Воцерковленные

Лет пятнадцать назад в нашем языке появилось словечко «воцерковленные» и сразу приобрело право на жизнь, хоть в академических словарях русского языка его и нет. Кто такие воцерковленные? Это верующие и псевдоверующие, очень усердно демонстрирующие свою веру, ревностно относящиеся к любым упоминаниям Господа, любые слова и дела в этой сфере воспринимающие как своё глубоко личное дело, нетерпимо требующие выполнения церковных установлений, правил и обрядов, в том числе и тех, которые придуманы ими самими. Это они осуждают всех вокруг, это они воспринимают как личный выпад любое проявление инаковерия и атеизма, это они требуют для своей религии государственных привилегий, это им не писана Конституция, которая устанавливает светское государство и равенство всех вероисповеданий и убеждений, это они пишут доносы про «оскорбление чувств верующих» (я не беру в расчёт совершенно единичные реальные случаи). И это они без тени сомнения считают себя единственными правильно и свято живущими, за что им, конечно же, последует вознаграждение Там. Словом, это святые на земле, скромно, но достойно живущие среди нас и благодетельствующие нас своим примером. Короче, налицо все признаки фанатиков. А зачастую и лицемеров.

Расскажу две истории, связанные красной нитью этой «святости».

Есть среди людей, с которыми мне периодически доводится встречаться, женщина. Верующая, глубоко и ревностно верующая, фанатично верующая, восторженно верующая, с экстатическими видениями. Дадим ей имя Фотиния. И вот что я услышала от нее самой.

Приютила она в своем доме на время странствующего монаха с, по его словам, чудотворной иконой. Приютила без разрешения своего приходского батюшки, отца Геннадия. Но отец Геннадий прознал об этом. Навестил Фотинию, пообщался с этим монахом и по каким-то одному ему ведомым признакам объявил того лжемонахом и мошенником. Затем вернулся с милиционером и увёл монаха в отделение милиции, строго-настрого наказав Фотинии обратно в дом монаха не впускать и икону не отдавать, говорить, что икону увезли на экспертизу. Так Фотиния и поступила, раз батюшка велел. Даже дверь вернувшемуся изгнанному гостю не открыла. И как он ни требовал возврата иконы, не отдала, хоть тот и назвал её воровкой. Ну, словом, изгнали диавола. Ушёл куда-то и больше не возвращался. А что с иконой? Год она действительно пробыла на экспертизе, выяснилось, что не украдена ниоткуда, про чудотворность не выяснили ничего, после чего отец Геннадий забрал её себе в алтарь. Монаха не разыскивали, не пытались вернуть ему эту икону, хотя, безусловно, икона принадлежала ему. Не посчитали нужным ни покаяться в облыжном навете, ни попросить прощения, ни даже признаться самим себе честно, что это было пусть и не воровство, ибо не втихомолку, но под все признаки грабежа, то есть насильственного присвоения чужого имущества, деяние вполне подпадает. И с юридической точки зрения, и с моральной. Но ни отец Геннадий не винил себя даже и в грехе, ни тем более Фотиния — ей же батюшка так велел! А сама она виновата лишь в том, что сразу не спросила батюшкиного разрешения приютить странника.

История вторая. Приехала племянница погостить у любимой тётушки. И спуталась с её мужем, весёлая девчонка. И незадача — забеременела. И что делать?! С перепугу заявила, что он в пьяном виде её изнасиловал, однократно. Семья фактически рухнула, хотя развода и не последовало, просто не принято было в те годы разводиться, хоть из-за чего, люди косо смотрели бы.

Аборты тоже не принято было делать, а потому в положенный срок родилась девочка. И в детдом отдать — тоже люди смотрели бы косо. Оставить у себя эта Надежда не решилась, ибо муж ей измены тоже не простил, в изнасилование не поверил и устроил ей ад на земле. Так что Надя, едва родив, привезла младенца в тёткину семью и спихнула со своих плеч. Сколько проклятий ещё в утробе со всех сторон во всей этой истории получила девочка, боюсь представить. Тем не менее, тётушка удочерила новорождённую, назвала её, ну, скажем, Тамарой, наняла для неё няньку. И девочка росла, ничего не ведая. «Мать», то есть двоюродная бабка и мачеха одновременно, откровенно её не любила и шпыняла решительно за всё, хотя поневоле и заботилась — кормила, лечила, в школу собирала, на родительские собрания ходила. Заботилась, словом, пусть и по жёсткому минимуму. А отец дочку ненавидел и отказался признать своей, а потому, сдерживая себя, тщательно, но гневно её игнорировал. Никто из родственников по обеим линиям Тамаре тоже не был рад, снисходительно отнеслась к ней лишь сестра отца, у которой был свой незаконный сын. Остальные, как и отец, игнорировали. Словом, девочка оказалась предоставлена самой себе, росла без малейшей любви и внимания, ей было чудовищно одиноко и больно. Тем не менее, женщину, которую она считала матерью, она боготворила, хотя и любить себя та запрещала, внушая, что любят только плохие девочки. Ну, тогда тайком, молча, без взаимности — через всю жизнь. До возраста пятидесяти лет.

А потом — камень с горы покатился. Одноклассник в сети спросил, знает ли Тамара, что её мать — ей вовсе не мать. Оказалось, в курсе дела был весь посёлок. И Тамара взялась раскапывать историю своего рождения, опрашивая ещё живых на тот момент стариков. И раскопала, всё подтвердилось.

А к чему я это рассказываю? А вот к чему. В это же самое время Тамара получила вдруг письмо от своей, как она на тот момент ещё считала, двоюродной сестры — той самой Надежды. И очень удивилась, ибо никогда эту Надежду в глаза не видела и отношений не было; в свою очередь, Надежда за все полвека не проявляла к ней ни малейшего интереса, не помня про Тамару и живя себе в своё удовольствие. В отличие, кстати, от Тамары, чья жизнь была чрезвычайно трудна и тяжела. Что же написала ей Надежда на пороге своего восьмидесятилетия? Что уверовала в Господа, ходит в церковь, читает только духовную литературу, стала церковной служкой и родственницу свою Тамару тоже хочет и очень рассчитывает воцерковить. Правда, не поинтересовалась, как Тамара прожила жизнь и живёт сейчас, здорова ли, не нуждается ли в чём, чем интересуется и что думает. Надежде всё это было неинтересно. Она только хотела воцерковить дочь, забытую на полвека. Разумеется, Тамара и ей задавала непростые вопросы относительно своего рождения и родителей. Надежда увиливала от ответов, дескать, ничего она не знает, ничего не видела, не слышала, у неё муж и свои «законные» дети, она ими и занималась. И назойливый рефрен-приказ: воцерковляйся!

Но вот в ходе расследований очередная бабушка назвала имя Тамариной подлинной матери, да, Надежды. И Тамара в очередном письме спросила, зачем же та лжёт и христианка ли она после этого. Ответом было молчание — уже навсегда. На Тамарины письма и звонки больше не отвечали. Впрочем, Тамара рвать волосы не стала. Кем ей была эта женщина-кукушка, и откуда было взяться чувствам к ней? И не простила. Есть такие преступления, которые по совокупности обстоятельств прощению не подлежат. Но ведь Надежда прощения даже и не просила, и каяться тоже не стала. Всё, что ей нужно было от Тамары, — воцерковить её. Зачем? Вероятно, батюшка приказал, во искупление греха. И вероятнее всего, что после вопроса Тамары Надежда просто сходила на очередную исповедь. И на этом закончила отношения.

Вот такие они, «воцерковленные». Верят лишь в людскую Церковь, вовсе не в Бога, сотворят любое преступление или что прикажет высший их судия — батюшка. И вины не почувствуют. И ответственности не понесут. Максимум — сходят на лишнюю исповедь, поцелуют икону и почувствуют себя очищенными и вновь святыми. А то и этого сделать не посчитают нужным и продолжат петь на клиросе. Аллилуйя!