Варвара дополнение

Итак, пришло время рассказать о себе и своей жизни до того, как я чуть не попала под колеса экипажа. Меня зовут Варя, вернее, Варвара, но в тех местах, где я выросла, меня называли Варьей, а выросла я, можно сказать, на улице, родных у меня нет, я воспитывалась в работном доме. Мне вменялось в обязанность мести улицы, таскать белье к прачечной, следить за малышней и иногда переделывать за них их работу, а поскольку детские работные дома держат своих воспитанников до того момента, пока ими можно умилить богатых покровителей, то, как только я вышла из этого возраста, я оказалась на улице. Я сначала пыталась найти работу, но кто доверит что-то ответственное девочке, которой от силы двенадцать лет? Думаю, вы понимаете, что выбор был небольшой: либо стать воровкой, либо голодать, и я выбрала голод, но продержалась я с этим выбором недолго, теряя силы, я решилась спереть пирожок у лоточника, который сам был едва ли старше меня, но ему повезло больше, он был сыном пекаря. Я подкралась к нему, пока он разговаривал с покупателем, высоким молодым человеком с узким лицом и длинным носом, и выхватила пирожок с открытого ручного лотка, вернее, попыталась, тут же моя рука оказалась в руке покупателя, и он, усмехнувшись, спросил:

— Что это унас тут?

Я испугалась, дрожа как лист осины, промямлила:

— Господин, я очень голодна.

На что мужчина прищурил свой взгляд, закусил золотистый ус и произнес:

— Я и моя семья в этом городе впервые, и мы купили тут небольшую таверну, могу предложить юной леди работу, там много не заработаете, но сыты будете всегда.

— Я с радостью, господин… эммм…

— Робер.

— Господин Робер, — поклонилась я.
И он, купив мне пирог, взял меня за руку и повёл в сторону той части города, куда нам, отбросам общества, было не попасть. И так я стала помощницей на кухне у мистера Робера и его жены. В мои обязанности входили поход за покупками, мытьё посуды и чистка зала после ухода посетителей таверны. К обслуживанию посетителей в зале меня не допускали, справедливо полагая, что маленькой девочке не место там, где много подвыпивших мужчин. Убирая со столов, я скидывала остатки пищи на задний двор таверны, где возилась стая собак. Однажды я увидела, как стая собак пыталась разорвать на куски маленький комочек грязи, который скулил, пятился, но продолжал храбро держать во рту кость. Я зашла на кухню, выхватила из жаровни горящую головню и кинулась на защиту. Мне удалось испугать стаю и подобрать собаку, которая так и не выпустила свою добычу из зубов. Так в мою жизнь вошёл ещё и друг, с которым я не расставалась. Вот только пускать его в таверну мне запретили, поэтому пёс ждал меня всегда под одним из деревьев, растущих в округе, и всегда сопровождал меня на улице, постоянно порыкивая на всех.

И вот однажды, умаявшись на кухне, я решила прилечь и вдруг неожиданно начала проваливаться во тьму. Я переставала ощущать свое тело, но ощущения провала в сон, которое вам всем знакомо, не было. Я будто сразу оказалась из своей каморки прямо в чужом лесу.

Густой туман стелился по земле, почти закрывая собою величественный дуб, чья кора пульсировала светом, будто аурой разумного существа. Ветви дерева тянулись к небу, словно ища ласки несуществующего ветра и умоляя разогнать липкий колдовской туман.

К дереву подошла молодая с виду женщина, но ее образ размывал туман. Я заметила лишь глаза, что горели неестественным светом зелени, словно кошка в темноте. В руках ее мерцал сосуд, наполненный серебристой жидкостью. Лишь теперь, вспоминая об этом и сопоставляя факты, я понимаю, что в сосуде была эссенция эльфийских душ.

Она начала кружиться вокруг дуба, её плащ развевался, словно его наполнял туман. С каждым её движением пространство искажалось, словно в кривом зеркале, а время будто бы поворачивало вспять. Она запела древнюю мелодию на языке, которого не существовало в этом мире. Слова превращались в сияющие нити, которые оплетали ствол дерева.

Женщина подняла сосуд над головой. Из него вырвались серебристые потоки света, похожие на живые реки. Они устремились к корням дуба и проникли в землю, заставляя её светиться изнутри. Каждая капля эссенции превращалась в крошечного светящегося эльфа.Эльф вливался в кору, становясь частью дерева.

Дуб начал расти и сиять ярче. Его листва искажалась, принимая форму эльфийского оружия. А в его кроне мелькали красивые утонченные лица эльфов и яркие моменты их жизни. Но вдруг всё переменилось, и в кроне древа стали видеться моменты их гибели. Дуб словно показывал мне, что эти души погибли напрасно. Их всех выманивали, ставили ловушки или же продавали существа, их погубившие. И дуб отторг эти души, и серебристые сгустки разлетелись в разные стороны.

Я услышала разъярённый крик той женщины, и она заметалась по опушке леса, а ее плащ как бы начал развеивать туман.

Вдруг всё вокруг изменилось, и сон растаял в вихре серебристых искр. Остались только странные ощущения и чувство чего-то очень древнего и могущественного, что просыпается в этом мире.

Когда сон закончился, в воздухе ещё долго пахло чем-то волшебным, как будто там были древние заклинания и духи эльфов. Этот запах смешивался с ароматом свежей листвы и влажной земли. А под окном скулил мой пес.

Знакомство глазами Донрика

Что такое стая — это системное общество, впрочем, как и семья для двуногих, это тоже системное общество, которое крайне неохотно включает в себя новые элементы извне.

Я, маленький щенок, не имел своей стаи, я не имел даже мамы, ее забил палкой мальчишка, когда я по ее строгому наказу прятался с братьями и сестрами в кустах. Впоследствии все они тоже погибли, так как маминой помощи в пропитании и обучении жизни в этом огромном мире под названием улица у нас не стало, из помета 7 щенков выжить удалось лишь мне.

Мне удавалось урвать кусочки хлеба, которые дети крошили голубям, кстати, за это голуби больно щипали мне уши и нос, иногда попадая в глаза, из-за чего у меня постоянно слезились глаза, изредка попадались и другие объедки,а пить я мог лишь из грязных луж.

Но другие псы отказывали мне в своем обществе, я, прячась по кустам, наблюдал, как мамы-собаки вылизывали своих щенков, как их отцы иногда приносили им вкусные косточки. Но подойти ближе я боялся.

Так я жил до наступления холодов. Я и не думал, что выжить летом гораздо легче, чем глубокой осенью…

Вот уже который день мой живот урчит от голода. Холод пробирает до костей, я, скитаясь по улицам, набрел на задворки шумной, вкусно пахнущей таверны, эти ароматы, исходящие из кухни, сводят с ума. Там, в стенах этого большого дома, люди наслаждаются теплом, уютом и вкусной пищей. А я боюсь даже приблизиться к яме с их отходами, ведь где-то поблизости крутится стая злобных собак, однако я все же рискнул приблизиться к яме, и мне наконец улыбнулась удача — среди мусора я нашел огромную, сочную кость. Она так аппетитно пахла мясом, что я не смог сдержать радостного тявканья. Но не успел я как следует ухватиться за добычу, как из-за угла выскочила свора голодных собак. Их глаза горели злобой,а клыки обнажились — они хотели отобрать мое сокровище.

Это моя кость, утробно рычу я, вгрызаясь в находку зубами, что хватает сил. Однако стая наступает, окружая меня, самый крупный пес наступает, явный вожак, и подает знак второй собаке не лезть, и бросается на меня первым, пытаясь выхватить мою кость, и тут они нападают все разом и пытаются разорвать мое тело на куски, но я изворачиваюсь, скулю, терплю их болезненные укусы, их зубы рвут мою шерсть, увлажняя ее кровью, но кость я все равно не выпускаю из пасти. Я умру с добычей в зубах.

Внезапно в воздухе распространяется необычный аромат — запах дыма и горящей древесины. Раздаётся крик, и я замечаю девочку-служанку, ее я не редко видел, когда наблюдал за таверной. И эта юная особа держит в руках пылающую головню. Она храбро бросается отгонять собак, размахивая огнем, и что-то кричит на своём языке. Псы отступают от меня, рычат, но не решаются приблизиться к моей спасительнице. И внезапно бросаются в рассыпную.

Я слышу её нежный голос. Она подходит ближе и осторожно гладит меня по голове, мне показалась ее рука такой теплой и мягкой, словно мамин язык. Я всё ещё держу в зубах свою драгоценную кость, но уже не так отчаянно. С надеждой и страхом трепетно смотрю в ее глаза. Может быть, у меня появится настоящий друг? И я больше не буду одинок.

Девочка улыбается, поднимает меня за шкирку, берет на руки и вносит в дом, я всё ещё так и сжимаю кость в зубах — мой драгоценный трофей, который помог мне встретить друга. Теперь я знаю — даже в самом тёмном месте всегда найдётся свет, если ты не сдаёшься и продолжаешь верить в лучшее.
МАГИЯ БЕЗ НАБЛЮДАТЕЛЯ НЕ РАБОТАЕТ. Эти слова врезались мне в память, и спустя время мы вернулись к этому разговору.

Маг Орлин наблюдал, как яркий солнечный свет играет пылинками в его библиотеке. Я тихонько подошла к нему, опасаясь нарушить покой, и присела напротив, протянув руку за книгой, лежащей на столе. И тут же услышала чуть хрипловатый от продолжительного молчания голос учителя и встрепенулась.

- Знаешь, Варя, магия — это не просто волшебство и уличное фиглярство. Магия — это особое восприятие мира в целом и реальности в частности, доступное не каждому. Да и реальность у каждого своя.

- Но ведь в книгах говорится, что магия — это сила, способная изменить мир, господин Орлин.

- Ты права, но я предлагаю тебе подумать над одним научным эффектом. Его открыл некий Доплер. Ты ведь уже знаешь, что звук — это волна?

- Да.

Так вот, объясню тебена примере звуковой волны. Когда источник звука приближается к тебе, частота волн увеличивается, и ты слышишь более высокий тон. Когда удаляется — тон понижается. Но меняется ли сама природа звука?

- Не знаю. — пожала плечами я.

- Нет, Варя. Меняется лишь твоё восприятие звука. — продолжил Орлин.

- То есть вы хотите сказать, что магия тоже зависит от того, кто и как ее воспринимает?

- Да, Варя. Конечно! Мы не творим законы природы, а лишь учимся их видеть и применять. Когда маг заставляет огонь танцевать, он не создаёт его из ничего — он только раскрывает его истинную сущность, скрытую от обывателей. — Орлин встал и продолжил. — Именно поэтому различные шарлатаны, шуты, уличные гадалки предпочитают легковерных людей, ведь именно восприятие самих жертв и делает всякие пророчества самосбывающимися. Но гораздо страшнее, когда маг сам верит, потому что он сам наделяет то, во что верит, своей энергией. А его энергия гораздо могущественнее энергии обычного человека.

Я задумалась и спросила:

- А разве не опасно менять свое восприятие мира?

- Варя, человек с самого рождения каждый раз меняет свое восприятие как себя, так и мира, а также себя в этом мире. Сначала он лежит, и весь его мир — это мама. Потом он ползает и познает окружающее пространство. Начиная ходить, он познает мир, а учась чему-то новому, он каждый раз меняет свое восприятие мира.

- Все же это страшно, учитель.

- Отнюдь, моя дорогая. Опасность таится не в изменении, а в его незнании. Как и в эффекте Доплера, важно понимать, что изменяется только восприятие, а не суть. Маг, забывающий об этом, рискует утратить связь с реальностью.

- Магия — это инструмент к пониманию мироздания? — спросила я.

- Да, и, как любой инструмент, она требует осторожного обращения. Помни: мы не меняем законы природы, а лишь учимся их понимать. Как учёный, открывший эффект, о котором я говорил ранее, мы познаём новые аспекты реальности, но не создаём их.

И, собираясь выйти из библиотеки, маг обернулся ко мне и через плечо, глядя мне в глаза, произнес:

- И вот еще что, Варя, подумай. А боги? Или же бог — это наблюдатель? Или же это суть?

И вышел.
Варя уже спала, я же всё никак не мог уснуть, мою шкурку грызла противная блошиная семья, заставляя меня то и дело их выкусывать, однако они каким-то образом проскакивали меж зубов, я уже просил мага избавить меня от этой живности, на что вредный мужик предложил Варе меня просто помыть. Ага, сейчас, так я им и дался, с детства не люблю дождь, пока ты мокрый, тебе холодно и дрожь пробирает до костей, а смысл мыть, если высохнув ты опять станешь грязным? Нет уж, лучше я поваляюсь в пыли. Эх, жаль, что в варькиной комнате так чисто, я бы этим блохам показал…

Уже засыпая, я заметил свет, исходящий со стороны библиотеки

Орлина. Странно, ведь мага нет в цитадели, а Варя вот она, свернулась калачиком и спит. А уж гувернантка Вари вообще, запершись, как обычно, в своей комнате, и храпит, как пьяный боров. Кто ж там может быть? Я поднялся, просунув морду в приоткрытую дверь, выскользнул из комнаты, начал подниматься к библиотеке, из щели ее приоткрытой двери струился тусклый свет, я пробрался в саму библиотеку, хотя маг и запретил мне тут бывать. Интересно, и как люди не боятся, что их накроет всей этой лавиной книг?

Я прошел к столику мага, и тут я понял, что это был за свет.

Тусклое сияние исходило от посоха с головой медведя, впрочем, не

только сияние, я, будучи хищником, также учуял явную тревогу, исходящую от, казалось-бы, палки, я не сразу понял, что посох находится в чьих-то руках, я поднял взгляд и понял, посох держала в руках леди Курбин, гувернантка Варвары.

Ее глаза горели хищным взглядом волка, у меня невольно поджался хвост и обнажились клыки, я зарычал, и лишь тогда она меня заметила.

— А ты здесь откуда, шавка блохастая?

Упоминание о проблеме, которая не давала мне уснуть, отрезвило,

как говорят люди, мой разум, и я спросил:

— А что тебе тут надо, рыба сушеная, и оставь варькину вещь.

— Ошибаешься, это моя вещь, я ее столько лет и даже веков пыталась получить.

— То-то я чуял вонь мумии, так она от вас, леди.

— Заткнись, шавка, и какой дурак наделил собаку умением

разговаривать?

— Ну, скажем, не дурак, а одна очень умная девочка.

— Ну теперь понятно.

— Ну, если вам всё понятно, ведьма Курбин, я попрошу вас
оставить палочку и покинуть сие помещение, с вами разберется маг, когда прибудет в свой дом.

— Ха, и как же ваш маг разберется, если он не распознал в

гувернантке ведьму, которая имела дело с великим дубом?

— Ну, насколько я понял, безрезультатно.

— Да, — в бешенстве закричала женщина, — потому что этот дуб
отказался принимать осквернение души, ему подавай чистые и благородные, спрашивается, а чем, собственно, отличается намеренно убитые эльфы от просто погибших?

— Ну вам не понять, мадам, — я сделал некое подобие реверанса на четырех лапах.

— Сгинь, негодник, — ощерилась Курбин, или как там ее…

— И не подумаю.

— Ха-ха, я вот подумала и поняла, почему посох проснулся в руках бедной сиротки и ее нелепого пса.

— Почему же?

— А всё просто, посох — это душа, добровольно пожертвованная матерью, и эта душа увидела в юной Варе своего погибшего ребенка, и теперь мне стоит лишь пообещать, что я оставлю малютку в покое, и посох мне подчинится.

— Всё может быть, а что, если всё-таки нет?

— Тогда я просто сожгу вас всех, — и в руках ведьмы сам собой загорелся огонь.

— Ну я так не думаю, ведь здесь столько бумаги, что и вы сгорите сами.

— О, ты ошибаешься, я столько раз горела в кострах святош.

— Но не в колдовском огне, Ирина, — раздался за дверью уверенный мужской голос, я обернулся и увидел мага Орлина, он шел к нам летящий, словно орел.

Вдруг раздался крик, я резко обернулся и увидел, как загорелась женщина, но посох она не выпускала, мне по ушам ударил плач младенца и крик матери, я бросился вперед, укусил леди Курбин за руку, заставляя разжать пальцы, и выхватил посох из ее ослабевшей руки.
Вдруг раздался хлопок не громче детской шутихи, и силуэт женщины исчез.

Маг Орлин вытащил меня из пламени, ограничивая его воздействие лишь парой метров, позволяя выгореть дотла тому, что туда попало, но не затрагивая другие части библиотеки. Маг произнес:

— Лучше бы ты позволил им сгореть, сгорел бы посох, горела бы и она, а теперь неизвестно где и когда выйдет на свет великая матерь ковена ведьм, Ирина...