Эрик Фёгелин о чародействе Гегеля

Гегель, фигура колоссальная и противоречивая, предстает в интерпретации Эрика Фёгелина не просто философом, но чародеем, заклинающим историю в попытке преодолеть "скуку мира" – духовное опустошение, рожденное утратой божественного. Его философия, пронизанная мессианскими амбициями, стремится не только диагностировать разорванность человеческой экзистенции, но и преобразовать ее, возведя философа в ранг нового Христа. Это эссе, опираясь на анализ Фёгелина, исследует ключевые идеи Гегеля о "скуке мира", его концепцию философии как новой религии и роковые последствия его попытки стать "человеком-богом".

Гегель, по Фёгелину, фиксирует состояние, которое он называет "скукой мира" – экзистенциальную тоску, возникающую, когда боги покидают мир. Это состояние, описанное в "Системе нравственности" (1804–1806), проявляется дважды в истории: в античности после триумфа Римской империи и в Новое время после Реформации. В обоих случаях разрушение прежних духовных основ – будь то свободные государства античности или католическая "поэзия священного" – приводит к утрате жизненности духа. Мир становится "будничным", лишенным освящения, а человеческое существование – разорванным между внутренней духовностью и внешней эмпирической реальностью.

Гегель видит в этом разрыве не только трагедию, но и возможность. "Скука мира" – это катализатор появления новых религий. Христос, по Гегелю, примирил античную разорванность через воплощение Бога в человеке, а Реформация, устранив "субботу мира", подготовила почву для новой формы примирения – философии. Философия, по замыслу Гегеля, становится "третьей религией", наследующей католицизму и протестантизму. Она призвана вернуть "разуму его жизненность, а природе – ее духовность", преодолев разорванность через самосознание духа. Но кто станет основателем этой новой религии? Фёгелин намекает: сам Гегель, возомнивший себя мессией.

Гегель, по Фёгелину, не довольствуется ролью философа в платоновском смысле – любителя мудрости, стремящегося к божественной истине. Его экзистенция разорвана между "правдивым я" философа и "ложным я" чародея, жаждущего власти над историей. Эта жажда власти заставляет Гегеля переосмыслить философию как "науку" – современный аналог магии, способный заклинать реальность. В "Феноменологии Духа" он создает воображаемый проект имманентной истории, где завершающая эпоха совпадает с его собственным откровением. Бог Откровения объявляется мертвым, а философия абсорбирует религию, становясь окончательным выражением "первородного тождества".

Фёгелин подчеркивает, что Гегель, стремясь узаконить свои мессианские претензии, привязывает свою философию к политическим событиям эпохи, особенно к Французской революции и наполеоновским войнам. Революция для молодого Гегеля – "великолепие солнечного восхода", момент, когда мысль начинает управлять духовной реальностью. Наполеон, "мировая душа" на коне, воплощает для Гегеля новую форму духа, а философия – его идеальное дополнение. Гегель видит себя alter ego Наполеона: если император действует в мире, то философ постигает его, достигая абсолютного знания. Эта амбиция достигает апогея в мечте о союзе философа и правителя, где Гегель, подобно Аристотелю при Александре, станет первосвященником новой нравственной формы мира.

Цель "Феноменологии Духа", по Фёгелину, – порождение "человека-бога", существа, преодолевшего экзистенциальное напряжение между человеком и Богом. Гегель отвергает традиционную философию как "любовь к мудрости", провозглашая ее "подлинным знанием". Он преобразует Бога и человека в ипостаси сознания, подлежащие диалектическому процессу, где субъект становится метастазой Бога. Этот процесс, однако, требует отказа от реальности Бога и человека как самостоятельных сущностей. Сознание, по Гегелю, – это самосознание, замкнутое на себя, а история – поле для магических операций чародея.

Фёгелин видит в этом не только философскую дерзость, но и духовную катастрофу. Гегель, пытаясь устранить разорванность, создает "вторую реальность" – иллюзорный мир, где он, как чародей, манипулирует символами и событиями. Его восхищение Наполеоном, его готовность "отдать почести" новой форме духа, его переход от поддержки революционной Франции к прославлению Пруссии – все это проявления оппортунизма, граничащего с предательством философии. Гегель, по Фёгелину, низводит философию до служанки политической власти, а себя – до проповедника, развращающего умы.

"Феноменология Духа" – это, по Фёгелину, "колдовская книга", написанная магическим кодом, который требует расшифровки. Гегель зашифровывает в ней политические события, такие как Французская революция и наполеоновские войны, представляя их как моменты диалектического процесса. Например, "абсолютная свобода", переходящая в "другую землю самосознающего духа", оказывается, по признанию самого Гегеля, переходом духа из революционной Франции в Германию. Александр Кожев, интерпретируя Гегеля, раскрывает дуальность Наполеона и Гегеля: первый действует, второй постигает, вместе они воплощают абсолютный дух. Но эта дуальность остается неразрешенной, и Гегель, возможно, мечтал о признании себя Наполеоном, чтобы стать философом универсального государства.

Фёгелин подчеркивает, что без ключа к декодированию – соответствия "второй реальности" Гегеля реальным событиям – "Феноменология" остается загадкой. Гегель, манипулируя символами неоплатонизма, такими как разорванность и дух, искажает их, превращая экзистенциальное напряжение в объект диалектической магии. Его философия, таким образом, становится не исцелением, а метастазом духовной болезни, где чародей, провозгласивший себя новым Христом, вытесняет Бога и присваивает его место.

Гегель, в интерпретации Фёгелина, – трагическая фигура, разрываемая между величием философа и безумием чародея. Его диагноз "скуки мира" проницателен, его стремление преодолеть разорванность понятно, но его методы катастрофичны. Пытаясь стать "человеком-богом", Гегель разрушает гуманистичность философии, превращая ее в инструмент власти. Его "Феноменология Духа" – одновременно шедевр и колдовская книга, где истина смешана с иллюзией. Фёгелин предостерегает: мессианские амбиции философа, желающего заклинать историю, ведут не к примирению, а к новым катастрофам. Гегель, мечтавший быть первосвященником новой эпохи, стал символом опасности, когда философия теряет связь с божественным и становится магией.