***

                Глава 6


Наутро она опять едва не проспала. Проснулась оттого, что солнце било ей прямо в лицо. Она открыла глаза и зажмурилась от нестерпимо яркого света, заливавшего комнату, бросилась к столу, где с вечера оставила часы. Облегченно вздохнула, когда глянула на циферблат. Было лишь пять часов с четвертью. Она как была в одной коротенькой сорочке, розовая и теплая со сна, вышла в общую. Степан уже не спал. Должно быть, мучаясь с похмелья, сидел на краю дивана, упершись руками в коле¬ни и свесив взлохмаченную голову.


– Оклемался? – сухо спросила Настя.


Степан не сразу ответил.


– Я вчера ничего не натворил? – не поднимая головы, глухо спросил он наконец.


– Как же? – хмыкнула Настя. – Сходи в ванную, полюбуйся на собственные штаны и рубашку. Я за тобой стирать не буду. Сам полощи.


– Ладно, – махнул рукой Степан. – Витюшка меня не видел?


– Слава богу, спал, – ответила Настя. – А надо бы, чтоб посмотрел, каким был вчера его папочка. Все: «Я, я... пьяницы, алкоголики», А сам? Вчера посмотрел бы на себя!


– Ну, случился грех! – огрызнулся Степан. – Что ж теперь? И на старуху бывает проруха.


– Проруха! – разозлилась Настя. – Что ж ты кипятишься, как самовар, когда других нетрезвыми видишь? Или ты – другая кость? Интеллигенция?


Степан морщился, воротил лицо в сторону. Насте вдруг стало жалко мужа. Села рядом, обняла за шею.


– Эх, горюшко! Поди, голова болит!


– Болит, – признался Степан виновато.


– Как же ты на работу пойдешь?


– Как, как? Так и пойду.


– Выпей вон анальгин, говорят, помогает. Или, или… – вдруг осенило Настю, – может, рассольчику принести?


Не дожидаясь, когда муж ответит, сбегала в погреб, принесла ковш огуречного рассола.


– Пей, говорят, помогает.


Степан отхлебнул глоток, другой, а затем, не отрываясь, осушил ковшик до дна.


– Фу! – выдохнул он. – И впрямь полегчало.


– Где ж ты вчера так набрался? – поинтересовалась Настя.


– Где, где? – Степан встал, отнес ковш на кухню. – Зашел к друзьям. Поздравили меня с решением вернуться в район. Обещают в любую школу устроить, ставку полную дать. Разве мало этого?


– А здесь тебе кто мешает работать? Работай!


– Знаешь, провинция убивает любое дарование.


– Будет тебе! – махнула рукой Настя. – Коль есть в человеке талант, ничто его не убьет. Вон Сухомлинский! Не в столице же детей учил!


– Ну, то Сухомлинский, – сморщился Степан. – Сухомлинский, конечно, величина. Но все же не могут быть такими, как он.


– Не могут! – засмеялась Настя. – Чего же тогда мне голову морочишь? Должны, должны... А насчет дома что решил? Строиться будешь?


– Конечно!


– Имей в виду, я этим делом заниматься не буду. У меня и без него хлопот хватает. Так что заварил кашу, сам и расхлебывай. На меня не рассчитывай.


– Ладно, – отмахнулся Степан. – Как-нибудь без тебя обойдусь.


Настя наспех позавтракала, в прихожке немного поколебалась – что надевать, но, глянув на залитые солнцем окна, ярко высвеченный на полу цветастый ковер, сняла с вешалки нейлоновую куртку и надела резиновые сапоги. Наказав мужу, чтоб он разбудил сына, выбежала на крыльцо.


Она, как и во вчерашнее утро, недолго постояла на крыльце, зажмурив от света глаза, и потом медленно разжмуривала их, привыкая к ярким бликам, всплескивавшим в лужицах талой воды, что были перед крыльцом.


Идя на работу в это утро, Настя еще не решила, чем займется, придя в правление, хотя уже знала, что на фермы сегодня ей идти нет никакой необходимости – коровы больше не свербили душу. «На машинный двор нужно бы зайти, но это, если останется к концу дня время. Сохикян? – вспомнила она. – Так это еще рано!»


Настя глянула на часы. Было семь, и она решительно направилась мимо правления в сторону серо-фиолетовой лесополосы, которую от села отделял пологий овраг. Там, на южном теплом склоне, было поле многолетних трав, и ей уже давно не терпелось посмотреть, как они перезимовали и не пошли ли люцерна и костер в рост.


Вопреки собственным ожиданиям, она благополучно перебралась на ту сторону оврага, прошла краем лесополосы по нерастаявшему еще, но уже неглубокому и рыхлому снегу и вышла на край большого поля, полого спускавшегося к серым зарослям кустов, видневшимся вдали, на другом конце этого пространства.


У лесополосы от нерастаявшего снега поле было еще сырым, ноги вязли в земле, но чуть подальше было почти сухо, и ступать было мягко и легко. От прошлогодней стерни поле казалось серым.


Настя нагнулась, погладила рукой крохотные, еще не развернувшиеся почки тронувшейся в рост люцерны.


Она не спеша шагала по полю, пересекая его по диагонали и намереваясь посмотреть, много ли выпадов, но вскоре на пути ей встретился ручей. Извиваясь прозрачным жгутом, он торопливо журчал, сбегая вниз, к серой полосе леса.


Настя долго стояла над струей, дивясь ее чистоте. По дну ложбинки, по которой бежала вода, вдоль по течению колыхались бурые прошлогодние травинки.


Затем она зашагала вниз по течению, пытаясь разглядеть следы мути. Она боялась, что ручей размоет поле и по весне надо будет заделывать размоины. Но пока она шла вдоль ручья, вода на всем протяжении была прозрачной.


Если бы в эти минуты кто-нибудь ее смог спросить, о чем она думает, она бы, наверное, не смогла ответить. Подобно облакам, рождающимся и таявшим в полуденном летнем небе, рождались и сменяли друг друга, переплетаясь друг с другом, какие-то обрывки мыслей, разрозненные, непоследовательные, нечеткие и смутные.


«Вот ручей, – был ход ее мыслей. – Он течет. Он тек и будет течь, если ее не будет здесь, если ее даже вообще не будет. И что есть она сама, Настя? И для чего она есть?»


Ей вспомнился экспонат, который она видела в одном из музеев. Останки какой-то женщины из древних захоронений. Кажется, в Москве, в Историческом музее, куда ее затащил как-то Степан в одну из поездок в столицу.


За стеклом, в углу зала, на слое земли, лежали порыжевшие от времени кости человека – женщины, жившей бог весть как давно. И оттого, что это было еще до начала новой эры, – Настя краем глаза углядела на небольшой этикеточке, – и оттого, что рядом с черепом лежали остатки бывших украшений, Настю не пугало все это. Наоборот, она долго стояла в одиночестве у стеклянной витрины, пытаясь представить, какой она была в живых, какие мысли ее тревожили, какие заботы переживала, что мучило и радовало ту, перед чьими останками она стояла в смятении.


«Придет время, – думала она, – и, возможно, перед моими останками остановится в раздумье женщина и так же будет выспрашивать себя, что мучило, чем жила та, что было некогда Настиным я».


«Да ну тебя! – рассердилась Настя сама на себя. – Расфилософствовалась баба. Кто, да что, да кто была. Чего голову ломать! Все просто. Жила-была баба-мордовка. Толстая, широкозадая, сисястая. Муж у нее был. Сын у нее был. Работа была. Короче, все, что надо было. Вот и все! Вся философия тут. Через неделю сеять, толком ничего не готово, а она – кто, да что, да для чего, что после нее останется на земле. Он вот, Вавилов, спросит на очередном совещании, почему техника не готова, почему семена не протравлены, почему механизаторов не хватает? На колу мочала – начинай сначала!»


Настя дошла до края поля, через густые заросли кустарника по нерастаявшему снегу пробралась к тому месту, где ручей, пересекавший поле многолетних трав, небольшим водопадом вливался в другой – широкий, мутный и бурый, сбегавший из леса по овражку, заросшему с обеих сторон густым и высоким кустарником. Она опять недолго постояла, завороженная стремительным и неистовым бегом воды.


Затем повернула обратно. То ли от ходьбы, то ли оттого, что разгорался погожий день, ей стало жарко. Она расстегнула куртку, расслабила туго повязанный платок.


– Ух ты, как хорошо! – невольно воскликнула она, радуясь солнцу, теплу и покою. – Вот из-за этого, наверное, и то стоит жить.


Она подняла голову, поискала глазами заливавшегося где-то над ней жаворонка. Зажмурившись до слез в глазах, Настя долго всматривалась в ослепительную голубизну неба, пока наконец не заметила певуна. Она искала его где-то в поднебесье, а он оказался совсем невысоко. Насте хорошо было видно, как трепещут его крылья и просвечивают по обеим сторонам хвоста два прозрачных, словно сделанных из пластмассы, пера.


В правление она вернулась в девятом часу, чувствуя себя какой-то умиротворенной, просветленной и успокоенной. Не заходя к себе, сразу же заглянула в бухгалтерию – не было ли каких срочных звонков из района. Бухгалтерия была в полном составе, и вдобавок сидел Сохикян, должно быть, чем-то до этого забавлявший женщин. Когда Настя вошла, на всех лицах еще оставались улыбки и сам Сурен улыбался, выставив напоказ неровные зубы.


Зинаида в одно мгновение посерьезнела, ответила быстро:


– Нет, Настасьиванн, никто не звонил.


Все остальные тоже посерьезнели. Перестал улыбаться и Сохикян, встретившись с ней взглядом, приподнялся навстречу, произнес с акцентом:


– Доброе утро, Анастасия Ивановна!


– Вот Сохикян вас дожидается – пояснила Зинаида.


– Вы что ж, не уезжали? – спросила она его, про себя удивившись, что бригадир шабашников с утра находится в правлении.


– Разве трудно одинокому, симпатичному и притом холостому мужчине найти ночлег? – нашелся Сохикян, глядя на нее своими выпуклыми, смеющимися глазами.


– Похвальная черта, – усмехнулась Настя.


В кабинете председателя инициативу на себя сразу взял Сохикян. Пока Настя снимала куртку, а Зинаида раскладывала на столе принесенные с собой бумаги, Сохикян, вежливо улыбнувшись, испросил разрешения начать разговор и после Настиного кивка начал издалека:


– Я, Анастасия Ивановна, прежде чем ехать в ваш колхоз, побывал в вашем «эмсэо», сельхозуправлении, говорил с вашими соседями-председателями и знаю, что вы строите, что хотите строить и что вам нужно строить в первую очередь. Хотите, скажу?


– Ну-ка, ну-ка, – полюбопытствовала Настя, подмигнув Зинаиде.


– Напрасно, ой напрасно вы, Анастасия Ивановна, иронизируете. Я же как хотел? Я хотел, как лучше, – заметив это, предупредил Сохикян. – При таком положении в строительных делах я был бы менее оптимистичен. Вот смотрите. Детского сада у вас нет – раз, – начал загибать он пальцы. – Магазина нет – два, специалисты у вас живут на частных квартирах – три, бани нет – четыре, склада для минеральных удобрений – пять, сенохранилища – шесть, облицованных емкостей для сенажа и силоса – семь, кормоцеха – восемь, навеса для приготовления витаминной травяной муки – девять. Достаточно?


– Достаточно, достаточно! – остановила его Настя, глядя на зажатые на его руках пальцы – Мы из этого секрета не делаем. Нужда большая в строителях.  Но ведь как с вами дело иметь? Вы дерете втридорога. Ни один банк документов на вашу зарплату не пропустит.


– Вы меня извините, Анастасия Ивановна, – оживился Сохикян. – Все это так. Но ваше «эмсэо» еще две пятилетки ничего не будет строить. Вот и считайте, что колхозу и государству дороже обойдется. Наша зарплата или ваша мнимая экономия.


– Предположим, это так. А сколько вы просите от сметной стоимости объекта?


– Пятьдесят процентов.


– Ого! – изумилась Настя, хотя и знала, что шабашники на меньшее никогда не соглашаются.


– Дорого?


– Конечно.


– Но имейте в виду, Анастасия Ивановна, у меня перекуров не бывает и пьяниц в бригаде нет. И качество мы вам гарантируем.


– Ладно. Семь бед – один ответ! – махнула рукой Настя. – Так и быть. Везите свою бригаду. Берите для начала арочный склад, а там видно будет.


Они еще посидели недолго, обговорили все о договоре, который нужно было заключить между правлением колхоза и наемной бригадой. После этого Сохикян ушел и Настя с Зинаидой остались вдвоем.


– Настырный мужик, – произнесла Настя, когда за Сохикяном закрылась дверь. – Вот бы к нам в колхоз такого инженера-строителя. Пробивной! И, видать, не глупый.


– А уж остроумный! – в тон председателю подхватила главбух. – Сегодня утром он нас всех в бухгалтерии уморил. И всем говорит, что холостой.


Когда все подробности о Сохикяне были рассказаны и Зинаида стала собирать со стола бумаги, которые приносила на подпись, Настя поинтересовалась:


– А у тебя что нового?


Зинаида, выражая недоумение, пожала плечами.


– Ничего, Настасьиванн, а что?


– Да я просто так, – ответила Настя. – А мой вчера, – ни с того ни с сего вдруг разоткровенничалась она, – пришел вдрызг пьяный.


Настя со всеми подробностями стала рассказывать о пережитом ею вчера. Пока она делилась своими секретами, в дверь несколько раз несмело заглядывала старуха Бунчакова.


– Ладно, иди а то некогда, – встала из-за стола Настя. – Бунчакова вон зачем-то пожаловала.


– Поди, опять просить что-нибудь, – понимающе улыбнулась Зинаида. В дверях спросила: – Приглашать Бунчакову?


Настя утвердительно кивнула, про себя подумала: «Напрасно я про Степана Зинаиде рассказала. Проболтается вот так где. Ни за что будут хулить мужа».


Ей стало от этого так досадно, что она в сердцах махнула рукой и сморщилась, словно кислую ягоду во рту раздавила.


В кабинет заглянула Бунчакова.


– Заходи, заходи, тетя Дуся, – пригласила ее Настя.


Старуха несмело вошла, с трудом присела на краешек стула, что стоял у самой двери.


– Вай, Насте-е! – горестно вздохнула она, пристраивая рядом с собой на полу старенькую сумку. – Опять я тебя от дела отрываю. Старухи вот к тебе послали. Говорят, председатель тебя уважает, не откажет.


«Зачем же она пришла? – гадала Настя, глядя на бескровное, морщинистое лицо старухи. – Упаси бог, доживешь до таких лет, да еще без мужа, без детей, старая, одинокая, никому не нужная».


– Чего ж они тебя, тетя Дуся, прислали ко мне? – поинтересовалась Настя. – Вот так и ходим друг к другу. Я – к вам, а вы – ко мне.


– Чай, мы не звери какие, – вздохнула старуха. – Друг дружке помогать должны.


– Конечно, тетя Дуся. Да, видать, нашелся какой-то недобрый человек, – ответила Настя, имея в виду свой вчерашний разговор со старухами. – И вон как дело повернул. Будто я у вас силком корма забираю.


– И-и, Насте-е! – певуче растягивая последнюю букву, отвечала старуха. – Что, в Сухом Корбулаке плохих людей нет? Есть! Да на всех смотреть, что ли?


– А как же?! – воскликнула Настя.


– Может, и так, – согласилась Бунчакова. – Чего нас спрашиваешь? Мы уже старые, глупые, ничего не понимаем.


– Ладно, тетя Дуся. Чего пришла-то?


– Чего пришла? – старуха пожевала беззубым ртом. – Вот опять до тепла дожили. Скотину выгонять пасти надо. А пасти некому.


– Вот ведь дожили до чего. Пастуха не нанять! В кои-то века такое было в Сухом Корбулаке.


– Уж и не говори! – махнула рукой Бунчакова. – Грамотные все стали.


Насте с колхозным стадом хлопот хватало, каждый год с трудом пастухов нанимала. Что касается колхозников – без нее обходились. То со стороны нанимали, то по очереди сами пасли. А теперь на – выручай, Анастасия Ивановна, ищи пастуха!


В другой раз Настя замахала бы руками и разговаривать не стала, а на этот раз сдержалась, даже пообещала, что поможет, хотя сама и не представляла, что будет делать.


Отпустив Бунчакову, долго сидела одна, положив локти на стол и упершись подбородком в ладони. В эту минуту ей хотелось лишь одного – немного отдохнуть от своих бесконечных хлопот. Но где-то в глубине сознания понимала наивность своих желаний. Дел, как ей казалось, становилось с каждым днем все больше и больше. Она себе самой представлялась сидящей в лодке – тонкой и хрупкой, которую будто кто-то снизу протыкает иголками, и в эти тонкие отверстия высокими струйками бьет вода, а она суетится, старается разом все закрыть, но вода прибывает и прибывает, и лодка незаметно, но все больше и больше оседает.


В этот день Настя не успела пообедать. Надо было проводить намеченное заседание правления колхоза – решили вопрос о найме бригады Сохикяна, и, пока она готовилась к нему, пока заседали, день прошел. Спохватилась, когда уже была пора идти на ужин.


Домой она пришла усталая и голодная. Не раздеваясь, заглянула в общую. Мужчины сидели чинно за столом. Прямо семейная идиллия. Степан писал, Витюшка напротив – читал.


– Здорово, мужики! – шутливо поздоровалась она.


– Пришла? – хмуро отозвался Степан, едва покосившись в ее сторону.


– Мам, – потянулся за столом Витюшка. – Что обедать не приходила?


– Дела, Витя! Ужинали?


– Не! – мотнул головой сын. – Тебя ждали.


– Ну молодцы! – похвалила она обоих. – Не забываете мать.


За ужином все больше разговаривали она и Витюшка. Степан сидел с непроницаемым лицом и отмалчивался.


– У нашего папочки, должно быть, голова болит? – усмехнулась Настя.


– Предположим, – сухо отозвался Степан.


– То-то, я смотрю, за рукописи взялся, – съязвила Настя. – Вдохновение нашло?


Степан ничего не ответил и демонстративно пожал плечами, всем свои видом давая понять, чтобы его оставили в покое.


«Надулся, как индюк, – сердилась Настя. – Вчера наклюкался, а теперь как будто кто виноват».


– Давно бы надо в райцентр съездить. Видно, стимулирует творческую деятельность, – все больше сердилась Настя, стараясь больнее задеть мужа.


Степан лет пять корпел над рукописями – собирал материал о лекарственных травах, которыми сухокорбулакская мордва врачевала в старину свои болезни. Он то охладевал к своим поискам, то вновь воодушевлялся. И тем не менее стопка исписанных ровным почерком листочков бумаги заметно росла.


Настя не скрывала своего скептицизма, считала это баловством и относилась к нему, как к некоему весьма безобидному чудачеству мужа.


Степан, когда в чем свою вину чувствовал, был сдержан, и как Настя ни наскакивала на мужа, он оставался твердокаменно спокоен. Витюшка, не понимая разговора родителей, без конца встревал в беседу, наскучившись с отцом, без умолку тараторил, пытался рассказать матери свои новости.


После ужина, когда убирали посуду со стола, она вспомнила о справке, спросила уже без иронии:


– Ты что ж, строиться всерьез задумал?


– А ты что же, считаешь: мне делать больше нечего?


– Смотри, какой ты сегодня серьезный!


Про себя Настя считала, что дом – такое же увлечение Степана, что и травы. Если он и займется им, полагала она, не один год пройдет. А за это время много воды утечет. Но на всякий случай не преминула укорить Степана:


– Обо мне ты, конечно, не подумал?


– Почему же не подумал? – остановил он на ней сердитый взгляд.


– Если бы подумал, то нетрудно предположить, что обо мне в райкоме скажут.


– А что скажут?


– А то! Мол, что это за председатель в Сухом Корбулаке работает? Дом себе строит в райцентре. Как это прикажешь понимать?


– А ты о нас думаешь? – в свою очередь спросил Степан, глядя на жену в упор. – Ну, хорошо. Предположим, я не в счет. Но ведь надо и о нем подумать. – Он кивнул на Витюшку. – Кончит восемь классов, куда в девятый пойдет? В интернат? Ну а потом, надо все же понимать, что не получается у тебя. Не за свое дело взялась. Ты же видишь?


– Сиди уж! рассердилась Настя на мужа. – Дома еще критик нашелся. Мало меня в райкоме и колхозе склоняют. Еще мужа не хватало. Не получается! Посмотрела бы я, как бы у тебя получилось. Это тебе не о цветочках-лепесточках писать. Тут надо народ кормить, мясо, молоко производить!


– Надо быть все-таки самокритичной, смотреть правде в глаза, – спокойно сказал Степан. – Может, я и ошибаюсь, но быть председателем колхоза – это не твое дело.


– Может, твое? – вспыхнула Настя. – Посадить бы тебя на мое место. Посмотрела бы я, как бы ты стал крутиться. А то критиковать все мастера. А чуть что – сразу кишка тонка!


– Скажешь правду – потеряешь дружбу, – пожал плечами Степан, не реагируя на Настино раздражение. – Дай-то бог, чтобы я оказался не прав.


В этот вечер они больше на эту тему не разговаривали. Степан словно невидимой броней оделся, ушел в себя и холодно-сдержанно отвечал на Настины вопросы. Она было попыталась помириться с ним, но Степан уткнулся в свои рукописи и весь вечер словно бы не замечал присутствия жены.