Чаша моя. 3

- 3 -

      Градский возвращался домой после субботней смены. В этот раз он решил провести дома хотя бы один праздник, пусть и церковный. И хотя Градский по нескольким причинам перестал верить, Пасха приносила ему хотя бы небольшое но облегчение. К слову, Градский почти и не возвращался домой, брал все свободные смены и подработки. Но не потому что ему нравилось работать, помогать людям или сам был сущим трудоголиком. Дело было совсем в другом, прозаическом: дома хотелось находиться меньше всего. Но морального права об этом заявить он не мог.
         Дом его был пуст, больше похож на тюрьму. Его мать, больная деменцией последние 5 лет обезножила. Сломала бедро, когда решила самостоятельно помыться. Хотя до этого мыл ее только Градский. Что ж, тут не о чем рассуждать, всему причина сосудистое слабоумие. Теперь же она возлежала на функциональной кровати, в которой можно и подняться и наклониться, даже справлять нужду. Когда же Градский приходил домой, его мать использовала совершенно жуткие эпитеты в отношении его.

- Привет, мама! - спускался Градский на колено, брал ее за руки и пытался хотя бы немного улыбнуться ей.

- Пришел сволочь, - со злостным оскалом и пустыми глазами говорила ему мать - ждешь-поди, пока умру. Так знай, скотина, что тебя переживу.

       И Градский аккуратно клал руку, и с тяжелым сердцем уходил на кухню. Сегодня ему еще было суждено быть не раз покрытым половыми органами, ну то бишь, обматеренным, ведь маму нужно будет покормить и помыть. Потому он и брал море подработок: нанимал профессиональную сиделку с медицинским образованием, чтобы та хотя бы на несколько дней разгрузила его мысли.
        Не надо говорить и о том, что познакомься с мало-мальски приличной женщиной, он сталкивался с невыносимой дилеммой: как привести ее домой. Хотя, в жизни так бывало, что Градский влюблялся достаточно серьезно. И вопреки матери аккуратно приводил к себе девушек. Так, было, например, с Варечкой. Только услышав радостные переговоры в коридоре сына с неизвестным женским голосом, мать его принялась кричать.

- Уж теперь не с … вы будете мать в гроб загонять?

    И след Варечки простыл. Как и исчезла надежда Градского на теплое семейное счастье. А годы его шли. Он не мог выпить пива с коллегами. А друзья его испарились давным-давно, кому хотелось бы слушать рассказы про ходящую под себя мать. Вот и осталась у Градского только работа. Пришлось переходить на дежурную работу, а ведь в прошлом Градский неплохой невролог. Но разве напасешься денег на пятидневку сиделке? Они все берут двойную плату за его мать. А по что бы нет. Кому понравится? Убирается значит в прошлое воскресение сиделка, а она ей:

- Я тебя знаю, - прищуривает глаза мать Градского на сиделку.

- Откуда, Лариса Павловна? Мы с Вами не знакомы, - скромно отвечает та.

- Знаю, знаю, ты из 34 квартиры, с притона того. Да ты кубинкой своей моему сыну не думай светить. Думаешь ватрушкой своей хатку настреляешь? А ну вон!

    И Градскому становилось стыдно за нее. Он, конечно, объяснялся с сиделкою, что больной человек и все в этом духе. Но в качестве извинений все равно давал какую-то сумму. Он истер гериатрические справочники вдоль и поперек, давал и кветиапину и галоперидолу, но копролалия эта продолжалась все равно. Когда его посещала мысль, что единственное, что его спасет - это смерть его матери, он прочь отгонял ее поганой метлой. Ведь он свою мать знал и совсем иной - доброй, ласковой. Правда, она все чаще считала его незнакомым человек, нежели сыном.

- Альфонс, морда ты татарская, весь в своего алкоголика отца, хоть сюда - кричали ему из зала на кухню, и Градский смиренно топал.

- Что мама?

- Посмотри боров какой, поди и мою порцию сожрал, жрать давай!

     И следующий час он сажал ее, кормил со специальной изогнутой ложечки, так как глотала она плохо. И все слушал ее.

- Ты мне что этой ложкой, как … тычешь? А … ? Горячо! Убить меня решил, курва?

      Дежурства не просто отвлекали Градского, но и спасали от бессмысленного бытия. Ведь дома он был выжига и вор, скотина, сволочь, позорник и боров, а на работе врач. Хоть уже не невролог, но приемного покоя. С коллегами он старался не сближаться. Ведь помнит как однажды попросил Бакунина посмотреть за него явно хирургического больного, маме было плохо, у нее была температура до 40. С тех пор Бакунин издевается над ним, что тот живет с матерью в свои 40.
      Помнит Градский и тот злосчастный день, 15 лет назад, когда жизнь пропала пропадом. Он тогда еще работал в неврологическом отделении. И только принял на себя заведование. Старый Семен Гаврилович уходил на пенсию и передавал свое детище умному, многообещающему Градскому. Первую пятиминутку он успел провести с новыми своими подчиненными. И ничего не предвещало беды. К нему же на утреннем обходе, как угорелая прямо в палату залетела документовед из отдела кадров. И тяжело дыша, всучила номер по которому нужно позвонить. «Срочно! Срочно!» - глотала слова она .

- Альфонс Семенович, заведующий неврологическим! - чинно представился Градский, подумав что сейчас будет разговаривать с каким-нибудь больным на голову чинушей.

- Добрый день, МЧС беспокоит Вас. Мы потушили пожар у Вас. Ваша мама жива, - дар речи покинул Градского, и он тут же бросился все выяснять.

     Он себе и представить не мог, что его мать давно была больна. Он говорил с ней каждый день, был неврологом, но не вычислил в ней никакой болезни. В последствии он вспоминал, что мать часто год от года начала вспоминать о детстве, но он это отнес просто к ностальгии, которая часто захлестывала пожилых. Его мать зажгла газ, как выяснилось позже и неожиданно забыла, как пользоваться зажигалкой. Когда достаточное количество газа накопилось на кухне, случилось что-то с проводкой. И кухня выгорела до тла. Хорошо хоть не взорвалась. Мать получила лишь небольшие ожоги и легкий испуг. Диагноз был ясен: болезнь Альцгеймера. Теперь все чаще стал отлучаться домой Альфонс Семенович, отпрашиваться. Что очень и очень не нравилось начмеду, которому именно обычно к трем, или четырем, нужно было посмотреть кого-то важного, кого-то нужного или сделать какой-то отчет. Скоро Градского попросили с заведования. И он устроился в приемник, на дежурства.
      Он бы, наверное, сейчас пел «Христос Воскресе из мертвых», если бы жизнь не повернулась к нему таким образом. Все же, как дань традиции, он зашел в магазин, купил пару куличей. Субботняя смена прошла для него спокойно, только с большим количеством смертей в стационаре. Он всегда отмечал эту необычайную закономерность - все мечтали отойти в мир иной, в страстную неделю или Пасху. Он присел ненадолго около подъезда, тяжело вздохнув. Подниматься на третий этаж не хотелось. Хотелось же остаться здесь на воздухе, весеннем солнце и тут же уснуть.

- Христос Воскресе! - крикнули Градскому издали.

- Владимир Саныч, ты ли? - с улыбкой отозвался Градский.

- Хлистос Восклесе, - повторили с беззубой улыбкой за папой.

      Лунин шел за ручку с дочуркой. Та дерижировала в своей руке недоеденным яйцом, так что оно сыпалось по окрестностям.

- Так а ты чего здесь? - Градский привстал, протягивая руку.

- А у меня здесь жена бывшая живет, вот привел отдать. Ну бывай!

     Они снова пожали друг другу руки. И Лунин, водрузив дочку себе на плечи, исчез в подъезде. А та не забыла показать Градскому язык.

- Да уж, - повторил Градский, будто этот самый язык маленького ребенка то, самое, что он ждал для поднятого сегодня настроения.

    Градский быстро теперь поднялся по лестнице. Воткнулся в свою дверь, провернул ключом. И теперь сомкнул веки, ну мужайся.

- Вот он, как … из штанов появился! Ты где был вражина? К Пасхе делал себе подарок? Пенсию мою?

- Лариса Павловна, - говорил тихий голосок, - что вы! Это же ваш сын пришел.

- Какой он мне сын? Посмотри какой дьявол. Подкинули мне его. Разве я такого родить могла?

    Градский, сняв туфли, без слов прошел на кухню. С грустью водрузил куличи на столешницу и повернулся к окну. С минуты постоял, и принялся к делу. Достал из холодильника разогревать кашу. И все необходимые матери лекарства.

- Пошел яд мне добавлять в еду, уродец! - комментировали в зале.

    Скоро на кухне появилась и сиделка, девочка лет 20, только-только окончила колледж. Градский нанял ее впервые, оттого, наверное, она пришла в кухню с вопросительным лицом и округленными глазами.

- Как же вы живете так? - спросила она, а затем почему-то сама покраснела от этого вопроса.

- Живу, потому что мать моя, - коротко отрезал Градский.

- Тяжело же Вам, - от этих слов у Градского почему-то попытались навернуться слезы, но он сдержался.

- Я вам на карту, переведу деньги. У вас Сбербанк?

      Отпустив девочку домой, Градский собрал ложку, слюнявчики и прочую утварь и направился к матери в комнату. Девочка постаралась: все было чисто и убрано с хлоркой. Белье поменяно и блестело. Удавалось это не каждой. Мать его пожилая с косым бесовским взглядом и съеденной бровью мотала туда обратно головой и трепала расписное одеяло. Градский еще немного удивленный порядком принялся совершать свою миссию. Он попытался водрузить салфетку на нее, и несколько подушек, чтобы она присела.

- Задушить меня хочешь, Ирод, я тебя в милицию сдам, скотобазу! - всячески сопротивлялась слюнявчику та, а силищи у той было, не скажешь, что и прикована к постели.

- Мам, поесть надо!

- Какая тебе мать, ты кто такой? Насилуют!

    Немного поцарапав Градского, она истощилась. И салфетка была победно водружена.

- Отравитель! Паскуда!

    Градский тихонько раскрошил в кашу мемантин, кветиапин, таблетки от давления и принялся кормить. Мать его закрывала рот, отворачивала шею, наклоняла голову. Каждая ложка каши давалась Градскому большим трудом, уговорами или насильному вкладыванию.

- Издеватель! Сволочь!

       Около двух часов он слышал проклятия, но кормил последнего в мире дорогого ему человека. Затем закончив это дело, он устало и истощенно присел около кровати, вытирая пот и подступающие слезы. Прошло минут пятнадцать, и мать его захрапела бодрым сном.
     Градский же думал вот о чем. Что вся современная медицина - миф. Она никому не помогает. Таблетки - сущая нелепица, они никогда не помогут его матери. А сколько других таких неизлечимых больных. И нужно ли вообще это качество жизни, продление жизни? Когда каждый день видишь такое. Его мать уже давно перестала быть его матерью. Но в нем еще теплилась надежда, что однажды она скажет ему что-то важное, нужное, кроме слов «плевотина» и «мудень». 
        В дверь постучались. Градский встрепенулся, кто бы это мог быть. Он тихо встал, чтобы не разбудить мать и прошел в коридор. Он с недоверием посмотрел в глазок. Н-да, надо бы его помыть. Открыл дверь и обнаружил всю ту же сиделку, которую отпустил несколько часов назад.

- Я подумала, - смело начала она, - что вам не помешает сегодня помощь. Вот я до дома сбегала, я недалеко здесь с бабушкой живу. Взяла Вам яичек. Освященные.

    Разулась и прошла в переднюю, оставив Градского в сконфуженном молчании.

- Ой, а куличи-то у вас есть. Ну, ничего, эти свои, печенные. У меня бабушка делает. Сейчас чаю сделаю. Пасха все-таки, а вы один.

    Он было хотел что-то сказать, шевельнуться, но ему быстро и ловко воткнули чашку чаю.

- Воистину Воскресе, - проговорил Градский и не смог сдержать теперь слез.