Вера

После развала Союза в нашей семье стало неспокойно. Масло в огонь беспокойства подливал дед, выходец из крымских татар. Его как будто подменили. Обычно помалкивающий, он вдруг стал необычайно разговорчив. Нам, внукам, рассказывал, вспоминая, какой был Крымский дом, сад, виноградник. Как выселяли, как добирались до Казахстана, как высадили в степи, как начинали новую жизнь здесь, в Караганде…. Мы слушали, открыв рот, многого не понимая.
Я знал, что у деда в Намангане живет двоюродный брат. С такой же большой семьей. Он приезжал в гости, привозил много фруктов. Но наш дед, к нему никогда не ездил. Узбекский родственник регулярно писал письма, теперь же начались междугородние звонки. После которых дед приходил в большое беспокойство, порой даже раздражение. Последний раз гости из Намангана приехали в восемьдесят восьмом году. Говорили они, тогда с братом, много, шумно. Складывалось впечатление, что двоюродный дед уговаривал для чего- то нашего. 
Далее, примерно, года через три, после очередного долгих телефонных переговоров дед засобирался, как выразился «домой», в Крым, Бахчисарай. Все разговоры о возвращении на родину сопровождались скандалами. Но скандалил один он. Слушателем и собеседником, она же противником его планов, была бабушка. Трое взрослых сыновей, снохи и внуки помалкивали. Но разговоры оставались только, пока, разговорами.
Отец мой ; младший сын у стариков. Я ; его единственный сын. Мама больше не согласилась родить детей. Зато от старших сыновей, помимо меня, у деда и бабушки шестеро внуков.
В середине девяностых друзья семьи, знакомые, как по команде начали разъезжаться во все стороны. В дедовой квартире, на улице Гоголя, дверь днём, не закрывалась вовсе. Всегда стоял накрытый к чаю стол. Приходили и старые, и молодые.  Мне, любимому бабушкиному внуку, была интересна вся это человеческая круговерть. Ощущение большого переезда вселенского масштаба. Переезжали, в основном, в близкую Россию и дальнюю Германию.
Мои родители на тот момент находились в плохо скрываемом затяжном конфликте. Мама ; русская, из Сибири, тянула отца к своей родне, в Россию. Отец не хотел уезжать, но с женой спорить не имел желания, и со стариком ; отцом не поддерживал разговоры на тему переезда в Крым, всячески увиливал. Видимо всякое решение о переменах давалось ему нелегко.
Я думаю, мать он очень любил, но пойти против отцово решения- переезда в Крым ; дерзости уже не хватало. Вся его смелость ушла на один поступок — женитьбу на иноверке. Остальные силы ушли на изматывающую многолетнюю борьбу между татарской родней и русской женой.

Так всё, само собой, и зрела эта ситуация, как овощ, брошенный на грядке плохим хозяином. Под жарким солнцем, без воды и удобрений, он треснул, лопнул, истёк соком и высох. 
В один прекрасный день вся отцова родня, после длительной переписки и телефонных переговоров, во главе с дедом, поднялась с насиженного места и двинулась в дальние края. Там, как выяснилось из письма старшего дяди, высланного за год вперед в качестве разведки, для нашей семьи нашелся кусок земли, под Феодосией.
Из разговоров старших стало ясно, что земля эта соседствовала рядом со старым татарским кладбищем. Столь странное соседство обсудила только бабушка. Дети и внуки не посмели. Дед, на удивление, был рад. Казалось, именно это соседство и послужило последней каплей для немедленного переезда.
Мы, с мамой, а поначалу и с отцом остались в Караганде. Отец, какое- то время, виновато мотался между грозным дедом и недовольной женой, но вскоре затих на новых крымских землях, увяз в хозяйстве. Он часто мне писал и в каждом письме звал приехать. Я подрос и, действительно, стал ездить самостоятельно, к своей татарской родне на новую родину.
В конце девяностых мама, получив развод, уехала из Казахстана. Переехала к сестре в Новосибирск и вскоре вышла замуж.
Все! Многолетнее недовольство деда и упреки жены для отца закончились. На воле остался и я - студент первокурсник мединститута. По праву полукровки мог  выбрать с кем и где мне жить дальше.    
****
Хорошо помню свой первый приезд. Отец встретил меня в Симферопольском аэропорту на старом, ещё с Караганды, жигуленке. Весь смущенный, растроганный. Всю довольно дальнюю дорогу я на него не мог наглядеться. Всё в нем сильно изменило. Похудел, потемнел и, на удивление, сделался суетливым. Он тоже поглядывал на меня. По возможности клал руку на плечо, говорил слова, каких я никогда не слышал от него за время совместного проживания.   
Ехали долго. Пейзаж знакомый - степной, может более расцвеченный, чем родная степь Центрального Казахстана. Всюду виднелись маленькие стихийные поселения, подобно цыганским стойбищам, разбросанные без всякого плана и логики.
Наконец, приехали в небольшой татарский поселок. Было шумно от ребятни, снующих по хозяйству женщин и стука- звона ближнего и дальнего строительства. Одноэтажные домики располагались по обе стороны одной широкой улицы, с редкими деревцами. Возле одного такого дома у калитки стояла бабушка:


; Балам мой!
У меня во рту всё пересохло от волнения: как же она постарела, высохла, почернела. Видно, этот великий татарский переезд дался ей нелегко.
Набежали братья — сестры. Все говорили разом, теребили. Тащили мою сумку и меня в дом. Я на всех таращил глаза. Удивлялся: как выросли и возмужали двоюродные братья?! Как повзрослели, похорошели сестры?!
В доме меня встретил дед. Важно и неторопливо расспросил про мою учебу, про маму так, словно не было между ними никаких многолетних огорчений.   
За большим, уже новым, столом, в говорливом родственном кругу я вдруг поймал себя на мысли, что это уже было, в прошлой жизни: обеденный стол, самовар, тоже самое угощение, те же самые лица и голоса…но сейчас это, уже совсем, по- другому.
После застолья родня повела показывать хозяйство. Оно было обширным. С улицы дом казался, как у всех, зато за фасадом оказалась целая усадьба. Помимо хоздвора с курами, баранами и двумя коровами, буквой «г» стояли еще два немаленьких дома. Это дома старших дядьёв. Посередине двора глубокий артезианский колодец, на который ушла, как мне сказали, половина привезенных из Казахстана денег.
Я зашел в каждый дом и в каждом угощался.  Дома были саманные, из кирпича- сырца с соломой. Внутри такого дома знойным крымским летом прохладно. Дальше смотрели огород, который мне, городскому жителю, показался до безнадёжности бескрайним.  Затем потащили в близлежащий лесок показывать пасеку и так до самого позднего вечера.
К ночи вернулся в объятья любимой бабушки. Она помогла умыться, постелила постель, прочитала молитву у меня над головой и крепко поцеловала на ночь.
Уснуть долго не мог от пронзительного острого чувства дальнего безусловного родства именно с этим местом. Состояние высокой энергетики и потрясения захлестнули меня. Было удивительно! Казалось, что я всё прошлое время где- то жил и не знал, что живу в чужой стороне и вот добрался-таки, до родного места, и оно меня приняло. Вспомнило про меня, что- то такое, и приняло. Вспомнил и я, хотя в этих местах был впервые, потому что с первой минуты я чувствовал себя счастливо.    
С наслаждением слушал тихую перебранку деда с бабушкой. Затем голос отца, глухое постукивание копыт, чьей- то лошади под окном. Наконец все стихло. Звонко пели цикады и наяривала ещё, какая- то, ночная мелочь. Я слушал, слушал и незаметно уснул.
В то лето я прожил в Крыму два месяца. Помогал отцу и дядькам со строительством, всего чего необходимо было. С братьями ходил на пасеку, полол в поле грядки, таскал воду из глубокого колодца. Короче говоря, всю радость переселенца прочувствовал до дна. В свободное время носились по посёлку, играя в футбол, вышибалы или просто

валялся под тентом на задах дедова дома или помогал сёстрам, которые в отличие от меня никогда без дела не сидели.
Я помню, как в первый же день моего пребывания, дед поднялся на рассвете. Мы столкнулись с ним на крыльце. Я выбегал по малой нужде, а он, к моему удивлению, уже важно вышагивал из дому, опираясь на толстую высокую палку. Бабушка встала чуть позже. Когда дед вернулся все, кто был на тот момент в трех домах, снохи и внуки, сели завтракать. И мне, по многочисленным просьбам, более обстоятельно, со всеми подробностями, по второму кругу, пришлось рассказывать про друзей и соседей, кого проводили в дальнюю дорогу за это время.
; Говоришь, Арес увез Дану? А Георгий — внук как же? Он же в училище учился, тот, что за Майкудуком? ; вновь начала расспрос бабушка.
; Увез, увез! Бабушка Дана плакала, не хотела ехать, но ты же знаешь Ареса?! А Георгий остался доучиваться, но паспорт у него уже греческий…я сам видел! Потом, говорят, тоже в Афины уехал. Я его больше не видел.
; Прямо так и греческий?! ; бабушка вздыхает. ; Ай, Дана, Дана! Как хорошо мы с ней дружили!
Тут она сделала перерыв, отвлекаясь на самовар и подкладывая стряпню в наши тарелки, но потом всё продолжилось.
; Так, а Эмма?
; Старуха! ; окликает дед.
; Отстань! ;- не оборачиваясь на него, отзывалась старуха ; Это вся моя жизнь! Про Эмму еще раз…
Я с удовольствием тянул чай из знакомой пиалы с казахским орнаментом по краю и продолжал почти заучено:
; Так я же говорю ; Эмму забрала Клара. Они, с Ритой, вперед уехали в этот ...как его? не помню города. Кларка потом вернулась. Свою квартиру в Майкудуке не смогла продать, бросила...
; Да ты что?!
;… а материну и Риткину, ту, что на Юго- Востоке, быстро продали. Эмму под руки, в самолет и Германию. Старшая Рита все там подготовила …Говорят, Эмма хорошие письма шлет соседям. Не болеет, все привет и тебе тоже!



; Подружки мои! Подружки! ; не то горевала, не то восклицала бабушка. ; Вот ведь! Сидели у меня на кухне чай пили, к спокойной старости готовились и вдруг на тебе ; жизнь повернулась, и нет нас! Вернее, мы есть ; кухни нет!
; Теперь у каждой твоей подружки своя кухня. ; Снова подавал голос дед. ; У одной в Греции, у другой — в Германии.
; Погоди, а Таня, наша?! Я про неё забыла спросить!
; Ты вчера спрашивала… Она на месте. Такую международную свадьбу для младшего сына отгрохала! Корейцы со всей Карагандинской области, Уштобе, Ташкента приезжали. А со стороны невесты, по – моему, со всей республики набежали…. Невестка, теперь, у нее… казашка…Айка... с ними живет...
; Да, что ты?! Я её часто вспоминаю, когда овощи готовлю. Ох, рукастая была! Она меня, знаешь, многим салатам научила. Да и я их тоже…
; Помню, ; тут дед стукнул палкой ; твои ночные курсы …занятия по пирогам. Дверь хлоп- хлоп…туда- сюда...
; Да, ну тебя, старый! Зато теперь по моим рецептам пироги пекут и меня добрым словом поминают. Главное, что все счастливы! У всех дети, внуки… опять же вернулись на родину…; здесь бабушкин голос дрогнул.
Отца в то лето я видел изредка. Тянулся к нему, скучал, но знал, что работа у отца случайная, постоянной не было, и он ею дорожил. Когда она появлялась, он срывался из дома и надолго уезжал. Находясь же дома, старался внимание уделял мне, хотя и занят был ещё постоянно хозяйством, да бесконечным приусадебным строительством.
Часто вечерами, на закате, выходили за поселок, в лесок или на восточные холмы, или на западные склоны. Ходила, с нами, и бабушка, но непросто так - собирала разные растения. В конце каждой такой вылазки все свободные руки были полны местными травами: горной мятой, чабрецом, барбарисом, цикорием. Дома все раскладывалось в строгом порядке и небольшими пучками развешивалось в сенцах главного дома для сушки и правильной сохранности.
Иногда всей родственной компанией, на двух машинах, мы ездили купаться к морю. Это был праздник! Бухточки всегда выбирались безлюдные, с песочком, со спокойной волной.
Плавали, ныряли до синевы, под наблюдением старшего дяди. Он ; бывший спортсмен, пловец, выросший в Карагандинском центральном плавательном бассейне, набирался терпения, подолгу сторожил нас на берегу. Затем длинным свистом собирал всех на берег и делал заплыв сам. Мы же отогревались на песке. 


Поздним вечером, нас, притихших и уставших, внуков кормила бабушка и мы безропотно укладывались спать.
Последующие два года приехать не удавалось. Проходил практику, ездил к маме и её родственникам, утрясал проблемы с жильем - одним словом сплошные хлопоты.

                ****

На третий год приехал только на месяц. Привез подарки, приветы и самостоятельное решение о переводе в Новосибирский мед институт.   
; Значит... к маме! ; только и сказал отец.
Именно в то лето случилось мне стать благородным свидетелем сцены из чужой жизни.    Всё, что я тогда увидел ; всего несколько минут ; меня глубоко поразило и тронуло. Сильно впечаталось мою память и осталось на всю жизнь.
В день приезда я мельком видел отца.  Он торопился по делам и поэтому мы только обнялись с ним, как он сел в машину и уехал. Поздним вечером, ложась спать, я всё теребил бабушку:
; Ани, где папа!
; Да…где-то с Веркой, своей, гуляет ; отмахнулась она.
Я замер: у отца появилась женщина?! Стало, отчего- то беспокойно. Мог бы сделать исключение в день приезда единственного сына.  Я затих под одеялом, обдумывая услышанное. Ночью, сквозь сон, слышал, как пришел отец. Умывался, говорил с бабушкой, мелко звенел ложкой- вилкой ; ужинал. Утром, проснувшись, его не застал.
В тот год мои Крымские каникулы были похожи на прежние.  С самого начала и дальше дни продолжали проходить во дворе между тремя домами и в трудах: мелком строительстве, ремонте или огородничестве. Заметил, что живности стало значительно меньше.  Вылазки к морю теперь были совсем редки. Жизнь переселенцев налаживалась и набирала обороты. 
Накануне я целый день провел с братьями и сестрами. Перед сном снова пристал к бабушке:
; Ани, где отец! Я его сегодня не видел совсем…



; С Верой он... со своей... кобылой, где же ему быть. Столько хлопот с ней, окаянной... Спи, балам! Завтра, он как раз дома будет.
Утром я проснулся от громких разговоров и ржания лошади. Выскочил во двор, где отец кормил молодую кобылу.
; Это наша лошадь? ; воскликнул я.
;Вот, твой отец….нашел себе заботу – дед, хмурясь, кивнул в сторону лошади ;  А эта как собачонка за ним ходит....а  имя то у нее человеческое – Вера! ; покривился дед ; Вера Ива-а-ановна зовёт….
Я растерялся: дед шутит? Отец, под ворчание деда, только улыбался и с руки кормил лошадку. Она мягко брала кусочки морковки, хрумкала ими и слегка мотала головой, на меня же косила глазом.
; Хорошая, хорошая девочка! ; отец охлопывал её и счастливо жмурился. Я отошёл к крыльцу, разглядывая обоих.
Лошадь была стройная, грациозная, с сильно развитой мускулатурой. Имела аккуратное небольшое серое с темными пятнами туловище округлой формы, длинные стройные ноги, на запястьях которых с внутренней стороны торчали мозолистые ороговевшие шишки-утолщения. Большая, вытянутая голова на изящной длинной шее с большими живыми глазами, широкими ноздрями и подвижными ушами. Короткая серая, как масть, грива и хвост такой же серый, как всё туловище.
Действительно, не просто лошадь, а красавица! К тому же, как я понял - эта особь женского пола была влюблена в отца. И вся она такая ручная, ласковая, умная.
; Ты знаешь какой у нее слух?! - восхищался отец - Ого- го- го!  Она слышит, как дед, за поселком, в углу кладбища молитву читает.  А зрение, какое! Тут к нам… в посёлок, новенький приехал ... странный немного! Один приехал, ни семьи, никого. Здоровается, правда, со всеми. Говорят, откуда- то с Севера…вроде, ищет кого- то на кладбище. А как там понять... все стерто... разрушено давно. Так, вот Вера моя, представь, его в конце улицы увидит и голос подает. Выделяет его, почему-то! - он ласково обнял её ; Красавица моя!
Дед же, насмотревшись на все эти нежности, не стесняясь меня, вдруг твердо объявил:
; Жениться тебе надо! ; но отец, никак не реагируя на этот реплику, продолжал ласкать свою Веру.
Тут я вспомнил, что роман этот давний. Три года тому назад, поздними вечерами слышал присутствие лошади, но утром и днем во дворе никогда не видел. Расспросить как- то не получалось.



Позже я тоже привязался к Вере. Угощал яблоками, свеклой, сухарями. Иногда и кусочком сахара-рафинада - особо любимым лакомством.
Гуляла Вера исключительно самостоятельно. Уходила за поселок и паслась среди темных каменных надгробий кладбища. Вечером возвращалась, становясь на отведенное ей место.
Еженедельно отец верхом ездил с ней далеко. К дальней мелкой реке. Как- то раз взял и меня. Но я больше купался, обрадовавшись теплой проточной воде. Отец же чистил и мыл животное, загнав её в речушку.
; Ты так её любишь! ; не удержался я
; Жалею…. Она ведь недавно жеребёнка потеряла. Одиннадцать месяцев носила. Родила, а он через три часа умер. Вот такие слезы катились у нее из глаз. Вот такие...- отец ткнул мне в лицо сложенную «о» ; фигуру темными пальцами. ; Два дня мучилась родами. Жеребенок красивый, как картинка…и умер...

Глядя на отца, я не переставал удивляться. Он ведь в Караганде работал шахтером, после небольшой, но нашумевшей аварии ушел в таксисты. Работу свою не любил. А вот поди же ...лошади...умеет с ними обращаться, ездит на них и по хозяйству всё умеет, про неведомую до сих пор жизнь переселенца всё знает.
В новых условиях силы, и способности в нём открылись. Стал мастеровым, хозяйственником. Видела бы мама теперешнего отца, может никакого развода не состоялось. По моим наблюдениям глаза у неё, самой, счастьем новобрачной не светились. Мы, с ней, её замужество не обсуждали. Но каждый раз, после возвращения из Крыма, она внимательно слушала мои рассказы, а перед новой поездкой приветы передавала, и даже подарки …

Дед в канун моего приезда, по разговорам бабушки, уехал в Симферополь. Один, выполняя чье-то задание. Вернулся недовольный. Всю ночь ходил по дому, постукивая палкой, горько вздыхал, даже постанывал. Я вскакивал, предлагал малую медицинскую помощь, но дед отмахивался.
Утром спросить его, в чем дело, не решился, спросил лишь о самочувствии. В полдень пришел незнакомый мужчина. Дед увел его к себе, в комнату, и они долго беседовали.
; Ани, кто это? Вроде не из нашего посёлка?
; Новенький. Недавно переехал... Фархатом зовут. Бобылем живет. На самом краю поселка его избушка. Тебе отец про него говорил, помнишь?  Всё, ищет родственников своих…да, судьба! ; Бабушка вздохнула. ; Дед наш помогает ему: ездил с ним в краевой архив, запросы делали, вместе и на могилках …дед по- арабски читать пытается…да, где там! Вон и давеча в город ездил. Бумагу, какую то, привез, вроде нашёл в архиве списки… места захоронения… еще с войны...
; А кого ищет?
; Отца и мать. Отца, как выяснилось, немцы забрали... Ну, это уже верная смерть, а вот мать... ; тут вдруг бабушка зашептала ; наши….из органов…. где-то в этих



местах…загубили. Через мужа своего муки нечеловеческие приняла. Того в предатели записали.  Вроде, возле того лесочка расстреляли… еще кого-то… и в общей могиле закопали, как жену предателя.  Где вот теперь правды дознаться?!

В это время незнакомец вышел. Быстро попрощался и торопливо ушел. Все, что я успел разглядеть это коротко, седым ежиком, стриженая голова, жесткие впалые глаза и острая худощавая фигура, к тому же бедно одет.   
; Он- то через родителей своих …; продолжала бабушка ; ...или еще, почему то, больше десяти лет в лагерях провел. Говорят, наших татар на бунт поднимал….
; Не знаешь, не болтай! ; я так и подпрыгнул от неожиданно громкого возгласа. За нашими спинами стоял дед. Видно было, как от волнения у него подрагивали руки.
; Сам же говорил…; оправдывалась бабушка.
; Так тоже…. только тебе, а ты ...зачем ему об этом знать?!
- Он большой уже! - погладила меня по голове бабушка - Пусть знает и эту сторону жизни. Ты чего так разволновался? Балам, измерь- ка деду давление….

К вечеру пропала Вера. Сначала дед опомнился, вышел на дорогу. Долго вглядывался на обе стороны.  Затем и бабушка выбегала, глядя то на дорогу, то сложив ладонь «козырьком» напряженно вглядывалась на одинокие кладбищенские камни.

; Где же ее носит, окаянную! Отец твой будет волноваться…Может сама придёт...дорогу знает... Вот, там же была ...еще час назад!   
На закате мои старики совсем разволновались.
; Сходи, поищи её вон, в том лесочке, за кладбищем, любит она там ходить… и веди домой! С минуту на минуту отец вернется...
Я не стал долго себя упрашивать. Выскочил на дорогу и отправился в указанном направлении, где она должна была пастись, спасаясь от жары.

До перелеска я добежал скоро, старательно обогнув кладбище, всё же очень мрачное место. Да, к тому же пали сумерки, было очень неуютно. Отдышавшись от скорого хода, я присел в траву и прислушался. Какой- то звук привлек мое внимание. Странный отголосок шел из- под земли, как мне казалось.
Прислушиваясь, продолжал идти, пригибаясь к земле. Звук то исчезал, то появлялся. Конечно, на ум пришли всякие бредни и про вампиров, в поисках новой крови, и про оживших мертвецов, в поисках своих душ и всякая подобная сумеречная чепуха.    
В лесочке было тихо, умиротворенно. Я ходко шел, заглядывая во все высокие кусты и низкие овраги, куда могла зайти наша лошадь. Уже зашёл в самую гущу, как вдруг услышал, тот самый только уже громче ; явный  крик, но чей? На человеческий мало похожий, тогда...


О... Господи! Я весь покрылся испариной. Крик повторился и, скорее, похож на звериный. Но какого зверя? Здесь и зверья то, по словам родственников, сроду никогда не водилось. А если все же зверь, то, надо полагать, раненый. Кто ранил? Опять же, надо думать ; человек.
Так крутились в моей голове разные мысли. Теперь каждый шорох за спиной заставлял меня бежать, не оглядываясь. Я выскочил на полянку, за ней жутко чернели остатки надгробных камней. В вязких густеющих сумерках, едва; едва виделся силуэт лошади, мирно пасущейся на этом скорбном клочке земли. Я всё еще раздумывал, когда вопль повторился. Теперь, совсем рядом, я хорошо расслышал его. 
Это был человек! Точно!
Весь в холодном поту, все же не прямо, а огибая особо темные места, я побежал, решая сзади подкрасться к лошади, при этом от страха сильно пригибаясь, опять же боясь увидеть вурдалака, сосущего кровь...   
Добежав, спрятался за высокий светлый памятник, одиноко белевший среди траурной темноты. Прижимаясь к тёплому нагретому дневным южным солнцем, тихонько выглянул, в сторону, откуда доносился голос, и где виделась фигура нашей лошади.   
Так простоял, как мне казалось, долго, прижимаясь к теплому камню. Уже совсем стемнело. На моё везение появилась луна, осветив, как прожектором, всё кладбище. Видно, было четко, но я весь вытянулся, даже приподнялся на цыпочки, для лучшего обзора, там дальше.
Вера мирно щипала травку в небольшом пологом овражке. Странно было это видеть, среди ровной высокой травы и вдруг небольшая ложбинка, усеянная мелкой ромашкой, ломким шалфеем и стелющимся по земле древовидным чабрецом.
У края ложбины, на земле, согнувшись, как от удара полусидел- полулежал человек и ...выл!
Выл, так, что у меня ноги стали ватными. Выл по волчьи. Выл, катаясь, раненым зверем по земле, как от страшного удара, как от острой непереносимой боли. Выл, царапая землю голыми руками. При каждом звуке сжимаясь и складываясь пополам. 
Я узнал, скорее догадался — это был дневной гость деда ; Фархат. Что случилось? Я не понимал. Но чувствовал, большое горе открылось этому человеку и горе — это он едва осилил.
Я вновь прижался по- прежнему теплому камню и замер, не зная, что предпринять.
Казалось, что весь этот вопль предназначался слуху животного.  Голова Веры как раз находилась на уровне корчившийся фигуры. Лошадь тем временем, то переступала стройными ногами, то мотала, пофыркивая головой, отгоняя вечернюю мошку.
Наконец человек замолчал. Вечер уже свернул свою хлопотливую жизнь, но ночь ещё не полностью раскрыла свои покойные объятия. Было тихо.
Вера подняла голову, затем наклонилась вперед и потянулась всем телом к Фархату. Принялась, не торопясь, своими мягкими губами перебирать его ярко- белую, в синеющих сумерках, голову, забираясь на шею и плечи. Смахивая длинным языком прилипшие стебли травы и цветков, как бы утешала и сострадала ему. Он же внизу, на земле, то ли


устал, то ли замер от нежданной ласки большого животного. Прошло несколько мгновений. Наконец, поднялся с колен, обнял Веру и горько заплакал. Она же в ответ положила свою умную голову на плечо плачущему человеку.
Я догадался ; Вера стала, так же, молчаливым свидетелем немой сцены, только пришла она сюда по собственной воле. 
Постояв немного, успокоившись, мужчина, вдруг, отошёл от края оврага и, поклонившись на три стороны, прошептал при этом что- то, далее омыл лицо руками, соединив на мгновение руки под подбородком. Проделав всё это, порывисто обнял лошадь, и, оттряхнув одежду от налипших трав, сильно раскачиваясь, пошел через кладбище в сторону поселка.
Уже в полной темноте я привел Веру домой. Привязал и напоил лошадь. На все бабушкины тревожные вопросы отвечал односложно. Быстро умылся и лёг спать, накрывшись легким покрывалом с головой. Об увиденном никому ничего не сказал.
Всю ночь не отпускала увиденная сцена: плачущий мужчина и утешающая голова лошади у него на плече.
Видно, родина каждого встречает по- разному. Кому- то раскатывает карту южных степных дорог, кому- то становится родным куском земли с тремя саманными домами и колодцем посередине, а кому-то выписывает казенную бумагу и овражек на сельском кладбище.   


Балам — ласкательное — ребенок, малыш.
Ани — обращение к матери.