Нар Дос - Смерть - перевод с армянского -21

Нар Дос - Смерть - перевод с армянского языка -21


2
             Шахян искренне полюбил Базеняна, который, как он убедился, сильно изменился. С первого же дня между ними установилась такая тесная связь, что для Шахяна видеть Базеняна в своём доме каждый день стало абсолютной необходимостью. Он давно искал такого близкого друга, с которым он мог бы с уверенностью излить всю горечь своего сердца, честно судить себя, свою жизнь и не бояться, что это его унизит. И делал он это без опаски с  Базеняном. А Базенян за короткое время уже изучил его характер, нашел его слабое место и с большим мастерством постоянно тешил его самолюбие.
Каждый раз, провожая Базеняна, Шахян искренне благодарил его за то, что он согрел его замерзшую жизнь, и просил приходить к нему каждый день. Он даже попросил переселиться его из отеля к себе домой. Базенян решительно отказывался от назойливого гостеприимства, но каждый день приходил к Шахяну, наслаждался в его доме изысканной трапезой, глагольствовал своим живым языком, курил дорогие сигары и, наконец, получив за все это благодарность, уходил, чтобы вернуться на следующий день, чтобы исполнить ту же роль.
Однажды Базенян не появлялся два дня. Эти два дня были очень тоскливыми для Шахяна. На третье утро он собрался было идти к Базеняну, когда получил от него визитную карточку, на которой карандашом очень некрасивыми буквами было написано следующее:
«Дорогой Левон, ты, наверное, не знаешь, что на днях со мной случилось маленькое несчастье, из-за которого я теперь не могу выйти из своей комнаты. Зайди, а то сердце разрывается от одиночества. Я все там же — «Лондон». Пишу левой рукой». Шахян поспешил. Когда он открыл дверь номера Базеняна в отеле «Лондон» и вошел, Базенян лежал на кровати, держа газету в левой руке. Его красивое лицо было бледным, и он, казалось, сильно похудел. Увидев Шахяна, он улыбнулся и медленно отложил газету рядом с собой.
«Что это? Ты лежишь?»- удивленно воскликнул Шахян.
«И не спрашивай» — сказал Базенян слабым голосом и протянул левую руку с того места, где он лежал.
- Подвинь стул поближе и сядь.
Шахян спешно подвинул стул к кровати и сел на него.
- Я как раз собирался прийти к тебе, когда получил твое письмо. Что случилось?
— Вот, почитай, — с улыбкой сказал Базенян и протянул ему газету.
«Прочти вот эту новость», — он указал указательным пальцем левой руки на заметку в газете. Шахян начал читать: «В воскресенье, около 12 часов, на Головинском проспекте лошади экипажа испугались неизвестно чего и помчались в сторону круто свернув на улицу Барятинского. Кучер не справился с лошадьми и выпал от сильного толчка экипажа, сидевший в экипаже господин также были отброшены в сторону, но, к счастью, оба получили лишь легкие ушибы. Между тем лошади, почувствовав себя совершенно свободными, еще яростнее помчались вниз. В это время с одного тротуара на другой переходила молодая барыня с ребенком лет четырех-пяти. Барыне удалось отскочить, но ребенка непременно раздавили бы разъяренные лошади. Он оказался бы под ногами лошадей и колесами экипажа, если бы в этот момент проходивший мимо господин не пришел бы ему на помощь, он успел подбежать, подхватить ребенка и отбежать назад, чтобы спастись от приближающихся разъяренных лошадей и кареты, но, к несчастью, экипаж зацепил его, задев боком, когда переворачивался, отбросил его в сторону вместе с ребенком. Ребенок не получил никакого вреда, а вот господин, проявивший столь прекрасный пример самопожертвования, получил серьезную рану и был доставлен в больницу в бессознательном состоянии. Его жизнь в опасности. Его фамилия — Базенян».
Шахян закончил читать и с удивлением посмотрел в улыбающиеся глаза Базеняна.
- Это ты?
- Как видишь. Все описано верно, за исключением того, что репортер в одном сильно преувеличил, я не получил никаких ранений в грудь, а то, удар был такой силы, что я бы умер на месте. У меня только руку задело, вот и все.
 Базенян медленно откинул одеяло и показал правую руку, которая была туго обмотана белым бинтом от плеча до локтя, а рукав рубашки был собран на плече.
 — Как видишь, моей жизни ничего не угрожает.
- Слава Богу, что тебе удалось так легко отделаться. А я думаю, что это тебя не видно последние два дня? И? Рассказывай, что потом?
— А что потом? Потом, когда я пришел в себя, я увидел, что лежу в больнице, а мою руку перевязывают и обматывают каким-то бинтом. Странно, нигде у меня больше нет никаких повреждений, не понимаю, с чего я должен был потерять сознание? Но кто знает, может быть, как написал репортёр, карета действительно ударила меня в грудь или в какое-то другое место, иначе я не думаю, что человек упал бы в обморок от ушиба руки. А еще я нигде не чувствую боли. Сначала ужасно болела только рука, но сейчас боль значительно утихла.
- Тогда, почему ты лежишь?
- Я не могу одеться. И, если встану, что мне делать?  Врач сказал, чтобы я не выходил из комнаты несколько дней, прохладно, сказал, могу простудиться.
-Вот это, беда с тобой случилось.
— И не говори, беда и только. Я только вышел из гостиницы и поднимался по Головинскому проспекту, когда увидел, как лошади мчатся со всей прытью. Я видел также, как парона в карете и кучера выбросило, как мячи, одного в одну сторону, другого в другую.  Бедный ребенок был так обескуражен и потрясён криками людей, доносившимися по всей улице, а с другой стороны сестра издавала такие отчаянные крики, что будь любой на моём месте, не смог бы не прийти им на помощь. Нет, я хорошо отделался. Но я очень рад, что ребенок остался невредим. В тот же день отец ребенка навестил меня в больнице. Какая благодарность, какие выражения признательности... Но, признаться, сам был бы ему чрезвычайно благодарен, если бы они вообще не навестили бы меня, потому что от боли в руке я не знал, как быть, а он совершенно надоел со своей благодарностью.
- Кто это был?
— Он назвал свою фамилию, он также дал мне свой домашний адрес, но было ли у меня хоть какое-то сознание, чтобы держать всё это в голове? То ли, Татулян, представился он, то ли- Туманян, правда, я не помню. Ты когда-нибудь видел осеннюю назойливую муху, которую ты отмахиваешь от уха, она садится тебе на лоб, а когда вы отмахиваешь её от лба, она садится тебе на нос? Вот, он оставил у меня впечатление именно такой мухи.
В коридоре послышались торопливые шаги и шуршание женской одежды. Дверь резко распахнулась, и в комнату вбежала высокая женщина в тяжелой серой шубе до пят и в меховой шапке того же цвета, которая казалась слишком маленькой по сравнению с ее очень пышными волосами, собранными на затылке. Видимо, в порыве беспокойства она хотела броситься к Базеняну, но, увидев, что он не один, вдруг остановилась и как будто смутилась.
Шахян сразу узнал ее, это была та самая женщина, которую он видел на станции Михайлово, когда провожал Базеняна. Он совершенно забыл об этой женщине, и ее внезапное появление в этой комнате очень его смутило. Он автоматически встал и не заметил ни тени смущения женщины, ни выражения какого-то неприятного чувства на лице Базеняна, когда она появилась. Однако все это длилось всего несколько секунд.
«Пани Зданевич... Вы здесь?» — вскрикнул Базенян по-русски, быстро вставая и садясь на кровати.
«Пан, я вошла, не предупредив Вас», — сказала пани Зданевич хриплым грудным голосом и быстро подошла к нему. Но я так волновалась...
«Простите... Я...» — сказал Базенян, явно смущенно, прикрывая левой рукой перед рубашки.
- Ой, пожалуйста, пожалуйста, не беспокойтесь. Что за несчастье с Вами случилось? Я сегодня прочитала об этом в газетах.
- Мелочь, пани Зданевич. Рука лишь слегка повреждена, больше ничего. Прошу Вас простить меня еще раз. Вы не могли бы сесть?
Пани Зданевич быстро села на стул, на котором до этого сидел Шахян, и скинула на спинку стула шубу, обнажив свой длинный, роскошный торс, туго затянутый в черное атласное платье, с пышной грудью.
«Когда Вы приехали?» — спросил Базенян.
— Я уже неделю в Тбилиси.
-Вы приехали одна?
«Нет... мой муж со мной... и, может быть... мы скоро вернемся», — ответила пани Зданевич со странной нерешительностью и тревожным взглядом на Шахяна.
- Но Вы не говорите о себе. О, как мне было больно и страшно, тем более, что было написано, что Ваша жизнь в опасности.
— В газетах преувеличили, пани Зданевич.
— Да, я вижу, что у Вас все хорошо. И слава Богу. Но Вы действительно проявили образцовое самопожертвование. Вы не можете себе представить, как я рада...
«Сударь», — вдруг обратилась пани Зданевич к Шахяну, — «кажется я села на Ваше месте, а Вы остались стоять».
«Пожалуйста, пожалуйста», — быстро проговорил Шахян, покраснев до ушей, и машинально сел на другой стул.
Базенян поспешил представить Шахяна пани Зданевич.
«Не так ли? Ваш друг проявил необычайное самопожертвование?», — спросила пани Зданевич, обращаясь к Шахяну.
- Представьте себе, что если бы парон Базенян не пришел ему на помощь, этот бедный ребенок был бы раздавлен насмерть, и в какие ужасные страдания впали бы его родители... О, пан Базенян, я честно говоря не знаю, как выразить свое восхищение.
— Пани Зданевич...
— Ну, что ж, Вы скромны, я понимаю, но все же, я думаю, это не может служить помехой для того, чтобы рассказать Вам подробности. Мне крайне интересно. Ой, как Вы похудели. Думаю, Вам здесь должно быть холодно. У них что, нет печки? Пожалуйста, хорошо укройтесь. Погодите...
Пани Зданевич быстро встала, взяла сложенный плед с кровати у ног Базеняна и накрыла его плечи.
«Вот так. Извините меня за моё свободное поведение», — сказала она, садясь обратно на свое место, — «но поскольку, спасая этого ребенка, Вы доказали, что цените чужую жизнь больше, чем свою собственную, другие обязаны беспокоиться и Вашем здоровье. Не так ли?»-  она повернулась к Шахяну с чудесной улыбкой.
«Конечно», — подтвердил Шахян, опешив от уверенного поведения красавицы, и снова покраснел.
«Вы очень любезны, пани Зданевич», — сказал Базенян.
— Оставьте мою любезность в стороне и расскажите мне подробности.
Базенян начал рассказывать свою историю. Его рассказ был сухим. Шахян уже несколько привык к присутствию пани Зданевич и, сидя молча, с интересом наблюдал за ней сквозь свои простые очки, пользуясь тем, что все внимание женщины было обращено на Базеняна. Эта огромная женщина показалась ему необыкновенно красивой, еще прекраснее, чем, когда он увидел ее в первый раз на станции Михайлово. Эта великолепная талия, туго обтянутая черным атласом, эта высокая грудь, эти пышные плечи и эта гордо поднятая голова с чрезвычайно густыми волосами, ее благородные, пластичные черты лица, в которых, несмотря на возраст, еще была заметна свежесть юности, — все это придавало ей величественность, которая так поразительна и в то же время неотразимо прелестна.
 
«Она же могла бы быть королевой», — подумал Шахян и удивился, как такая женщина вообще соизволила войти в эту комнату?
Слушая рассказ Базеняна, пани Зданевич проявляла душевный интерес. Там, где требовалось сострадание, ее лицо выражало нечто большее, чем сострадание, и из этого Шахян сделал вывод, что она была очень доброй женщиной.
Между тем Базенян рассказывал свою историю, как бы нехотя и совсем не глядя на пани Зданевич. Вообще в его поведении по отношению к пани Зданевич была заметна какая-то странная сдержанность, даже сухость. Шахян заметил это, и такое поведение его друга показалось ему более чем грубым. Пораженный этим, он взглянул на пани Зданевич и с удивлением увидел, что эта женщина или не замечает грубого поведения Базеняна, или же она настолько образованна, что делает вид, будто не замечает его.
Пани Зданевич пробыла с Базеняном около часа, как будто не хотела покидать эту комнату. Среди прочего она сказала Шахяну, что в целом симпатизирует армянам, среди которых есть такие молодые люди, как Базенян, с патриотическими целями и деятельностью которых ей довелось частично познакомиться. Затем она с душевным интересом начала расспрашивать его, Шахяна, заранее извинившись за свой интерес. И Шахян, как ни странно, начал говорить с ней со всей искренностью, как нужно, как правильно. Эта женщина, красота которой сначала почти ужаснула его, казалась ему такой доброй, сострадательной и благовоспитанной, что своим простым и немного покровительственным поведением внушала ему такое уважение, что ему стало стыдно прибегнуть к своему обычному оружию — лжи. А пани Зданевич слушала ее с таким интересом, что, казалось, даже была благодарна за его откровенность.
«Если Ваша скромность заставляет Вас так осуждать самого себя», — сказала она с улыбкой, — «то я Вам вот, что скажу: тот, кто чувствует свои недостатки, тот не пропащий, ему нужно только заиметь силу воли, чтобы исправить недостатки, которые он осознаёт. По крайней мере, Вы так добры, что в таком случае не забываете своего друга. Я очень рада знакомству с Вами. Надеюсь, нам представиться еще возможность встретиться. А теперь», — она встала, — «извините, пан Базенян, Вы позволите мне снова навестить Вас?»
— Пани Зданевич... Я, честно говоря, не знаю, чем я заслужил Ваше...
«Если позволите, я приду еще», — со смехом прервала его пани Зданевич, быстро схватив шубу и стала одевать её, во время чего Шахян даже набрался смелости ей помочь. «Мерси», — поблагодарила она Шахяна с чудесной улыбкой и крепко пожала ему руку.
«Прощайте, пан Базенян. Будьте осторожны, не простудитесь. Прощайте», — обратилась она в последний раз к Шахяну с той же чудесной улыбкой и быстро ушла.