Гречанка

1
Село Кобельцы, это на Подольщине, жило своей мирной тихой жизнью. В таких малороссийских деревушках-куренях, во второй половине девятнадцатого столетия, жизнь всегда протекала скромно. Низенькие хатенки с белыми боками и маленькими окошками, но с большими-высокими крытыми соломой-старкой или очеретом-комышом крышами, стояли в разброс среди разной зелени, словно грибы-боровички. Жизнь там спокойная, потому что живут люди каждый своей уединенной жизнью. Но живут все же дружно, без ссоры, ибо нет причин для раздора. При таких домишках-хатках, как правило, растут плодовые кусты, скажем, вишни или черемухи, так роскошно цветущие и пахнущие по веснам. Тут же, чуть по одаль от дворов стоят фруктовые деревья, к осени увешанные спелыми плодами. Усадьбы, как правило, обнесены плетнем по всему периметру. Народ, хотя и смирный, но гордый и разный, по крови, разумеется. В любой хате, какая только есть на лицо, можно встретить полурусского, полухохла, полуполяка, но все непременно привержены одной вере и считают себя не иначе как русскими – православными людьми. И как будто на розживу стоит в околотках жилье иного люда, скажем еврея, держащего на селе шанок, а при нем небольшую лавку…
В одной из таких хат, на краю села, там, где сразу за дворами особняком порос развесистый клен, вдовствовал который год пан Сашко, по фамилии Заметельский. Его жену и двоих детей бог прибрал до сроку, в разное время, и остался у него один сын-парубок Данило, с которым в последнее время он не виделся почти год, по причине учебы сына в бурсе, и со дня - на дань ждал его возвращения по случаю окончания учебы. Он уже не думал, как обустроить дальше свою жизнь, он думал теперь о сыне Даниле, о том, как все сложится у него хорошо с семьей, и он в окружении внуков будет доживать свой век. Эти мечты приводили его иногда до такого умиления, что невольно наворачивались слезы на глаза, так это трогало его душу.
  Еще издали подъезжая к селению, видна его усадьба с выкрашенными на окнах ставнями, разительно отличавшее это жилье от остальных более простых, без ставен, хат. А когда, кто-либо подъезжал к самому причилку-крыльцу этого двора, то всегда находил в нем спокойствие, поскольку с того дня как свезли на погост хозяйку двора, перестала в нем водиться всякая живность: не погомонит криком более гусь, не пропоет петух в предрассветный час. Просто потому, что пан Сашко не занимался дворовым хозяйством, как его жена. Битую птицу себе на потребу получал с других дворов, в свою очередь получавшие от щедрого пана благодарность в виде части урожая с его весьма солидного клина земли. Довольно таки приличный, по своей площади , фруктовый сад был тоже запущен, поскольку он не любил возиться со стволами деревьев и особо не был строг со своими «помощниками», которые немилосердно обирали фруктовые деревья, не заботясь о их приличном состоянии. Не занимаясь дворовым хозяйством и садом, он все же ездил на пашню к косцам и жницам, иногда сам берясь за работу. А в последнее время, как старшина куреня, оставил и это занятие…
2
Пану Сашко за пятьдесят лет, сам из числа дворовых крепостных, из поместья усадьбы поляка, пана Метельского. Отца своего не знал с рождения и не досаждал в будущем с этим вопросом свою матушку. А мать была дворовой девкой и злые языки дворни поговаривали, что нагуляла она его от самого пана Метельского, который был чересчур охотчь к женскому полу, и не очень разборчив. Ну как бы то не было, когда вышло время учиться грамоте единственному сыну пана, Ежему, который был ровесник Сашку, и с которым по ребячьи сдружились, бегая вместе, во время занятий барчуга с приглашенными для этого воспитателями, пан по просьбе своего малолетнего сына не возрожал, чтобы во время его занятий с ним слушал грамоту и этот босоногий дворовый мальчуган. И когда пани Метельская с льстивым польским тоном, явно недовольная решением мужа, спрашивала его: «Зачем вы это дозволяете?», он всерьез отвечал: «Пусть познает грамоту. Может из него выйдет хороший управляющий имением… для нашего сына». Убедившись в правоте мужа, но все же оставшись не вполне довольной его решением, ибо была тоже в курсе дворовых сплетен – оставила этот разговор.
Так, мало-мальски постиг Сашко грамоту. На Украине, находящейся под долгим Польским влиянием в те времена, заводились ее порядки.
Сашко, тоже, взрослея, тяготел к их нравам и культуре. Он любил их умеренность во всем, нравились ему порядки, заведенные панами: как они проводят обеды, вечера, охоты и прочие бытовые штучки.
Когда они стали уже парубками, молодой пан Ежий собрался уезжать из этих мест учиться в Киев, а затем в Петербург. И старший Метельский, может чувствуя за собой какую-то вину за прошлое, не зря же баили дворовые на счет появления Сашка на свет, да к тому же чтобы угодить своему сыну, находящемуся с ним все еще в дружбе, дал Сашку – вольную.
Когда писарь-дьячек выправлял бумаги, чтобы дать ему фамилию, ехидно спросил Сашка: - «За чьим ты, холопье, был двором?», - зная наперед решение пана.
За Метельским – ничуть не обижаясь выпалил молодой парень. Так с легкой руки писаря ему была дана фамилия – Заметельский.
Сашко, владея грамотой, был помощником управляющего имением пана и в последствии женился на его дочери. В 1956 году у них родился сын Данило.
Когда было отменено крепостное право (1861 г), все дворовые и крестьяне получили вольную, не сразу правда, а в течении двух-трех лет.
А Сашко со своим семейством продолжал трудиться в усадьбе, выполняя обязанности уже управляющего. Но вскоре после этого умер хозяин имения, и постепенно стало хозяйство расстраиваться – разоряться, уже используя не подневольный, а наемный труд. Наследник пан Ежий, вызволив к себе в столицу вдовую мать, поручил стряпчему хлопотать о продаже имения, упомянув ему однако о Сашке, чтобы тот опирался в этом щекотливом деле и на его доводы и советы.
Из продажи имения, кое-что перепало и ему, и с тех пор, его уже в околотке именовали все не иначе как – пан!
Вот такая родословная у молодого человека Данилы, возвращавшегося в родные места.
Сам Данило имел чувства отличные от отца. Был проворен, словоохотлив и вспыльчив, ежели чувствовал свою правоту в каком-либо деле, когда его склоняли к обратному. Одним словом, имел сильный характер…
К приезду Данилы, все комнаты в хате были прибраны девчатами, посланными вдовой кумой пана Параськой, которая после смерти кумы, стала вести себя на этом дворе не иначе как «хозяйка» и за это, за глаза, девки на старый лад называли ее ключницей, распоряжалась добром пана, по мелочи конечно, как своим. Да к тому же у нее была дочка Ганна, на две весны моложе Данила и, сначала в шутку, а затем на полном серьезе, все донимала пана: «Как бы хорошо вышло поженить наших детей», как только Данило закончил учебу. Сама же языкатая Параська с некоторой горделивостью трепалась бабам, что могла бы уже давно сойтись с паном, да мол нельзя, из-за детей»: «Породнюсь с паном с другого боку».
Ганочка, как ласково называл ее сам пан Сашко, была красавицей, слов нет, и вряд ли кто на селе из девок мог составить ей конкуренцию, претендуя на внимание Данилы. Поэтому кума Параська, привлекая девок к работе на его усадьбе, не опасалась за дочь и заставляла их делать все наилучшим образом: «Для дочки же стараюсь».
Сами же молодые больше проявляли в общении дружеские отношения, как брат с сестрой, поскольку росли вместе, нежели между ними можно было заметить вспыхнувшую искорку страстных чувств.
- выйдешь за Данила, сама запануешь – все наставляла дочь неуемная мать – эко сколько у них добра. Сама всему этому будешь хозяйка.
3
Июнь месяц. День выдался жаркий и куда ни глянь в степную даль, везде сухой воздух переливался струями. Пан Сашко успел уже отправить прибывших с раннего утра мужиков, на сенокос. Пришла пораньше и кума Параська с девками – помощницами, готовить обед по случаю приезда Данилы. Сам же хозяин, успев уже уходиться в заботах, присел у крыльца хаты под навесом и оттуда, из тенечка, оглядывал свой двор:
«Господи ты боже мой, милосердный, какой я хозяин, везде все в запустении. Строения все стали ветхие, требуют участия. Сад тоже в запустении…  вот воротится сынку Даноло, все поправит, все приведет в порядок». И как бы внимая его рассуждениям, вскорости подкатила к усадьбе посланная за сыном в Кременчуг телега на взмыленных лошадях, обдавая двор клубом пыли…
- А, сынку! … а ну покажи свою бумагу, что выдали тебе в бурсе. Посмотрю какой ты стал граматей.
С такими словами отец встретил сына, когда тот только что слез с повозки и, отряхнувшись от пыли, подошел к крыльцу.
- Постой! – вытянул вперед руку перед собой – дай хоть гляну на тебя. Ну здравствуй, сынок!
Они обнялись и отец от умиления пустил даже слезу. Затем Данило из внутреннего кармана свитки вынул свернутую трубочкой грамоту об окончании учебы. Утерев слезы, отец развернул лист и оглядел его пристально, всматриваясь на приложенную внизу печать.
- Ах ты такой-сякой сук-кин сын! Осилил все-таки грамоту. Добре, сынок! Ей-богу, хорошо! Ну, пойдем в хату.
Не успели они поворотиться, как увидели куму Параську, вылезшую из кладовой под навесом амбара во дворе, которая, кряхтя, вытащила набитую всякой съестной всячиной корзину. Завидя рядом с хозяином Данила, охнув, выронила из рук ношу:
- Боженько-ж ты мой, Динилка! Приехал!
- Здравствуйте, тетя! Я смотрю вы все такая же, неуемная. Все хлопочите по хозяйству. Здоровья вам!
- спасибо, сынок. Как же не хлопотать – обняла и поцеловала возмужавшего за последний год дюжего парня – что же мы стоим, пановье, пошли в хату. Мы сейчас зараз соберем обед.
Затем прошли в светелку, где трое девок, одна из них дочь кумы, Ганна, возились у стола. Они, увидев молодого паныча, вскрикнули, а Ганна бросилась Даниле на шею – Братушка!...
- Давайте девчата все что не есть ставьте на стол – сказал Сашко, чтобы укоротить минуты встречи Данило и Ганны видя как от их объятий двое других, соблюдая свой девичий обычай, от стыда прикрывали лица руками.
Большой стол был заставлен закусками и графинами со всякими наливками.
Пришли двое товарищей Данила по детству и началась пирушка. Гости поздравляли Данила с окончанием учебы и хвалили дядьку Сашка за то, что тот сделал доброе дело, отправил сына на учебу. Теперь его ждет хорошее будущее, раз он стал слишком умным…
Когда гости разошлись, а вместе с ними пошел по селу и Данило, солнце еще висело в уголку неба. Пан Сашко уже в глубоком хмелю, чего раньше редко позволял, взял еще раз грамоту сына, не мог налюбоваться на нее, затем, свернув опять в трубку, ступая, ища равновесия в походке, вышел во двор, намереваясь пройтись и показать этот документ сельчанам, так в нем воспряла гордость за сына. Пошатываясь, дошел до плетня и, увидев своего шедшего товарища, окликнул его:
- Панас? Подь сюда. Данило бурсу окончил… ось бумага – он поднял над собой бумажный сверток. В глазах его затуманилось, и промычав еще что-то несуразное себе под нос, грохнулся тут же у плетня и громко захрапел, еще до того, как подошел к нему его товарищ.
Прошла уже неделя, как Данило в отчем доме, и отец все водил его по усадьбе и знакомил с расстроенным хозяйством. Но сын не проявлял к этому никакого интереса. После Киева, городской жизни, он смотрел на всю эту усадьбу, и перед ним вырисовывалась жалкая картина. Он никак не мог заняться каким-нибудь делом, хотя дел было невпроворот. Не лежала ко всему этому его душа, и глядя на все это, он чувствовал в себе какую-то духоту в сердце. В глубокой тоске томилась его душа и собрался он в Кременчуг, посмотреть как живут там люди, оглядеться вокруг, может и сам в чем-то проявит интерес к какому-нибудь делу. С одобрения отца, покинул он село:
«Хотя это не Киев, но все же, веселее здесь живет народ» - размышлял он.
4
Данило, бродяжничая по улицам Кременчуга, забрел на базар, излюбленное место препровождения бурсаков, когда свободны от учебы, еще по Киеву, где они, «хозяйничая», заставляли торговцев быть осторожными и внимательными к своему добру, увидев шуструю шандропу-бурсаков. Но теперь Данило – дюжий парень, не своим видом обряженный в новую суконную свитку, статью и учтивым поведением, не выказывал того, что он выходец из бурсачьего племя.
На базаре куча народа, торгуют всякой всячиной и греки, и татары, и евреи, и нашего брата-православного довольно-таки много, и язык вокруг пестреет разным говором-разноречием. Идя по торговым рядам, он услышал вдруг звонкий девичий смех, и поворотившись, на соседнем ряду противоположной стороны, увидел девушку, как раз на том месте, где висела торговая вывеска:
«Промышленные товары»
Купец 1-й гильдии Циберцаса.
Под вывеской стоящий молодой человек в сером сюртуке, по-видимому, приказчик хозяина, то и дело нашептывал девушке что-то на ухо, и она заливалась заразительным смехом.
Едва глянул Данило на нее, как почувствовал что пропал. Чаще застучало сердце, потому что ничего подобного он еще не испытывал.
«До чего же хороша» - подумал он, и глядел на нее не отрываясь, не зная что делать. Затем подошел поближе, и воспользовавшись моментом, когда ее развлекатель отошел за какой-то надобностью, обслуживая очередного покупателя, встал против нее. Их взгляды сошлись. Прекрасная черноволосая, белая лицом девушка так испугалась, что перед «покупателем» не смогла проронить ни слова, а только скраснев лицом, мило улыбнулась:
- Кто ты? – вырвалось у него после недолгого замешательства – как тебя зовут, красавица?
Она, смущаясь молодого человека опустила голову.
- Ты разумеешь по нашему?
- Да! – живо ответила она и глаза ее вдруг пронзительно-ясно впились в него. С минуту оба пребывали в оцепенении, но затем где-то там, глубоко внутри, прихлынувшая кровь к вискам внезапно вызвала в нем потребность в любви и он, бессвязно заговорил:
- Ты… ты свободна? – спросил, по-видимому, подумав об удалившемся на время молодом человеке – где я могу видеть тебя? Ты только скажи!
Она, улыбнувшись, отвела свой взгляд куда-то в сторону и, взяв рукой кончик шелкового платка, повязанного на ее тонкой длинной шее, и прикрыла им слегка лицо.
- Почему пан интересуется? – щуря глаза спросила так, как быдто сама уже проявила к нему интерес.
- Как почему? Странная какая ты, однако! Я… меня зовут Данилой. Я из ближайших хуторов, у родителя своего … после учебы… в гостях. А ты?
- Я, Олимпия – перебила его – я здесь присматриваю иногда за нашим семейным добром, помогаю родителю – указала вверх пальцем на торговую вывеску.
- Дак, ты….
- Да, я гречанка. – не дала договорить – а что? – она посмотрела на его удивленное лицо – вы чем-то разочарованы, пан? На вас лица нет – уже она взяла инициативу в свои руки – вы удивлены, молодой человек? – не унималась она, стараясь при этом чем-то заняться у прилавка.
- Ну что ты, краса… Олимпия! – недоговорив, поправил сам себя – где мы можем видеться? – быстро спросил, опасаясь что вот-вот появится тот молодой ее обольститель и испортит им всю «обедню».
- Пан, Данило намерен назначить мне свидание? – искоса посмотрела она не его озабоченное лицо – Я ведь Вас не знаю. А вдруг вы губитель дамских сердец, любовный соблазнитель или того хуже – отъявленный злодей?
- Помилуй, Олимпия! Душа моя! – в горле у него пересохло и он еле выдавливал слова, не зная, чем ее завлечь и как расположить к себе – я скорее сам расправлюсь с любым злодеем… кто только посмеет обидеть мою паночку…
При словах «мою паночку», она слегка по-девичьи смутилась и не стала больше задавать дерзких вопросов, потому что уловила своим женским чутьем его влечение к ней, со всей его искренней простотой и душевностью. Они оба чувствовали друг к другу не выразимый словами интерес, и уже нельзя было вот так, по живому разорвать это мимолетное знакомство…
5
Данило все чаще стал пропадать из села, уезжая в Кременчуг, для встречи с Олимпией. От нее он узнал, что ее мать с отцом из Крыма, с Феодосии. И сама она родилась там же. Но отец, ища выгоду в торговле, обосновался в Кременчуге. С каждой встречей их сердца находили все больше отклика на заботу и внимание друг к другу. И вот однажды, заявившись домой после очередного свидания, сказал отцу, что хочет показать ему свою избранницу. Отец сперва проявил даже беспокойство, ибо кума Параська не переставала ему досаждать о скорой женитьбе детей, а тут  - такое!
Он поначалу недоумевал:
-Ты что такое говоришь, сынок! А как же Ганочка?
- Да что вы, ей-богу, со своей Ганочкой – вскипел Данило.
- Грех Бога гневать, сынок! – стоял на своем отец.
Потеряв жену и двоих детей, вся теперь привязанность его сосредоточилась только на единственном сыне Даниле и все его мечты о спокойной жизни в старости обернулись теперь в сущий кошмар, с этим выбором сына…
Делать было нечего, как только согласиться со случившимся. Буквально через день после их разговора, собрались ехать в Кременчуг за покупками и заодно глянуть отцу на выбор сына.
Кума Параська, завидя бравых мужиков, сына с отцом, собравшихся в дорогу и обряженных в новые свитки, непременно поспешила вставить словцо:
- Пановья собрались на Ярмарку в город, за покупками? … Помогай вам бог.
Она на радостях подумала: «Дело к свадьбе, наконец-то».
В город добрались, выбравшись спозаранку, когда базар был в полном разгаре, и повел Данило отца по его многочисленным рядам, к тому, теперь уже заветному для него месту. Остановились напротив, как и тогда, где впервые увидел ее. Улыбчиво кивнул отцу, чтобы тот взглянул напротив, указав на стоящую за прилавком статную девицу.
- Ну как, бать? Хороша? – спросил, не скрывая восторга.
- И-и, бусурманка! – воскликнул отец, увидев девицу с черно-смоляным отливом волос.
- Не бусурманка, а гречанка.
Хороша то хороша, но все же отцу не давало покоя то, как все выйдет с этой гречанкой. И не зная, как поступить с выбором сына, все еще стоял на своем:
- А как же Ганочка, сынок?
- Да что вы, ей-богу, со своей Ганочкой – пуще прежнего вскипел Данило. При этом вся кровь бросилась ему к лицу, и сейчас же отхлынула назад, так сильна была его потребность любви к ней.
Данило, видя такое озабоченное настроение отца, не стал подводить и знакомить его со своей избранницей, оставив это действо на потом. И потому, обойдя ряды и прикупив кое-что с базарного дня, к вечеру воротились в родное село.
Месяц, висевший на небе, давно уже осветил весь двор, а пан Сашко все сидел у крыльца, обдумывая их поездку, принесшую ему беспокойство.
Он озадаченный просидел бы так до самого рассвета, если бы дремота не стала туманить его разум, и он тяжело вздохнув, отправился на покой.
6
Закручинился пан Сашко, огорченный выбором сына, с этой гречанкой. И, чтобы как-то утешить, успокоить самого себя, свою печаль, найти возможность поправить, так сказать, положение дел – обратился он за советом к своему давнему приятелю, еврею Яше Циммерману, державшему лавку, а при ней шанок-кабак, и который пользовался у всех в округе мудростью и ученностью…
- Здорова, Яша, здорова, друже! – пожали друг другу руку – все торгуешь, – он не разнимая руки взглядом окинул его заведение, – все богатеешь, еврейская твоя душа, – улыбчиво погрозил пальцем – я рад за тебя, друже!
- Доброго дня, пан Сашко! Я так думаю, что ко мне пожаловали не только ради чарки горилки – с его лица не сходила улыбка от похвалы пана, не лишенная, однако, ехидности.
Они присели за стол.
- Пришел просить совет, Яшка – оправив усы, он немного в растерянности, не зная как начать разговор об этом весьма деликатном деле.
- Какой совет? – засуетился корчмарь – что за просьба? – пан Сашко молчал, и он продолжил, воспользовавшись паузой – если есть такая услуга, почему бы и не помочь, доброму человеку.
- Не говори ничего – перебил его пан – лучше выслушай меня. Я бы не стал просить тебя, Яша, но я не горазд на такие тонкости, какие учудил мой Данило. А вы, евреи, в таких делах мастера – погрозил улыбчиво пальцем – по этой части умны.
- Да что случилось? Пан, скажи, наконец!
- Одним словом – замялся было он – Данило влюбился и путается с иноверкой.
- Н-ну, так и пусть путаются. Та-а, поплюйте и забудьте.
- Как, пусть? Как наплюй? – удивился тот – а наша вера, разве можно?
- А-а, пан разве не знает, что бог на то и создал мужчину и женщину, чтобы любились и плодились. Э-эх – тяжело вздохнул – не такое уж ваше горе – он подал ему чарку с горилкой – выпейте для успокоения души своей.
А я в этих делах вам не помощник – он лукаво посмотрел на угрюмое лицо пана – ай-ай – закачал головой – пан думает раз уж и еврей, значит все может, значит все знает, по-вашему.
Сашко с еще большим огорчением посмотрел на него.
- Пан, так на меня смотрит, как будто я задолжал ему десять червонцев… а, кто такая? – наконец полюбопытствовал – знатного ли рода? – съязвил он.
- из Кременчуга, купца-грека Циберцаса дочь, Олимпия!
- Боже, Олимпия!
- Дак ты знаешь, видел ее?
- А как же! – корчмарь соскочил с места, поднял руку вверх, прищурил глаза и покачав головой, продолжил – боже, какая красавица! Мои очи еще никогда не видели такой красоты, как… спелый персик!
Он затем склонился к пану поближе и, сделав знак обеими руками, как будто хочет объявить что-то важное, продолжил:
- Не все же, пановье, вашему роду потреблять одни «галушки», а и треба попробовать хоть раз «персика» - образно выразился предприимчивый еврей, на счет выбора его сына – я вам так скажу: велика власть женщины, коли человек влюбится – и тут же сразу запричитал – дай бог им здоровья, и побольше детишек. Прощай, отчий дом и пусть хранит их бог от всякого несчастья – уже с некоторой печалью, сочувствуя пану как родителю, пропел он.
Подивившись его умственной натуре, пан облегченно вздохнув, пожав плечами, осушил содержимое чарки…
- Коли свадьба, за мной бочка горилки – после небольшой паузы, подмигнув пану с юморцой сказал корчмарь, наливая вторую ему чарку, видя, что тот, вроде уже согласился с его доводами на счет молодых…
Делать было нечего, как ему взять приятеля Яшу в «сваты», ибо надо было уже что-то предпринимать:
«Данило не отступится от своего, и кто как не Яша может разрешить это щекотливое дело. К тому же, он уже, наверное, прикинул, сколько сможет заработать на моем горе с этим сватовством и нашей свадьбой. Не говоря уже об укреплении своего авторитета, разрешив такой вопрос» - думал Сашко.
7
Когда молодые решили не расставаться, пожениться, сообщив об этом каждый своим родителям, пан Сашко, чтобы соблюсти приличие наперво решил познакомиться с ее родителями, чтобы обговорить все дела, надеясь при этом на помощь своего приятеля Яши Циммермана.
В один из ближайших погожих дней, когда солнце подходило к полудню, явился он к нему, чтобы уточнить время поездки.
- Ну так, что Яша, когда едем? – едва переступив порог его жилища, перешел сразу к делу.
- Ай, ай, ай! – покачал головой, - пан думает, что вот так прямо запряг сивку-бурку и айда, в дорогу, - он трогательно улыбнулся, сойдясь в рукопожатии, - что можно вот так не подумавши ехать, сломя голову, к чужим людям, как за своим добром?
- Ну так думай, - не разнимая рук сказал тот, - делай что хочешь только скорейше давай разрешим это дело.
- Завтра! – резанул тот – и рано, так чтобы еще солнце не взошло, - улыбнулся.
- Добре, Яша, - повеселел Сашко, - велю готовить лошадей. До свету будем уже у тебя. Почевай.
- Всего вам, до завтра – Запер осторожно за паном дверь.
Он уже давно обдумал все наперед, что будет говорить родителям невесты, но не признавался пану, поскольку прелюдия разговора будет зависеть от переменчивого настроения купца, которого он знал не первый год, сойдясь с ним, однажды, по торговым делам…
Прибыв на место, к жилищу купца, как и перед всяким важным делом, сойдя с брички, корчмарь, посунувши обшлаги рукавов своего савана, схватил себя обеими руками за пейсики, свисавшие из под яломка и, поворотясь то в одну, то в другую сторону, сплюнул по обычаю своей веры, прежде чем они показались на глаза хозяину. Вышел на крыльцо хозяин и корчмарь начал кланяться ему, поглядывая украдкою на пана, как тот тоже проявит свое уважение, но пан Сашко, только сняв папаху, перекрестился на три раза и водрузил ее на прежнее место.
- Что, за товаром? – пошутил купец, вышедший им навстречу, признав в одном из них своего давнего приятеля, зная наперед, зачем явились.
Корчмарь тут же в ответ тоже шутливо запречитал:
- Ай славный же у вас товар! Ай добрый товар! Такой товар, что ни за какие деньги не купить… Разной веры мы, - сказал уже серьезно, когда сошлись с хозяином в рукопожатии, - но бог ведь у нас один, верно?, - подмигнул, - и когда мы, торговые люди, захотим что-то сделать, то тому и быть.
Хозяин, улыбаясь, доброжелательно кивнул головой, и глядя на них, пан Сашко получил уже некую надежду на положительное разрешение своего вопроса. Затем, познакомившись и с паном, хозяин любезно пригласил их в дом.
Нет нужды пересказывать их разговор в «покупке» эксклюзивного «товара», стоит только, однако, отметить, что этот «сват» был настолько убедителен, употребив при этом столько лести, что купец был готов не только отдать свою дочь за человека другой веры, но и сам перейти в нее.
- Дай бог им здоровья и побольше детишек. И пусть хранит их бог от всякого несчастья, - сочувствуя уже обоим родителям как родственникам, под конец беседы заключил корчмарь. Договорились о месте и времени свадьбы для молодежи, гости любезно распрощавшись, отправились в обратный путь.
8
Свадьба была пышной. Гуляло все село с приглашенными гостями невесты. Сельчане по-разному отнеслись, обсуждая новости, закончившиеся свадьбой. Одни искренне были рады за молодых, желая им счастья. Другие, не без ехидцы, конечно, заметили, что: «Деньги к деньгам», имея ввиду достаток обоих породнившихся семей, а третьим и вовсе не было дела до каких-то слухов и сплетен, они были рады, что выдался случай погулять-повеселиться. Не было только на свадьбе кумы Параськи, гости баили, что от досады, на нервной почве заболела она горячкой.
И вот в самый разгар веселья, выйдя из-за стола, в укромном местечке возле Яши Циммермана собралась кучка подгулявших уже мужиков, и он с присущей ему деловитостью стал рассказывать: как все началось то, что закончилось этой свадьбой…
- Приходит как-то раз ко мне пан Сашко, - после тяжелого вздоха начал он в расстроенных чувствах, - и поведал то, что случилось с его сыном. Был тот в городе, на ярмарке, и увидел там Олимпию. Как увидел ее, так и потерял дар речи, - он приложил руки к сердцу, - сразу же горячо полюбил ее. Так в этом я вам скажу, нету ничего удивительного, сами глядите на этот… персик, - он взглянул в сторону застолья с молодыми, - главное в том, что она тоже полюбила… этого лоботряса. И вот с этой новостью родитель пришел ко мне за советом, и стал жалобно просить, как разрешить эту историю. Ей богу, так жалостно просил, аж зашло у меня сердце, так просил. Если , говорит, Яша не поможешь, то видит бог пойду и… утоплюсь. О, вей мир! (о, горе мне!) – он устремил свой взор куда-то к небу, - не пропадать же доброму человеку. И что же вы думаете: Как гречанке жить с православным? Их ведь нельзя обвенчать. И тогда моя душа призвала к себе Моисея, в заповеди которого сказано, что мужчину и женщину бог на то и создал, чтобы любились и плодились. Раз так, то тогда и разрешился мой совет пану. Решили наперво Олимпию покрестить по-православному обычаю и наректи Анисьей. И вот вам, соединились наконец-то любящие сердца…
Так, что же вы думаете, - немного помолчав не унимался он, - эта чертова Параська, раскудахтала по всему околотку, что Яшка Циммерман со своими еврейскими штучками навел порчу на пана и его сына, наделив их этой гречанкой. Эта гадюка Параська ляпнула такое на мою голову за то, что ей не довелось стать тещею Данила, с их добром. И теперь все бабы закудахтали в тон ее злому языку, и когда случается, что я иду по селу, все презрительно оглядываются на меня, проявляют моей персоне неуважение… хотя случалось раньше, что сами благодарили меня за помощь и советы, - он покосился на одного из присутствующих, - а всякая там мелюзга, так те и вовсе завидя меня, проходя мимо крутят мне дули (фиги). Вот как у нас умеют благодарить за помощь.
Закончив свой сказ, он сделал жалобную мину на лице, ища сочувствия у присутствующих, дав понять, что если бы ни он, то не было бы сейчас ни свадьбы, ни на славу закатившейся родителями молодым этой гулянки.
- Я всегда говорил, что Яша Циммерман наипервейший человек во всех житейских делах, - отозвался один из присутствующих в хмельном угаре, и уходя опять к столу, оглянувшись, буркнул себе под нос, - даром что еврей, а не православный – хороший человек.
Это немного облегчило душевной состояние деловому корчмарю: «Все же нашлись сочувствующие люди». Он облегченно вздохнув, посмотрел еще раз на невесту, сидящую за столом и умиленный ее красотой, поворотившись, сошелся взглядом со своей рябой женой, тоже присутствующей на гулянии: «Боже, куда смотрели мои очи, когда ты посылал мне мою Сару» - с грустью думал он.