Слепой тест

Галерея «Новые горизонты» сияла приглушённым светом. Стеклянный купол пропускал лучи заходящего солнца, окрашивая белые стены в тёплые оттенки персикового. Это было идеальное освещение для финального события биеннале современного искусства — дискуссии «Парадокс подлинности: человек и машина».

Михаил Левинский, седовласый художник с морщинистым лицом, недовольно косился на центральную инсталляцию выставки — огромное полотно, занимавшее всю дальнюю стену. «Сумерки сознания» — так называлась работа, созданная нейросетью Aurora-9, последней моделью творческого ИИ компании Nexus Technologies. Рядом висело полотно не менее впечатляющих размеров — «Последний человек», подписанное Софией Ривер, восходящей звездой современного искусства, известной своим сотрудничеством с искусственным интеллектом.

— Смешно, не правда ли? — произнёс Михаил, обращаясь к стоящей рядом женщине в строгом костюме. — Они даже повесили таблички с именами авторов. Как будто у машины может быть имя.

Елена Карпова, искусствовед с двадцатилетним стажем и куратор выставки, слегка улыбнулась:

— А разве имя — не такой же социальный конструкт, как и авторство, Михаил Аркадьевич? В истории искусства имя часто становилось брендом, за которым стояла целая мастерская анонимных учеников.

— Не сравнивайте, пожалуйста, — поморщился Левинский. — Те ученики были людьми. У них была душа, опыт, страдания. А что есть у этой вашей... Авроры? Набор алгоритмов и миллиарды украденных изображений.

— Украденных? — к разговору присоединился молодой человек в футболке с логотипом Nexus Technologies. — Интересная интерпретация обучения на данных, маэстро.

Это был Алексей Ветров, ведущий разработчик творческого ИИ и создатель Aurora-9. Ему едва исполнилось тридцать, но его уже называли «отцом искусственного искусства».

— Можно называть воровство обучением, но суть не меняется, — отрезал Левинский. — Ваша машина просто компилирует то, что создали настоящие художники.

— А разве вы не делаете то же самое? — в разговор вступила София Ривер, подходя к группе собеседников. Её разноцветные волосы контрастировали с элегантным чёрным платьем. — Все мы учимся на работах предшественников, впитываем влияния, перерабатываем увиденное.

— Есть фундаментальная разница, — Левинский выпрямился, словно готовясь к бою. — Человек перерабатывает опыт через призму собственной жизни, собственных страданий и радостей. А машина... что знает машина о боли потери? О любви? О страхе смерти?

Звук колокольчика прервал начинающуюся дискуссию. Елена Карпова взяла микрофон:

— Дамы и господа, приглашаю всех пройти в центральный зал. Наша панельная дискуссия начинается через пять минут.

***

Зал медленно заполнялся посетителями. На подиуме стояли четыре кресла, в которых разместились участники дискуссии: Михаил Левинский, София Ривер, Алексей Ветров и Елена Карпова в качестве модератора.

— Добрый вечер всем собравшимся, — начала Елена, когда шум в зале стих. — Сегодня мы обсуждаем одну из самых острых тем современного искусства: что происходит с понятием подлинности творчества в эпоху, когда искусственный интеллект создаёт произведения, неотличимые от человеческих? Но прежде чем мы начнём дискуссию, я хотела бы провести небольшой эксперимент.

Она сделала знак, и на большом экране за спинами участников появились шесть произведений искусства: картины, скульптуры, инсталляции.

— Перед вами шесть работ. Три из них созданы людьми, три — искусственным интеллектом. У каждого из вас на креслах есть планшет. Пожалуйста, проголосуйте, какие, по вашему мнению, созданы человеком, а какие — ИИ.

Зал зашумел, люди начали внимательно рассматривать изображения и вводить свои ответы. Через несколько минут Елена вновь взяла микрофон:

— Спасибо за участие. А теперь, прежде чем я объявлю результаты, хочу попросить наших панелистов поделиться своим мнением. Михаил Аркадьевич?

Левинский прищурился, глядя на экран:

— Для меня очевидно, что работы номер 1, 4 и 6 созданы людьми. В них есть неповторимый почерк, эмоциональная глубина, которую не сымитирует никакая машина.

— София? — Елена повернулась к молодой художнице.

— Я думаю, что человеческие — это 2, 3 и 5. В них я вижу определённые технические несовершенства, которые ИИ обычно не допускает.

— Алексей?

— Соглашусь с Софией насчёт номеров 2 и 3, но вместо 5 я бы выбрал 6. В работе номер 5 прослеживается слишком идеальная математическая структура композиции.

Елена улыбнулась и нажала кнопку на пульте. На экране появились имена авторов.

— А вот и правильные ответы. Работы 1, 3 и 5 созданы искусственным интеллектом. Работы 2, 4 и 6 — людьми.

По залу прокатился удивлённый шёпот. Левинский побледнел, глядя на экран.

— Это невозможно, — пробормотал он. — Особенно номер 1. В ней столько... боли.

— Интересно, что никто из наших экспертов не угадал полностью правильно, — продолжила Елена. — И это подводит нас к главному вопросу: если мы не можем отличить работу ИИ от человеческой по самому результату, в чём тогда заключается ценность человеческого авторства?

— В процессе, — твёрдо сказала София. — Ценность в том пути, который проходит художник: в поисках, сомнениях, открытиях.

— Но если результат одинаков, имеет ли значение процесс для зрителя? — спросил Алексей. — Аудитория реагирует на работу, а не на историю её создания.

— Лежащий в больнице человек мог бы возразить, что ему не всё равно, кто проводит операцию — хирург или робот, — заметил Левинский. — Даже если результат одинаков.

— Но мы говорим об искусстве, а не о медицине, — парировал Алексей. — Если симфония трогает вас до слёз, станете ли вы плакать меньше, узнав, что её написал ИИ?

Левинский помолчал, собираясь с мыслями.

— Дело не только в результате или процессе, — наконец произнёс он. — Дело в намерении. В том, зачем создаётся искусство. Человек творит, чтобы выразить что-то, что не может быть выражено иначе. Это акт коммуникации между душами. А машина... что она пытается сказать? У неё нет сообщения, только имитация.

— А разве можно с уверенностью утверждать, что у машины нет своего «сообщения»? — спросила София. — В конце концов, ИИ создаёт уникальные комбинации, которые не существовали раньше. Это не просто компиляция.

— Но у этих комбинаций нет значения для самого ИИ, — возразил Левинский. — Они не вырастают из личного опыта, из потребности выразить нечто важное.

— Вы говорите так, будто каждый мазок кисти на ваших картинах наполнен глубоким экзистенциальным смыслом, — усмехнулся Алексей. — А разве человек-художник не делает многие вещи интуитивно, не понимая до конца, почему именно так, а не иначе?

— Интуиция — это не случайность, — покачал головой Левинский. — Это опыт, ушедший в подсознание. Кристаллизация всей жизни человека.

Елена решила сменить направление дискуссии:

— Давайте посмотрим на эту проблему с исторической перспективы. Понятие авторства и оригинальности не всегда было таким, как сейчас. В средневековье художники часто работали анонимно. Концепция гения-одиночки — относительно недавнее изобретение.

— Верно, — кивнула София. — И, возможно, мы движемся к новому пониманию творчества как сотрудничества между человеком и машиной. Я, например, использую ИИ как инструмент для расширения собственного воображения. Это диалог, а не замещение.

— Но этот диалог неравный, — возразил Левинский. — С каждым годом ИИ становится всё мощнее. Сегодня он ваш инструмент, а завтра вы станете просто курьером, доставляющим его работы в галереи.

— Это неизбежно, — пожал плечами Алексей. — Технологии всегда меняли искусство. Фотография заставила живопись уйти от реализма к импрессионизму и далее. ИИ — это просто новый поворот в этой эволюции.

В этот момент из зала поднялась женщина средних лет:

— У меня вопрос к господину Ветрову. Вы говорите об ИИ как о творце, но разве не вы его создали? Разве не ваши идеи и ценности заложены в его алгоритмы?

Алексей улыбнулся:

— Отличный вопрос. Да, я создал архитектуру Aurora-9, но я не могу предсказать, что именно она создаст. Современные модели ИИ — это сложные системы, способные к эмерджентному поведению. Я не более автор её картин, чем родители писателя — авторы его романов.

— Но родители дают ребёнку жизнь, а не алгоритм действий, — заметил Левинский.

— А разве наша ДНК — не своего рода алгоритм? — возразил Алексей. — Просто более сложный и менее понятный, чем код.

София внезапно выпрямилась в кресле, словно её осенила мысль:

— Знаете, мне кажется, мы все время говорим об ИИ как о «другом», но что, если посмотреть на него как на расширение человеческого творчества? Не как на замену, а как на новую форму коллективного бессознательного?

— Интересная метафора, — кивнула Елена. — ИИ как своего рода цифровой юнгианский архетип?

— Скорее, как новый инструмент доступа к коллективному бессознательному, — уточнила София. — Когда я работаю с ИИ, иногда возникают образы, которые я не планировала, но которые резонируют со мной на глубинном уровне. Как будто машина помогает мне достать что-то из коллективной памяти человечества.

— Или создаёт иллюзию глубины там, где её нет, — проворчал Левинский.

Из зала поднялся ещё один зритель:

— Меня зовут Давид, я поэт. Вопрос ко всем участникам: если мы допускаем, что искусство, созданное ИИ, может быть неотличимо от человеческого и вызывать те же эмоции, не обесценивает ли это человеческое творчество в целом?

Наступила пауза. Первым заговорил Левинский:

— Нет, не обесценивает. Потому что ценность искусства не только в конечном результате. Когда я стою перед картиной Ван Гога, я соприкасаюсь не только с красками на холсте, но и с душой человека, который жил, страдал, любил. Это диалог через века, от сердца к сердцу. С машиной такого диалога быть не может.

— А разве мы не проецируем свои собственные эмоции на любое искусство? — спросил Алексей. — Когда вы смотрите на картину Ван Гога, вы не знаете наверняка, что чувствовал он сам. Вы конструируете его образ, исходя из исторических сведений и собственного опыта.

— Но за картиной Ван Гога стоит реальный человеческий опыт, пусть и недоступный нам полностью, — возразила София. — За работой ИИ стоит... что? Статистические закономерности?

— А разве человеческая психика — не набор статистических закономерностей? — улыбнулся Алексей. — Просто более сложный и менее изученный.

— Этот редукционизм оскорбителен, — нахмурился Левинский. — Вы сводите всё богатство человеческого опыта к математике.

— Я не свожу, я указываю на параллели, — пожал плечами Алексей. — Между прочим, нейробиологи обнаружили, что наш мозг принимает решения до того, как мы их осознаём. Так кто реальный автор ваших картин, Михаил Аркадьевич? Ваше сознание или нейронные процессы, недоступные вашему пониманию?

— Это софистика, — отрезал Левинский. — Мои нейроны — это часть меня. А вот ваша машина — не часть вас, как бы вы ни пытались размыть границы.

Елена почувствовала, что дискуссия накаляется, и вмешалась:

— Я хотела бы вернуться к нашему эксперименту. Михаил Аркадьевич, вас явно потрясло, что работа номер 1 создана ИИ. Почему?

Левинский помолчал, собираясь с мыслями.

— Потому что в ней я увидел отражение своей собственной боли, — наконец тихо произнёс он. — Боли, которую, как мне казалось, не может понять никто, кроме человека, пережившего подобное.

— Можно узнать, что именно вы увидели? — осторожно спросила Елена.

— Потерю. Утрату. Моя жена умерла три года назад, и эта картина... в ней я увидел ту пустоту, которая осталась после неё. Тот свет, которого больше нет.

В зале установилась тишина.

— Я должен признаться, — вдруг сказал Алексей. — В нашем эксперименте есть подвох. Работа номер 1 действительно создана с помощью ИИ, но на основе... ваших собственных картин, Михаил Аркадьевич.

— Что? — Левинский резко повернулся к нему.

— Когда мы обучали Aurora-9, мы включили в датасет коллекцию ваших работ последних трёх лет. Возможно, то, что вы увидели в картине — это отражение вашей собственной боли, переработанной и возвращённой вам машиной.

Левинский смотрел на экран, где всё ещё было изображение работы номер 1 — абстрактная композиция с преобладанием синих и серых тонов, с едва заметным светлым силуэтом в центре.

— Но это... это значит...

— Это значит, что граница между человеческим и машинным творчеством гораздо сложнее, чем мы думаем, — мягко сказала София. — ИИ не создаёт из ничего. Он трансформирует, комбинирует и отражает человеческий опыт, заложенный в него.

— Но есть ещё один поворот, о котором я должна рассказать, — вмешалась Елена. — Работа номер 4, которую все сочли созданной человеком и которую Михаил Аркадьевич так уверенно отнёс к человеческим... на самом деле тоже создана ИИ.

— Невозможно, — покачал головой Левинский. — В ней столько... неправильностей. Человеческих ошибок.

— Именно, — кивнула Елена. — Но это был эксперимент, проведённый нашей галереей. Мы попросили Алексея создать ИИ, который будет намеренно допускать «человеческие» ошибки, вносить случайные элементы и несовершенства.

— А работа номер 6, которую я посчитал созданной ИИ из-за её идеальной структуры, — вдруг понял Алексей, — она человеческая, не так ли?

— Да, — улыбнулась Елена. — Её создала София специально для нашего эксперимента, пытаясь имитировать математическую точность ИИ.

София смущённо улыбнулась:

— Я провела неделю, рассчитывая каждую линию, каждый цветовой переход. Это было... утомительно.

— Но зачем весь этот обман? — нахмурился Левинский.

— Не обман, а эксперимент, — поправила его Елена. — Мы хотели показать, что в мире, где грань между человеческим и машинным творчеством стирается, нам нужны новые критерии для оценки искусства. Критерии, основанные не на происхождении работы, а на её сути, на том диалоге, который она устанавливает со зрителем.

— И какие же это критерии? — спросил голос из зала.

— Это то, что мы должны определить вместе, — ответила Елена. — Возможно, в будущем мы будем ценить искусство не по тому, кто его создал — человек или машина, — а по тому, какой отклик оно находит в нас. По тому, насколько оно расширяет наше понимание мира и самих себя.

Левинский долго молчал, глядя на экран, где всё ещё была изображена работа номер 1.

— Знаете, — наконец произнёс он, — когда я смотрю на эту картину, зная, что она создана на основе моих собственных работ... я чувствую странное родство с ней. Как будто я разговариваю с эхом самого себя. И в этом есть что-то... пугающее и одновременно утешительное.

— Может быть, в этом и есть будущее искусства, — тихо сказала София. — Не в противостоянии человека и машины, а в их диалоге. В том, как они отражают и дополняют друг друга.

— Но не потеряем ли мы что-то важное в этом процессе? — спросил Левинский. — Какую-то изначальную подлинность?

— Возможно, — кивнул Алексей. — Но обретём что-то новое. Возможность увидеть себя и свой опыт через призму иного разума, пусть и искусственного.

— В конечном счёте, — заключила Елена, глядя в зал, — искусство всегда было средством познания самих себя. И если ИИ помогает нам в этом, задавая новые вопросы и предлагая новые перспективы, возможно, его роль в истории искусства окажется не такой уж разрушительной.

Дискуссия продолжалась ещё долго, затрагивая новые аспекты проблемы. Но когда вечер закончился и посетители начали расходиться, Михаил Левинский задержался у картины номер 1.

— Вы в порядке? — спросила подошедшая Елена.

— Знаете, — медленно произнёс художник, не отрывая взгляда от картины, — я только что понял, что мне не важно, кто или что создало эту работу. Важно, что она говорит со мной. Что я вижу в ней отражение своей боли и... возможно, намёк на исцеление.

— Это и есть настоящая цель искусства, не так ли? — улыбнулась Елена. — Связывать нас — с самими собой, друг с другом, с миром.

— Да, — кивнул Левинский. — И если машина может быть частью этой связи... возможно, я был неправ, отрицая это.

Он ещё раз взглянул на картину, а затем медленно пошёл к выходу. На миг ему показалось, что светлый силуэт в центре композиции стал чуть ярче, словно отвечая на его признание. Но, возможно, это была просто игра вечернего света, проникающего через стеклянный купол галереи.