Кладбище несбывшихся амбиций

В сельской библиотеке пахло временем.
Это был особый запах — сложный, многослойный, как сама история этого места.
Он впитывался в стены за шестьдесят лет существования библиотеки, пропитывал деревянные полки, въедался в страницы тысяч книг.
Этот запах был терпким, как старая заварка, сладковатым, как пожелтевшая газета, и горьким, как чернильные пятна на конторских книгах.
Деревянные полки в библиотеке, потемневшие от возраста, поскрипывали под тяжестью томов, будто вздыхали, вспоминая былую востребованность.
Сделанные в 60-х руками местного столяра Петровича из добротной сосны, они за семь десятилетий потемнели до теплого медового оттенка, а в некоторых местах — до почти шоколадного цвета.

Казалось, сами полки помнили каждую книгу, которая когда-либо стояла на них.
Помнили руки, которые брали эти тома — дрожащие пальцы стариков, неуверенные прикосновения школьников, быстрые движения завсегдатаев.
Пыль лежала повсюду ровным сероватым слоем, как снежный покров в безветренную погоду.
На некоторых книгах её было больше — там, куда реже заглядывали читатели.
На других — меньше.

Совсем не было пыли только на нескольких томах: — сборнике рассказов Василия Шукшина…его часто брали местные учителя, …томике стихов Сергея Есенина, любимца пенсионерок и детективах Дарьи Донцовой , хите среди дачников.
Остальные книги медленно покрывались всё более толстым слоем забвения.
Особенно грустно выглядели те, что когда-то были гордостью своих авторов — с дарственными надписями "Дорогой библиотеке от автора" на форзацах.

В углу стоял особый шкаф — "спецхран" советских времён.
Там до сих пор хранились никому не нужные партийные брошюры, сборники речей Брежнева, материалы съездов КПСС.
Их уже лет двадцать никто не открывал, но и не выбрасывали— а вдруг пригодятся для какого-нибудь юбилейного мероприятия?
На подоконнике, куда падал солнечный свет, стояли горшки с геранью — единственные живые существа в этом царстве бумаги, если не считать мышей, которые иногда зимой пробирались в подпол.

Цветы поливала библиотекарь Мария Ивановна, и разговаривала с ними, как с читателями:
— Ну что, мои хорошие, сегодня вас напоим... Видите, какая пыль на вас осела...
Даже воздух в библиотеке был особенным — густым, насыщенным миллионами бумажных частиц, которые кружились в солнечных лучах, как микроскопические бабочки.
Когда сквозь высокие окна пробивалось солнце, можно было увидеть целые галактики из пылинок, медленно танцующие над рядами книг.

А ещё здесь всегда стояла особая тишина — не мертвая, а живая, наполненная едва уловимыми звуками: шуршание страниц, тиканье старых часов за спиной у библиотекарши, поскрипывание половиц, гудение мухи, залетевшей с улицы
Эта тишина была не угнетающей, а уютной — как старый плед, в который можно завернуться холодным вечером.
Но самое главное — библиотека хранила в себе тысячи историй.

Не только тех, что были напечатаны на страницах книг, но и тех, что происходили между её стенами.
Историй о людях, которые приходили сюда за знаниями, за утешением, за мечтой.
И каждая пылинка на полках помнила их всех...

Иногда, в тихие вечера, когда библиотека была пуста, казалось, что полка слегка поскрипывает — будто вздыхает под тяжестью не столько физического веса книг, сколько груза нереализованных надежд.

Здесь хранились не просто книги. Здесь теперь навечно хранились: чьи-то ночи за пишущей машинкой… мечты о славе… гордость родителей… и мимолетная известность.
Теперь все это было покрыто равнодушным слоем пыли — мягким, как саван, неумолимым, как время.

На самой верхней полке, куда не доставали лучи послеобеденного солнца, где пыль скапливалась особенно густо, стоял сборник стихов Виктора Лебедева.
Тонкая — всего 64 страницы — книжечка в картонном переплете цвета выцветшей охры.
На обложке скромная надпись: "Виктор Лебедев. Стихотворения. 1972". Тираж — 5000 экземпляров.

По нынешним меркам — целый литературный тираж.
Когда-то это издание было гордостью районной типографии.
Для него специально заказали бумагу повышенной плотности — не ту сероватую массовку, на которой печатали брошюры, а плотные белоснежные листы.
Наборщики работали особенно тщательно: тогда еще набирали вручную, и каждая буква в слове "стихотворения" легла на свое место с особым трепетом.

Виктор Лебедев, тогда еще просто Виктор Петрович, учитель литературы из райцентра, стоял у печатного станка, когда выходил первый экземпляр.
Его руки дрожали, когда он взял еще теплую от типографской краски книгу. Он провел пальцами по своему имени на обложке — буквы слегка рельефно выступали под подушечками пальцев.
— "Ты теперь настоящий писатель!" — прошептала жена Наталья, целуя его в щеку.
На ее губах был вкус помады и безмерной гордости.
Родители Виктора, простые колхозники, в тот вечер обошли всех соседей:
— "Наш сын — поэт! Книгу видал! В библиотеке стоять буде!"

В первые два года книга пользовалась спросом.
Ее брали учителя, местная интеллигенция, даже школьники для сочинений.
На полке она никогда не задерживалась дольше недели.
В 1975 году в областной газете вышла рецензия: "Свежий голос советской деревни". Виктора пригласили на совещание писательского актива.
Он купил новый костюм — первый в жизни не из вещевого рынка.
Но к 1980-м спрос угас.
Новые авторы, новые имена.

Книга стала задерживаться на полке на месяцы, потом на годы.
Теперь сборник стоял на самой верхней полке, куда даже библиотекарши заглядывали раз в год — во время генеральной уборки.
Пыль покрыла его ровным слоем в полмиллиметра. Если провести пальцем по корешку, оставался четкий след, как на заснеженном поле.
Обложка выцвела — от охристого остался лишь бледный намек. Страницы пожелтели по краям, будто книга медленно тлела изнутри.
На форзаце еще можно было разобрать надпись фиолетовыми чернилами:
"Дорогой Серебрянской библиотеке от автора. Пусть мои строки согревают души читателей. 15.03.1973"

Подпись почти выцвела.
А рядом стоял роман "Последний покос" Ивана Семенова — объемный том в синем переплете с золотым тиснением.
Когда-то это было знаковое произведение.
В 1968 году роман получил одобрение Союза писателей. Критики хвалили "правдивое изображение колхозной жизни". Тираж разошелся за месяц.
Теперь золотые буквы на корешке потускнели. Страницы 112-113 (самый драматический эпизод про гибель тракториста) были слегка загнуты — кто-то когда-то оставил здесь закладку.
— "Кто-нибудь брал эту книгу?",- спросил, я.

Библиотекарша Мария Ивановна только вздохнула:
— "Нет, лет двадцать уже никто. В прошлом году только историк из области интересовался — для диссертации про советскую литературу".
Эти две книги были не исключением, а правилом. В этом ряду также стояли: — "Весна в Заречье" М. Петровой (1978) — последний экземпляр из 10 000.
— Сборник "Стихи о Родине" пяти местных авторов (1982).
— "Трактористы" А. Козлова (1965) — с дарственной надписью первому секретарю райкома.

Все они имели пожелтевшие страницы, выцветшие обложки, карточки учета, где последняя дата возврата приходилась на 1980-е, и еле заметный запах старых чернил и времени.
На некоторых сохранились следы читательского внимания:
— загнутые уголки, карандашные пометки на полях: "Верно!", "Совсем как у нас в колхозе", и засушенные цветы между страниц
Но теперь все это было никому не нужно.

В учетной книге сельской библиотеки за весь 2024 год против этих названий стояли аккуратные нули.  Для сравнения:
— Донцова — 23 выдачи
— Устинова — 17
– Детективы — 45
Классика (Пушкин, Толстой) — 3-5 в год.
Советская литература о деревне — 0.

Максим Лебедев нашел фотографию случайно, разбирая коробки на антресолях.
Снимок пожелтел по краям, его углы были слегка мятыми.
На обороте синими чернилами выцвевшими от времени было написано: "Виктор Петрович Лебедев. 1973 год. После презентации сборника".
На фото — мужчина лет сорока, в очках с толстыми линзами, в строгом коричневом пиджаке.
Он стоял, слегка склонившись, держа в руках книгу. Его пальцы сжимали ее так бережно, словно это была не тоненькая брошюра, а драгоценная реликвия.

За его спиной виднелся стенд с надписью "Новые имена советской литературы".
— О, это же твой дед? — друг Максима, Сашка, взял фотографию, разглядывая ее под светом лампы.
— Да, он был писателем, — Максим произнес это с невольной гордостью, хотя до этого момента почти никогда не задумывался о деде.
— Писателем? Серьезно? А что он написал?

Тишина.
Максим нахмурился. Он знал, что дед писал стихи.
Мать иногда упоминала об этом за праздничным столом, когда разговор заходил о семейных корнях.
Но ни разу за свои семнадцать лет он не держал в руках ту самую книгу.
— Не помню… — наконец пробормотал он.

На следующий день Максим пришел в сельскую библиотеку.
Он знал, что должен быть здесь — тот самый сборник.
Библиотека встретила его запахом старых страниц и тихим скрипом половиц.
За столом сидела пожилая женщина с седыми волосами, собранными в пучок.
Она подняла глаза, узнав Максима — он иногда заходил сюда за книгами по школьной программе.
— Максимка? Что-то нужно?
— Да… Вы не знаете, есть ли у вас книга моего деда? Виктора Лебедева?

Библиотекарша замерла на секунду, будто вспоминая что-то давно забытое. Потом медленно поднялась и, не говоря ни слова, повела его в дальний угол зала.
— Вот, — она дотянулась до верхней полки, смахнула пыль с корешка и протянула ему тонкую книжку.
Максим взял ее в руки.

Он ожидал… чего?
Трепета? Воспоминаний? Может быть, даже гордости?
Но книга в его руках была просто предметом.
Тонкая, потрепанная, с выцветшей обложкой.
Таких в библиотеке были сотни.
Он открыл ее наугад.
"Осенние поля
Стелились серым полотном,
А я шел за плугом,
Забыв, что я поэт…"
Стихи показались ему старомодными, слишком простыми.
Никаких ярких метафор, никакой игры слов — просто строки о колхозе, о природе, о любви к Родине.

— Вы читали это? — спросил он у библиотекарши.
— Когда-то давно. В семидесятых. Тогда многие брали.
— А сейчас?
— Сейчас? — она покачала головой. — Никто. Лет двадцать, наверное.

Максим перелистал страницы. На одной из них кто-то оставил карандашную пометку: "Прекрасно!".
Он закрыл книгу.
Через неделю Максим сидел в кафе с Леной, одноклассницей, которая ему нравилась.
Разговор зашел о семьях, о прошлом.
— А у тебя в роду есть кто-то интересный? — спросила она, попивая капучино.
— Ну… Мой дед был поэтом.
— Правда? — ее глаза загорелись. — А какие стихи он писал?

Максим замер.
Он так и не дочитал тот сборник. Полистал пару страниц, отложил.
— Честно? Не знаю. Никогда не читал.
Лена удивленно подняла брови.
— Как так? Ты же говоришь, он поэт, а сам не читал?
— Ну… Это не совсем моё. О колхозах, о природе. Скучно.
Девушка рассмеялась.
— Ну, может, для своего времени это было круто?
Максим пожал плечами.

Вечером он снова взял в руки фотографию. Вглядывался в лицо деда.
Тот человек на снимке когда-то так гордился своей книгой. Для него это было главным достижением жизни. А теперь…
Теперь его стихи лежали под слоем пыли.
Даже собственный внук не смог прочесть их до конца.

Максим положил фотографию обратно в коробку.
Где-то в глубине души ему стало стыдно. Но ненадолго.

Через месяц Лена спросила его снова:
— Ну что, прочитал стихи деда?
Максим только покачал головой.
Книга так и осталась лежать на верхней полке.
Пыль на ее обложке становилась все толще.
А вместе с ней — и слой забвения.

Полуденный свет, проникая сквозь запылённые стёкла библиотечных окон, рисовал на деревянном полу причудливые узоры.
В этих золотистых пятнах медленно кружились пылинки, словно исполняя свой вечный, никем не видимый танец.
Десятилетний Ванька, сын местного механизатора, тыкал грязным пальцем в ряды книжных корешков, оставляя на них жирные отпечатки.
— Кто вообще эти книги читает? - Спросил он.

Мария Ивановна, библиотекарша , медленно подняла голову от картотеки.
Её очки, покрытые тонким слоем пыли, блеснули в солнечном луче.
— В 1900 году, — начала она, поправляя съехавший набок платок, — в России было тысячи поэтов и писателей.
— Её пальцы с выцветшими от времени чернильными пятнами мягко провели по корешку толстого тома. — Попробуй-ка назвать хотя бы десять.
Мальчик нахмурился, почесал нос и неуверенно пробормотал:
— Пушкин... Толстой... Ну, ещё... Гоголь, наверное...
— А остальные? — старушка улыбнулась.
— Куда делись сотни других? Где их слава, их признание?

Она поднялась с скрипучого кресла и подошла к ближайшей полке.
Каждое её движение было наполнено странной торжественностью, будто она участвовала в неком сакральном ритуале.
— Вот, смотри, — её потрескавшийся ноготь постучал по корешку книги с едва читаемым названием.
— "Стихотворения" Николая Верещагина. 1898 год. Тираж 1200 экземпляров.
— Она вытащила том, и облачко пыли взметнулось в воздух. — В предисловии сказано, что современники сравнивали его с самим Некрасовым.

Ванька недоверчиво потрогал пожелтевшие страницы.
— И что, его кто-то сейчас читает?
— Никто, — просто ответила библиотекарша.
— Последний раз эту книгу брали в 1923 году. По записи в формуляре — для школьного сочинения.

Она провела рукой по соседним полкам, словно гладя старую собаку.
— Здесь тысячи судеб.
Каждая книга — чьи-то бессонные ночи, чьи-то слёзы над черновиками, чьи-то мечты о бессмертии.

— Её голос дрогнул. — Мой дядя, например, издал в 1962 году сборник рассказов.
Весь район гордился. А теперь... — она махнула рукой в сторону дальнего угла, — там и лежит, под слоем пыли.
Мальчик задумчиво полистал несколько страниц.
— Но если их никто не читает, зачем они тут?

Солнечный луч, скользнув по лицу старушки, высветил сеть глубоких морщин.
— Затем, Ванюша, что кто-то когда-то верил, будто его слова важны. Что они переживут века.

— Она взяла книгу из рук мальчика и бережно поставила обратно на полку.
— Может, в этом и есть настоящая магия литературы — не в славе, а в самой этой вере.

Наступила тишина.
Даже пыль, казалось, замерла в воздухе.
Библиотека в этот момент напоминала гигантский мавзолей, где каждая книга была своеобразным надгробием — аккуратно вырезанным из мрамора, с красивой эпитафией, но без живых цветов и скорбящих родственников.

Вдруг где-то на улице раздался смех детей, игравших в футбол. Звук, живой и радостный, резко контрастировал с атмосферой книжного склепа.
— Беги, — вдруг сказала Мария Ивановна, — твои друзья зовут. А книги... книги подождут. Они привыкли ждать.
В тысячах библиотек по все России пыль продолжает медленно оседать на страницы никем не читаемых книг, слой за слоем, год за годом.
И каждая пылинка — как песчинка в часах времени на кладбище амбиций, которые безжалостно отсчитывают срок, отпущенный человеческой памяти в архиве человеческих надежд и мечтаний…

Мы все с вами видим,  как прямо сейчас…умирают библиотеки с бумажными книгами.

Им на замену приходят электронные библиотеки в которых мы с вами и печатаем наши книги и стихи.
Говорят, что через  лет 50 будут  виртуальные кладбища

 А это значит, что совсем скоро, возможно именно сейчас,  все наши электронные библиотеки с нашими книгам, стихами и рассказами превращаются  виртуальные кладбища …никем не читаемых книг и стихов…

Но все равно …так хочется верить и надеятся…что все то, что мы делаем-не зря!