлеклись чеканкой мяча. Выбирали лестничную площадку, где соседи меньше всего мешали, и начинали играть в «набивалу». Кто больше набьёт. Постепенно это зрелище стало походить скорее на цирк, чем на футбол. Техника была такая: набивающий сгибал в колене левую ногу, а голенью прямой правой работал с мячом. Лучшие набивали больше тысячи. Правая нога постоянно находилась параллельно полу. Нагрузки не слабые. Так крепли наши молодые ножки.
     Государство тоже принимало участие в нашем воспитании. Оно не хотело в своём огороде выращивать сорняки.  У меня по сей день хранится записная книжка пионера «Товарищ». Карманный формат, 320 страниц, твёрдая обложка. Там было всё, что должен знать будущий строитель коммунизма в своём возрасте. А в конце книжки несколько чистых страниц для записи песен, хотя тексты трёх пионерских песен с картинками уже были напечатаны.   
     Я каждое лето ездил в заводской пионерлагерь, а с третьего класса «служил»  горнистом в пионерской организации школы, что очень пригодилось летом. В лагере горнисты пользовались кое-какими льготами. Вставал раньше, ложился позже. Было всего несколько сигналов определяющих жизнь пионерского лагеря. Чтобы их не перепутать, у каждого были свои слова, которые передавались из поколения в поколение.
     Подъём: «Вставай, вставай, штанишки одевай,
                А то твои штанишки утащат ребятишки».
     Завтрак, обед, ужин:
                «Бери ложку, бери хлеб и скорее на обед –
                Щи с капустой – очень вкусно!»
     Линейка: «На линейку, на линейку
                Хлеба нет – грызи скамейку!»
     Отбой: «Спать, спать по палатам, пионерам и вожатым.   
                Пионеры спать не хочут – над вожатыми хохочут».
     Тревога: «Ту-ту-ту-ту-ту-ту…»  (сколько хватит духу)
     Чем звук горна звучал громче, тем классней считался горнист. А вдруг кто-то бы не расслышал сигнал на обед?
Территория лагеря была большая, и все расползались по ней, как тараканы, особенно «клопышня». Личного времени всегда не хватало, но разрисованные  песенники  девчонкам удавалось за смену  сотворять шикарные. Первый самиздат, который довелось мне увидеть. Некоторые песенки были очень даже не девчоночьи, и  к нашему двору подошли бы вполне.
     А летом 1967 года, «оттрубив» первую смену в пионерлагере,  я поехал с двоюродным братом к родне на Алтай. Погода стояла тогда жаркая. Ночевали мы на сеновале. Он играл на тромбоне в духовом оркестре, был старше меня на два года,  и успел повидать в жизни по более моего. Ему уже пошел семнадцатый годок.   Вот братец  и стал моим первым магнитофоном, но только устным. Включался он по вечерам и работал до тех пор, пока я не засыпал. Это была своего рода запись с его памяти на мою. Особенно часто «устный магнитофон» воспроизводил свою последнюю запись: привезённую из Москвы плёнку с бардовскими песнями разных авторов. Песню одного из них я уже слышал во дворе:
     «Ну и дела же с этой Нинкою!
     Она жила со всей Ордынкою…»
Тогда я знал только,  что Ордынка – это большое село в ста километрах от города и как жить со всем селом сразу для меня была большущая непонятка.
     Так я впервые услышал фамилию – Высоцкий. Его песен на плёнке было пятнадцать. С той поры и звучат они в моей памяти, правда, кое-где чуть-чуть стёрлись маленько, зато появилось много новых.  Творчество Высоцкого стало частью моей жизни.
     А в городе пацаны балдели от «Фантомаса». В «кадриках» появилось множество эпизодов из этого фильма. Писали такие записки:
     «Мне нужен труп. Я выбрал Вас.
     С большим приветом, Фантомас».
И подбрасывали их, кому попало. Одна бабулька даже дружинников заставила искать автора записки.
     В сентябре пошёл в восьмой класс. На первом же уроке пения спросил у учителя, знает ли он Высоцкого и его песни?  Получил отрицательный  ответ и пожелание усердней  заниматься школьной программой. Но жизнь брала своё. Как-то месяца через два залетел наш любимый учитель пения с аккордеоном в класс и с порога радостно заявил:
     - Быстренько берём тетради  и записываем слова. Будем разучивать «Песню о друге» Высоцкого!
     Одноклассники зашуршали  ручками, а я эту песню давно уже знал и пел.
      Примерно в это же время  в нашем подъезде появилась гитара. Старенькая  семиструнка резко изменила интересы дворового народца. Все как с цепи сорвались: давай учиться играть. Так всегда было с новыми увлечениями. Но это оказалось сложнее, чем научиться прыгать с шестом через ящики. Через некоторое время, помучавшись, желающих сильно поубавилось. Несколько ребятишек, всё же, постигли азы извлечения звука из гитары. Учились друг у друга. Кто в соседнем  дворе что-то увидел, кому-то родственники показали. Но главное, было желание. Сбитые в кровь пальцы и недовольство соседей переносили стойко.     Собираться  стали на подоконнике между четвёртым этажом и пятым, последним. На пятом жили свои же пацаны, поэтому с соседями разборки были редкостью.
     Вниз - вверх, вниз – вверх, вверх - и по новой, до автоматизма. Этот бой стал первым. Потом «восьмёрка».  С аккордами настрадались ещё больше. Пальчики-то от струн  болели так, что дотронуться до чего-либо было невозможно. Думали, что если сильней натянуть струны, то звук лучше. Вот они бедные и рвались.
     Есть гитара – должны быть и песни. Они и раньше были, но инструмент имел магнетическую силу и притягивал к себе всё, что он имел счастие  украсить своими звуками. Каждый из пацанов хотел внести свой вклад в наше музыкальное просвещение, поэтому гитара от разнообразия не скучала. Ей дарили песенные букеты: от «Ой, рябина кудрявая, белые цветы» до «Чёрная роза – эмблема печали».  Что-то обществом принималось, что-то нет. А первыми песнями были те, которые легче было сыграть. 
     «Серебрится сизенький дымок,
     Тает в золотых лучах заката.
     Песенку доносит ветерок,
     Ту, что пела милая когда-то.
     Жил в Одессе славный паренёк…»
    
      Две строчки игрались на одной струне, а потом аккордами, и так каждый куплет.
     Сразу хочу оговориться, что тексты песен здесь даны по памяти и в том виде, в каком мы их пели тогда. Наши «устные магнитофоны» выдавали разные варианты одной и той же песни. Нередко можно было услышать: «О! А мы не так поём». Разные компании – разные слова. Но то, что звучало официально (фильмы, пластинки) никто и не переделывал, зато другие песни пели, как услышали.
     «Ласковая, строгая, только  не таи,
     Чьи ладони трогали локоны твои?
     Если б знала глупая, как устал я ждать
     И ночами лунными о тебе мечтать.

     Долго не был дома я, был я на войне.
     Почему другому ты скрыла обо мне?
     Значит, было весело, а вдвоём вдвойне,
     Если  занавесила память обо мне.

     Там вдали от Родины, средь  чужих дорог,
     Я ведь тоже, милая, был не одинок.
     Огонёк костра горит, близится рассвет,
     И меня счастливее в целом мире нет!»
 
     После выхода на экраны фильма «Вертикаль»  все увидели, какой  есть Высоцкий. Его песни стали нашими. Здорово помогал «магнитиздат». В подъездной  компании появился магнитофон-приставка  «Нота»,  в деревянном корпусе. Слушали через тяжёлый ламповый радиоприёмник. На единственной коробке с магнитофонной лентой крупными буквами было написано: БАРДЫ.  Чуть ниже карандашом – Кукин?  Поскольку я уже знал несколько песен Кукина от брата, взял и стёр знак вопроса.  По голосу определили, что на плёнке есть ещё кто-то.
     В то время с авторством происходили странные истории. У нас в школе танцы проходили под радиолу. Никаких мазурок и кадрилей.  Танго - медленный танец, твист – быстрый.  Появилась на пластинке  битловская  «Girl», первая  их песня, официально изданная в Союзе фирмой «Мелодия». Так вот там было написано, что песня «Девушка»  английская народная и исполняется  квартетом  Битлс (именно так). Даже невозможно представить, скольких  душ познакомила и сблизила эта мелодия…    А я полжизни верил, что Битлы гениально обработали народную песенку. Да пусть простят меня авторы, Леннон с Маккартни.  И в нашем подъезде звучала эта песня, но со словами, спетыми Ободзинским:
     «Я хочу вам рассказать,
     Как я любил когда-то,
     Правда, это было так давно…»

     «Фонари» Жана Татляна, как помню,  почему-то играли на одной струне.
     «Где-то вдали догорает закат
     И фонари ярче горят
     И не дают они людям сбиться с пути
     Ночные спутники фонари…»
Вторую песню Татляна «Осенний свет» любили девчонки. В подъезде они редко появлялись, а на скамейке в скверике были желанными слушателями. И сами пели:
     «Рассветы росные, уходят месяцы,
     Далёкой осенью с тобой мы встретились,
     Но дни прошедшие не возвращаются,
     Мечты сбываются и не сбываются.
     Любовь растаяла в тумане льдинкою,
     А мне оставила седую грусть…»
Но одна юная особа (звали Ирка) в этом месте всегда пела свой вариант, к тому же чуть не плача:
     «… Любовь растаяла в тумане льдинкою,
     А мне оставила  коляску с Димкою».
Возраст давал о себе знать и корректировал наш репертуар.
     «Дымит сигарета с ментолом
     И пьяный угар качает.
     Ты смотришь в глаза другому,
     Который тебя ласкает…»
Исполнение этой песни  с торчащей из зубов ментоловой сигаретой  считалось «ништяково»,  и было нашим творческим  подходом к искусству в стиле соцреализма. Что поёшь, то и куришь. Покуривали уже многие, но в подъезде старались этого не делать, на улице,  пожалуйста.
     Дым взял и улетучился. А где любовь? Где эта ведьма, про которую сложено уйма песен  и через которую загублено столько людских судеб? А может это добрая фея, превращающая  глупых отроков  в благородных рыцарей? По нашим понятиям, сначала должна  случится  всё-таки  первая любовь, а потом уже сколько получится. Радмила Караклаич пела «Песню о первой любви»:
     «Чайки за кормой верны кораблю,
     А ветрам – облака.
     Трудно в первый раз сказать «Я люблю»,
     Так любовь нелегка.
     Первая волна – ещё не волна,
     Шторм придёт, погоди…»
Мы же пели последние две строчки и по-другому, с таким вступлением:
     «Исполняется песня про любовь, на французском языке.
     Первая лямур - ещё не лямур,
     Шторм придёт, погоди…»
Ребятишки, ещё не обмусоленные первыми поцелуями, под звук плохо настроенной гитары, чётко выводили:
     « Нашей первой любви наступает конец…»

     Успеваемость в восьмом классе заметно упала. Улица занимала всё больше места в юных мозгах дворовой братии. В пионерский лагерь я поехал уже с горном и гитарой. Оказалось, что любителей послушать гитару гораздо больше, чем выполнять простые сигналы горна. К концу сезона мой песенный багаж после обмена опытом с другими пионерчиками  хорошо пополнился. С одним даже  подружились. Я ему Высоцкого, он мне Есенина…
     «Ты жива ещё, моя старушка?
      Жив и я. Привет тебе, привет!..»
И ещё.
    «Выткался на озере алый свет зари.
     На бору со стоном плачут глухари…»

     Осенью в нашем обществе кое-что изменилось. Кто-то поступил в техникум, кто-то пошёл работать на завод. В нашей любимой школе из четырёх восьмых классов получилось два девятых. Самостоятельная жизнь дала о себе знать очень быстро. Первые получки…
     «Я был слесарь шестого разряда,
     Я получки на ветер кидал –
     Получал я всегда сколько надо
     И плюс премию  каждый квартал…»
Появилась такая песня Высоцкого. Соцреализм от нас не отставал. Пришло бабье лето – получите под интерес:
     «Клёны выкрасили город
     Колдовским каким-то цветом.
     Это снова, это снова
     Бабье лето, бабье лето…»
Вот другое.
     «Отшумело, отзвенело  бабье лето,
     Паутинками опутав листья веток.
     А сегодня журавли уж сбились в стаю,
     И кричат они, над нами пролетая…»

     Вдруг, откуда ни возьмись,  выскочили в зелёных соплях ностальгические нотки по ушедшему детству.
     «Когда я маленьким мальчиком был,
     И под столом я спокойно проходил,
     Ходил по улицам и кушал с маслом хлеб –
     На всю природу я был глух и слеп…»

     Позубоскалить любили все, поэтому мимо частушек, этой громадной части  песенной культуры, мы пройти никак не могли. Почти все они были матершинные, а самая, наверное, известная существовала во многих вариантах.
     «Мимо тёщиного дома,
     Я без шуток не хожу…»
И такая песенка с множеством куплетов.
     «В родильном доме чуть свет горит.
     Мать-героиня во сне хохочет.
     А ей приснилось семь близнецов (от семи отцов)
     Она-то, дура, восьмого хочет!
     Спокойной ночи, вам! Спокойной ночи!..»

     Гитарное  сопровождение наше было, конечно, первобытным. Но такую классику, как  «Дом восходящего солнца»  на семиструнке,  помню до сих пор.
     «Устав, негр сел у дороги.
     О чём задумался он?
     Болят растёртые ноги,
     И песня, и песня, как стон…»

В соседнем дворе пытались  создать свой ансамбль. Мы им помогали.  Барабан для начала сгодился и пионерский, а электрогитары делали сами. Из толстой фанеры выпиливали контур с двумя рогами, красили, доставали звукосниматели. Но наш двор больше тяготел к дворовой классике. Всё, что не звучало по радио, телевидению, не издавалось на пластинках,  народ хранил в песенном фонде  своей памяти…  И передавал от поколения к поколению через свои «передаточные пункты»: дворы, подворотни, подъезды, лавочки в скверах, и, само собой, из уст в уста…

А куда без классики?
    
     «На Дерибасовской  открылася пивная,
     Там собиралася компания блатная.
     Там были девочки - Маруся, Роза, Рая,
     И спутник жизни Вася-Шмаровоз…»
    
     «Товарищ Сталин,  вы большой учёный -
     В языкознанье знаете вы толк,
     А я простой советский заключённый
     И мне товарищ – серый брянский волк…»

А вот «Мурку» почему-то не пели, хотя и так почти в каждой песне без прекрасного пола не обходилось.
     «Он капитан, и родина его Марсель.
     Он обожает споры, шум и драки.
     Он курит трубку, пьёт крепчайший эль
     И любит девушку из Нагасаки…»

     «Уходят трамваи, приходят трамваи,
     А я всё стою и стою.
     Стою на углу и тебя ожидаю,
     Курносую юность мою…»

     Некоторые песни были прямыми отголосками прошедшей войны.
     «Спи, Наташка, я не понимаю
     Отчего в тебе такая власть?
     Мы победу одержали в мае,
     Ну а ты в июне родилась.
     Над твоею маленькой кроваткой
     Офицер немецкий не стоял.
     Над твоею маленькой кроваткой
     «Мессершмит»  немецкий не летал.
               Нет на свете краше маленькой Наташи –
               Ей не страшен даже серый  волк.
               Так закрой ресницы и пусть тебе приснится
               Золотая птица. Ой, спи, Наташка, спи».
      
     Этот припев я каждый год пою Наташке, дочери моих друзей, которую с детства в семье звали маленькой. Иногда, правда, добавляю свои слова:
     «Нет на свете краше маленькой Наташи,
     И её мамаши нет на свете краше!..»

     Не мог не вспомнить… Эта песня ни в какие жанры не входила, но выжимала из наших пацанских душ последние сопли:
     «День и ночь над тайгой завывают метели.
     Крайний Север суров, безнадёжен и лют.
     По глубоким снегам конвоиры в шинелях
     Неизвестно куда заключённых ведут.

     Их на север ведут за ошибки в работах,
     Среди них доктора, кузнецы и воры,
     Чтоб трудились они до девятого пота,
     Вдалеке от любимых, от зари до зари.

     «Ненаглядная мама, что за дядьки в бушлатах
     И куда этих дядек  под штыками ведут?»
     «Это дети России, что сражались в Карпатах,
     Защищая детей и седых стариков.
     Это дети России, это в прошлом солдаты,
     Что геройски разбили у Рейхстага врагов!»

     Последние две строчки пелись дважды и с таким  надрывом, что казалось, бедная гитара сейчас сама заплачет. 

     Подъезд постепенно  «взрослел» и «худел». Собираться стали  больше по случаю. Кто-то учился в вечерней школе и работал, а кто-то и переехал из дома.  Жилмассивы плодились, как кролики,  размножаясь  новенькими пятиэтажками.
     У нас появлялись новые друзья, новые компании, но пик   интереса к песенному творчеству пришёлся на 68 год (отсюда и название). Музыкантов из подъезда  не получилось – просто остались хранителями тех вещей, что легли тогда на наши молодые сердца:
     «Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег –
     Я в подъезде против дома твоего стою…
     ……………………………………………..
     …Песню подобрал на гитаре я…»               

«Магнитиздат» не давал заплесневеть нашим душам. Фирма «Мелодия» расширяла наш  кругозор своим «Кругозором». А загнивающий Запад можно было достать у фарцовщиков, хотя  мало кому повезло в то время послушать Битлов с оригинальных дисков.
     Наши судьбы тоже не просто слушали эти песни – они привязывали некоторые из них к определённым жизненным моментам  нашей памяти. И такие моменты есть у каждого. Было мне лет одиннадцать. Случился у нас пожар в подвале дома: в ноябре сгорели бытовки. Как раз под нами, а мы жили на первом этаже. В квартире только пол снизу сильно подгорел у стен. Гарь, грязь, шум… Меня, чтобы  не мешался под ногами, посадили на кухню. На столе у нас стоял старый приёмник «Рекорд». Включил его, а там:
     «Вьюга смешала землю с небом,
     Серое небо – с белым снегом.
     Шёл я сквозь вьюгу, шёл сквозь небо,
     Чтобы тебя отыскать на земле…»
Такой мощный голосище, и музыка, аж мороз по коже… С тех пор, как услышу эту песню, первым делом вспоминаю тот пожар.
     А когда горит душа? А первая любовь? А школьные годы? А романтика гор? А людские судьбы? А …   Этот ряд бесконечен! 
     Сегодня есть большой спрос на песни  нашей юности, и хорошо, что многим молодым людям нравится та музыка. А наше поколение любит слушать. Одна песня подкатит комок к  горлу. Другая заставит взгрустнуть. Третья так развеселит, что и в цирк не ходи.
      Пока писал сии записки, упали с небес две строчки:
    
     «Ну, очень любит наш народ –
     Эти чудотворные семь нот!..»