***

                Глава 7


Запоздалая весна словно стремилась наверстать упущенное. Наступившая необычная для начала мая теплынь вмиг растопила снега, и поля поспевали на глазах.


Однако неожиданно нагрянувшая теплынь не радовала. Настя словно назойливую муху отгоняла от себя вертевшуюся в голове мысль, что опять она с посевной запаздывает, и все надеялась на какое-то чудо. «Авось повезет, – думала она, – и тогда все само собой образуется».


Позабыв про ссору со Степаном, про дом, про бригаду армян, Настя, словно в омут с головой, кинулась в по¬севные дела. Второй день в Сухом Корбулаке вели с самолета подкормку озимых и многолетних трав. Но с самого начала дело не клеилось. В первый день не начинали – не было какого-то масла для самолета. На другой день с утра поломался погрузчик. Настя сама кое-как собрала по селу несколько баб и подростков и приехала на люцерновое поле, где одиноко стоял самолет и скучали от нечего делать летчики.


Пока прилаживались загружать самолет ведрами из кузова грузовика, пока он первый раз взлетел и рассеял удобрения над полем, прошло около часа или больше, и Настя поняла, что с подкормкой, если сегодня она не раздобудет у соседей погрузчик, дело затянется надолго. Проку от подкормки посуху никакого не будет, так что впору хоть самолет выпроваживай обратно.


– Настя! Еще один помощник летит! – прервала ее раздумья доярка Рая Киржаева, которую она уговорила поработать полдня на погрузке удобрений.


Настя сначала не поняла, о каком новом помощнике кричала смешливая и веселая доярка, но когда повернула голову в ту сторону, куда та показывала, увидела еще один самолет. К великому ее удивлению, он начал снижаться и через минуту, коснувшись колесами земли, недолго прокатился по зеленому полю и стал подруливать к ним.


«Господи, кого еще несет!» – сердито подумала Настя, глядя на остановившийся неподалеку самолет. Из него на зеленую молодую люцерну попрыгали несколько человек, в основном женщин. «Артисты, что ли? – гадала Настя. – Или комиссия какая?»


Прямо к ней направился невысокий человек в распахнутом светлом плаще. Был он без шляпы, и ветер ерошил его светлые волосы. Насте вдруг показалось, что она совсем недавно где-то видела этого человека. И лишь когда он подошел совсем близко, вспомнила. Это был Калюжный, тот самый, который присутствовал на последнем бюро райкома партии.


– Здравствуйте! – поздоровался он. – Если не ошибаюсь, Анастасия Ивановна Беклемишева? Я – из обкома партии. Моя фамилия Калюжный.


Он вытащил из нагрудного кармана удостоверение, протянул ей.


– Я вас тоже помню. Вы ведь у нас на бюро были? – улыбнулась она, одновременно недоумевая, зачем обкомовское начальство, да еще на самолете, пожаловало в колхоз.


– Да-да-да, – обрадованно закивал гость. – Вы, кажется, выступали. С кормами у вас плохо было. Но сегодня я не к вам. Гидрометеорологи облет озимых проводят. Я с ними в компании, решил посмотреть посевы. Да вот беда, женщин укачало. Ветер. Болтает невозможно. Решили у вас немного передохнуть. Не возражаете?


– Ради бога, – поспешно согласилась Настя, оглядывая гостей. Только теперь она обратила внимание на необычную бледность женщин, прилетевших с Калюжным. – Знала бы, что вы прилетите, хоть чайку организовала.


– Ничего, ничего, перебьемся, – успокаивал ее гость.


К Калюжному и Насте стал прибиваться народ, находившийся поблизости: летчики, грузчицы, гидрометеорологи и с ними совсем еще молодой, очень высокий и от этого казавшийся чрезмерно худым репортер с магнитофоном на боку. Он, не мешкая, представился Насте и, протянув к ней микрофон, попросил рассказать о полевых работах в колхозе.


– Какие там работы! – отмахнулась от него Настя. – Вон лучше к Утенкову слетайте. Он уже сеять начал.


Как и все, привыкшие к постоянному общению, Калюжный сразу же овладел вниманием окружавших его людей. Он коротко рассказал о ходе полевых работ в области, состоянии озимых, ради которых и делался облет над западными районами области.


Настя и без этого знала, что озимые в районе плохие, а хуже всего в Сухом Корбулаке. И все же ее неприятно задело, когда Калюжный при всех обнародовал это.


– Прямо с самолета уж и определили? – игриво спросила Рая Киржаева, с нескрываемым интересом разглядывая Калюжного.


– Представьте себе! – в тон ей отвечал он, всем своим видом показывая, что он готов принять этот полушутливый-полусерьезный тон. – Озимые, что вдоль оврага, ваши?


Вдоль какого оврага? – насторожилась Настя, осуждая про себя Киржаеву: «Все б ей поозорничать, поиграть!»


Калюжный увидел около себя пятачок голой земли, присел на корточки. Незаточенным концом карандаша стал чертить на влажной земле контуры оврага и вытянутые вдоль него поля.


– Наши, – вздохнула Настя.


– Елизавета Ивановна! – позвал Калюжный одну из женщин, прилетевших с ним. – Как вы оцениваете озимые, что мы видели вдоль оврага?


Подошла немолодая, с курчавыми волосами гидрометеоролог. Вынула из сумки блокнот, полистав его, ответила:


– Плохие. – Подумав, добавила: – Очень плохие.


Калюжный разогнулся, пристально глянул на Настю.


– Если все такие – плохи ваши дела. Надо пересевать.


Тут же, в присутствии всех, где в шутку, где всерьез он вывернул ее чуть ли не наизнанку и узнал о колхозе почти все: и сколько весновспашки, и сколько осталось с осени незаскирдованной соломы, сколько сеять яровых, сколько неисправной техники, сколько не хватает трактористов, и тут же вслух подсчитал, что с посевной в Сухом Корбулаке не справятся и за месяц и могут завершить ее только в первых числах июня. От этой немудрящей арифметики Настю бросило в жар, словно она чаю с малиновым вареньем выпила.


– Незавидные у вас дела, – жестко подвел Калюжный свои подсчеты. – Не хочу быть пророком, но опять останетесь без хлеба и кормов. Честно говоря, я даже не знаю, чем вам помочь. Сегодня же позвоню в райком Вавилову, чтоб помог техникой, людьми. Иначе с посев¬ной завязнете.


Немного погодя Калюжный и гидрометеорологи улетели. Настя, побыв еще недолго в поле, пошла в правление. «Принесло не вовремя! И без того тошно!»


Настя была в смятении. Ей словно жернов на душу навалили. Подавленная и мрачная, она вернулась в правление. Посидев недолго в уединении и рассудив, что Калюжный тоже может ошибиться, она встала из-за стола. В дверях столкнулась с Зинаидой.


– Ой, Настасьиванн! – ойкнула главбух. – Уходите? А я к вам!


– Ты чего? – хмуро спросила Настя.


– Чек надо подписать. Денег в кассе совсем нет. Как-никак на носу праздник.


– Праздник, – усмехнулась Настя. – Кому праздник, а кому – хоть головой об стену.


Сколько себя помнила Настя – и в детстве, и в студенческие годы, и в бытность свою агрономом, и за шесть лет своего председательствования – майские праздники всегда приходилось встречать в поле. Жарко или холодно, а в деревне или только начинают сев, если поздняя весна, или кончают, если ранняя. А там, глядишь, поспевали сроки сеять кукурузу, сажать картошку, потом подходило время сеять просо и гречиху, а там уж и сорняк пошел в рост, только поспевай полоть, бороновать, культивировать. Так что какой праздник? Успевай только рукава засучивать.


Она вновь села за стол, взяла с пластмассовой подставки ручку. Кроме чека, Зинаида принесла еще кипу документов на подпись. Пока Настя, бегло читая их, расписывалась, Зинаида рассказывала ей последние колхозные новости.


Поначалу она поделилась своими горестями. Срывался праздничный концерт. Жена Толи Веряскина закатила истерику и не пустила его на репетицию. Пришлось первую спевку проводить без баяниста. Без музыки, конечно, настроения никакого нет. Пожаловались Веряскину-старшему, дескать, концерт ваша сноха срывает, а он только рукой махнул: «Дома от этого концерта – сплошной концерт, скандалы одни, так что другого баяниста ищите».


– Дела! – вздохнула Настя. – Бог с ним, с концертом. А то этот Толя опять какой-нибудь фортель выкинет. А баба-то его, конечно, недаром от ревности бесится. Дрын-то ее непутевый, говорят, совсем голову потерял.


Она помолчала, подняв глаза на Зинаиду, сказала:


– Замуж тебе надо. Вот погоди, сев закончу, жениха тебе буду искать.


– Чего их искать? – тряхнула золотистыми локонами Зинаида. – Вон их сколько понаехало. Возьму и выйду замуж за одного из них!


– Ой, Зинаида, не вздумай! – всерьез испугалась Настя. – Уедешь, с кем мне работать в Сухом Корбулаке?


Появление в селе бригады Сохикяна внесло в его размеренную жизнь, и прежде всего женской половины, определенное оживление. Сохикян оказался расторопным не только на язык. Получив Настино согласие на строительство арочного склада, он на другой же день появился в Сухом Корбулаке в сопровождении парней и мужиков с непривычными внешностью и говором, казавшимися в мордовском селе чужеземцами. Расквартировались они в избах нескольких старух. Сам бригадир остановился на постой у Станкиных.


И уже на другой день в Сухом Корбулаке знали, кто из приезжих женат, а кто холост, сколько кому лет, сколько у кого детей и что южане, не в пример сухокорбулакским мужикам, народ очень трезвый, что никак не укладывалось в понятии местных, злых на всякое «зелье» мужиков.


После их приезда в Сухом Корбулаке произошло еще одно событие, не оставшееся незамеченным и ставшее предметом обсуждения и старых и малых, мужиков и баб, начальников и рядовых.


Ольга Станкина на следующий день после приезда в Сухой Корбулак наемных строителей, отпросившись у председателя, съездила в райцентр, в парикмахерскую, и вернулась обратно курчавой, с крашеными ресницами и от этого стала не похожа сама на себя. В избе она часа два, расстроенная до невозможности, рассматривала себя в зеркало и чуть не плакала от досады. Но, поразмыслив, что делу теперь ничем не поможешь, натянула джинсы, кожаную куртку, и то и другое еще ни разу не надеванное, спортивную вязаную шапочку и такая разнаряженная, сама себя стесняясь, пошла в правление.


В бухгалтерии, куда она зашла в первую очередь, ее поначалу не узнали, а когда узнали, счетоводов и кассира едва не хватила кондрашка. Когда наконец все пришли в себя, началось коллективное обсуждение Ольгиной прически и нового ее наряда, вслух строили догадки, чем все это вызвано.


– Не иначе как Сохикян! – предположила Зинаида, сама того не ведая, что сразу же попала в цель.


Причиной Ольгиного преображения действительно был Сохикян. С первого взгляда она окончательно и бесповоротно влюбилась в бригадира южан.


Это разгадали не только женщины. В колхозной столовой, начавшей работать перед посевной, трактористы, не стесняясь в выражениях, злословили по поводу прически и крашеных ресниц председательского шофера, связывая все это с квартирантом.


Больше всех усердствовал Опенок. Ольга, когда Опенок съязвил по поводу ее чрезмерно широкой задницы, рельефно обтянутой джинсами, и трактористы смачно заржали, выскочила из-за стола и бросилась на обидчика. Опенок вскочил и, сшибая стулья, начал метаться по столовой, потом бросился на улицу. Трактористы, побросав ложки, бросились к окнам.


Ольге не догнать бы юркого, увертливого Опенка, но он споткнулся и неуклюже свалился на землю, задев щекой вмерзший в землю металлический штырь.


Когда Настя в обеденный перерыв заглянула в столовую, бледная, перепуганная Ольга вместе с поварихой хлопотала вокруг Опенка. Он сидел на стуле посреди столовой, прижав к щеке перепачканную кровью ладонь. Трактористы, стоя вокруг, острили, давали разные советы Опенку, а он лишь досадливо морщился и сердито отмахивался свободной рукой.


– Что случилось? – испугалась Настя.


– Ольга с Опенком подрались, – пояснил один из трактористов. – Еще бы немножко, и был бы ему каюк!


– С жиру бесятся, жеребцы поганые, – прилаживая к щеке тракториста марлевый тампон, ответила повариха. – У-у, паразит! – замахнулась она на Опенка. – Надо, чтобы ты язык прикусил, а то он у тебя больно длинный.


– Ясык, ясык, – шепелявил в ответ Опенок. – Она как с цепи сорвалась.


– А ты бы язык поменьше распускал!


– В сорочке, парень, родился, – покачала головой Настя. – Могло быть и хуже. Оно ведь так, баловство к добру не приводит.


– А что она расфуфырилась? – встал повеселевший Опенок.                – Разоделась, фу-ты ну-ты!


– Так она ж – девка! Что ж ей, к вам в грязной фуфайке ходить? Может, она понравиться кому хочет.


– Известно кому, – осклабился Опенок. – Армяшкам!


– У-у-у! Шмакодявка! – замахнулась на него Ольга.


– Ну-ну, – остановила их Настя. – Прямо дети малые.


– Погоди у меня, – пригрозила Ольга. – Я тебя где-нибудь в поле словлю. Держись тогда!


В ответ Опенок только шмыгнул носом. Встреча с Останкинской Башней в поле один на один ему ничего хорошего не сулила.


Вечером, после тряски по ненаезженным полевым дорогам, Настя вернулась домой усталая и голодная. Степан был в хорошем настроении. Встретил ее в прихожке, от избытка чувств стиснул в объятиях. У Насти даже дыхание перехватило.


– Да ну тебя! – отбивалась она. – Устала как собака. Еле на ногах стою.


– Еще недовольна! – заулыбался Степан, шутливо укоряя жену. – Муж, видите ли, привечает ее, а она фыркает. Смотри, в следующий раз попросишь, не стану!


– Куда ты денешься! – засмеялась Настя, разглядывая себя в зеркало. – Тебя от силы на три дня хватит.


Она уже успела загореть. Лицо и шею обдало первой весенней смуглинкой, и сквозь нее пробивался крепкий румянец пышущей здоровьем тридцатишестилетней деревенской бабы.


– Покорми, хозяин! – потерлась она холодной гладкой щекой о шершавый подбородок мужа. – А где Витюшка?


– Где ж ему быть? На улице!


На кухне, на столе, покрытом новой клеенкой, в большой фарфоровой тарелке горкой высились розовые, голу¬бые, оранжевые, малиновые и фиолетовые яйца. У Насти от их вида тепло и радостно колыхнулось в груди. Чем-то удивительно чистым, добрым и ласковым повеяло от этого немудрящего украшения старого родительского праздника.


– Сегодня же пасха! – засмеялась она, остановившись в дверях и глядя на разноцветную горку яиц.


– Это опять к тебе старухи паломничество организовали? – с шутливой завистью спросила Настя.


– А то кто ж! – засмеялся Степан. – Любят они меня.


– И тебе не стыдно? Преподаватель, муж председателя колхоза, пропагандист!


– Чего стыдиться-то?! – пожал плечами Степан.


В Сухом Корбулаке среди мордовок-старух никто не пользовался такой любовью и почтением, как Степан. Он, казалось, не прилагал никаких усилий к этому, и тем не менее старухи да маленькие дети по-особому выделяли его среди других мужчин.


– За что они тебя любят, ума не приложу, – недоумевала Настя. Она немного ревновала мужа к этой его популярности и в оправдание, что не ее, а Степана любят больше, полагала, что причиной этого является ее председательская должность.


Конечно, думала она, добрым быть легко. Но попробуй быть добрым, когда на твоих плечах колхоз. А ведь народ всякий есть – и лодыри, и хапуги, и нечестные, и безответственные, и разные, разные, разные. Попробуй всем волю дай, не потребуй, не заставь! Кто будет сеять, пахать, хлеб растить, народ кормить? Ведь только одно знают – дай! Глотку перегрызут, если не дашь положенного. Но и заставить таких делать то, что они обязаны, сколько крови надо перепортить, сколько нервов надо потратить. Раз отругаешь, два отругаешь – невольно плохим будешь. А Степан что? Он учитель. Поговорил