Глава четвёртая. Ветер в паруса

   Шёл тысяча шестьсот восемьдесят восьмой год. К тому времени наш царевич стал статным юношей, почти мужчиной. Правящий страной болезный сводный брат его Фёдор уже давно скончался, и в результате стрелецкого бунта объявили царём не только Петра, но и его болезненного брата Ивана. А править государством фактически стала их старшая сестра Софья, объясняя нахождение своё на престоле тем, что братья ещё не совершеннолетние.


   Но год за годом Пётр подрастал и всё больше мечтал взять государство в свои руки. Во дворце московском он появлялся редко, всё больше проводил время в подмосковном селе Преображенское. Там завёл себе забаву – потешные войска, с которыми играл в войну. Сначала это была просто толпа мужиков, которая ходила в атаку на крепость. Но со временем у них стали появляться настоящие сабли, а потом и ружья, и в конце концов эта толпа превратилась в настоящее войско. Народу, конечно, не нравилось ни правление Софьи, ни юные забавы Петра. Да и откуда им было знать, что в голове молодого царя зреют грандиозные, далеко идущие планы сделать Россию великой державой и поставить её в один ряд с мощнейшими государствами мира.

 
   В тот вечер одном из постоялых дворов вблизи Преображенского приютились странники: две старушки и два монаха, идущие на моление в Москву. Места в ночлежных комнатах им не хватило, поэтому они решили расположиться на ночь в трапезной. Уже сильно стемнело, горевшая лучина тускло освещала комнату, изредка выхватывая из темноты стоящие на столе пустые глиняные тарелки и кружки. Странники сидели за столом, потупив взор и почему-то думали, что причиной их пустого желудка и всех жизненных неурядиц является плохое правление государством.

- И на что нам проклятье это? – сказал худой высокий монах, подняв пустую тарелку, заглянув в неё и разочарованно поставив опять на стол.

- И не говори, брат! – вторил ему маленький толстый монах. - Сколько лет Русь жила по-доброму, благочестиво, соблюдая домострой, по традициям отцов и дедов. И тут на тебе: явился срамец устои корёжить.

- Это всё Франс виноват, - сказала горбатая бабка. - Этот, как его? Тамерлан.

- Да не Тамерлан, а Тиммерман, - поправил её худой монах.

- А хошь и так - всё одно басурманин. Это он к царю в учителя голометрии вызвался, а учит не пойми чему, - не успокаивалась горбатая бабка.
 
- Не голометрии, а геометрии, - опять с укоризной сказал худой монах. - Это наука такая о начертании точек, линий, плоских и просторных тел.

- Вот оне и забавляются телами, - поддержала подругу бабка с клюкой. - Нечаиха сама видала, как де царь с энтим Франсом в доме евонном, да ещё с двумя фряжскими гостями всю ночь вино пили и песни на ихнем языке горланили. А как расцвело, то, стало быть, так им в голову ударило, что девок немецких, которых тоже изрядно напоили, в повозку запрягли и по двору каталися цельный час, аки на тройке. Тьфу! Пакостники! Охальники!

- Сущий антихрист, - перекрестился толстый монах. - Да что ж это деется-то? Видано ли, чтобы раньше цари себе таково дозволяли?
 
- Куды мать-то смотрит? – не успокаивалась горбатая бабка. - Неужто Наталья Кирилловна не осадит его?

- Её он побаивается, уважает. Но у неё ныне одна забота, чтобы Милославские шибко голову не подняли, - пояснил худой монах. - Вот она на Москве и царедворствует. А этому молодцу всё трава не расти. Знай только денег просит на своих потешных.

- Да теперя уже они и не потешныя, - сказала бабка с клюкой, - а самые что ни наесть настоящая. Вона давеча из пушки стрельнули и Кузьме косому избу в хлам разнесли.

- Да ты что? – удивилась горбатая бабка.

- Вот тебе и что, - продолжала бабка с клюкой. - То раньше баловство было, теперя и стрельцам над потешными шутковать боязно. Слыхали про обоз-то с порохом?

- Нет. Какой обоз?

- Ну как же? – удивился худой монах. - Второй день токмо об ентом и разговоров. Стрельцы на лошадях порох привезли потешным два дни тому назад, увидели, как преображенские строем ходють, и давай над ними глумиться. Так потешныя их вмиг разоружили, выпороли и пешими в Москву отправили.

- Ну, дела! – сказала горбатая бабка и хлопнула себя ладонями по коленям.

- А всё одно потешныя: одёжа ихняя – одна срамота, - сказал худой монах. - Неужто наше платье плоше? Нет, ему венгерскаго покрою подавай. Всё-то он переделать норовит, не блюдёт заветов, и усмотрения боярские ему не угодныя.

- Выдрать бы его как следать! – сказала бабка, погрозив клюкой.

- Розгами вымоченными, с оттяжкой! – злобно проговорил толстый монах и вскочил, будто сейчас и собирался идти пороть молодого царя. - Да солёной водой потом спрыснуть!

- Знамо пороть надобно! – яростно визжа вторила ему горбатая бабка. – Пороть! Не мешкая!

- Да, где там! – махнул рукой худой монах. - Гляди, как в силу вошёл. Царевна Софья всё мнит его мальчишкой, а у него уж зубы выросли – не ровён час сковырнёт ея.

В сенях хлопнула дверь, послышались торопливые шаги и грохот, словно кто-то упал на пол.
 
- Поделом тебе, не будешь под ногами мешаться, - послышался голос Петра. - Давай быстро огня в избу.

- Лёгок на помине, - с испугом сказал толстый монах. Бабки и монахи как тараканы мигом юркнули от стола к печи и уселись рядком в уголок на лавке. Пётр ворвался в трапезную, в руках у него была свёрнутая в трубочку большая карта. Не замечая постояльцев, он огляделся вокруг, но не найдя лучшего места для карты, одним махом сгрёб всю посуду со стола на пол. За ним вбежал его верный слуга и соратник всех начинаний Алексашка Меньшиков.

- Клади сюда, - сказал Пётр, указывая на чистый стол. Меньшиков живо разложил и развернул карту.

- Алексашка, смотри!

- Мин херц, так я ж картам не обучен.

- Вникай, не век тебе в денщиках ходить. Пора за дело браться. Кому я ещё дела свои доверю? Верных людей у меня: раз, два и обчёлси.

Хозяин живо внёс два зажжённых подсвечника и, поставив рядом с картой на стол, а потом быстро ретировался.

- Ты подскажи, мин херц, а мы смекнём. Раз карту надоть, то и карту осилим. Нам любое дело по плечу.

- Вот, за что я тебя люблю Алексашка, - сказал с улыбкой Пётр, - так это за удальство твоё: за что ни возьмёшси - всё у тебя в руках горит. Гляди сюды. Видишь, яйцо тутова на карте нарисовано? Это Плещее озеро. Рядом, вот, Переславль на берегу. А мы вон тутова, рядом с Москвой.

- Понятно, - сказал Алексашка, но засомневался, - а на что нам озеро? Это ж у чёрта на куличках.

- Не прекословь, внимай, – пригрозил царь. - Озеро это вёрст семь в ширину будет, а в длину – все десять. Чисто море! Это не на Яузе вёслами за берега цеплять. Туда двинем.


   Пётр ещё раз обошёл вокруг стола, глядя на карту и как бы проверяя ещё раз свои замыслы. Потом подошёл к Меньшикову и с горящими глазами поворошил ему волосы.

- Эх, Алексашка! Завтра свожу тебя на льняной двор. Мы с Тиммерманом сегодня там в амбаре дедов бот  нашли. Это не то, что наши ушкуи , настоящий маленький корабль, аглицкий, под парусом ходить может. Не чета дубасам  и стругам . А какие обводы у него – загляденье. Саксы знают толк в мореходстве. У них и у голландцев учиться будем. И не гляди так – учиться не зазорно, хош бы и у иноземцев. Есть задумка у меня: флот там рубить будем, на Плещем озере.

- Мин херц, а нашто нам на Плещем озере флот?

- Алексашка, не перечь! Нужон, и всё! – сказал строго Пётр. - Всякий потентат , который едино войско сухопутное имеет - одну руку имеет, а который и флот имеет – обе руки имеет. Уразумел?

- Уразумел. Так флот-то нам зачем нужон в Переславле? Там поди ж и воевать некаго, акромя своих.

- Твоя правда. Моря нам, конечно, нужны. Ну вот, в потешный флот наиграемся, тогда и к морям двинем. Не ла;птями же нам в океяны заявляться? Надо и сноровки поиметь, чтоб ко дну не пойти до баталии.

- Эх! Где наша не пропадала? – махнул рукой Меньшиков. - На море, так на море! С тобой, мин херц, и в огонь, и в воду!

- Про то, что «пропадала наша», забыть пора – пущай вороги теперя думают, как свою шкуру сберечь, а нам ужо  срамно битыми быть. Россия-матушка давно с колен поднялась – пора показать, кто в доме хозяин. Неужто мы лапотнее всех этих ляхов , шведов и турок? Вот увидишь, как оне на поклон к нам ходить будут. Я Россию сильной вижу. Вот этой самой рукой её над всеми державами выстроим, - Пётр крепко сжал пальцы в кулак и потряс им, словно показывая, как будет прочно держать окрест  все державы в узде.

- Мин херц, мне бы брюхо набить посытнее, да поспать послаще. Но когда я твои речи слышу, то готов и голодать, и недосыпать, лишь бы увидеть всё, как ты прочишь, - восторженно сказал Меньшиков.

- Вот за что я тебя опять же люблю, Алексашка, так это за подспудство твоё. Умеешь елеем  вовремя подмазать. Хитёр!

- А как же без этого? – хитро сощурился Алексашка, а потом с серьёзным видом перекрестился. - Но ты, мин херц, не думай, я, конечно, и о своей корысти пекусь, но вот те хрест – не задумываясь, за тебя голову положу.

- Да я знаю, знаю! – хлопнул по плечу товарища Пётр. - Я тебя насквозь вижу. Оттого и возле себя держу. Токмо рано нам головы складывать – делов у нас полно. Ажно, приказ: выжить! Уразумел?

- Вот те хрест, - перекрестился опять Меньшиков, но уже с усмешкой, - голову положу, но выживу!

- Да хватит тебе кресты класть, усмехнулся царь и кивнул на сидящих на лавке, – тут и без тебя есть кому. Успеешь ещё перед смертию намолиться, а сейчас нам недосуг. Друг Алексашка, всё в ентом мире бренно, а каких делов мы с тобой наделаем – потомки в пояс поклонятся. Как прикину наперёд, так видятся мне не токмо деревянныя корабли, а и жалезныя, чтобы ни пуля не брала, ни ядро, - сказа Пётр с горящими глазами.

- Как же так? Железный корабель зело  грузный - потонет.

- Не знаю, но надо придумать такой. Эх, жалко день короток – вот прямо в пути, при делах ночь застала. Давай ложиться, завтра прямо с рассветом встанем рукава засучать.

- А где ж нам опочивать сподобиться? Одни столы да лавки.

- Чего тут мозговать – ложимся на столе, вот и вся недолга. Гаси свечи, сказал Пётр свернув карту и ложась на стол.

- Мин херц, гасить? Но тут же иноки и миряне сидят. Ка же им без свету?

- Гаси говорю! – сказал Пётр уже зевая. - Они тут без малого триста лет сидят об одном месте. Им что со светом, что впотьмах  – всё едино. Вот мы на Плещее озеро уедем, флот срубим, потом Азов уйдём воевать, а они всё тут сидеть будут у пустых плошек и нам с тобой кости мыть. Гаси и спи давай.


   Алексашка погасил свечи, но буквально через минуту заговорил шёпотом.


- Мин херц, я тут в деревне у Алымовых …

- Чего ты шепчешься? Говори внятно.

- Я говорю, двух путных парней присмотрел, у Алымовых, – сказал Меньшиков в полный голос. - Чисто огонь - парни, проворные, рукастые!

- Определил в потешное войско? – спросил Пётр.

- Да как же я сам? Только спросить хотел. А вдруг Алымовы заартачатся?

- Довольно уже тебе меня кажный раз вопрошать, – с укором сказал царь. - Я что, кажного солдата теперя в войско сам препровожать должо;н? Ты у меня на что? А ежели Алымов супротивиться будет, так ты его кнутом перетяни.

- Так как же? Стольника? И кнутом? – засомневался Меньшиков.

- Некогда мне с каждым рядить. А ежели он мне помехой быть дерзнёт, так и поделом ему. Считай, что у тебя салва кондукта  от меня на все деяния. Мотай на ус: ты теперя моя тень, тебя пужаться боле чем меня причитается, – сказал Пётр зевая и добавил мечтательно в полусне. - А в плаванье мы с тобой обязательно пойдём. На боте, потом корабль…


   В полной тишине и во мраке прошло две-три минуты. Потом на лавке в углу закопошились бабки с монахами и зажгли свечу. Пётр в полусне поднял голову и огляделся. Потом снял ботинок и кинул в свечу – огонь тут же погас.


- Чего завошкались? Спать всем! – сказал царь и перевернулся на другой бок. Прошло ещё несколько минут, но спать уже не хотелось.

- Вот ты поглянь, только заснёшь, так тараканы - тут как тут. Весь сон как рукою сняло. Спишь, Алексашка?

- Нет, мин херц, тебя блюду.

- Пустое . Спи… Слышь, Алексашка, а как ты ланиту иглою прокалывал, и юшки не было?

- Это када же?

- Ну, тогда, на лубяном торге, когда мы с тобой в первый раз встретились.

- Так мы ж не на лубяном торге, а у Франца Тиммермана спознались в давешнем году, сказал Меньшиков.

- Ну да, это Франц тебя сыскал и к себе пристроил, а я тебя сразу у него признал. Такую шельму как ты потужно  запамятовать, хотя я и пяти годов был отроду в ту пору. Как вспомню фокус твой, так мороз по коже.
 
- Да я, - начал было неуверенно Алексашка, но Пётр его перебил.

- Молчи уж, ещё малой ты был, а палец в рот не клади – откусишь. Вот эти два парня алымовских, ты, ещё люду бойкого вкруг себя соберём и повернём России оглобли. Слушай, Алексашка, а покажи, как ты енто делал с иголкой. Ну-ка огонь запалите! – крикнул Пётр монахам.

- Сей час, - засуетился толстый монах зажигая свечу.

- Мин херц, да я никогда, - стараясь оправдаться проговорил Меньшиков, но Пётр его перебил.

- Эй, бабки, дайте иголку!

- Откель же ея взять-то, государь. – заискивающе ответила бабка с клюкой. - Не взыщи, такого добра не держим.

- Вот народ! – возмутился Пётр. - Порты порвутся – зашить нечем будет. Ну, погодите, всё одно сидеть на месте не дам никому! Алексашка, ты уж не малой чтоб иголкой баловаться, на вот саблей проткни, - сказал царь, доставая из ножен саблю.

- Помилуй, мин херц, - взмолился Меньшиков, - да я и иголкой-то…

- А говорил - голову положу, - сказал Пётр иронизируя, но заметив замешательство друга, успокаивающе сказал, - ладно, ладно, не виляй. Шутканул я.
 
- И положу – не веришь? – обиженно сказал Меньшиков, а потом уже переменившись в лице добавил. - Наше слово – адамант . Коль сказано, так сделано. Давай оружие.
Меньшиков с ехидной улыбкой взял у Петра саблю. Потом, подойдя к сидящим на лавке, саблей сделал пирует в воздухе, взмахнув настолько быстро, что от получившегося ветра свеча тут же потухла. В темноте Меньшиков открутил эфес  от клинка , клинок тыльной частью сунул в рот, а эфес прислонил к щеке. Когда свечу, наконец, зажгли, то изумлению всех не было предела – казалось, что спутник Петра проткнул себе щёку саблей, которая торчала у него изо рта.

- О-о-о-ой! Батюшки святы! – вскрикнула в испуге бабка с клюкой и перекрестилась.

- А-а-а-а! – закричала горбатая бабка и упала в обморок.


   Худой монах стал хлопотать с потерявшей сознание странницей, а маленький толстый монах в ужасе зажал свой открытый рот ладонью, будто он сам со шпагой и испытывает нестерпимую боль в проткнутой щеке. Пётр захохотал и в приступе смеха катался по столу. Меньшиков продолжал смешно моргать глазами, отчего государь ещё больше заливается хохотом, не в силах ничего сказать, и только показывал пальцем на друга. Бабка с клюкой продолжала креститься, а худой монах настолько оторопел, что просто замер и не знал, что ему делать. Наконец, Пётр, насмеявшись вдоволь, встал со стола и одобрительно со всего размаху хлопнул Алексашку по спине – клинок выпал у того изо рта. Горбатая бабка, только очнувшись и увидев эту картину, опять упала в обморок.


- Ай шельма, везде выход найдёт! Дай я тебя поцелую! – воскликнул Пётр, взял лицо Алексашки в ладони и благодарственно трижды поцеловал. Потом снял с руки перстень и торжественно вручил Алексашке. – На, держи! Заслужил!

- Благодарствую! – отвечал обрадованный Меньшиков.

- Да о таких подданных супостатам токмо мечтать можно! Нет, Россию голыми руками не возьмёшь, – сказал Пётр горячо обнимая друга, потом поднял клинок и протянул худому монаху. - Может ты теперь спытнёшь?

- А-а-а! – вскрикнула горбатая бабка и опять упала в обморок. Худой монах перекрестился и попятился от клинка.

- Видал? – кивая на монаха, сказал Пётр Алексашке. - Ни порты заштопать, ни саблей махнуть – ничего не могут. Немошныя. Погоди токмо, время приде и ентих в строй поставим – неча дормоедничать у меня. А теперя спать всем покамест!
Пётр опять завалился на стол и задул свечу. Монахи и бабки опять расселись по лавкам и затихли. Меньшиков тоже лёг и уже было заснул через минуту-другую, но вдруг вскочил и громко закричал в темноте.
 
- Алексашка, что? – закричал Пётр. - Огня! Зажгите огонь! Что с тобой, Алексашка?


   Когда зажгли свечу, то все увидели, что Меньшиков сидит на столе, закрыв лицо руками. Петр подскочил к нему и затряс его за плечи.

- Что случилось? Алексашка! Что? Да очнись ты!

- Сон…Дурной сон…Сразу прямо занялся, – сказал медленно шевеля губами Меньшиков и опустил руки от перекошенного в ужасе лица.

- Фу-у, – выдохнул Пётр. - Я то думал, случилось что. Давай расскажи, чтоб сон не сбылся.

- Причудилось мне, будто ты меня в изменники причислил и палкой поколотил.

- Ха-ха-ха! – засмеялся царь. - Дивный сон!

- Поколотил и апосля выгнал вон из своего дома. Сказал, чтоб ноги моей у тебя более не было. Да так явно всё, как взаправду. А апосля, - Алексашка замялся.

- Ну!

- Не могу.

- Говори! Ну! Говори, а то точно поколочу палкой!

- А потом будто бы ты помер.

- Ха-ха-ха! Так чего ж тут страшиться и горевать, – сказал Пётр, кладя голову Меньшикова на грудь, обнимая и утешая его. - Знаешь, как Никита Зотов говорит? «Живём сейчас, и на том Господу спасибо! А помрём, так на то не наша печаль – нас уже не буде».

- Не смейся, мин херц, всё так явственно видал. И будто меня в Сибирь сослали, где я избу себе и церковь срубил сам, вот этими руками.

- Эка невидаль. Мы с тобой не токмо избы рубить выучимси – я из тебя первого корабела сделаю. Будем сами фрегаты и шнявы строить. Пока нас на погост снесут – мы с тобой столько делов переделаем. Некода об ентом думать сей час.

- С тобой, мин херц, не соскучишься, - сказал Меньшиков немного повеселев и отходя от дурного сна, - то строить, то рубить, и поспать некогда.

- Эт да, строить и рубить – дело хорошее, но лишь бы не козни и не головы, – сказал Пётр, и друзья засмеялись. - Видать, сон не задастся сегодня, совсем улетучился. Скоро рассвет забрезжит. Пошли, раньше выйдем – раньше придём.
Друзья вскочили, забрали карту и двинулись к выходу.

- А вам, спать! – сказал Пётр постояльцам, задул свечу и захлопнул за собой дверь, но ещё долго был слышен их удаляющийся смех.


____________________________________________________

  Бот, ботик – небольшое парусное судно

  Ушкуй – плоскодонная лодка

  Дубас – долблёная лодка

  Струг – плоскодонное речное судно

  Потентат - властитель

  Ужо срамно – теперь стыдно (устаревшее)

  Ляхи - поляки

  Окрест - вокруг

  Елей – оливковое масло

  Зело – очень (устаревшее)

  Впотьмах – в темноте (устаревшее)

  Салва кондукта – (сальв-кондукт) документ, освобождающий от суда

  Пустое – не стоит внимания (устаревшее)

  Потужно – не легко (устаревшее)

  Адамант – алмаз (прочный, твёрдый)

  Эфес – рукоятка сабли

  Клинок – рубящая часть сабли