Мусор

Если меня спросить, как я здесь оказался, – вопрос поставит меня в тупик. Вполне допускаю, что я некогда был здесь, а теперь просто не могу припомнить – когда и почему. Жаловаться на забывчивость мне прежде не приходилось, но памяти здесь попросту не за что зацепиться, потому что везде навалены горы мусора, мешающие ориентироваться и соотносить увиденное с прежними впечатлениями. Хотя, если выбирать участки, где мусор уже слежался, превратившись в клейкую эклектичную массу, то можно по ней взбираться наверх и наблюдать море, виноцветное, как у Гомера. Разве что в отличие от моря Гомера его виноцветность определяет не глубокое небо Средиземья, а поверхностный слой разносортного плавучего хлама, уходящего за горизонт.
Я шёл по городу, спотыкаясь о мусорные кочки, и корил себя за то, что ежедневно выносил в мусорный бак за моим домом целый пакет бытового мусора. Разумеется, цивилизация являла свою механистическую суть, и мне не раз случалось наблюдать как к десяти часам к нашему мусороприёмнику подъезжала мусороуборочная машина, которая увозила скопившийся мусор подальше от дома. Я очень надеялся, что эти машины с отходами идут прямо на сортировку, где мусор обретает новое качество и получает новую рациональную жизнь. Сомнения поселились во мне тогда, когда в мусороприёмнике появились баки для раздельного сбора, и я видел как люди неосмысленно бросали в них что попало, а приходившая в десять машина сгребала всё сортируемое в одну общую композитную кучу.
С такими мыслями я шёл мусорными лабиринтами, встречая по дороге таких же потерянных бедолаг, иногда проходящих мимо, а иногда цепляющихся и стремящихся одарить меня чем-нибудь бесполезным, достойным оказаться в тех же монументальных нагромождениях, что тянулись за мною по всему маршруту.
Вдумчивый читатель резонно возразит мне, что коммуникация сама по себе не несёт неизбежного умножения количества негодных вещей. Но если принимать во внимание все аспекты человеческого взаимодействия, то необходимо включить в категорию сора и всю существующую в социальном сообществе нематериальную часть, имеющую в своей основе значимый мусорный эквивалент. Ведь мусором могут быть не только пустые консервные банки и картофельные очистки, но и вздорные слова, убогие мысли и пренебрежительные отношения… Поэтому я старался по возможности избегать необязательных контактов и, надо сказать, что это часто мне удавалось, сложности возникали разве что при встречах с назойливыми продавцами.
Там, где подстерегали меня торговцы, мусорные стены были приведены в состояние, соответствующее всем правилам торговой площадки. Мусор, в пределах достижимости совковой лопаты, был тщательно притрамбован, а валяющиеся повсюду ошмётки заброшены той же лопатой на гребень мусорной копи.
От первого торговца, предлагавшего мне купить какую-то мелочь, я попросту отмахнулся, но второй находился в таком неудобном для свободного передвижения месте, что мне пришлось ненадолго остановиться. Здесь проход между мусорными отвалами был столь узким, что даже при отсутствии помехи необходимо было приложить немало усилий, чтобы протиснуться дальше, не измазав одежду и не обрушив на себя опасно нависающий сверху рыхлый ком бумаг и объедков.
– Приобретайте лакомства, – сладко пропел мне торговец, разложив передо мной целый арсенал съестного, пакетированного в красивые упаковки.
Чтобы он от меня отстал и пропустил дальше, мне пришлось купить небольшой пряник, запечатанный в целофанированную плёнку и помещённый в раскрашенную коробку.
– Зачем же столько одёжек у такой мелочи, – удивился я.
– Так на то она и цивилизация, – торжественно ответствовал продавец.
– Тогда подскажите, как мне избавиться от всех этих обёрток, ¬– обратился я к торговцу, не зная, куда мне деть образовавшуюся ненужность.
– А вот… Давай сюда, – засуетился торговец, ловко поставив передо мной большую совковую лопату. Я бросил мусор на плоскость лопаты, а продавец одним выверенным движением забросил его себе за спину. Смятые обёртки блеснули на солнце и присоединились к нависающему над нами конгломерату различных отходов.
«Странно, что никогда я прежде не сопоставлял эти два, казалось бы, несвязанные понятия: цивилизацию и здравый смысл. И вот оказывается, они не просто взаимозависимы, а даже одно способно отменить другое!» – думалось мне, когда я пролазил в узкую расщелину в мусорной гряде, по стенам которой стекала то ли вязкая слизь, то ли сочился и распределялся по поверхности отвала густой жир, вытапливаемый из отложений.
Там, где проход был относительно свободен, мне как-то удавалось миновать приставучих торговцев, да и к тому же, тесноты больше не наблюдалось. Порой, вопреки моим пессимистическим ожиданиям, встречались довольно-таки широкие участки, своеобразные мусорные долины, где почти не было сора. Зато там было очень многолюдно, ибо всякий стремился подышать относительно чистым воздухом и быть подальше от осадочных пород вездесущего мусора, оставив удовольствие разбираться с этим «добром» геофизикам и исследователям Земли.
Когда я прошёл ещё дальше, то обнаружил, что мусорный лабиринт кончился, хотя и здесь особенной чистоты тоже не наблюдалось. Я бы определил эту местность как мусорное предгорье, потому что именно здесь начиналась поразившая меня эпическим масштабом колоссальная свалка.
Предгорье тоже заполняли народные толпы, однако назвать находящихся тут людей праздношатающимися, было нельзя. Здесь были и артисты, и художники, и литераторы. Каждый демонстрировал своё искусство и стремился заполучить себе либо слушателя, либо зрителя. Творцы что-то изображали, декламировали, доказывали и показывали. Сначала я ещё мог воспринимать кое-что из представленного, но потом внимание моё притупилось, и различить одно от другого стало решительно невозможно. Но я не сдавался, стараясь вникнуть в услышанное и увиденное, пытаясь осмыслить его и принять. Однако, наверное, мне просто не повезло. Раз за разом я натыкался на какую-нибудь беспомощную глупость, нелепое измышление или откровенную мазню, чем замусоривал своё зрение и перегружал память. И по причине такого отчаянного невезения я упускал из виду то, что могло бы доставить мне подлинное эстетическое удовлетворение или усладить слух.
Отойдя подальше от шумящих поэтов, я остановился около философа, который залез на штабель ломанных деревянных поддонов и громко рассуждал об общественном благе.
– Скажите пожалуйста, а почему здесь так многолюдно. Неужели беспредельная свобода самовыражения способна сформировать условия для всеобщего благоденствия, о котором Вы так беспокоитесь.
– Это есть важнейший признак развитой цивилизации, – высокомерно ответил философ, посмотрев на меня как на недоумка.
– А как бы Вы отнеслись к разумной сортировке всего создаваемого этим креативным классом интеллектуального продукта? Насколько мне известно, сортировка – это тоже неотъемлемый признак развитой цивилизации.
– Это другое, – отрезал философ, и, отвернувшись от меня, продолжил прерванное моим вторжением рассуждение об общественном благе.
Честно говоря, я совершенно не представлял, каким образом мне побыстрее выбраться отсюда. Около меня не было ничего такого, на что бы я смог взгромоздиться и осмотреться вокруг. Разве что можно было бы попросить философа уступить мне на время шаткий штабель из битых поддонов, но рассчитывать на это было наивно. Философ обрёл свою высоту, и уступить её никому б не позволил.
Оставалось одно: идти вперёд и наблюдать за тем, как убывает цивилизация, и не пропустить того момента, где должна начинаться культура.