Тюрьма

Не важно, за что меня посадили. К тому же, как и все здесь, я был не виновен.
Я перепробовал всё, чтобы выбраться из своей тесной камеры.
Путем долгих интриг я раздобыл напильник, и методично пилил им оконную решетку, за которой меня дразнили облака. Но голуби с другой стороны клетки смеялись каждый раз, когда у нее вырастали новые прутья.
Бросив это занятие, я принялся за стену под окном. Я осторожно долбил ее, пряча свои труды за знойным телом красотки на постере. По моим расчетам нужно было преодолеть не более тридцати сантиметров бетона. У меня ушло около десяти лет на то, чтобы проделать это углубление, но до свежего воздуха мне так и не удалось добраться. При этом я значительно подорвал свое здоровье, так как каждый день съедал небольшое количество бетонной крошки. Я превращал в нее те буквы, которые выковыривал из стены. Да, как я узнал позднее, камера была начинена ими со всех сторон. И с каждым годом я все отчетливее понимал, что именно они мешали мне выбраться.
Хотя, конечно же, больше всех мне мешали тюремщики. Пища, которую они приносили, была безвкусной и однообразной. А из-за их назойливого внимания мои ковыряния в стенах превращались в многолетние мучительные «кошки-мышки».
Раздобыв новые постеры, я взялся за две другие стены. Через несколько лет, измельчив тысячи знаков, мне удалось пробраться в соседнюю камеру справа. Там седой старик в первой половине дня делал туннель под полом, а во второй писал многотомный трактат под названием «Тюремный побег как объект философского знания». Он был очень недоволен тем, что я  отвлек его от работы. К тому же он боялся провалить предприятие всей своей жизни.
Тогда мне пришлось взяться за левую стену. За ней сидел парень, который обклеил золотом все стены своей камеры. Он настолько был рад моему появлению, что мне пришлось поспешно заделывать отверстие.
Вскрывать пол мне не хотелось, так как я уже успел посмотреть на печальный опыт старика за стеной, построившего лабиринт, но так и не нашедшего выход. Оставался потолок, но он был слишком высоким.
Я пробовал подкупить охранников, но они только ухмылялись.
Тогда я перестал что-либо делать, о чем-либо думать и что-либо хотеть. Просто сидел и смотрел по сторонам. И в тот день, когда уже можно было отметить мой сорокалетний срок заточения, я вдруг услышал странный скрип. Я посмотрел туда, откуда он доносился, и обнаружил, что  металлическая дверь была не заперта. Я подошел к ней, не веря своим глазам. Но на этот раз им стоило поверить.
Осторожно проскользнув в коридор, я увидел множество дверей в другие камеры. И все они тоже были открыты. Я зашел к соседу в золотую камеру. Но, приняв меня за охранника, он протянул мне свеженарисованные купюры, и попросил принести еще золота. Старик-лабиринтостроитель тоже меня не узнал, и потребовал новых чернил и бумаги для своего трактата.
Заходил я и в другие камеры. Показывал их обитателям открытые двери, но те либо судорожно что-то прятали, либо обращались с жалобами или требованиями.
- Лучше помоги еду разнести, раз такой добрый, - услышал я голос за спиной.
Это был охранник с тележкой, нагруженной тарелками с кашей.
- Почему они меня не слышат?
- Наши заключенные не ищут легких путей.
- Выходит, все эти годы, пока я пилил решетку и долбил стены, дверь в мою камеру была открыта? Что же это за тюрьма такая несерьезная?
- Да нет никакой тюрьмы.

30 июл, 2012