Один майский день

                Моей любимой – в память о нашей встрече

   «Был месяц май…». Так называется один добротный советский фильм, снятый по роману Юрия Бондарева «Берег». Его содержание я превосходно помню, поскольку не только раза два или три смотрел фильм, но и дважды читал роман. Помню ещё и рассказ со схожим названием: «…Был май!..» Михаила Булгакова. Вот его содержания я не помню совсем. Что-то незначительное: раннее, видимо. В противном случае, думаю, запомнилось бы.
   Да не о них пойдёт речь. Скажем просто: был чудный месяц май…
С одной стороны, довольно красиво звучит, и что-то волшебное, многообещающее слышится мне в этих словах. И, однако же, месяц тот был на исходе…

   Мы с двоюродным братом Эдиком в тот памятный день прямо с утра «замыслили побег»: из города – в лес. Отчего-то вдруг захотелось обоим пойти и «окунуться в первозданную родную Природу»: – что, называется, побывать с Ней наедине; испить вольного сладостного воздуху; насмотреться чудесных лесных красот…

   Было у нас с собой «на дорожку» по паре бутылок любимого – знаменитого на всю Республику «Лидского, 13-процентной плотности», – нисколько не уступавшего когда-то по всем пивоваренным канонам лучшим образцам "светлого чешского" либо "немецкого светлого" пива. Так что день обещал быть не скучным. И он, в самом деле, таким оказался.
 
   Мы с братом на ту пору – честно признаться – «бичевали». Я, восстановившись зимой в «универе» и перейдя «на заочку» ожидал начала весенне-летней сессии. Эдисон же в очередной раз менял место работы: уйдя с одной, подыскивал другую – «гораздо более лучшую», судя по обещанной зарплате. Ну а покамест искал "лучшей доли", был, что называется, относительно свободен от неукоснительного следования ПВТР (Правилам внутреннего трудового распорядка).

   Дни конца мая, как известно, относительно долги. До вечера, когда в достаточно развитом своей социальной инфраструктурой городе начиналась разнообразная и вполне насыщенная молодёжная жизнь - с её дискотеками, кафе-шантанами-ресторанами, гуляниями парочек и весёлых беззаботных компаний, – ещё, как говорится, нужно было ухитриться "убить время".
   И вот мы с кузеном не придумали ничего лучше, как с утра пойти в с детства знакомый ближайший лес и там, с детства же давно знакомой полянке, посреди сочных, недавно народившихся трав; весенних цветов и свежей, недавно определившейся листвы, прилечь на вольном воздухе, на широком просторе на мягкой сочной травушке-муравушке, и, неспешно сибаритствуя, потягивая любимое пивко, предаваться ностальгическим воспоминаниям о ещё так недавно промелькнувшем детстве; задержавшейся "во дворе" юности; о наших разномастных и, порой, разноместных рыбалках, многообразных дворовых играх: – в «стукалку», в «войнушку», в «слона», в «чижа», «в индейцев», в «кашевара», в футбол, как правило, летом; в хоккей, как водится, зимой; в игральные карты и в дворовые битвы пацанов двух наших соседних домов, ровно стоявших друг напротив друга, с использованием проволочных, пребольно стрелявших рогаток и самодельных пистолетов, экономно стрелявших алюминиевыми пробоями; с металлических трубок, неожиданно болезненно «отхаркивающих» в противника рябиной или круглым шлифованным горохом; из пластмассовых бутылок-«обливачек» из-под недорогих шампуней… на всех ближайших к нашему дому новостройках и во всех подвалах наших – и не  только наших – домов.
   Словом, почва для ностальгических воспоминаний была у нас с братом тщательно взрыхлена и добросовестно приготовлена.
 
   ...А ведь на этой полянке, – вспомнилось мне во время нашего разговора, – в детстве не раз останавливались мы с родителями и младшим братом приезжая велосипедами на дневной отдых в этот сосновый – тогда ещё совсем молодой – лес. В нём, – а это всего лишь метров триста по прямой до «Лёника Клышейко хаты», – проводили мы время до вечера, ожидая, как понял я позже, тот предвечерний час, когда, переделав, наконец, всё сонмище дневных деревенских дел и работ, переоденутся "в чистое" и придут к нам  дядя Лёник с тётей Галей и их дочкой Терезой: – нашей троюродной сестрой. Иногда взрослые приходили без нее. А то и мы пойдем к ним в разросшийся, посаженный перед домом большой яблоневый сад с его густой, мягко затененной яблоневыми ветвями сочной травой, которой так аппетитно хрустела стреноженная лошадь и навязанные корова, бычок или телушка…

   По очереди вспоминая былое, добрались мы до одного общего в нашей памяти эпизода, как ещё до армии, семнадцати-восемнадцатилетними юношами в самом конце марта или в начале апреля – еще тогда было свежо и прохладно в лесу, по-зимнему голо повсюду: "з пранiзлiвым вятрыскам, але снегу ўжо не было нідзе", – мы с ним вдвоем забрели, «от нефиг делать», в «Довкневский лес», где на опушке неожиданно встретили дядьку Лёника. Как он сразу же и неожиданно приятно первым узнал нас, "хаця і багата, на мой погляд, мiнула часу з той пары, калi бачылiся мы з ў апошнi раз". Как он явно обрадовался нам – своим двоюродным племянникам – и немедля тут же зазвал нас в дом. Стал с удовольствием, как самых дорогих гостей, угощать «па мале-е-е-нячкаму кiлiшыку гарэлачкі…» - той крепкой и забористой, собственного приготовления, закусывать которую сподобились мы тогда же добротной деревенской закуской: «пальцем пханой» колбасою; бело-розовым, свеже-просоленным салом; квашеной в бочке крепко-хрустящей капустой; "хрумсткiмi ж ды ладком падабранымі цёмна-зялёнымі агуркамі; марынаванымі апенькамі ці зялянкамі; а потым, дзеля наедку, яшчэ гарачымі стравамі, – ні смаку, ні назваў якіх я зараз ужо, за далечынёй часу, ня памятаю"... А может, и не было их тогда вовсе: – тех горячих блюд?.. Хапіла б нам і “халодных”? Ды мне, нешта, памсцілася ці - здалося?..
   Помню только, как здорово, по-родственному, сначала втроем, а позже, – когда к нам присоединилась и тётя Галя, - вчетвером, мы достаточно долго посидели тогда у них, – погостёвничали...
 
   Как славно, як приятно было нам с братом на душе: - как хотелось смешить и смеяться, "як палюблялася жыццё, цудоўная прырода наўкола", когда возвращались мы в город просторным весенним лесом в зеленовато-оранжевых по горизонту сумерках, меркнувших в прогалинах и в верхушках тогда ещё безлистых деревьев…
   Посидев, малость, даже полежав на траве той заветной полянки, вволю навспоминавшись о былом и незаметно глазу допив пиво, мы, наконец, решили навестить тот гостеприимный дом. А вдруг тётушка сейчас дома: сидит где-нибудь в кухне у окна и, как пушкинская няня Арина Родионовна, хотя и не прядёт», а всё-таки скучает?.. А тут мы, как раз, на её пороге: – не ждали?!.
 
   Недолго думая и ни минуты не сомневаясь в правильности нашего намерения, мы встали и пошли к знакомому дому, в котором уже года четыре, наверное, как одиноко проживала вдова. Новоиспечённая «Тереза-Татьяна», надо признать, по выходным и будучи в отпуске, разумеется, навещала родную мать, но делала это не так, чтобы часто, и даже крайне нерегулярно, а то и вовсе, надо признаться, не шибко матушку свою баловала.

   Вскоре пришли. Во дворе – никого. На входной двери висит амбарный замок. Всё ясно: тётушка с утра подалась в город - на базар, а после базара, – в костёл. После костёла, – непременно поспешит наведаться по ближайшим магазинам, а там – и к дочке с внучкой, - в отведки, если, конечно же, «любимый зятёк» взашей не прогонит…

   Вернётся же она, вероятнее всего, к вечеру. А у нас на двоих с “Эдиссоном” - ещё добрых пол световых дня впереди; а там, глядишь, – и неминуемый вечер... Не-е-т, пора вертаться до дому: в город.

   Пошли, как и пришли, пешком. Миновав деревушку и дойдя до начала «Лаковского леса», мы вдруг оба согласно решили, что «в обратку» топать целых пять «кэмэ» будет нам «в лом». И тогда мы снова круто передумали, и пошли прямиком к шоссе, чтобы там, на автобусной остановке, сесть в ближайший пригородный автобус, возвращающийся в город, и по-быстрому доехать «до центра»: – нашего «родного» микрорайона, в котором мы оба жили с тех пор, как впервые зимой и в самом начале 70-х годов, впервые узнали о существовании друг друга. К счастью, такая-сякая мелочь на билеты в наших карманах ещё водилась.

   Нам повезло. Только подошли к остановке, как почти тут же подъехал запылённый «ЛАЗик». И минут через двадцать мы уже вышли с Эдиком у городской бани. А пройдя совсем незначительное расстояние вниз по Ленинской улице, на повороте, у «Огонька» – или «Гастронома № 10», – как «при Советах» его все тогда называли, - неожиданно встретили нашего троюродного брата Ваню Будревича. И тот, как обычно в те весёлые, щедрые свои годы, когда вернувшись на теплоходе из очередного загран-рейса, гулял на широкую «барскую», да при этом ещё - и «морскую» – ногу»... Был он, как всегда, «под шафе» и, как падишах, окружён многочисленной «свитой» молодых полу испитых бездельников, всегда жаждавших на халяву выпить, закусить, закурить… и снова - выпить.
   Завидев нас, – каких-никаких, а всё-таки родственников, – хотя бы и «седьмая вода на киселе», – Ваня как-то невероятно обрадовался. Да и мы, надо признаться, обрадовались ему не меньше: кажется, давненько с ним в городе не видались… Ну да! – он ведь месяцев пять, как отсутствовал в своём очередном загран-рейсе.
   Радостно поздоровались: сперва, как водится, «поручкались»; затем, по очереди, крепко обнялись… Эдик, молодец, – «скотинка» этакая находчивая, блин!», – мечтая, верно, про себя: «ещё бы пивка не мешало бы добавить!..», – только и успел, что заикнуться Ване о «пятидесяти копейках одолжить», как тот, не думая ни секунды, «на своём всё ещё исправно работавшем «автомате щедрости», – ибо то была поистине щедрая морская душа – с золотым, вне всякого сомнения, позументом, – тут же сунул руку в карман и, со словами: «Да что же это?!. – Я не могу своих братанов пивом угостить?!.», – протянул Эдисону «красненькую» – не много не мало – тогда ещё десять советских «дублонов»…

   …О, Господи!.. Один Ты, только Ты Бог-Свидетель!.. Сколько раз, спустя годы и годы, встречая любимого по совместному «на Гагарина» детству своего любимого троюродного брата Ваню Будревича, – давно и безвозвратно «потерянного», но вечно остающегося любимым в моей душе: - уже больного, наполовину опустившегося и уже не замечающего за собой этого "опускания на самое дно"; поджидающего кого-нибудь из никогда не прекращающихся, всегда – рано или поздно – могущих опохмелить его дружков-собутыльников: – словно бы он собирал неизбывный с них «должок» - со всех  тех разом, кого ещё несколько лет тому назад он так великодушно, так щедро угощал сам… и при этом старательно делающий вид, будто завидел меня издалека, но при этом - «не заметил»… Я в душе своей всякий раз, поначалу, порывался подойти к нему и, пожав братнюю руку, положив её на плючо, – и даже непременно приобняв его по-братски, – без слов вложить ему в ладонь «ту его «десятку»!.. – Да пускай уже и совсем другими – давно лишёнными той покупательской способности - "прочими" купюрами; но так, почему-то, этого никогда не сделал… Всё мешало мне что-то…Или – кто-то… Ну а сейчас уже безвозвратно поздно!.. Поздно навсегда!.. И придётся мне унести этот свой вовремя невозвращённый «должок» Туда… – на вечную черту вечной осёдлости...


   Прекрасно помню, что в тот далёкий и поистине светлый, по выдавшейся погоде и уже совсем по-летнему, - хотя по календарю это ещё вполне себе весенний день, - мы с Эдиком, восхищенные и просто окрылённые той королевской и «ниоткуда вдруг нежданной-негаданой», а потому и такой своевременной встречей с Ваней - его королевской щедростью, – тут же зашли в «Огонек» и затарились на весь остаток дня, помня при этом и о грядущем вечере.

   План был такой. Сейчас же выпить «по-маленькой», как хотели в Довкнях, и пойти гулять по городу: искать «тёлок», буде таковые встретятся на пути (трезвые, да по молодости лет, мы с ним были совсем ещё неопытными и, честно признаться, вовсе непригодными для лёгко-весёлого «склеивания баб-с». Да и кто из нас, положа руку на сердце, за исключением прирождённых либо весьма натренированных «дон-жуанов», "ловеласов" без соответствующего «подогрева», да ещё на трезвую голову, пОходя,  мог это делать?..
   А вот стоило только «накатить» граммов по сто пятьдесят-двести «беленькой», например… Да под лёгкую необременительную закусочку… Или же просто-напросто, – запив всё лимонадом (как делал это я в те замечательные годы, когда "здоровья было немерянно", а каких-либо кардинальных планов на жизнь - никаких), а то и вовсе, – «закусив» вовремя нашедшейся где-то дымящейся сигаретой: – как это всегда предпочитал делать брат Эдик… 

   И вот, во дворе Дома офицеров, в центральном и единственном на весь микрорайон сквере, уже пройдя один полный круг по нашему центральному - "центровскому"  периметру и ничего подходящего для себя не встретив, мы вдруг увидали идущую впереди молоденькую невысокую и довольно нарядно, по-летнему, в светлом платьице одетую девушку. Сразу же почувствовав при этом: - «вот оно – наше: давай - не зевай!», мы скоренько нагнали её и старательно заигрывая улыбками и всеми, какие только нашлись, "умными словами", дошли в собственном моностатическо-динамическом  диалоге до того, что принялись убедительно-настойчиво уговаривать совершенно незнакомую девушку встретиться с нами ближе к вечеру в условленном месте, но только с одним непременным условием: чтоб она привела с собой подружку…
   Девушка та, очевидно робея, благоразумно остерегаясь двух развязных, с её точки зрения, явно «поддавших городских бичей», сама же будучи из деревни родом, – это легко считывалось нами, заметно стесняясь и естественно желая поскорее избавиться от таких «пристовучих нахалов», легко согласилась на все наши «закидоны», пообещав к шести вечера обязательно прийти к центральной сберкассе на улице Кирова с «очень хорошей, интересной» подружкой. Когда же увидала, что мы - два "поддавших" городских обормота (даже имени у неё не спросивши!..), будто бы поверив ей на слово, - стали притормаживать, отставать, – поскорее прибавила шагу, бойко замелькав впереди белыми каблучками своих новеньких босоножек.
   Мы же, оставляя «мадемуазель» на время, как наивно полагали с народившейся в нас бодренькой надеждой в душе свернули к Эдькиному подъезду: поднялись на второй этаж, вошли в квартиру "номер восемь", и до «без двадцати шесть» как-то незаметно позабыли, что в промежутке тех четырёх с половиной часов ещё, кроме просмотра выключенного телевизора, делали… Впрочем, вспомнил: мы ещё слегка выпивали, на все лады смакуя предстоявший нам в скором будущем, вечер.
 
   И вот, наконец, пора! Слегка мандражируя, но внешне не подавая виду, мы сидели на металлических перилах у входа в центральную сберкассу минут за пятнадцать до условленного "с незнакомкой" времени и, старательно изображая друг перед другом полнейшее хладнокровие (или равнодушие?): бог весть, чего там на самом деле было
больше.
 
   До «пятнадцати-двадцати седьмого» мы ещё на что-то надеялись. Но когда стрелки часов стали приближаться к «половине седьмого», а на горизонте: – «nic nema» («ниц нема», что с польского означает: – «ничего нет»), нам вполне стало без переводчика ясно: – «продинамила, стерва!..»
 
   Ну что же: не мы первые, не мы – последние. Вот посидим ещё минут десять-пятнадцать: ровно до «без двадцати или без пятнадцати семь», – и пойдём... пойдём… куда глаза наши укажут, где ещё остаётся искать лучшей доли. 
   «А вдруг, покамест будем сидеть, ещё забредут к нам «в руки» какие-нибудь готовые на съём «необременительные тёлки»?..», – поневоле грезилось обоим.

   И вот так сидим себе, покамест, дальше: - ждём… И вот, – ни на секунду не задерживаясь, но по-прежнему неуклонно, как это всегда бывает, когда не хочется торопить время, – "медлительно" проходят и десять, и пятнадцать отмерянных нами для себя минут. Как ни грустно в этом признаться, пора бы уже была спрыгнуть на землю и уходить себе, с Богом, дальше. Пешеходный тротуар, вся улица просматриваются далеко: – метров на сто пятьдесят-двести в сторону перекрестка и «бывшего универмага».
   Однако же нам, почему-то, всё по-прежнему не хочется уходить… Может, оттого, что мы так удобно, так «давно» примостились на тёплых уже от тепла наших тел железных трубах когда-то неведомо кем вкопанных в том месте перил. Так славно и так плотно «прилипли-пригрелись» к ним, будто два взъерошенных воробья к случайной липовой либо рябиновой ветке. И только естественным образом угасающая надежда, круто замешенная на естественной досаде в душе за то, что очередной тёплый и по-летнему обаятельный, - обещавший, казалось бы, собою, уже совсем близкое счастье, - так бездарно «блызнувший» вечер.
 
«…Да, вечер начинал становиться томным…», – где я слышал эту фразу? Где читал?.. - Ах, да! – незабвенные господа полу-пролетарские писатели: Ильф и Петров!..

   Ну, всё! С меня довольно! Ждём ещё десять минут и, если никто не приходит, – уходим отсюда на фиг! – первым не выдерживаю я. Интонацией при этом выражая крайние огорчение и досаду на то, что нас так легко «объехали на кривой козе»... Втайне, признаться, я был даже рад этому: в ближайшем будущем не придётся подбирать «красивые слова», строить из себя весёлого образованного остроумного парня, чтобы бог весть зачем лезть из кожи вон в старании рассмешить, развеселить совершенно незнакомых девиц, у которых, – один Бог ведает, –  какие «мухи» сейчас кружат и жужжат в головах…

   Эдик, как всегда, «напялил на себя тогу молчуна»: то ли упорно выжидал «до последнего», то ли без слов, как было свойственно ему в то время невольно соглашался со мной во всём и просто ждал, когда я первый подам ему пример действием.

   Вдруг – чу!.. Глянь-ко-ся!.. – Чтой-то, как будто, маячит вдали-впереди… И это «что-то» было весьма похоже на две ладные девичьи фигурки, направлявшиеся прямиком, почти-что, к нам: – так долго их дожидавшимся... «Неужели они?!.» – разом промелькнуло догадкой в наших перехлестнувшихся взглядах.
   И «они» всё ближе, ближе… Вот уже и лица, более-менее, видны, – вполне различимы... Но «нашей дневной мимолетной незнакомки» между ними нет. Значится, – это другие. Придётся, если решим «клеить», всё начинать заново...
   «…Ну да ты только глянь-ка!.. – та, что идёт ближе к нам, как-то слишком уж откровенно посматривает в нашу сторону и так приветливо-зазывно улыбается, и впрямь явно приглашая нас быть посмелее!.. Да она и впрямь заигрывает: повторным продолжительным взглядом абсолютно недвусмысленно приглашая нас приступать к акту знакомства!..»
 
   Хоть это читалось так недвусмысленно ясно и откровенно, но, вспомнив недавнее «динамо», было, всё-ж-таки, как-то стремновато. Когда же и в третий раз «ближняя к нам подружка» метнула красноречивый взгляд в нашу сторону, я, заворожённый смелой откровенностью её намерения, тут же прошептал Эдику: «Всё! Если обернётся и взглянет ещё раз, значит, они – «наши»: - идём за ними и «снимаем!». Однако же, полуобернувшись, мы всё-таки сидим и смотрим вслед, отчаянно гадая про себя: обернётся или нет…

   Ура!.. Вот оно! - Оглянулась!.. И притом с явно читаемым сожалением на лице: как бы прощально извиняясь пред нами «за причинённое беспокойство»… И тут же - печальная  улыбка на прощание...
   «Всё, пошли!» – решительно командую я. Мы разом спрыгиваем с перил на бугристую «от возраста» тротуарную плитку и, привычно отряхнув свои тогда ещё вполне себе «худые советские задницы» от возможно прилипшей к ним старой шелушащейся краски, двигаем за девчатами следом.

   Пройдя шагов десять впереди нас, та, «смелая», ещё раз оглянулась и, увидав нас, идущих следом, тут же, с радостной улыбкой на лице, наклонилась к подружке и что-то весело той сказала. Та, очевидно, будучи гораздо более скромной и далеко не такой бойкой, как показалась нам "первая", стала тут же, на наших глазах, нетерпеливо дёргать подружку за руку: - дескать, пошли скорее, а то ещё, не дай боже, прицепятся...
   Но как бы не так! Это «не дай боже», судя по всему её предшествовавшему поведению, как раз-то и входило в планы «бойкой». И Слава Богу, доложу я вам, как выяснилось впоследствии...

   Нам с братом, однако же, следовало поспешать, чтобы поскорее нагнать девчат, что мы с успехом и сделали. Нагнали их недалеко от перекрёстка с улицей Советской родного города... Нагнали, пристроились с боков и тут же в шутку, весело приступили к акту знакомства. Обычная, в подобных случаях, церемония: слово за слово, кто да кто, откуда и куда «направляемся», каковы планы на вечер... Узнав же, что подружки как раз идут на дискотеку в Дом офицеров и, естественно, желая предупредить а, по возможности, и сократить им предстоящий путь, мы предупредили их, что дискотеки в ДО «сегодня не будет», поскольку там идёт ремонт. Девчата выразили сомнение и невольное недоверие нашим словам (или же только сделали вид, что не поверили), и тут же изъявили желание “на ўласныя вочы пераканацца ў тым, што так яно і ёсць на самой справе”. (Новые незнакомки оказались девушками “деревенскими”, – по крайней мере “бойкая”, которая одна всё время и говорила за двоих: себя и свою подружку.) Что ж, нам это было только «на ногу» или - по пути, и сам собой представился повод не спешить расставаться.

   Тут надобно пояснить, что весь недолгий путь, что мы вместе прошли тогда рядом с ними до Дома офицеров и далее – в сквер (а это метров двести пятьдесят-триста расстояния и минут пять-семь ходьбы, поскольку шли мы неторопливо), – общий разговор вели и как могли поддерживали, в общем и целом, только мы с Галей: – той «смелой», шедшей рядом с Эдиком, которая своими выразительными взглядами да кокетливыми улыбками как раз-то и привлекла к себе наше «пристальное внимание».
   Эдик тоже время от времени вставлял пару-тройку словечек или ничего особенного не значащих замечаний, чтобы также показать, что и он здесь «не пальцем деланный»: – «болван какой-нибудь стоеросовый»: тоже, мол, своё мнение имеется. ГАлина же подруга, назвавшаяся Мариной и шедшая ближе ко мне, всю дорогу, опустив очи долу, молчала, «как рыба об лед», - упорно не подымая глаз…
   Я же, – по естественно и давно установившемуся у нас с братом «разделению ролей», как «более грамотный» и «более разговорчивый», всю дорогу старавшийся ни на секунду не упускать из виду девичье капризное внимание, чтобы не дать им возможности ни заскучать, ни вдруг почему-либо «опомниться» и мило «отшить» нас в сторону, а потому и всё время, наверное, говоривший без умолку: – не услышав ни слова в ответ от идущей рядом и такой необычайно-непривычно молчащей девушки, право слово, начинал подумывать, уж ни «немка» ли она на самом деле (в смысле, – в натуре немая), но тут же спохватывался, кстати вспоминая, что имя своё она произнесла сама. «Или уж чересчур она скромница, или тупа-а-а-ая…как бамбуковая пробка!.. Ну и как, и о чём будет мне разговаривать с ней наедине, случись вдруг какое ни то "интересное между нами дельце"?..», – некстати подумывалось мной промеж своим неумолкающим трёпом.
   Галина же, - хоть и бойкая, и “залішне, нават, гаваркАя”, - увы, была совершенно не в моём "эстетическом вкусе": – лучше уже не иметь никакой такой "крали", чем такую… Да и Эдика, как выяснилось несколько позднее, она оставила совершенно равнодушным. Оставила бы, по всей видимости, и ещё с десяток Миш с Эдиками, поскольку именно своим поведением - не к ночи будь сказано - вела она себя поистине настоящим «мужиком в юбке»: «мужиком» как внешне, так и внутренне…

   А между тем мы неприметно пришли на площадь Ленина и подошли к главному входу в Дом офицеров. Тут уже наши обе новоиспечённые «недавние незнакомки» на свои ясные очи убедились, что мы их нисколечко не обманывали.
   «…Но что же нам предпринять дальше и куда идти теперь?!. Или, может быть, тут же вот взять – и на самом пике знакомства - неожиданно расстаться?.. Но, блин, как-то неловко и ещё рано, неуместно как-то: - только-только познакомились... А-а-а, была-не была!.. Предложу-ка я им сейчас же пойти к нам в гости. Вернее, – к Эдику домой - на квартиру. Если пойдут, - значит, нам с братом повезёт. Если же нет, то и суда нет: разбежимся в разные стороны…», – невольно думалось мне, пока мы всё ещё, по инерции, обходили ДО с его правой, – привычной для нас и ближней, с  брательником, более "короткой" для моего дальнейшего плана передвижений, стороны.

   Вот и знакомый сквер, и развилка дороги. Здесь мы невольно остановились, словно в нерешительности: куда же идти теперь, если дискотеки нет и не будет...
Вот тут-то я и выложил свой «план», который обдумывал, буквально, шагов лишь за десять до того, как выложить.
   Галина, – это было и без того ясно уже в самом начале, - ещё у сберкассы, – была согласная "на всё". И в знак согласия: – конклюдентно и весьма скромно, как полагается «хорошо воспитанной девушке», – на сей раз промолчала. Да и в самом деле: не прыгать же от радости и не хлопать в ладоши как шестилетней девочке, которой только что пообещали подарить «большую куклу Барби»...
   Скромной же и не в меру стеснительной Марине, ещё совсем не привыкшей даже запросто общаться в малознакомой компании, тем более было не свойственно самой, без моральной поддержки более бойкой подружки, «категорически» сопротивляться и наотрез отказываться от столь «невинной шалости» давно уже ожидавшей именно такого развития событий подружке. А посему и ей не оставалось ничего иного, как молча подчиниться общему – уже витавшему в воздухе – желанию.
   Впрочем, не исключено и то, что ей и самой чего-то такого ой как хотелось: ведь именно после того, как я выложил им «свой план», она впервые вскинула на меня свои глаза…
   И тут я обомлел... В мои внезапно удивлённые и немо восхищенные глаза  доверчиво-пытливо глядели именно те самые близкие, самые "родные" глаза, какие, кажется, от самой моей колыбели одни лишь только и нравились мне всегда на всём белом свете!.. – Эти нежные, бархатно-карие, или тёмно-карие, - в каких не сразу-то различишь чуть-чуть более тёмный зрачок. Не маленькие и не большие, а в самую меру: как бы слегка "вытянутые в стороны", какие бывают, испокон веков, у наиболее привлекательных «дочерей Израилевых», – и особенно с длинными, умеренно густыми и слегка подтемнёнными тушью ресницами… Эти чудные глаза смотрели в мои  так доверчиво и так мягко, с таким нескрываемым девичьим восторженным интересом… И смотрели-то лишь они самое мизерное, самое малое мгновение. Но мгновение это определило всю нашу с нею дальнейшую судьбу…
   Поражённый их редкой красотой, в очередной раз «насмерть пронзённый в самое сердце калёной стрелой Амура», - как любили выражаться поэты-романтики далёкого для нас нынешних позапрошлого века, я тогда же невольно воскликнул: «Ах, какая красивая девушка!..» Этих трёх-четырёх «волшебных слов» нам тогда же хватило на то, чтобы и в ней зажечь неослабевающую струю жгучего девичьего интереса.

   Как выяснилось значительно позднее, именно тот её первый заинтересованный взгляд и те самые искренние слова моего восхищения её красотой и определили всё дальнейшее, столь естественно последовавшее за днём нашей первой с нею встречи…

   Да, были затем свидания-гуляния в городе. После этого, спустя какое-то время, была и намечена "встреча четырёх друзей" в том же составе на кухне нашей с отцом квартиры…
   Помнится, я тогда ещё играл и пел популярные на то время «блатные», так называемые "шансонные", большей частью, "под-гитарные" песни, чем ты как-то призналась значительно позже, окончательно покорил твоё сердце, а точнее, – твою от рождения музыкальную душу…
   И вот ещё, – мне это особенно показалось странным: – мне, далеко не прагматику, первоочередным долгом показалось правильным, не откладывая в долгий ящик, предложить тебе стать «полноправной хозяйкой» в нашей с отцом давно "запылённой" и как следует давно неприбранной холостяцкой квартире…

   А произошла эта поистине судьбоносная встреча в один теперь уже далёкий, "ничем особенным непримечательный" субботний день: - 28 мая 1989 года. Это был всего лишь «один майский день» начала нашей с тобой одной на двоих любви и единой для обоих - жизни.