19. Тот, самый длинный день в году...

- Да на какой «этап»! Кому ты заливаешь! – Не поверил сначала в мой рассказ Серега. Но мгновенного взгляда на мою потерянную физиономию ему хватило, чтобы понять, что я не шучу.
- Блин, ты серьезно, что ли?!
- Куда уж серьезнее, Серый...
- Е...ть, расклады!.. Да ты сядь, Витаха, выпей чаю хоть напоследок с нами.
Заварили чай. Пили молча. Каждый задумался о чем-то своем. Видно было, что парням хотелось поддержать меня, но они не знали, что сказать в утешение.
Я быстро сложил свой небольшой баул и стал ждать. Все ушли на завтрак, а я остался в палате. Во-первых, есть мне совершенно не хотелось, а во-вторых – я совершенно не понимал еще своего нового положения. Можно ли мне сходить на завтрак со своим отделением? Или ждать «этапа»?
«Этапа» всё не было. В палате становилось душно. Солнце палило в тот день беспощадно. Устроившись на койке, я стал листать номера в телефонной книге, думая, с кем бы поделиться своим несчастьем. Набрал Костю и Стаса, но никто из них трубку не взял. Тогда я решил позвонить университетскому товарищу Максу.
Долго и подробно я пересказывал ему свою эпопею с туберкулёзом. Макс слушал внимательно, не перебивая. Параллельно я слышал, как он стучал по клавиатуре компьютера, что-то набирая.
- Ну, что, старый, скажу я тебе... История, конечно, скверная. – Голос Макса звучал спокойно и обстоятельно. – Но жить будешь. Смотрю сейчас протокол по твоей болячке. Влип ты надолго, конечно. Но главное, - жить будешь!
- Я это понимаю. Но как тут прожить 8 месяцев? Это нереальное что-то! Да еще и отделение там, от которого у нас даже бывалые арестанты шарахаются, как от огня!
Проговаривая свои опасения Максиму, я ощущал, как мои собственные мысли и страхи из всеобщего хаоса и ужаса превращаются во что-то, имеющее очертания и границы. Из этого можно было выделить главное: произошла большая неприятность, но я, вероятно, от нее не умру. Жизнь продолжится, но на ближайшие 8 месяцев – в весьма своеобразном месте и форме. Именно это место – «тринадцатый район», корпус «хроников», обитель «гоблинов», - наделенное в нашем маленьком сообществе столь дурной славой и зловещим ореолом – именно это место больше всего меня пугало. Но насколько это место может быть ужасным? Не пытать же меня там будут, в самом деле!
- Ну, ты ж казак! Не пропадешь! – Словно подтверждая мои размышления, ответил Максим.
Рома и Сергей вернулись с завтрака, а за мной так никто и не приходил. Ожидание уже становилось невыносимым. Вид моей осиротевшей койки, пустой тумбочки и собранного баула наводил грусть.
Начался обход. Вскоре в нашу палату вошёл Павел Васильевич. Мое присутствие в палате его нисколько не смутило. Он, осмотрел всех по очереди, поинтересовался нашим самочувствием. Особо тщательно он осматривал сыпь Сергея.
- Доктор, как же так с нашим «профессором» произошло то? – Поинтересовался с сочувствием Серёга.
- Анализ пришёл. Устойчивость к 4 препаратам. Его нужно будет пролечить дольше и другими лекарствами. – Пояснил врач.
- А сколько же полный курс лечения длится? – Спросил я.
- Это будет видно в процессе лечения. Смотря как пойдет выздоровление. Но знаю точно, что года полтора, не меньше. – Переключившись на меня, ответил Павел Васильевич.
- Жесть! – Покачал головой Ромка.
Именно, что «жесть»! От таких цифр у меня даже голова закружилась.
- Как срок мотать, блин! Без права на УДО! – Остроумно отметил Серый.
- Ну, да, это не быстро. – Согласился Павел Васильевич. – Но, слава Богу, сейчас уже большинство таких больных выздоравливает. Не отчаивайтесь, коллега! Все будет хорошо.
Павел Васильевич вышел из палаты. Снова потянулись мучительные минуты ожидания. Внутри было какое-то отупение и пустота. Я вертел в руках стеклянную «плевашку». Внезапно в голову пришла глупая мысль «прикарманить» ее на память об отделении. «Нет, не буду. Нехорошо это.» - сразу же отбросил я этот порыв...
В дверь палаты снова постучали. На пороге снова оказалась рыженькая медсестра.
- Осетинский. Готов?
- Так точно. – Тяжело выдохнув, ответил я.
- Пойдемте со мной.
Тепло простился с ребятами. Сергей и Ромка по очереди пожали мне руку, наговорили много искренних пожеланий.
Взвалив на плечо нетяжелый, но объемный баул, я вышел в коридор и бросил прощальный взгляд на свою «келью» под номером 402. В груди что-то больно сжалось, а на глазах проступили слёзы. Чтобы взять себя в руки, я резко отвёл взгляд в другую сторону.
Вместе со мной «по этапу» отправляли еще одного пациента – 35-летнего Славика. Сухощавый, с болезненным загаром, - он мало чем выделялся на фоне многих местных постояльцев – «морфинистов» со стажем.
Вслед за медсестрой, мы спустились вниз по лестнице – таким знакомым и привычным маршрутом. На дворе было настоящее пекло. Зной в тот день был беспощадный. Раскаленный асфальт больничного двора дышал жаром, как угли только что отгоревшего костра, а отражавшийся от белых стен здания солнечный свет был непереносимо ярким. Ни малейшего ветерка, ни капли прохлады!
Путь до старого корпуса – «тринадцатого района» - показался чрезвычайно долгим, словно на замедленной киносъемке. Когда, наконец, мы оказались перед дверью некогда пожарного выхода из старого корпуса – с низким проемом, словно у собачьей конуры, - на душе заскребли кошки.
По привычке сделав глубокий вдох уличного горячего воздуха, я шагнул внутрь. Поднялись по мрачно-величественной широкой лестнице с ризалитом на последний этаж. Ну, вот и мой новый дом! Там, за деревянной перегородкой с табличкой «Внимание! Зона высокого инфекционного риска!» и знаком биологической опасности. Мы прошли в полутёмный «шлюз», освещаемый только синим светом потолочной бактерицидной лампы. Рыженькая медсестра остановилась у решетки справа, за которой и располагалось то самое третье легочное отделение. С сестринского поста, увидев нас, подошла другая сестра – довольно приятной внешности блондинка лет сорока. Её вьющиеся волосы были туго перевязаны в хвост и спрятаны под аккуратную медицинскую шапочку, а на лице был респиратор с надписью «3М» на пятачке обратного клапана. Она открыла решётку и мы вошли внутрь.
- Галина Федоровна, принимай новеньких. – Сказала рыженькая медсестра и передала своей коллеге две папки с нашими историями болезни.
- Ох, зачастили вы к нам больных отправлять! – Вздохнула Галина Федоровна.
- И не говори, Галь! Просто ужас! Так жалко людей!
Вежливо попрощавшись с коллегой, медсестра из нашего прежнего отделения ушла. Решетка за нами закрылась с металлическим лязгом.
- Пойдемте, мальчишки. – Обратилась к нам Галина Федоровна. Голос её звучал спокойно и мягко.
Мы послушно подошли к сестринскому посту. В коридоре воцарилась гнетущая тишина. Слышно было, как над столом поста тикают настенные часы.
- Ну, что, ребята. Сейчас я представлю вас доктору, а потом мы подумаем, куда вас определить. – Всё также спокойно и ласково вводила нас в курс дела медсестра. – В отделении у нас режим более строгий, чем был у вас раньше. Сейчас окончится обход, и вы сможете выйти пообедать и побыть на улице. Но с 15:00 до 17:00 у нас – «тихий час». В это время никому из отделения выходить нельзя. Очень прошу вас не опаздывать.
Я осмотрелся вокруг. В коридоре было светло и чисто. Но весь интерьер его был аскетичен до предела: белые стены были до половины выкрашены белой масляной краской, и плавно перетекали в белый высокий потолок. Здесь не было ни жизнерадостных плакатов санпросвета, ни цветов – не было решительно ничего. Пространство было холодным, неуютным, необжитым. Единственное, на чем задержался взгляд – самодельный плакат или стенгазета, висевшая на стене в рекреации напротив сестринского поста. На белом ватмане были нарисованы довольно устрашающие человеческие лёгкие. Заголовок, написанный крупными красными буквами, гласил: «МЛУ-ТБ – опасное смертельное заболевание!». М...да! Оптимистично, ничего не скажешь! Над столом сестринского поста, кроме стенных часов, висели листы с различной информацией, нужной прежде всего для работы медсестры. Первое, на что я обратил внимание, - это была табличка с акронимами препаратов резерва и их расшифровкой: «Am, Km, Cm, Lfx, Mfx, Et, Pt, Cs...». Рядом с этой табличкой был список палат. Их в отделении было всего девять. Под номером каждой палаты был ручкой написан список фамилий пациентов, которые там лежали. Везде – не менее 7 человек! Только в палатах 8 и 9 было три и одна фамилия соответственно. Но обе эти палаты были женские. Взгляд задержался на палате под номером 7, в которой, судя по списку, находилось целых 12 человек! Боже правый! Куда я попал?
- Виталий Владимирович, пойдемте, пожалуйста, со мной. – Прервал мои раздумья всё тот же ласковый спокойный голос.
- Да... Куда?
- Пойдемте, пойдемте. – Галина Федоровна мягко взяла меня под локоть и повела в сторону решетки и «шлюза». – Сейчас познакомитесь со своим доктором.
Кабинет врача (он же по совместительству – кабинет заведующего отделением) находился у самого выхода, у самой решетки.
- Вы себя нормально чувствуете? – Участливо спросила медсестра. Её добрые серые глаза внимательно смотрели на меня.
- Терпимо. Насколько это возможно в моем положении. – Кивнул я в знак согласия.
- Хорошо. Постойте здесь. Я сейчас. – Галина Федоровна осторожно постучала в дверь и заглянула внутрь. – Виктор Иванович, можно? К Вам вновь поступивший больной.
Я переступил порог кабинета. Дверь за мной мягко закрылась.
- Здравствуйте. – Представился я.
Напротив меня стоял немолодой уже мужчина в высоком докторском колпаке и респираторе.
- Здравствуйте, молодой человек. Откуда вы к нам пожаловали? – С нотками высокомерия в голосе поздоровался врач.
- Второе легочное. – Ответил я односложно.
- Ну да, ну да... Ну, что же, присаживайтесь.
Забыв от волнения местное правило – соблюдать дистанцию – я подошел к стулу, стоявшему у письменного стола врача.
- Нет, не сюда! Ваше место – там! – Резко одёрнул меня Виктор Иванович, указав на «сиротский» стул у двери.
Я послушно повиновался.
- Руки положите на колени. И ничего здесь не трогайте. Здесь чистая зона! – Продолжал давать указания врач.
Знакомство с врачом всё больше начинало походить на допрос у следователя.
- Вы у нас наркотики употребляете? – Посмотрел на меня Виктор Иванович своими маленькими, с ехидным прищуром глазками.
- Нет.
- Это славно! А под следствием или в местах лишения свободы были?
- Не был.
- Хм... Что же это получается? Нигде не были, ничего не употребляли. Как же Вы к нам попали?
Вопрос врача показался мне до неприличия глупым.
- Как все, коллега! ТЛЧ получил утром, и – вот он я перед Вами! – С раздражением выпалил я.
- Коллега? – Виктор Иванович вскинул брови от удивления.
- Да. Я провизор. – Виновато улыбнувшись под маской, уточнил я.
- Вы здесь не коллега, молодой человек. Вы здесь – больной! Ясно? – Резко оборвал мою попытку поговорить откровенно врач. Что-то неуловимое и неприятное было в его манере общения. – Вопросы ко мне имеются?
- Имеются!
- Задавайте, пока Вы здесь. Я Вас слушаю.
- Я сегодня получил ТЛЧ к препаратам первого ряда. А ТЛЧ к препаратам второго ряда...
- Ещё в работе. – Перебил меня доктор.
- А сколько...
- Не знаю. Как только придут результаты – мы Вам сообщим! Еще есть вопросы?
Я вдруг вспомнил про свое лечение «пневмонии» в самом начале пути. И про два курса фторхинолонов, которые сбили с толку врачей. Ах, какая злая штука сейчас может из-за этого получиться!
- Виктор Иванович, скажите, но если устойчивость выявится и к препаратам 2 ряда...
- Тогда, Виталий Владимирович, мы Вас непременно вызовем и скажем: собирайте свои вещи и отправляйтесь в паллиатив! – С абсолютным равнодушием в голосе произнес врач.
В этот момент я испытал такой парализующий страх, которого никогда ранее не испытывал.
- В каком смысле... паллиатив?!
- В самом прямом! Чем же Вы предлагаете, чтобы Вас лечили, если устойчивость будет и к резервным препаратам? – Виктор Иванович снова с ехидным прищуром посмотрел на меня. – Поэтому очень рекомендую Вам отнестись со всей серьезностью к лечению у нас! Это Ваш единственный шанс выздороветь! А теперь – идите, а то на обед опоздаете!
Я был совершенно обескуражен таким «радушным» приемом.
За дверью кабинета уже дожидался своей очереди Славик в сопровождении медсестры.
- Ну, что? Всё в порядке? – Всё также заботливо спросила Галина Федоровна, когда я вышел из кабинета.
- Он... Очень странный! – Только и смог произнести я.
Медсестра только молча понимающе вздохнула.
Следующим моим пунктом назначения был кабинет старшей медсестры, который находился сразу за рекреацией.
Ирина Леонтьевна – старшая медсестра третьего легочного отделения – являла собой полную противоположность Галины Федоровны, хотя и была примерно её ровесницей.
- Я очень надеюсь, молодой человек, что Вы отдаёте себе отчет, куда Вы попали! У нас тут не санаторий, как во втором отделении! У Вас – особо опасная инфекция, а поэтому Вы обязаны строго соблюдать противоэпидемический режим. Больным в нашем отделении строго запрещено перемещаться из палаты в палату. Чистые зоны обозначены зелёными полосами. Заходить туда Вам также запрещено. Выходить из отделения можно только в установленные часы, и запрещено покидать территорию учреждения! – Словно фельдфебель на плацу, чеканила все «запрещено» коротко стриженая брюнетка, бросая на меня колючий взгляд из-под очков. – Вам всё ясно?
Я молча кивнул, опустив голову.
- Галина Федоровна, определите больного в седьмую палату!
При упоминании той самой седьмой палаты, где по списку уже числилось 12 человек, меня снова бросило в холодный пот.
- Ирина Леонтьевна, может в другое место парня? – Робко заступилась Галина Федоровна
- А куда, Галя?! – С нескрываемым раздражением в голосе бросила старшая сестра. – У него палочки в мокроте!
- Но ведь только по культуре. – Не сдавалась милейшая медсестра.
- И что? У нас мест нет в других палатах!
Ирина Леонтьевна резко вырвала папку из рук Галины Федоровны и долго всматривалась в написанное.
- Ладно... – Немного смягчив голос, наконец сказала старшая. – Поставьте дополнительную кушетку в пятую! Несколько дней так побудет, потом подумаем.
Наконец, я оказался перед дверью палаты номер 5 – своего первого пристанища в «тринадцатом районе». На двери палаты была уже привычная «напоминалка» для медработников, предписывающая надеть респиратор, и полоса из красного скотча, что означало – зона высокого инфекционного риска, и попросту – «грязная зона». Я толкнул дверь вовнутрь и сделал шаг...
Никакие слова и литературные приемы не смогут передать первого впечатления от палаты! Предо мной предстала картина какого-то хаоса и энтропии. На площади примерно 15 квадратных метров располагался какой-то человеческий муравейник. Везде, куда бы я ни отвёл взгляд, - были люди. Я успел сосчитать, что коек в палате было семь, и все они были заняты. Пока в этом мире мне не нашлось даже места для ночлега. Постояльцев не очень заинтересовало мое появление. Четверо молодых парней, судя по развязанной манере поведения и специфическому внешнему виду – «морфинистов» - громко разговаривали, смеялись, постоянно суетились, не в силах усидеть на месте. На койке у входа сидел и читал газету пожилой мужичок с отёкшим лицом пьяницы. На следующей койке, стоявшей вдоль стены, лежал и глуповато улыбался неопределенного возраста человек с лицом слабоумного, которого я мысленно прозвал «органиком»*. Только один из соседей вызывал симпатию – усатый армянин лет пятидесяти, в очках и со смолисто-черными волосами. Он лежал на дальней койке у окна и спокойно читал книгу. Горизонт коек, стоящих вплотную друг к другу и разделявшихся только на ширину маленькой тумбочки, уходил к двум окнам на противоположном от входа конце палаты. На одной из тумбочек между окнами стоял небольшой телевизор. Железные панцирные койки с железными же решетчатыми боковинами были, вероятно, ровесниками самого «тринадцатого района» - годов из 50-х. Такие еще можно встретить на дачах и в старых деревенских домах. Маленькие деревянные тумбочки, судя по всему, были примерно из той же эпохи. Вообще колорит 1950х был в «тринадцатом районе» максимально сохранён почти в первозданном виде. Очевидно было, что здесь ничего не менялось с тех самых времён, а только лишь подкрашивалось, заделывалось, ремонтировалось. Койка и тумбочка – были единственными предметами мебели в палате. Здесь не было ни шкафа для личных вещей пациентов, ни стола, ни стульев. Да всему этому и не было места при такой плотности коек! А поэтому из-под каждой койки торчали баулы, на решетчатых боковинах приторочены были пакеты и торбы с личными вещами больных, а на протянутой под потолком бечевке сохло стираное белье. Вся палата была окутана паутиной проводов, расползавшихся от единственной электрической розетки. По правую руку от входной двери на стене была небольшая вешалка с крючками для верхней одежды, которая закрывалась белой занавеской.
Внутри было нестерпимо душно. Воздух палаты содержал в себе ядреный дух самого дрянного табака, перемешанный с запахами перегара и чего-то кислого и нездорового.
Я отметил про себя, что торчу здесь на проходе, наверное, уже достаточно долго, но всё продолжал беспомощно бегать глазами по палате, ища уголок, куда можно было бы хотя бы положить вещи. Здесь не было еще чего-то важного... Ах, да! Здесь не было умывальника! Ни в одной больнице мне еще не встречались палаты без этого привычного блага цивилизации, а вот здесь – не было! Скученность народа, духота, беспорядок и отсутствие умывальника – это всё было про инфекционное отделение в 21 веке! Невероятно, но факт.
- Здорово, пацаны! – Наконец решился я прервать затянувшееся молчание. – Куда тут баул поставить можно?
- Никуда! Не видишь что ли? Мест нет! – С недоброй насмешкой ответил кто-то из компании наркоманов.
- Поставь ко мне под койку, брат. Потом разберемся. – Оторвавшись от чтения, невозмутимо проговорил армянин.
С чувством некоторого облегчения и благодарности, я стал протискиваться через узкий проход между койками.
- Виталий! – Наконец, добравшись до койки армянина, представился я и протянул руку.
- Сурен – Приподнявшись на койке, представился пациент и ответил рукопожатием. – Садись на нару, в ногах правды нет! Откуда ты?
- Второе лёгочное.
- Ох, и занесло ж тебя!
- Не то слово! – Выдавил я из себя горькую улыбку. – А ты?
- Из первого. Неделю назад перевели.
- Рецидив?
- Да. – Сурен тяжело вздохнул. – Четыре месяца там провалялся – и всё без толку! Теперь вот здесь.
- Обидно!
- А-а-а! – Безнадёжно махнул рукой армянин. – Всё это один хрен – бесполезно. Правду говорят – не лечится эта зараза! На время только гасится, и всё!
- Не правду говорят. Всё там лечится!
- Ну, ты молодой, может ещё и вправду выпрыгнешь.
- Да без разницы! У всех лечится. У кого-то проще, у кого-то – сложнее. Но лечится.
- А ты почём знаешь? – Засмеялся Сурен.
- Знаю. Я, брат, медицинский универ закончил.
- Серьезно?
- Куда уж серьезнее!
- А работал где до тубика?
- Здесь, в городе. В больничной аптеке.
- А в какой больничке?
- В семёрке.
- Это которая на Северном?
- Она самая!
- А ты не знаком случаем с травматологом Сан Санычем?
- Не то, чтоб знаком, но по работе пересекались. – С улыбкой ответил я. Меня обрадовало, что у нас обнаружились общие знакомые за пределами диспансера.
- Он земляк мой. – Пояснил Сурен. – Я из Пятихаток. Работал там автослесарем до болезни. Как выйдешь отсюда – привет передавай Санычу.
- Договорились! Впрочем, ты же раньше меня выйдешь.
- Эх... Дай Бог отсюда вообще выйти! У меня уж надежды мало! – Снова обречённо заговорил больной.
- Выйдем, выйдем! Не сомневайся!
- Твои слова – да Богу в уши!
В тот момент я, конечно, бравировал оптимизмом. После сегодняшнего разговора с лечащим врачом у меня у самого не было такой твёрдой уверенности. Не дай Бог успели к фторхинолонам устойчивость вырастить, что тогда? Из общения с Таней, да и из прочитанных отрывочных сведений в литературе я уже понимал, что краеугольным камнем схемы лечения МЛУ-ТБ был препарат из класса фторхинолонов – левофлоксацин или моксифлоксацин. Я еще раз окинул взглядом шумную, неуютную палату. Жить здесь минимум 8 месяцев – казалось абсолютной фантастикой. Как здесь неделю то продержаться? А что если... От ужасной мысли о паллиативе и перспективе остаться в подобном месте навсегда – снова бросило в пот, закружилась голова. Это же настоящее погребение заживо! Это страшнее смерти!
- Я схожу во двор, пока еще можно. Подышу воздухом.
- Сходи, брат. За вещи не переживай. Никуда не пропадут. – Ответил Сурен.
В коридоре я нос к носу столкнулся с Бугаём.
- Оп-па! Витаха! Какими судьбами?! Что случилось то?! – С какой-то садистической радостью завопил он. – Неужто и ты к нам?
Он громко расхохотался во весь голос.
- К вам, к вам! Чтоб тебе скучно не было. Видишь, как тебя обрадовал! – Постарался я невозмутимо и с сарказмом ответить. – По твоей довольной физиономии можно подумать, что это тебя выписали, а не меня перевели!
- Ну, ничего, братишка, ничего! Привыкнешь! В какую ж тебя палату определили? А-а! В пятую? Отлично! Там вообще весь «цвет»! – Продолжал издеваться и язвить Бугай, заливаясь хохотом.
Я уже собирался развернуться и уйти, как вдруг почувствовал, что кто-то взял меня за руку. Я обернулся.
Передо мной стояла Таня и смотрела на меня широко раскрытыми испуганными глазами.
- Привет! Значит правда все-таки, что тебя к нам перевели?
- Привет, Танюш. Да, увы.
- Пойдем на улицу. Там наши все собрались. Переживают за тебя.
- О как! За него, значит, переживают, а за меня уже нет?! – Вдруг перестал веселиться Бугай.
- Да ты достал уже со своей вредностью и заносчивостью! – Резко ответила ему Таня.
- Значит вот какая ты, Танюха! Ну, ну! Ладно! – Оскорблено он бросил вдогонку, когда мы уже вышли за решетку.
- Как дитя малое! – Снисходительно продолжала ругать Бугая Таня, пока мы спускались по лестнице. – Понятное дело, что ему тяжело. Но что мы ему все, няньки что ли?
- Не бери в голову, Тань.
- Да нет, это я так. Мысли вслух.
Мы вышли на яркий полуденный солнечный свет из темного проема «собачьей конуры». Перед корпусом уже стояли Коля, Оля, Наташа и тетя Люба с рыженьким котенком на руках – одним из выводка «корейцев».
- Привет, братишка! – Налетел на меня обеспокоенный Коля. – Ты как?
- Живой вроде... – Улыбнулся я.
- Мы охренели, как узнали, что тебя забрали!
- А уж я то как охренел!
- У тебя еще шутить есть силы! Это хорошо. А то утром я совсем за тебя испугалась! – Сказала Наташа.
- Пойдемте отсюда. Давайте на наше место переместимся. – Выдохнув, сказал я. От поддержки друзей стало легче.
Мы направились на свой пятачок под тенистым клёном перед корпусом второго отделения.
- Ну ты мени скажи, як же так? Ты ж личився нормально, вси таблетки пив! Шо ж це таке? – Сокрушалась тетя Люба.
- Палочки оказались не восприимчивые к нашим таблеткам, тёть Люб. – Горько вздохнув, попытался объяснить я.
- Бисови ти палочки, хай им грець!
- Как тебе в отделении? Как обустроился? – Участливо стала расспрашивать Оля Васильченко.
- Ох... Впечатляет! – Ответил я полушутя.
- Ты, наверное, хотел сказать «Полный п...ц!»? – Сказала Таня.
- Весьма точное определение! Ёмко и по сути! – Согласился я.
Я пересказал друзьям всё, что произошло за эту половину дня. Они внимательно слушали, лишь время от времени вставляя сочувственные реплики.
- Вот что я тебе скажу. – Выслушав весь мой рассказ, сказала Таня. – Запомни главное: не слушай там никого, нахрен! Будь сам себе на уме. Ты же грамотный медик, и сам всё понимаешь. Выберемся! Ты сам недавно меня успокаивал! Не слушай никакие рассказы, как кто лечился и не вылечился. Будут тебе на мозги капать, что всё это бесполезно и безнадёжно. И таблетки такие-сякие. Не бери ничего этого в голову! Лечись себе – и всё. Если сейчас тебе совсем плохо – можешь мне жаловаться, и даже плакать. Это нормально. Я пойму.
- Спасибо, Танюш! Я очень ценю это. – С чувством искренней теплоты и благодарности ответил я. – Это ясно, что выберемся... Наверное... А что скажешь за этого Виктора Ивановича? С ним, кажется, совсем каши не сваришь!
- Его лучше ни о чем и не спрашивать! Ему всё «до лампочки»! Вот скоро выйдет из отпуска наша заведующая, Ольга Николаевна, - тогда с нею и поговоришь обстоятельно. Она строгая, но грамотная. 
- М...да... Ну, что ж, тогда будем ждать заведующую. Делать нечего.
Встреча с моими больничными товарищами помогла мне немного прийти в себя.
- Ты обедал? – Спросила Таня.
Я отрицательно покачал головой.
- Сходи, поешь. Еще успеешь до «тихого часа».
- Не хочу, спасибо. Я лучше посижу здесь.
- Ну, не, так не пойдет! Отправляйся в столовую. – Возразила Наташа. – Не раскисай тут!
- Все в порядке, Наташ. На ужин обещаю сходить!
Чтобы разрядить обстановку, Коля стал, как обычно, травить весёлые диспансерные байки, традиционными персонажами которых была местная супружеская чета – Паша и Марина, и их взаимодействие с персоналом. Я больше слушал Колю, веселый смех девчонок, стараясь насладиться спокойными и приятными мгновениями перед возвращением в злополучный «тринадцатый район».
- Виталь, уже без пяти три. Пойдём, а то опоздаем на «тихий час» - получим по первое число. – Глянув на часы, засуетилась Таня.
Вместе с друзьями из второго отделения мы дошли до «собачьей конуры» и попрощались.
Поднимаясь по лестнице, мы наткнулись на того самого странного человека, клянчившего у нас с Колей деньги, когда мы в первый день приходили сюда навестить Таню. Он сидел прямо на ступеньках, всё в той же расстегнутой голубой рубашке, широко расставив босые ноги в шлёпанцах.
- О-па! Здорово, малой! Узнаешь?! – Заорал при виде меня пьяным прокуренным голосом пациент.
- И тебе не хворать, «большой»! Опять движение перекрываешь?
- Десятку дай! – Снова прицепился пьяница.
- Я ж тебе уже говорил: даю только в морду!
- Базарь полегче!
- А ты п...ди поменьше! И с дороги свали к едреней фене!
Пациент попытался встать на ноги и, вероятно, продолжить словесный спарринг, но тут его здорово качнуло в сторону и «прилепило» к перилам. Ноги его предательски разъезжались, в результате чего один шлепанец полетел вниз по ступенькам.
- Б...я-я-я! – Протяжно проворчал мужик, пытаясь совладать с гравитацией.
Не дожидаясь продолжения, я проскользнул в образовавшуюся брешь между пьянчугой и стеной, протащив следом за руку Таню.
- Что случилось? Ты его знаешь? – Спросила Таня, когда мы поднялись на пролёт выше.
- Не больше, чем ты! Наткнулись на него тогда с Колей, когда к тебе приходили. Я рассказывал.
- Да, вот такие у нас тут кадры! – Засмеялась девушка. – Это из первого отделения. У них там вечный «газ-квас»!
В полумраке «шлюза», у решетки нас уже ждала медсестра.
- Скорее, ребята, скорее! Уже начинается «тихий час»! Все зашли? Никто на улице не зазевался?
Пока я отсутствовал, мне принесли спальное место – сколоченный из досок деревянный топчан. В палате, где и так было двоим не разойтись, - стало еще теснее. Пожилая седая санитарочка принесла мне постельные принадлежности. Она была тоже словно сошедшей со старой черно-белой фотохроники: в белой косынке и белом длинном халате, который запахивался сзади на завязках.
- Спасибо большое. – Поблагодарил я женщину и хотел было взять у неё постельные вещи.
- Нет-нет! Я сама. – Ответила санитарка спокойным голосом и стала заботливо заправлять мою «лежанку». 
Дополнительная «нара» влезла аккурат под вторым окном – между стеной и койкой пациента с лицом слабоумного. Личной тумбочки мне не полагалось – её здесь поставить было бы просто некуда.
- Если нужно – поделим мою. – Любезно предложил Сурен. – Верхняя полка моя, нижняя – твоя.
За время «тихого часа» я смог, наконец, в полной мере ощутить всю мрачность и суровость быта своего нового пристанища. Кое-как затолкав сумку под топчан и выложив в тумбочку Сурена вещи первой необходимости, я попытался прилечь и отдохнуть. Тут же выяснилось, что сделать это тоже непросто. Моя «нара» стояла так близко к окну, что открытая настежь оконная створка нависала у меня прямо над изголовьем. Нужно было либо закрыть окно, либо – положить голову под створку и лежать так, помня о том, чтобы не врезаться в нее при вставании. Первый вариант был явно неприемлем: несмотря на открытые настежь окна, в палате была неимоверная духота. Оставить больных и себя даже без этого глотка воздуха – было немыслимо. Пришлось согласиться внутренне со вторым вариантом.
Но даже в таком положении долго лежать оказалось невозможно. Дневное солнце большую часть дня светило нам прямо в окна палат, а шторы в нашем отделении были под запретом из «противоэпидемических» соображений (хотя во втором отделении они были в каждой палате). Перед окнами палат росли высокие осокори, но незадолго до моей госпитализации – их верхушки срезали ровно до уровня наших окон третьего этажа, лишив пациентов третьего легочного последней защиты от зноя!
Я вертелся, выбирал позы, пробовал укрыться простыней, но ничего не помогало. Солнце беспощадно жгло, и от него не было ни одного укромного уголка на «наре». Наконец, устав бороться с солнцем, я сел на краешек лежанки, где был уголок тени. От духоты же спасения не было никакого. Несмотря на открытые окна, горячий воздух в палате стоял недвижимо. Создать хоть малейший сквозняк было невозможно: открывать двери «грязных» палат в коридор категорически запрещалось. Естественно, этот запрет систематически нарушался, и время от времени кто-то выглядывал в коридор. Если в поле зрения не оказывалось медсестры или санитарки – дверь в палату оставляли немного приоткрытой, впуская внутрь глоток свежего воздуха. Но этого хватало ненадолго. Уже через несколько минут проходящая по коридору медсестра нервно захлопывала все двери. Через время «диверсия» повторялась.
- Хлопцы! Сколько можно за вами дверь закрывать?! Вы в лесу родились что ли?! – Не выдержав, возмутилась плотненькая розовощекая сестра-хозяйка.
- Так дышать нечем, Алевтина Михайловна! – Подал голос один из молодых пациентов.
- Ну чем же я вам помогу, парни? Сами знаете, у вас «плюсовая» палата. Нельзя дверь сюда открытой держать. Потерпите уж пару часов, потом на улицу можно будет выйти.
Сидеть на краю лежанки я быстро устал. От духоты разболелась голова. Несмотря на «тихий» час, - в палате стоял непрерывный гул голосов, словно в пчелином улье. Спасительной показалась мысль о чае.
- Сурен, где здесь воды набрать на чай можно? – Поинтересовался я у соседа.
- Умывальник в конце коридора. – Ответил армянин. – Только он может быть закрыт на «тихий час». Но сегодня дежурит Артёмовна. Она хорошая женщина, - обычно не закрывает.
Взяв с собой кружку и одев маску, я выскользнул из палаты. Коридор, упиравшийся в конце в кабину для сбора мокроты, поворачивал налево, образуя полутёмный «аппендикс». В этом «аппендиксе» находились женские палаты №8 и 9, а также – ванная комната и санузел. Заканчивался «аппендикс» зарешеченным окошком, сквозь которое практически ничего не было видно из-за густых зарослей плюща. Мне повезло: ванная комната действительно оказалась не закрытой. Внутри нее было два металлических умывальника – единственных общих на всё отделение. Набрав кружку воды, я направился обратно.
- Привет! Ты новенький? – Окликнул меня идущий навстречу пациент.
- Привет. Да, а что?
Незнакомец был высокий и худощавый, с болезненным восковым цветом лица. Лет ему было около тридцати с небольшим. Взгляд выражал дружелюбие.
- Меня Саня зовут. А тебя как?
- Виталий.
- Будем знакомы. – Он протянул свою руку.
Я ответил рукопожатием. Ладонь пациента была влажной и мягкой.
- Ты в шахматы играешь? – Спросил Саня.
- Когда-то умел. В детстве.
- Заходи вечером. Сыграем партейку. Я в четвертой палате.
- Так нельзя же вроде в другие палаты ходить? – Вспомнил я утренний инструктаж старшей медсестры.
- То днём! – Засмеялся Сашка. – Вечером никто на это не смотрит!
- Тогда – договорились!
Вернувшись в свою палату, я заварил себе чай и стал медленно, маленькими глотками пить его, стараясь растянуть одну кружку на оставшиеся 1,5 часа «тихого часа». Сурен читал книгу, и мне не хотелось его отвлекать. С другими соседями по палате заводить знакомство и разговаривать пока совершенно не хотелось. Оставалось только ждать, сидя на краешке «нары» и медленно отпивая чай, глотками отмеряя время.
До чего же это странное и угрюмое место! Даже «тихий час», предназначенный для отдыха и восстановления сил больных, - здесь был превращен в изощренную пытку!

*Психоорганический синдром - психическое расстройство, возникающее при поражении головного мозга в результате инфекции, травмы, интоксикации. Проявляется общим снижением когнитивных функций, астенией, недержанием аффектов.