Настоятельница монастыря

Майский вечерний день. Холодно горят уличные фонари в  центре ночного Омска – везде веет прохладой. Разгоряченная и возбужденная танцами молодежь расходилась с набережной площадки с лирическим названием «Волна», - завсегдашное  место препровождения в выходные дни в начале 70-х годов. Они оживленно спешили в одиночку, парами или группами по тротуарам центральных улиц, кто в ближайшие свои переулки, а кто на остановку последнего уходящего транспорта. Выделившись из общей толпы, возвращались домой и мы с товарищем. Пройдя не спеша мост, а затем центральные площади, свернули на полузатемнённую ул. Оржоникидзе, по которой в то время бегал еще трамвай. Ехать к моему жилью было всего три остановки, но, пропустив уже два вагона, решили пройтись пешком и незаметно нагнали двух идущих впереди девушек….
–  Девушки, не хотите ли разделить с нами компанию, – вызвался мой приятель.
 – Да не цепляйся ты, к школьницам, – одёрнул я его.
На мое высказывание по поводу их малолетства одна из них оглянулась назад и, бросив равнодушно взгляд на нас сверху донизу, отвернулась проронив:
 – В другой раз, мальчики.
–  Другого раза может и не быть, девочки, - отозвался опять мой товарищ. – Тем более, нам, наверное, по пути. Вы ведь недалеко здесь живете?
 – С чего вы взяли? – отозвалась она же.
 – Два вагона уже прошло, а вы не стали садиться, значит, живете где-то рядом, раз решили прогуляться.
 – Ну допустим, что из того? – наконец заговорила вторая.
 – Да, ничего… Ой! Мой трамвай, – обратился ко мне товарищ, – я, наверное, все же поеду…
Подходящий трамвай загремел рельсами, и в сумерках было видно, как над ним от контактного провода сыпались с шипением и угасали зеленые звезды. Из вагона вышла небольшая группа молодежи, похоже студенты, поскольку двинулись шумно гурьбой в сторону рядом расположенного института. Приятель мой вошел в полупустой ночной вагон, и через минуту его огни уже замаячили где-то там, впереди. Пока мы с ним обменивались прощальными любезностями, договариваясь о следующей встрече, я потерял из виду девушек – попутчиц. Направился дальше к дому на ул. Кемеровскую… Впереди меня шла одна из них, та, которая по большой части молчала, – как и я. Она свернула в проулок. Я было уже пошел прямо дальше, но из праздного любопытства повернул за ней, стараясь быстрым шагом догнать ее…
 – Вы тоже остались одни, проводив подругу? – спросил я, когда поравнялись. – Простите, раз уж мы с вами немного знакомы, хотя, может, и таким бестактным образом, то с моей стороны было бы большим свинством не проводить вас к дому, в столь поздний час… Да, вы не беспокойтесь, мой поступок в отношении вас совершенно бескорыстен… хотя, если вам неприятно, я могу уйти.
 – Как вам угодно, – не глядя на меня наконец отозвалась она на мои притязания…
 – Не понимаю, какая нелегкая занесла нас на эту площадку, когда бродили по вечернему городу. Это все мой приятель, – оправдывался я перед таинственной незнакомкой, – простояли там как идиоты до полуночи…
Звали ее Полиной Говоровой и родом вроде откуда-то с юга, а в общем, я особо не допытывался. Она жила в общежитии финансового техникума, который уже заканчивала. Общежитие находилось недалеко от церкви на ул. Тарской. И теперь уже каждый вечер я приходил туда в установленное время, и мы  с ней ехали на трамвае до центра, а затем уже оттуда шагали, взявшись за руки, по вечернему городу. Я не знал, чем это все должно было кончиться, да собственно старался и не думать. Но несколько майских вечерних дней препровождения с ней давали мне понять, что думать о какой-то скорой близости с ней было бесполезно – не тот случай. Она хоть и не была строга и неприступна в наших отношениях, но все же держала меня в каком-то мучительном ожидании, и я надеялся, авось все переменится. Но как бы то ни было, я все равно был рад, даже чувствовал некую обязанность уже  проводить с ней вечера…
Когда приходил к ней, то всегда она пробегала по коридору молча, не глядя, мимо меня, и когда мы уже были на улице, она вместо «здравствуй», кокетливо повернув слегка голову, подставляла щеку для поцелуя. На этом изо дня в день наша с ней близость  заканчивалась. Затем она всегда протягивала теплую руку, и, взявшись за руки, мы  бродили так по вечерним улицам. Мы были молоды и настолько хороши собой, что некоторые прохожие провожали нас взглядом. Характера я был спокойного, рассудительного, мог выслушать собеседника, дав ей высказаться, если даже в чем-то с ней не согласен или не настроен был на предложенный ею разговор. А она была живая, даже чересчур разговорчива и, по-видимому, думала, что всегда права в своей высказанной правоте, поскольку я ее никогда не перебивал. Одним словом, насколько я был молчалив, ровно настолько же она была склонна к болтливости. Ее красота была в великолепных до пояса густых тёмно-русых волосах, голубых, как небо, глазах, великолепную фигуру подчеркивала легкая, голубая под цвет глаз кофточка и такого же цвета штаны, взятые снизу на пуговицы чуть выше щиколотки…
Ее любимой темой были рассказы про различные храмы и монастыри, а еще про цветы.
 – Откуда ты все знаешь? – клирос, диакон, риза и слова то какие, – удивлялся я.
–  Я иногда захожу в церкви, – улыбнувшись, искоса посмотрела на меня, как я отреагирую, – когда там проходят службы, ну и, конечно, если позволяет время.
–  Разве в наше время проводят службы, в церквях? – еще больше удивился я.
 – Да! Здесь, правда, на Тарской только по церковным праздникам, в пасху, к примеру, а на ул. Труда каждую неделю верующие посещают церковь.
 – Это где?
 – За ж/д вокзалом, где конечная остановка трамвая.
 – Не знал, что ты не на шутку увлекаешься религией, а еще, наверное, комсомолка? – уже серьезно спросил я, подумав: «Монашки» еще не хватало в моей «коллекции».
 – Комсорг курса, – усмехнулась она. – Я не увлекаюсь религией, – она, помолчав немного, пожала плечами, – просто это так все театрально... все эти службы!
Когда же я насмешливо подшутил над ней: – «Вот что значит жить рядом с божьим храмом, как это заразительно действует на человека!» - она обидчиво высвободила свою руку из моей, удивленно посмотрела на меня и, отведя свой взгляд в сторону, сказала:
– Ты ужасно не выдержан и лишен элементарного чувства такта.
– Это я-то, по большей части молчаливый.
– Дай мне договорить.
На что я не без иронии на ее упрек ответил: – Я уже благодаря твоим рассказам настолько осведомлен и погружен в эту тему, что идя к тебе, проходя мимо церкви, рука сама тянется перекреститься.
На мое высказывание она ни чуточку не чувствовала обиды, а даже довольна была собой, как мне показалось, и продолжила говорить как ни в чем не бывало…
 – Да-а, если такой интерес к делам духовным, то тут уже не до любви, – я все своими высказываниями подвигал ее на более близкие отношения, на что она ответила уклончиво:
–  Что касается любви, то ты у меня первый и последний. …Но довольно об этом…
 – Начало любви во внимании глаз, – не унимался я, продолжая ее заводить, – в поцелуе в уста, – шутливо начал преподносить уроки любви, -  а конец… «конца», по-видимому, у нас с тобой не будет никогда!? Мое дерзкое бесстыдное высказывание, по-видимому, задело ее за живое, и она тут же выказала свое самолюбие, не разнимая наших рук, резко повернулась навстречу, и мы стали лицом к лицу. Осторожно, как неопытная девица, она, не разжимая своих губ,  коснулись моих…
 – Доволен? – ничуть не смущаясь своего поступка и неопытности, сказала она.
 – Ну, это уже что-то.
Минут пять мы шли молча. Вечер был тихий, от солнечного заката багровел горизонт, воздух хотя и прогретый за день, но все же мягкий, весенний и на душе как-то нежно, а мне немного почему-то все равно грустновато.
 – В прошлом году, – первая прервала она молчание, – здесь, в городе, в это же время убили священника, присланного, кажется, из Смоленска, молодой, лет тридцати, и хоронили его из храма. Я была тоже…
Хотел было спросить, как она попала туда, но промолчал.
–  Представь себе, – продолжила она, – храм с его расписными сводами и стенами сумерки, внутри зажжены свечи, а напротив алтаря стоит на колоде гроб, покрытый золотой парчой, и поверх парчи – черная вязь. Красота и одновременно ужас, покойник все же под этой красотой лежит. У гроба стоят диаконы со свечками в руках, а один у изголовья с кадилом.
 – Какие страсти мы рассказываем, – отозвался  я, когда она на минуту замолчала.
 – А на двух клиросах по обе стороны предела иконостаса стоят два хора женщин и поют перекликаясь, – продолжила она, – все поют в унисон, один предел стихнет – второй запоет, стихнет этот, подхватит первый. Есть что-то в этом… какая-то старая дивная Русь. Она  только и осталась в монастырях – в церковных песнопениях. А на праздники до чего дивно поют. Я прошлый год ходила туда прослушиваться, – как мне показалось не без гордости сказала она. – Поют, а народ-прихожане тихо входят и выходят. И так весь день, пока идет служба… Ой, уйду когда-нибудь и я в монастырь!
От ее рассказов отвлеченных  и далеких от желания двух молодых людей признаюсь иногда задавал сам себе вопрос: Зачем я вообще с ней встречаюсь? «Мой интерес невыполним в моих желаниях, ибо для этого нужно какое-то обоюдное влечение и, как минимум, проявление симпатий друг к другу…
Так прошел май месяц, и в начале июня, в одно из очередных вечерних свиданий, среди недели, уже при расставании она попросила на следующий день не приходить, а прийти дня через три в субботу, часам к трем, а не вечером, как обычно, поскольку эти дни до субботы будет занята сдачей гос. экзаменов.
Я пришел в назначенное время, через минуту-другую в фойе появилась она и тут же, подойдя ко мне сама, чего раньше не делала, поцеловала меня в щеку…
На ней было  малиновое велюровое платье, облегающее талию, с глубоким декольте и без рукавов. Высокая, в такого же цвета туфлях на шпильках и с золотыми застежками. И вся была в этом наряде и макияже, который я никогда не видел на ней, кроме бледно подкрашенных губ, настолько хороша, что первый раз за все наше знакомство я подумал о серьезной любви к ней.
 – Можно поздравить с успешным окончанием? Или…
 – Спасибо! – не дала мне договорить.
 – Я приглашаю пообедать в ресторане, в центре, – и чтобы она не отказалась, поспешил добавить, – днем там тихо, – зная по ее же словам, что она не любит, когда многолюдно, особенно по вечерам, когда «бринчат» самодеятельные музыканты, которых администрация заведения нанимает в оркестр. Она мило посмотрела на меня и ее молчаливый взгляд означал: «Затем собралась и позвала тебя среди дня».
 – Пообедаем, только здесь недалеко, – взяв меня за руку, сказала она, когда вышли на улицу, – на углу рядом есть кафе «Лотос», чтобы не ехать потом обратно, а спокойно прогуляемся домой.
 – Как скажешь, сегодня твой день, дорогая!..
И опять за столом мы говорили о чем-нибудь постороннем, только не о нашем совместном будущем, правда, на этот раз, к моему удивлению, обошлось без упоминаний монастырской жизни…
Вышли мы их кафе в восьмом часу, когда уже к вечеру стали набегать завсегдатаи посетители, в основном молодежь, и засуетился в углу оркестр, готовясь играть.
Выйдя, свернули в тихий переулок.
 – Погода-то какая, прелесть!.. ты ведь рядом живешь, так что не будем спешить, весь вечер у нас еще впереди, – и посмотрев неравнодушно в мои глаза, усмехнулась, отводя взгляд.
 Это высказывание, меня обнадеживало.
 – Да! не только вечер, а и вообще… может, сегодня мы наконец узнаем, что такое настоящая любовь? – как можно серьезнее отозвался я.
Она одернула меня за руку и положила голову на мое плечо. Затем, оставив меня, шагнула быстро вперед и, крутанувшись в вальсе, остановилась, глядя мне в глаза:
 – Правда, ты меня любишь? – сказала она с тихим недоумением и с особой угодливостью запрокинула голову, когда я подошел к ней.
–  Да! – и мы сплелись в длительном поцелуе…
Вскоре после нашего сближения она, положив мне голову на грудь, сказала:
 –  Через три дня, во вторник, я уезжаю домой. Ты ведь придёшь меня проводить? Приходи как всегда, вечером, поезд отходит поздно ночью.
 – Да, приду! Постой, а как же я? – спохватился, не взяв сразу в толк еще ею сказанного.
 – Там видно будет, дорогой! Я тебе обо всем напишу, сразу же, хорошо!
После ее слов наша близость казалась мне недоразумением. «Но почему я так встревожен, то, чего добивался, исполнилось. Зачем  и почему надо так мучить себя?» - задавал сам себе вопросы…
В окне забрезжил утренний рассвет, когда я проснулся, открыв глаза.  Она  в упор смотрела на меня. Затем принялась целовать мою грудь, руки, и возбужденный от ее поцелуев, я заставил ее очередной раз испытать то крайнее в любви бесстыдство, которое испытывает женщина, угождая и отдавая всю себя мужчине…
 – А, бог с ней, с этой любовью – успокаивал сам себя. И весь следующий выходной день мы провели вместе, валяясь в постели, не выходя из квартиры.
С меня было достаточно и того, что я с ней рядом, она в моих объятьях, слышу на своей груди ее легкое дыхание и целую всю…
Стало темнеть, когда мы вышли со двора моего дома. Провожая ее, мы в основном молчали, каждый думая о своем, и остановились на углу общежития, не подходя к крыльцу. Она сама обнимала и целовала меня в лицо, не давая мне своих губ, и, когда прижималась своими щеками и губами к моему лицу, я чувствовал, как моргают ее мокрые ресницы. Наконец, она успокоилась и уступила мне свои губы, и мы сплелись в жарком поцелуе.
 – Пока! – спокойно бросила она и, не оборачиваясь, пошла, скрывшись за входной дверью.
Я повернулся и тихо пошел домой…
Во вторник пришел с работы домой  пораньше и был полон надежды и испытывал ощущение счастья, что снова увижу ее и кто знает, как все сложится дальше.
В подъезде в своем почтовом ящике обнаружил письмо. Конверт был без почтового штемпеля, значит, опустил его в ящик собственноручно обладатель письма. На конверте без адреса было написано одно слово – мое имя. Войдя в квартиру, вскрыл конверт, где красивым убористым почерком было написано несколько слов:
Дорогой!
Я уезжаю сегодня поздно ночью. Прости меня, что не смогла тебе сказать правду о своем отъезде. Боялась, что не выдержу нашей прощальной разлуки.
Будь счастлив.
Целую и люблю.
Полина.
 Внизу вчерашнее число, значит, приходила опускать конверт в понедельник перед самым отъездом.
Работа и вечерняя учеба в вузе – практически не было времени расслабляться и горевать. Через месяц я уже не вспоминал о ней…
 С тех пор прошло почти сорок лет. Но лет десять тому назад, в начале двухтысячных годов, будучи в гостях у близкой знакомой семейной пары, был представлен хозяйкой дома ее подруге, нежданно пришедшей к ним по каким-то делам. Позже из разговора за чаем узнал, что эта женщина и хозяйка дома учились вместе и что она преподает в финансовом колледже…
После пребывания в гостях  я вызвался довести эту женщину домой, лукаво сказав, что нам все равно по пути. Уже в дороге уточнил, тот ли это колледж – бывший техникум и как долго она там работает. Она ответила, что работает  сразу же после института, с начала 70 –х годов…
 – У меня есть к вам просьба, если это возможно, Людмила Степановна! – обратился я к ней.
–  Да. Я вас слушаю!
 – Нельзя ли узнать про одну выпускницу 1974 года.
 – Да нет проблем. А кто такая?
 – Некая Полина Говорова!
 – Полина Говорова, как же была такая, – почти сразу же без затруднений ответила она, – неординарная была девочка, почему и запомнилась. Очень способная и закончила учебу с отличием, – немного помолчав, думая о своем, продолжила. – Она еще ходила пела в женском хоре во время служб в церкви… Знаете, это раньше не особо приветствовалось… Комсомолка все-таки.
Мы немного помолчали.
 – Да, кстати! – спохватилась она – я ее видела года два тому назад.
 – Как видели? – перебил я ее.
 – Она служит настоятельницей в женском монастыре, куда я со своими ученицами ездила на экскурсию, там устраивают посещения по выходным.
 – Как «настоятельница» - еще больше удивился я – разве после учебы не уехала домой, она ведь где-то с юга?
–  Нет! Она здешняя не помню, с какого района, толи с Называевского, то ли с Тюкалинского, одним словом нашенская.
Она как не странно узнала меня первой – улыбнулась – мы с ней так мило побеседовали, как старые близкие «подруги». После учебы она работала в банке. Закончила еще институт – заочно по нашему профилю, даже возглавляла какое-то отделение банка. А вначале 90-х годов, когда все рухнуло, бросила работу и подалась на богослужение. Так одна и прожила – опять немного помолчав, продолжила она – я уж не знаю, что за причина. Такая видная из себя, казалось бы, не должна была остаться без внимания, а семьи так и не было. Может несчастная любовь, кто его знает, что ее подвигло на такое решение. Но умница была и активная общественница. Вела в техникуме у девочек секцию цветоводства, у нее мама агроном по цветам.
Квартира у нее в городе, но живет там, как и послушницы при монастыре – слушал я ее уже думая о своем…