Морошка и шестой курс

Учиться на шестом курсе было одно удовольствие. Это раньше учеба была добровольной каторгой - особенно первые три года, когда круглосуточная зубрежка с перерывом на сон превращала тебя в автомат для запоминания анатомии, биохимии, латыни, микробиологии, пропедевтики и патологии. С четвертого курса начались клинические циклы и стало полегче (хотя многие кафедры и там о гуманизме не слыхивали, проезжая по мозгу зубчатым катком).

Но на шестом курсе было совсем другое дело. Преподаватели с тобой обращаются как с равным (почти). Шестикурсник носит благозвучное название “субординатор”, дающее право, после самостоятельной (!) записи в настоящей (а не игрушечно-тетрадочной) истории болезни ставить перед своим автографом таинственное “с/о”. Это было очень приятно.

Нас уже не трясли как груши, изнуряя зубрежкой и отработками; нам только давали, давали, давали восхитительный, интереснейший, глубокий материал, как бы говоря “некогда уже строжить вас и воспитывать, пора выпускать во взрослую жизнь, послушайте еще вот про это”. Профессор Костина на кафедре фтизиатрии изрекала:

 - Я занимаюсь саркоидозом 35 лет…  - и читала нам очередную прекрасную лекцию.

К пациентам нас тоже допускали уже почти свободно, под небольшим тактичным контролем. А уж в борьбе с гриппом шестикурсники шли в авангарде, превращаясь в участковых терапевтов и бегая по вызовам, как боевые кони. Мне достался фронт, который размещался в одном-единственном сталинском доме  - он был такой огромный, что по количеству населения вмещал целый терапевтический участок. Приняв осанистый вид, я звонил в очередную дверь. Иногда на меня смотрели с некоторым подозрением:

 - А вы доктор?
 - Я - субординатор…

Звучало непонятно и солидно. Вопросов больше не задавали и допускали к больному.

После ноябрьского гриппа был длинный зимний цикл в терапевтическом стационаре. Нам распределяли пациентов в небольшом количестве для самостоятельной работы. Мне достался старенький хроник с двумя перенесенными инфарктами. При сборе анамнеза выяснилось, что он пишет стихи, которые никто никогда не читал. Мне стало интересно, он дал почитать одни, потом другие; я это всячески приветствовал -  и у старика начался бурный творческий подъём. Каждый день, совершая обход, я получал от него новоиспеченный опус. Была, например, такая городская лирика (“Петропавловский пляж”):

Кого здесь только не лежит
На грязном, мусорном песке!
Наевшись солнечных лучей
Спешат поплёскаться в воде…
У всех дела, есть наслажденья
Случайной встречи, рандеву
Туристы всех сортов вселенной
Бредут со жвачкою во рту…

Это было искренне, свежо и непреднамеренно. Мне нравилось. Помимо собственно клинического взаимодействия, у нас происходил продуктивный человеческий энергообмен. Кое-что было и обо мне (“Размышления больного”):

А врач мой - симпатичный малый
В душе болеет за меня
Историю болезни крутит -
Мол, песня спетая твоя…

Время тем временем быстро бежало, началась весна, близился июнь и выпуск. На лекции в огромной аудитории наш декан курса Виктор Иванович Амосов читал лекцию по лучевой диагностике буллезных заболеваний легких. На экране друг друга сменяли серо-черные рентгеновские изображения полостей округлой формы. На очередном слайде появилось что-то, тоже из округлостей, но желтое.

Виктор Иванович немного помолчал, глядя на нас.

 - А это - очень вкусная ягода морошка. Когда, совсем скоро, она созреет в лесу, все вы уже будете врачами…

Аудитория бешено аплодировала. Впереди было много сложностей, но мы пока об этом не знали.



В тексте использованы стихи Сергея Бурыгина: https://stihi.ru/avtor/burburs