Духовный мир Гамлета

     …Две трагичных ошибки Гамлета:: поспешное именование неведомой сущности и хранение встречи с ней в тайне. Дальнейшее — лишь неизбежное следствие.
Горацио (в отличие от Гамлета) сразу спрашивает призрака: «Кто ты?», поэтому дух злобы поднебесной с ним не заговаривает. Хотя готов был ответить на вопрос «Могу я что-нибудь свершить тебе в угоду и себе на славу?», да, слава Богу, петух пропел.
     Горацио как человек богобоязненный и твёрдый в вере сразу предупреждает друга о том, что бывает, если огульно верить духам. Но Гамлет одержим своим воображеньем — он уже создал картину мира: именовал духа, соткал полотно событий, раздал актёрам роли и ни за что не откажется от самовольной трактовки. Даже до первого слова призрака готов ради него убивать. И кого — бескорыстно преданных друзей! Естественно, тотчас после разговора клянётся верить только призраку, отринув все заветы истинного Бога.
     К финалу II акта духовная борьба ещё не кончена. Гамлет, с одной стороны, умиляется актёру, «поднявшему дух свой до своей мечты», и огорчается, что сам на это не способен; с другой — признаёт, что изначально не злобен, и высказывает сомнение в откровениях призрака, справедливо относя их к диавольским козням: ведь Господь всегда оставляет отмщение за Собой (Втор. 32, 35), а Новый Завет ясно запрещает месть (Рим. 12, 19); к супротивному может призывать только Антихрист. И для Клавдия царство Божие окончательно ещё не потеряно — постоянные муки совести и попытки покаянной молитвы тому подтверждение и порука.
     Духовный мир Гамлета характеризуют: скепсис в отношении благости Бога (беседа с Полонием), этическая индифферентность (трёп с Розенкранцем и Гильденстерном), отвержение мира как Божьего творения и отсутствие любви к людям (там же и раньше, в первом монологе). Плюс убеждённость в своём мессианстве — типичная гордыня (в которую впал, например, и Гоголь).
     Как ни странно, точнейшую и лучшую характеристику Гамлету даёт Офелия. Он хочет карать, а не исправлять (конец 2-й сцены III акта); стремится быть жестоким и причинять боль. «Ломать сердца» — ужасающая цель своеволия. Любви в Гамлете нет ни на грош; вправляя суставы веку, он не врачует людей, а наказывает без милосердия. Но в бессмертие души и Страшный суд верит неукоснительно, хотя к себе таковой не относит. Подчиняться никому (кроме, как выясняется, сатаны) не намерен. «Его свобода пагубна для всех». Первое убийство оправдывает с лёгкостью: мол, Полоний сам виноват и «так захотело небо», воображая себя «бичом Божьим» и сознавая внутри «нечто опасное» для окружающих. И спровоцированная им казнь бывших друзей не задевает совести (тоже сами виноваты), хотя они уж точно ничего дурного не совершили. Да, Гамлет не зачинает зла (это уже подвиг), но умножает его, отвечая ударом на удар. И он крайне завистлив (сцена 7 в IV акте), поэтому моментально соглашается на поединок.
     Дюжий мятеж Лаэрта — контрастная иллюстрация к подспудному бунту Гамлета, «отражение его судьбы». Здесь всё явно, всё реально, вещи названы своими именами. Бог отвержен и презрен, во главу угла положена месть. Но картина дворцового переворота — прямая насмешка над Гамлетом. Оказывается, как легко совершить то, что он длительно и мучительно готовил, порождая какие-то тонике интриги, бесконечно порхающую игру. Конечно, Лаэрт уже пал (внимая совести, восстанет перед смертью), а Гамлет борется. Но сквозь эту борьбу просвечивает обычная гнилая интеллигентщина — подгажу, но не убью. Духовно он готов, сдался, а от действия что-то удерживает. Что — совесть или страх, «мудрость или трусость»?? Это один из основных вопросов трагедии…


     …Гамлета предали все: мать, любимая, лучшие друзья. Он лишился высоко ценимого отца и был соблазняем дьяволом. И под таким чудовищным прессом смог оставаться человеком — сыном Божиим. По контрасту с Лаэртом явственна сущностная разница меж христианином и нехристианином…